Часть III 17 страница

— Извините, сэр, — перед Филиппом снова возник управляющий гостиницы. — Вы будете заказывать ужин? Стамбульский поезд отходит поздно вечером.

— Нет, благодарю вас, — ответил Филипп. — Я иду в гости. — Управляющий раскланялся перед ним еще раз и исчез.

Кастер, представитель Британского Совета по делам культуры, пригласил Филиппа в себе домой на ужин «аля-фуршет».

— Не буду делать вид, что это в вашу честь, — объяснил он. — В Анкару прибыл струнный квартет из Лидса, и я должен для них что-нибудь устроить, так что буду рад видеть у себя и вас. Так сказать, в дружеской неофициальной обстановке. Я позвал еще кое-кого. А знаете, — добавил он с таким видом, будто его посетила гениальная мысль, — приглашу-ка я и Борака.

— Мне кажется, за эти дни я ему порядком надоел, — робко попытался возразить Филипп.

— Ничего подобного! Если я его не приглашу, он может обидеться. Скажу, чтобы пришел с женой. Хашим заберет вас из гостиницы часов в семь. Возьмите с собой багаж, и около десяти часов я отвезу вас на станцию.

Узнав посольского шофера Хашима в высоком человеке с вислыми усами, пытавшемся пробиться в холл гостиницы сквозь вращающуюся дверь, Филипп поднялся, взял свои вещи и направился ему навстречу. Хашим, который не знал ни слова по-английски, взял у него сумки и повел к «лендроверу».

Возможно, — думал Филипп, трясясь рядом с Хашимом по разбитой дороге, — эта поездка вызвала бы у него иные чувства, если бы не удивившее его самого внезапное желание в минуту прощания с Хилари лечь с ней в постель. Мелькнувшая в вырезе ночной рубашки грудь, сулившая тепло и ласку, впечаталась в память и дразнила его, когда он без сна лежал на узкой гостиничной койке и мучился вопросом «Что я здесь делаю? » Секс с Хилари нельзя было назвать самым ярким эротическим переживанием, но он имел свои плюсы. Временное снятие напряжения. Возможность ненадолго погрузиться в приятное забытье. В Турции же его надежды на амурные приключения не оправдались. Все встретившиеся на его пути женщины были несвободны и, как правило, при мужьях, которые, приветливо улыбаясь, неотступно маячили у них за спинами. Пухленьким волооким студенткам, судя по всему, был дан приказ держаться от Филиппа подальше, а если какая-нибудь и сокращала дистанцию, то непременно оказывалась профессорской дочкой, — Филипп чувствовал, что, позволь он себе по отношению к нейчто-нибудь такое, и не миновать дипломатического скандала. Турция оказалась, по крайней мере внешне, страной старомодных моральных устоев.

Посольская машина медленно пробиралась сквозь транспортный затор. В центре Анкары — если это можно назвать центром — автомобильные пробки, похоже, никогда не рассасывались. Филипп так и не получил представления о географии города, поскольку все здесь казалось ему на одно лицо: грубая бетонная кладка, трещины на асфальте, ухабы на дорогах, всюду унылый серый цвет, и ни деревца, ни травинки, хотя весна была в разгаре. Начало темнеть, и при скудном освещении улицы накрыла зловещая тень — кроме тех ярких пятен, где под керосиновыми лампами раскинулись

импровизированные рынки, на которых закутанные в шали турчанки покупали кухонную утварь и овощи, или же где свет фонарей отражался от пластиковых столиков в прокуренных дешевых забегаловках. Филиппу стало казаться, что, если Хашим, остановив машину, вдруг вышвырнет его на улицу, то он исчезнет без следа»-его утащат в темноту, разденут донага, оберут до нитки, свернут голову и сбросят труп в забитую мусором сточную канаву. На него вновь накатил приступ тоски по дому. Что он здесь делает? Не пора ли положить конец странствиям, забыть о сильных ощущениях, о которых он вдохновенно рассказывал Моррису Цаппу, забродить подальше, конспекты лекций, обналичить дорожные чеки, вновь погрузиться в привычный домашний уют, спать, ничем не рискуя, с Хилари и медленно проворачивать жернова учебного года в университете Раммиджа, начиная с собрания первокурсников и кончая церемонией вручения дипломов, — пока не придет время уйти на пенсию, покончить с работой и с сексом. А когда настанет черед, то уйти и из жизни. Неужели час пробил?

«Лендровер» наконец остановился у современного жилого здания на одном из холмов, опоясывающих турецкую столицу. Хашим жестами пригласил Филиппа в лифт и нажал кнопку седьмого этажа. Разгоряченный Кастер в рубашке с короткими рукавами встретил его у дверей квартиры:

— Ага! Приехали! Милости прошу! Позвольте ваши вещи. Вы проходите в гостиную, а я вам чего-нибудь налью. Что будете? Джин с тоником? Борак уже здесь. Кстати, из Лидса приехал не струнный, а джазовый квартет. В Лондоне опять напутали.

