Барбара Хэмбли 10 страница

Она притворно содрогнулась. Все ее жесты (отметил про себя Эшер) были театральны -- явная имитация человеческих манер, словно ей пришлось учить их заново. Уж лучше откровенная невозмутимость дона Симона -- он, кстати, стоял за спинкой ее дивана, положив на резное дерево руки в серых перчатках, более неподвижный, чем когда-либо (окаменелый за несколько столетий, как сказала бы Лидия).

-- Вы когда-нибудь там охотились? -- Хотя никто из прочих вампиров в этом длинном с золочеными обоями салоне к ним не приближался, Эшер слышал за спиной их тихие быстрые голоса, похожие на шелест ветра. Они со сверхъестественной быстротой играли в карты и сплетничали. Сидя в кресле времен Луи XVI как раз напротив Элизы, Эшер чувствовал, что они поглядывают на него и прислушиваются, как могут прислушиваться одни лишь вампиры. Было в них что-то от насмешливо-гибких акул, кружащих у поверхности в полной уверенности, что берега пловец просто не успеет достичь. В углу салона высокая девушка, чьи смуглые плечи темнели, как бронза, над устричными тонами платья, играла на фортепьяно -- Чайковский, но в какой-то странной синкопированной чувственной манере.

-- Чтобы заработать ревматизм? -- Элиза рассмеялась ненатурально и принялась обмахиваться веером из лебединых перьев.

-- И ради чего, наконец? -- Один из грациозных молодых людей, составляющих ее свиту, небрежно оперся на край дивана. Волосы у него были каштановые, глаза -- светло-голубые, черты лица -- приятно-округлые. Такое впечатление, что Элиза творила птенцов, исходя исключительно из смазливости исходного материала. Подобно остальным ее птенцам, одет он был по последнему слову моды; его черный вечерний костюм эффектно оттенял белизну рубашки и бледность лица. -- Ради какого-нибудь мусорщика, убить которого можно без разговоров и не подкрадываясь? Что же в этом приятного? -- Он улыбнулся Эшеру, блеснув клыками.

Элиза пожала алебастровыми плечами.

-- Во всяком случае, их инспекторы весьма тщательно считают мусорщиков, когда те уходят вниз и когда выходят наверх. Все они канальи, как говорит Серж, и охотиться на них и впрямь не очень приятно. -- Она улыбнулась; зеленые глаза вампирши алчно мерцали, как у сладкоежки, почуявшей заветное лакомство. -- Там внизу восемьсот миль сточных труб! Он бы высох, как чернослив, этот Великий, Ужасный, Древний Вампир Парижа, которого никто никогда не видел...

-- Как насчет катакомб? -- мягко спросил дон Симон, не обращая внимания на насмешливый тон. Странное молчание возникло в комнате. Фортепьяно смолкло.

-- Конечно, все мы там побывали. -- Смуглая девушка встала из-за инструмента и направилась к ним с ленивой нарочитой медлительностью, что выглядело не менее опасно, чем обычная стремительная грация вампиров. Инстинктивно Эшер сосредоточил внимание на идущей, чувствуя, что она в любой момент может пропасть из виду. Все здесь говорили по-французски (причем речь Исидро, как он и предупреждал, была не только старомодной, но и отличалась какой-то странной детской напевностью), однако фразу девушка произнесла на английском, да еще и с явным американским прононсом. Несмотря на подчеркнутую неторопливость движений, она оказалась за креслом Эшера гораздо быстрее, чем он мог это предположить; ее маленькие руки праздно скользнули по его плечам, как бы оценивая его сложение сквозь толстую шерсть пальто. -Там тоже считают и рабочих, и туристов. Ты ведь пряталась там, Элиза, во время осады, так ведь?

Была в ее голосе некая тайная иголочка, и зеленые глаза Элизы вспыхнули при упоминании о бегстве от мятежных коммунаров.

-- Кто бы не прятался в те времена! -- помедлив, сказала она. -- Я пережидала там террор вместе с Генриеттой дю Кен. Там уже не было склепов, как тебе известно, там были каменоломни. Наверняка Генриетте казалось, что в катакомбах может скрываться кто-нибудь еще. Но сама я там ничего особенного не видела и не слышала. -- Произнесено это было с некоторым вызовом.

-- Но ты была тогда еще птенцом, -- мягко заметил дон Симон. -- Так или нет?

-- Птенцом или не птенцом, но слепой я не была. -Полуигриво-полураздраженно она хлопнула его веером по костяшкам пальцев. Однако в тот момент, когда пластинки слоновой кости щелкнули по резной спинке дивана, руки дона Симона там уже не было. Элиза повернулась к Эшеру -- приятная цветущая женщина, если бы не этот нечеловеческий блеск зеленых глаз -- и пожала плечами.

-- Это было так давно... А ближе к концу Генриетта боялась всего. Франсуа и я охотились для нее в толпах, что бродили тогда по ночам, приводили ей жертвы. Да, и сильно рисковали: завидев платок не того цвета, они тут же вопили: " На фонарь! " -- и кидались на тебя, как псы. Франсуа де Монтадор, видите ли, был в свое время хозяином этого особняка. -- Она повела рукой, правильной и изящной, как на рисунках Давида; качнулись белые перья в ее прическе.

Кроме газовых рожков, здесь еще была добрая дюжина огромных канделябров; свет дробился в хрустальных подвесках люстр, в высоких зеркалах вдоль одной стены и в темном стекле двенадцатифутовых окон -- вдоль другой, как бы окружая хозяйку неким зловещим ореолом.

-- Он, Генриетта и я были единственными, кому удалось пережить террор, хотя Франсуа в итоге не избежал гибели. Уже после того, как все это кончилось... -- Она снова пожала плечами, словно желая обратить внимание присутствующих на их белизну.

Смуглая американка все еще стояла за спиной Эшера, положив ему руки на плечи. Сквозь толстую ткань он ощущал, насколько они холодны.

-- Генриетта так и не пришла в себя после всего этого, хотя жила еще достаточно долго. Она ведь была дамой из Версаля! Она говорила, когда мы приводили ей по ночам пьяниц, чья кровь была насыщена вином, что тот, кто не изведал сладости тех дней, просто не сможет понять, какая это была потеря. Может быть, она так и не смогла смириться с пониманием, что все это уже в прошлом.

-- Она была старая леди, -- прозвучал над самым ухом Эшера певучий вкрадчивый голос смуглой девушки. -- Ей даже не нужно было никакой крови пьяниц, чтобы начать истории о прежних временах, о королях и о Версале. -Ее ноготки прошлись по волосам Эшера, словно она играла с домашним псом. -Просто старая леди, живущая прошлым.

-- Когда однажды ты вернешься в Чарльстоун, Гиацинта, -- тихо сказал ей по-английски Исидро, -- и увидишь, что сделала американская артиллерия с улицами, на которых ты выросла, увидишь, как изменились сами мужчины, надеюсь, ты вспомнишь свои слова.

-- Мужчины вообще не меняются. -- Она сменила позу, ее бедро коснулось плеча Эшера, и он почувствовал беспокойную дрожь -- словно притронулся к источнику электрического тока. -- Разве что умирают... но их всегда остается достаточно много.

-- Тем не менее.

Эшер чувствовал, что дон Симон готов в любую секунду совершить молниеносное движение, но он чувствовал также и смертельную близость коготков Гиацинты. По совету Исидро он оставил серебряную цепь в отеле. С ней бы они его просто не впустили, объяснил испанец. Кроме того, это бы повредило репутации Исидро среди здешних вампиров. Эшер не мог обернуться, но он знал, что квартеронка глядит сейчас насмешливо на Исидро, словно бросая ему вызов. Исидро тихо продолжал, не спуская с нее глаз: -- Что до Генриетты, она действительно была версальской дамой. Я понимаю ее, когда, видя, что сталось с миром после наполеоновских войн, она тянулась к прошлому. Я полагаю, Генриетта просто устала. Устала от вечной опасности, от постоянной борьбы, устала от жизни. Я видел ее в последний раз, когда посетил Париж перед самым нашествием пруссаков, и я не удивлен тем, что она не пережила осады. Заговаривала она когда-нибудь, Элиза, о вампире церкви Невинных Младенцев?