Кастер провел Филиппа в прихожую и, открыв дверь, впустил его в гостиную, в которой небольшими кучками, с бокалами в руках стояли гости. Первой, на ком Филипп остановил взгляд, была Джой Симпсон.

Филипп Лоу не переставал изумлять Акбиля Борака своим поведением. В день приезда англичанин дважды спроецировался на земной поверхности и теперь, похоже, собрался сделать это в третий раз, в гостиной мистера и миссис Кастер: он

споткнулся о порог и, лишь схватившись за спинку стула, удержался от падения. Присутствующие повернули в его сторону головы, и по комнате пробежал смущенный шепоток, но убедившись, что ничего серьезного не стряслось, гости продолжили светскую болтовню.

Акбиль, стоя рядом с Ойей, разговаривал с ударником из джазового квартета и миссис Симпсон, библиотекарем Британского Совета в Стамбуле — приятной, хотя и несколько замкнутой дамой с красивыми белокурыми волосами и крепкой круглой попкой. Акбиль рассказывал миссис Симпсон о магазинах города Гулля, одновременно размышляя над вопросом, такого же ли золотистого цвета у северянок волосы на лобке, как вдруг в гостиную, круша по дороге мебель, с шумом ввалился Филипп Лоу. Акбиль поспешил ему на помощь, но Филипп, поднявшись с колен и отряхнув руки, сделал несколько нерешительных шагов по направлению к миссис Симпсон. Лицо его было бледно.

— Это вы! — хрипло прошептал он, глядя на нее широко раскрытыми глазами.

Она тоже слегка побледнела, что было неудивительно в ситуации столь странного свидания.

— Здравствуйте, — сказала она, держа бокал в обеих руках. — Алекс Кастер говорил, что вы сегодня сюда заглянете. Как вам Турция?

— Так вы уже знакомы? — спросил Акбиль, переводя глаза с Филиппа Лоу на миссис Симеон.

— Немного, — ответила миссис Симпсон. — Мы познакомились несколько лет назад в Генуе, не так ли, профессор Лоу?

— Я думал, вы погибли, — сказал Филипп Лоу, не сводя с нее глаз.

Ойя возбужденно схватила Акбиля за рукав: — Что он говорит?

Миссис Симпсон слегка нахмурилась.

— Ах да. Наверное, вы прочли сообщение в газетах, — сказала она Филиппу Лоу. — Индусы опубликовали его преждевременно, и это вызвало большой переполох.

— Так значит, в той катастрофе вы выжили?

— Меня в самолете не было. Хотя я должна была лететь — это было три года назад, — пояснила она Акбилю, Ойе и ударнику-джазисту. — Мой муж получил назначение в Индию. Мы собирались туда всей семьей, но в последний момент врач отсоветовал мне лететь: я была на девятом месяце беременности, и он решил, что это рискованно. Поэтому Джон поехал один, а я осталась с Джерардом, нашим сынишкой, но наших имен почему-то не исключили из списка пассажиров. Самолет садился во время грозы и разбился.

— И ваш муж? … — спросила Ойя дрожащим голосом.

Из пассажиров того рейса мало кто остался в живых. Моего мужа среди них не было.

Ойя громко зарыдала.

— Как я вам сочувствую! — сказала она, уткнувшись в носовой платок.

— Я думал, вы погибли, — повторил Филипп Лоу. Он будто не слышал рассказа Джой, а если и слышал, то не поверил своим ушам.

— Но вы же видите, профессор Лоу, она не погибла! Она жива! — Ойя хлопнула в ладоши, поднялась на цыпочки и улыбнулась сквозь слезы. Акбилю показалось, что его жена разыграла всю гамму чувств, которые должны были бы пережить англичане. (Ударник еще во время рассказа Джой незаметно удалился. ) — Какое счастье! — сказала Ойя, обращаясь к Филиппу. — Так бывает только в сказках.

— Конечно, я рад видеть, что миссис Симпсон жива и невредима, — сказал он. К нему вернулось самообладание, хотя лицо его по-прежнему было бледно.

— Тот, кто способен радоваться, способен и доставлять радость другим, как говорит Билл Хэзлитт. — Акбиль решил, что весьма удачно вмешался в разговор.

— Что вы делаете в Анкаре? — спросил Филипп миссис Симпсон.

— Приехала на совещание. Я заведую библиотекой Британского Совета в Стамбуле.

— Я сегодня уезжаю в Стамбул, — с легким волнением сказал Филипп Лоу.

— Правда? Как долго вы там пробудете?

— Дня три-четыре. В пятницу улетаю домой.

— А я, увы, до пятницы буду в Анкаре.

Вид у Филиппа был такой, будто ему по-прежнему трудно поверить в то, что он слышит. Он повернулся в Акбилю:

— Акбиль, вы знаете, Алекс Кастер, похоже, забыл о моем джине с тоником. Могу я вас попросить? …

— Конечно, — ответил Акбиль. — Сейчас я его принесу.