-- Нет. -- Элиза обмахнулась веером -- жест скорее нервный; насколько понимал Эшер, вампиры нечувствительны ни к жаре, ни к холоду. Остальные постепенно подтягивались к его креслу, образовав полукруг за спиной Гиацинты напротив Элизы и дона Симона. -- Да. Но это было однажды. -- Насмешливый жест не скрыл, что разговор Элизе неприятен. -- Церковь Невинных Младенцев была скверным местом: почва полна гниющих тел уже на глубине нескольких дюймов, кости и черепа разбросаны были прямо на земле. Вдобавок зловоние. Под арками стояли книжные лотки и лавки женского белья, и если поднять глаза, то можно было увидеть кости в щелях галерей. Великий Людоед Парижа -так мы называли это место. Франсуа и другие -- Генриетта, Жан де Валуа, старый Луи-Шарль д'0верн -- упоминали иногда истории о живущем там вампире, которого нельзя увидеть. После того как я сама стала вампиром, я приходила туда, надеясь взглянуть на него, но это такое место... Мне оно не нравилось. -- Старые страхи шевельнулись в мерцающих изумрудных глазах.

-- Уверена, что никто тебя за это не осудит, милая, -- промурлыкала Гиацинта с каким-то недобрым сочувствием. -- Думаю, если он в самом деле там живет, то давно уже сошел с ума.

-- Кальвар ходил туда когда-нибудь? -- спросил Эшер, повернув голову так, чтобы хотя бы краем глаза взглянуть на нее, и она улыбнулась ему, обворожительная, как долгожданный грех.

-- Церкви не стало задолго до Кальвара, милый.

-- Тогда спускался ли он в катакомбы? Говорил он хоть раз об этом -- о незримом вампире?

-- Кальвар! -- фыркнул темноволосый юноша, совсем мальчик. Вряд ли он успел хоть раз воспользоваться бритвой, когда Элиза призвала его в свою свиту. -- Великий Вампир Парижа. Этот точно мог!

Эшер взглянул на него с интересом.

-- Почему?

За спиной насмешливо отозвалась Гиацинта:

-- Потому что такие вещи в духе Великого Вампира Парижа.

-- Он был слишком захвачен бытием, -- медленно проговорила Элиза.

Юноша с каштановыми волосами, Серж, изящно присел у ее ног.

-- Мы все любим позабавиться при случае, -- объяснил он с улыбкой, которую можно было бы назвать подкупающей, если бы не клыки. -- Но Кальвар был слегка на этом помешан.

-- Не понимаю, -- сказал Эшер.

Пальцы Гиацинты коснулись его волос.

-- Ты бы понял при случае.

-- Кальвар был тщеславен и хвастлив, -- сказала Элиза, закрывая веер и похлопывая себя белыми перьями по белым пальцам. -- Как и некоторые другие. -- Взгляд ее на секунду остановился на Гиацинте. -- Сидеть рядом со своей жертвой в оперной ложе, в кафе, в экипаже, чувствовать кровь сквозь кожу, оттягивать удовольствие... затем подкрепиться на стороне -- просто для того, чтобы утолить жажду, и вновь вернуться к облюбованной жертве... -- Она улыбнулась мечтательно; Эшер почувствовал, как шевельнулись за спиной вампиры и остро блеснули глаза Исидро.

-- Но Валентин сделал еще один шаг, и весьма опасный. Возможно, он жаждал власти, хотел творить собственных птенцов, хотя здесь, в Париже, он на это не осмеливался -- здесь правлю я, а он подчинялся мне уже в силу того, что отдал мне свою жизнь в обмен на... жизнь вечную. Но я думаю, что рисковал он исключительно ради острых ощущений. Временами он намекал своим жертвам (особенно тем, кто находил это пикантным), что они флиртуют со смертью. Он чуть ли не соблазнял их этим, умея придать смерти извращенную притягательность. Я не могла ему этого позволить...

-- Опасная штука, -- сказал юноша-вампир, стоящий справа от Эшера, -открыть кому-нибудь, кто мы и что мы, какая бы на то ни была причина.

-- Он взбесился, когда я запретила ему это, -- напомнила Элиза. -- И взбесился, когда я запретила творить ему своих птенцов... какие бы он там доводы ни приводил. Но я думаю, что втайне он был даже рад этому.

-- Во всяком случае, -- пробормотала Гиацинта, -- те, кому он открылся, тоже надеялись победить.

Что-то в ее голосе заставило Эшера вскинуть глаза. Ее рука, скользнув под его подбородком, запрокинула ему голову, и глаза их встретились. Под ее пальцами он чувствовал, как бьется кровь в его жилах. Гиацинта смотрела ему в глаза и улыбалась. На секунду у него перехватило дыхание при мысли, что, как бы ни был быстр дон Симон Исидро, он не успеет предотвратить удара Гиацинты.

Голос Элизы был так мягок, словно она боялась нарушить какое-то хрупкое равновесие:

-- Оставь его.

Эшер видел, что насмешливая улыбка Гиацинты сделалась шире, и почувствовал горлом касание ее острых коготков.

Невольно он схватил ее за руку, сжал. С тем же успехом можно было пытаться вырвать из земли корень дерева. Но рука вампирши вдруг ускользнула из его пальцев, как струйка воды, и Гиацинта, улыбаясь в лицо ему лениво и насмешливо, отступила от кресла. Он смотрел некоторое время ей в глаза, затем нарочито замедленно повернулся к Элизе.

-- Так вы не верите, что Кальвар мог искать этого... самого древнего парижского вампира?

Снова раздраженный щелчок веера. Глаза Элизы были устремлены почему-то не на Эшера, а на Гиацинту.

-- Самый древний парижский вампир -- это я, мсье профессор, -- объявила она решительно. -- Других нет и не было в течение многих и многих лет. И во всяком случае, вы... и другие... -- ее взгляд перебежал от Гиацинты к Исидро, который к тому времени переместился по эту сторону дивана, чтобы быть поближе к Эшеру, --... могли бы вспомнить старый закон, которому подчинялись и подчиняются все: тот не вампир, кто способен убить вампира. И тот не вампир... -- прищурившись, она взглянула на Эшера, затем снова на стройного изящного испанца, стоящего рядом с ней, --... кто выдает места охоты вампиров, места их укрытий и сам факт их существования людям.

Исидро склонил голову, его бледные волосы упали паутинчато на серый бархат воротника.

-- Не бойтесь, госпожа. Законы я помню. -- Его пальцы сомкнулись, как наручник, на запястье Эшера и повлекли к выходу.

Глава 12

-- Она испугана, -- чуть погодя сказал Эшер. -- И не потому, что оказалась в скверной компании, -- добавил он, вспомнив касание холодных пальчиков Гиацинты. -- У вампиров все мастера такие нервные, когда речь заходит об их власти?

-- Не все.

Грохот копыт и колес по дереву и асфальту удалялся, пока не смолк в ночи. На углу еще слышались голоса из маленького кафе, но в целом район Монруж был тих. Он разительно отличался и от обветшалого великолепия особняков Маре, и от чумазых трущоб, среди которых он располагался. Здесь стояли высокие закопченные серовато-коричневые -- словом, типично парижские дома; ставни убогих магазинов были закрыты, равно как и окна верхних этажей; свет пробивался в щелки лишь на некоторых чердаках, где еще работали слуги. На асфальтовом покрытии шаги дона Симона не производили ни малейшего шума, а голос был не громче бормотания ветра в листве:

-- Во многом это зависит от города и от личности. Трудность положения Элизы в том, что она лишь немногим старше своего выводка и слишком мало была вампиром, прежде чем стать госпожой Парижа. Кроме того, она крайне неудачно выбирает птенцов.

-- Вы полагаете, Кальвар искал контакта с вампиром церкви Невинных Младенцев, борясь за власть с Элизой?

-- Подозреваю, что так. -- дон Симон остановился перед неприметной дверью. Центральный вход в катакомбы выходил на плас Денфер-Рошеро, но там было слишком оживленное движение -- грохот фиакров долетал временами даже до этой безлюдной улочки. Луна ушла. Небо над печными трубами было цвета сажи.

-- Элиза, несомненно, убеждена в этом, -- продолжал испанец. -- Вы, наверное, обратили внимание: ее особенно разозлило то, что птенцы (в частности эта Гиацинта, которая, я полагаю, в дальнейшем окончательно отобьется от рук) тоже готовы принять такую точку зрения. Существуй он, этот вампир церкви Невинных Младенцев, его власть была бы несравнимо большей, чем власть Элизы или даже любого из нас.

-- Фактически -- дневной охотник?

Дон Симон не ответил. Казалось, он был погружен в раздумья, и Эшер дорого бы заплатил, чтобы узнать, как звучит для вампира эта тихая ночь. Вслушивается ли он сейчас в дыхание людей, спящих во вздымающихся вокруг домах, или его сверхъестественный разум различает даже оттенки их сновидений? Наконец вампир сделал знак; Эшер еще раз оглядел пустынную улицу и, достав отмычку, приступил к работе.

-- Ночной сторож сидит в конторе у противоположного входа, -пробормотал вампир, причем звук возник скорее в мозгу Эшера, нежели в ушах. -- Спит, без сомнения, и вряд ли помешает.

Дверь уступила осторожному нажиму. Эшер спрятал отмычку и предоставил Исидро первому проникнуть в тесный вестибюль -- единственное помещение парижских катакомб, располагающееся выше уровня земли. Послышался тихий скрип дверной петли, приглушенный шорох, затем чиркнула спичка -- Исидро нашел фонарь охранника. Эшер переступил порог и закрыл за собой входную дверь.

Помещение с обшарпанной конторкой перед железной решеткой, отгораживающей дальний угол, было тесновато даже для двоих. Фонарь стоял на краю конторки, освещая лишь тонкие, как у скелета, руки Исидро, разбирающиеся с нанизанными на обруч ключами.

-- Хорошо знают дело французы, -- пробормотал вампир. -- Вот карта подземных переходов, но все же постарайтесь держаться поближе.

-- Я могу ориентироваться по свету фонаря, -- заметил Эшер, принимая захватанную, грязную карту.

Исидро приостановился, отпирая решетку.

-- Я имел в виду другое.

-- То есть вы полагаете, что он действительно здесь? -- тихо спросил Эшер, придерживаясь за стену, чтобы не оскользнуться на узких ступенях. -Что он здесь до сих пор?

-- Чисто логическое заключение. Как заметила Элиза, в сточных трубах постоянная сырость. А известно, что, чем старше вампир, тем больше его донимают боли в суставах. Старейшие вампиры Парижа, с которыми я когда-то встречался, Луи де Бельер-Фонтаж и Мари-Тереза де Сен-Аруа, -- все они страдали от этого. Луи был придворным Анри Третьего, одним из его затянутых в кружева тигров, я знал этого человека долгие годы. Не думаю, что он примирился с тем, как Король-Солнце приручил аристократов. Он называл их Les fruits de Limoges -- много лоска и мало сока. И все же он был испуган, покидая Версаль. Он был стар, стар и утомлен, когда я видел его в последний раз. Его донимала боль в суставах, он боялся выйти из убежища, охотился все меньше и меньше, пил бычью кровь, воровал цыплят, пользовался остатками черной мессы. Неудивительно, что вскоре он был выслежен и убит.

-- Когда это случилось?

-- Во время одного из скандалов с ведьмами в правление Короля-Солнце. -- Дон Симон приостановился на нижней ступеньке лестницы, вслушиваясь в темноту.

-- Если убийца, которого мы ищем, и впрямь существует, -- пробормотал Эшер, и эхо прозвучало -так, словно все похороненные здесь повторили шепотом его слова, -- то он сейчас наверняка в Лондоне.

Исидро еле заметно качнул головой.

-- Я думаю, вы правы. -- Голос его был подобен дуновению сквозняка из дальних тоннелей. -- Я никого здесь не чувствую. Ни людей, ни вампиров, ни призраков. Только слабый резонанс от самих костей. -- Он поднял фонарь повыше: свет позолотил влажные стены, мокрую гальку, грязь под ногами. Дальше все тонуло в подземном мраке. -- Тем не менее держитесь поближе. Галереи пересекаются и ветвятся, сбиться с пути легко.

Как призраки в кошмарном сне, они двинулись в темноту.

Голые штреки древних гипсовых копей под Монружем, затем прорубленные в камне черные тоннели, чьи стены, казалось, давят и душат. Следуя за стройным силуэтом Исидро, Эшер то и дело касался волосами потолков, закопченных свечами туристов.

Постоянно попадались столбы, выдерживающие чудовищный вес верхних слоев земли, улиц и зданий, и воображение тут же задавало вопрос: что будет, если потолок сейчас рухнет? Иногда свет проваливался в ответвляющиеся тоннели или вспыхивал в лужицах не более дюйма глубиной.

Эшеру подумалось вдруг, что в этом царстве смерти он -- единственный живой человек. А тот, кто идет рядом с ним, вслушиваясь в темноту, -- мертв вот уже три с половиной столетия. Тот же, кого они ищут, умер чуть ли не шесть веков назад.

Если он, конечно, вообще существует.

Призрак, в которого верят мертвые.

-- Ясно, что убийств среди парижских вампиров не было. -- Эхо снова разбежалось по ветвящимся коридорам. -- Почему ему понадобилось преследовать именно Кальвара?

-- Может быть, Кальвар рассказал ему слишком многое. -- Исидро задержался, чтобы обозначить меловую стрелку на стене, и двинулся дальше. -Кальвар хотел стать мастером вампиров. Если он действительно беседовал с вампиром церкви Невинных Младенцев, то мог оскорбить его своим стремлением к единоличной власти. Мы не знаем, когда они встретились. Кальвар мог покинуть Париж, именно спасаясь от этого вампира, а вовсе не потому, что его планам препятствовала Элиза. Не следует сбрасывать со счетов и то, что Кальвар был протестант. Сотню лет назад я бы, например, ни за что вас не нанял, если бы заподозрил в вас хоть какую-то склонность к этой ереси.

-- С такими взглядами вы могли бы получить государственную должность в Ирландии. -- Эшер усмехнулся. -- Но это, однако, никак не объясняет, зачем ему понадобилось убивать в Лондоне знакомых Кальвара.

-- Если мы найдем его логово, -- мягко сказал вампир, -- многие вопросы прояснятся немедленно.

Впереди во мраке блеснуло что-то белое. Колонны? Они подошли ближе, и белые пятна оказались беленым порталом вырезанных в камне ворот. Над перемычкой черными буквами на белом фоне было выведено:

ОСТАНОВИСЬ! ЗДЕСЬ ЦАРСТВО СМЕРТИ.

За воротами лежали кости.

Катакомбы были склепом Парижа. Содержимое всех древних кладбищ города было когда-то перенесено сюда, кости аккуратно сложены в ужасающие хребты шестифутовой высоты, как хворост для гигантского костра. Коричневые, блестящие, кости пропадали во тьме перекрестных тоннелей; глазницы черепов, казалось. Провожали свет фонаря; челюсти ухмылялись вслед. Аристократы, обезглавленные во время террора, мусорщики, монахи, короли из династии Меровингов -- все они были здесь, сравнявшись друг с другом в чудовищной демократии.

" И впрямь царство смерти", -- подумал Эшер. Они миновали алтарь, выкрашенный так же, как и ворота, белой и черной краской. Перед грудами костей иногда встречались таблички, объявляющие, с какого кладбища были вывезены останки, или напоминающие туристам (на французском и на латыни) о том, что и они со временем обратятся в прах.

Будучи англичанином, Эшер был бы счастлив сделать вид, что эта тяга к ужасу есть черта национального французского характера, однако ему было доподлинно известно, что его соотечественники приходят сюда целыми стадами. Следуя за доном Симоном, углубляющимся все дальше и дальше в черные тоннели, останавливаясь лишь затем, чтобы пометить мелом новую стрелку, он чувствовал чудовищную притягательность этих подземелий, болезненный соблазн гамлетовского раздумья над этими безымянными останками.

Интересно, сколь многим из этих коричневых черепов его спутник мог бы сказать: " Я знал его... "

Вереница мыслей вывела Эшера на несколько неожиданную тему, и он спросил: -- Вы никогда не заказывали свой портрет?

Вампир окинул взглядом горы костей чуть ли не в человеческий рост, сваленные у стен, и кивнул, не выразив удивления.

-- Только однажды, -- сказал он. -- Как раз перед тем, как я покинул Испанию. Я никогда не посылал за ним, поскольку портрет вышел непохожий и довольно безобразный -- Ренессанс в ту пору до Мадрида еще не добрался. А позже -- согласитесь, было бы несколько затруднительно позировать ночью и при свечах.

Они шли дальше; одна тьма сменялась другой.

Свет фонаря упал на секунду в жерло очередного тоннеля, и Эшер остановился. В тот же миг выяснилось, что шедший на шаг впереди Исидро уже стоит, повернувшись к нему лицом. Вампир, как оказалось, следил за ним не менее внимательно, чем недавно в отеле Монтадор.

Эшер молча взял фонарь и направил луч в тоннель, сам еще не зная, не показалось ли ему то, что он увидел.

Ему не показалось.

Дон Симон стоял рядом, недоверчиво выгнув изящно очерченные брови. Эшер потряс головой, озадаченный не менее своего спутника. Затем медленно двинулся в узкий каменный коридор.

Если везде в катакомбах кости тянулись аккуратными насыпями, то здесь порядок был нарушен. Кости лежали, рассеянные по полу, иногда собирались в пригорки, словно хворост, сложенный для костра. Под подошвами захрустело. Впервые (на памяти Эшера) шаги Исидро не были бесшумны. Затем пол снова очистился, и Эшер моргнул, пораженный новой картиной.

-- Сумасшедший рабочий?

Дон Симон медленно покачал головой.

-- На потолке нет копоти, -- сказал он. -- Сюда никто не заглядывает: ни рабочие, ни туристы. Вы же сами обратили внимание: мы прошли первыми по этим костям.

-- Нечто подобное я видел в монастыре капуцинов в Риме, но...

Вдоль стен тоннеля были сложены тазовые кости. Свет фонаря вызывал в них причудливую игру теней, когда Исидро и Эшер проходили по узкому проходу между двух насыпей. Тазовые кости -- и никаких других. Потом они уступили место черепам; пустые глазницы провожали их с печальным вниманием. В боковом тоннеле Эшер углядел охапки ребер, хрупких и распадающихся. Потом были пригорки позвонков, а за ними пошли фаланги пальцев -- все мельче и мельче. В конце тоннеля их ждал еще один алтарь -- третий по счету.

Эшер ошеломленно потряс головой и повернулся к Исидро. -- Но зачем?..

-- Это довольно трудно объяснить, -- негромко ответил вампир, -человеку вашей эпохи, да и любому, родившемуся в так называемый Век Рационализма.

-- Но сами вы понимаете?

-- Когда-то понимал.

Эшер наклонился и поднял фалангу из ближайшей груды, что тянулись вдоль стен подобно кучам зерна в амбаре. Повертел в пальцах, бессознательно повторяя движения Лидии, когда она изучала разрубленный позвонок Лотты. Маленький изящный стерженек с шишечками суставов, освобожденный от хрупкого чуда нервов и мышц, позволявших ему когда-то чутко отзываться на прикосновение любовника или сжимать рукоятку пистолета. Эшер повернулся, намереваясь пуститься в обратный путь, когда из темноты пришел шепот:

-- Верни.

Он замер.

Он не видел ничего, кроме теней в охапках ребер впереди и вокруг. Он взглянул на дона Симона. Глаза вампира метались от тени к тени -расширенные, испуганные, ищущие. Ясно было, что Исидро не только не видит говорящего, но даже и не может его почувствовать.

-- Положи то, что взял, -- прошептал голос на латыни, и Эшер шепнул в ответ на этом же языке:

-- Почему?

-- Она будет это искать.

-- Кто?

-- Та, кому это принадлежало. Они все придут сюда за своими черепами, ребрами, фалангами пальцев, даже за маленькими ушными косточками -- не больше камушка в перстне. Вострубит труба -- и они начнут искать себя, искать то, что от них осталось. А потом поднимутся по лестнице -- каждый со своим прахом. Все, кроме меня.

Что-то сместилось во мраке. У Эшера шевельнулись волосы, когда он увидел, как в каком-нибудь ярде от него тени сложились в подобие человеческой фигуры. Он почувствовал, как рядом вздрогнул дон Симон -несмотря на свое сверхъестественно острое зрение, он тоже прозрел лишь теперь.

Голос снова шепнул на латыни:

-- Все, кроме меня.

То, что было надето на незнакомце, когда-то называлось монашеской рясой; истлевшая, расползающаяся дырами, она, видно, была немногим моложе лежащих вокруг костей. Владелец ее старчески горбился, ежась, словно от холода; в изможденной ссохшейся плоти сияющие глаза казались огромными -зеленые, как полярный лед. Хрупкие детские челюсти были вооружены невиданно длинными и острыми клыками. Лохмотья рясы не закрывали горла, и Эшер мог разглядеть на груди вампира черное от времени и грязи распятие.

Трясущаяся рука, больше похожая на птичью лапу, указала на дона Симона; ногти были длинные, обломанные.

-- Мы услышим трубный глас, -- шепнул вампир, -- но нам некуда будет идти, тебе и мне. Мы останемся невоскресшими, несудимыми, одинокими; все другие уйдут... Куда? Этого мы так и не узнаем... Может быть, они замолвят за меня словечко, они ведь должны понять, зачем я делаю это, они умолят...

Дон Симон выглядел смущенным, но Эшер спросил:

-- Замолвят -- перед Божьим престолом?

Старый вампир устремил на него жаждущие мерцающие зеленым светом глаза.

-- Я делал все, что мог.

-- Как твое имя? -- спросил Исидро, переходя на грубую средневековую латынь с сильным испанским акцентом.

-- Антоний, -- шепнул вампир. -- Брат Антоний из ордена миноритов. Я украл это... -- Он коснулся своего черного облачения, и ветхий лоскут остался у него в руке. -- Украл у бенедиктинца на рю Сен-Жак, украл и убил ее владельца. Мне пришлось это сделать. Здесь сыро. Вещи портятся быстро. Я не мог выйти и предстать нагим перед Богом и людьми. Мне пришлось убить... Ты понимаешь, что мне ПРИШЛОСЬ это сделать?

Внезапно он оказался рядом с Эшером (причем не возникло ни чувства разрыва времени, ни провала в восприятии); касание тонких пальчиков было подобно прикосновению колючих лапок насекомого. Глядя в его лицо, Эшер внезапно обнаружил, что брат Антоний выглядит не старше дона Симона и многих иных вампиров. Лишь старческая поза да белизна падающих на сгорбленные плечи волос создавали впечатление крайней дряхлости.

-- Чтобы сохранить собственную жизнь? -- спросил Эшер.

Пальцы брата Антония все бродили по его руке, то ли прощупывая кости, то ли пытаясь согреться живой кровью. Другой рукой монах держал Эшера за мизинец, и ясно было, что вырвать его из этих хрупких пальцев так же невозможно, как если бы мизинец был замурован в цемент.

-- Я не питался... должным образом... месяцами, -- обеспокоено шепнул вампир. -- Крысы... лошадь... птенцы. Я чувствую, как поддается мой разум, чувства теряют остроту. Я пробовал... Я пробовал снова и снова. Но каждый раз мне становилось страшно. Если я не буду питаться как должно, если не буду пить людскую кровь, я отупею, я стану медленно двигаться. Я не могу этого допустить. После всех этих лет, после всех смертей, после бегства от Страшного Суда... И каждая взятая мною жизнь -- вопиет, с каждой смертью счет растет. Их много, слишком много, я их считаю. Но голод сводит меня с ума. И я никогда не буду прощен.

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 91011 12 13 14 Следующая ⇒