— Я помогу тебе, — сказала Ойя. — И миссис Симпсон тоже надо подлить. Она взяла у миссис Симпсон бокал и подтолкнула мужа к двери гостиной.

— Почему ты не осталась с ними? — пробормотал Акбиль по-турецки. — Они подумают, что мы невежливо себя ведем.

— Мне показалось, что им надо остаться наедине, — ответила Ойя. — Похоже, между ними что-то происходит.

— Ты так думаешь? — удивленно спросил Акбиль и оглянулся на англичан. Филипп Лоу действительно что-то возбужденно говорил миссис Симпсон, она же впервые за все это время выглядела смущенной. — Уж и не знаешь, чего еще можно ожидать от этого человека, — тихо сказал Акбиль Борак.

Три часа спустя Филипп нервно прохаживался по платформе центрального железнодорожного вокзала Анкары, откуда отходил скорый стамбульский поезд. Вид у поезда был допотопный и вызывал в памяти боевики тридцатых годов — как, впрочем, и другие элементы декорации. К яркому свету высоких фонарей из темных углов поднимались струйки дыма и пара; на одной из вокзальных скамеек крестьянское семейство устраивалось на ночь в окружении тюков и корзин; мать, кормящая грудью младенца, отрешенно смотрела вслед женщинам в элегантных костюмах, которые шествовали впереди каравана носильщиков, несших их элегантные чемоданы по направлению к вагонам первого класса. Железнодорожники в униформе ходили с толстыми картонными папками взад и вперед, отдавая

приказы подчиненным и прогоняя с дороги нищих. Вагоны второго и третьего классов были уже полны: из вентиляционных решеток тянуло чесноком, табачным дымом и человеческим потом; пассажиры, набившиеся в купе как сельди в бочки, приготовлялись стоически вынести долгий ночной перегон. Время от времени из этих вагонов выскакивала темная фигура и устремлялась к стоящим на платформе киоскам, которые торговали чаем, газировкой, кренделями и ядовитого цвета конфетами.

В вагоне первого класса, в котором разместился Филипп, комфорта было побольше. На столиках позвякивали бутылки и стаканы, среди пассажиров составлялись карточные партии, хотя из-за тусклого света масть разглядеть было трудно. В таком полумраке хотелось обмениваться сплетнями, плести интриги, назначать тайные свидания и вручать взятки. В конце коридора красным огоньком светилась угольная печка, в которой, обливаясь потом, шуровал проводник.

— Печка отапливает вагон и снабжает пассажиров горячей водой, — объяснил Кастер, который вместе с Бораком приехал проводить Филиппа на вокзал. — Устройство незамысловатое, но довольно эффективное. Ночи на равнинах здесь холодные, даже несмотря на весну.

Филиппу удалось уговорить Кастера и Акбиля Борака не дожидаться отправления поезда.

— В этом нет необходимости, — заверил он их. — Не утруждайте себя.

— Одна из самых сладостных вещей на свете — это путешествия, — сказал с улыбкой Акбиль Борак. — Я предпочитаю путешествовать в одиночку.

— Правда? — удивился Кастер. — А я люблю в компании.

— Нет-нет! — рассмеялся Борак. — Это я цитирую Билла Хэзлитта. Его очерк «О путешествиях».

— Пожалуйста, не ждите, — еще раз попросил Филипп.

— Ну что ж, — сказал Кастер, — пожалуй, я вернусь домой к джазовому квартету.

— Я с вами: мне нужно заехать за женой, господин Кастер, — сказал Борак.

Они пожали Филиппу руку, обменялись дежурными прощальными фразами и отбыли. Филипп с облегчением посмотрел им вслед. Если Джой все-таки решит присоединиться к нему, она не захочет, чтобы ее увидели Кастер и Борак.

Но они ушли полчаса назад, а ее все еще не было.

— Я никак не могу уехать сегодня в Стамбул, — сказала она Филиппу, когда они ненадолго остались наедине на вечеринке у Кастеров. — Я только что приехала в Анкару. Чемодан еще стоит в прихожей нераспакованный.

— Это упрощает дело, — ответил Филипп. — Берите его и по? ехали со мной. — Он жадно шарил взглядом по ее лицу, которого, как ему казалось, он больше никогда не увидит: по светлым волнистым волосам, крупному рту и тяжеловатому подбородку.

— Я приехала сюда по делу.

— Найдите предлог, чтобы уехать.

— С какой стати?

— Потому что я люблю вас. Слова эти слетели с губ Филиппа неожиданно для него самого.

Джой покраснела и опустила глаза.

— О чем вы говорите…

— Я не забыл той ночи, — сказал Филипп.

— Ради бога, — пробормотала она. — Только не здесь. Не сейчас.

— Но когда? Я должен с вами поговорить.

— Вы, я вижу, уже познакомились! — воскликнула миссис Кастер, подходя к ним с тарелкой канапе.

— Мы встречались в Генуе, — сказала Джой.

— Вот как? Верно, когда работаешь в Британском Совете, то натыкаешься на старых знакомых в самых неожиданных местах. Как вы поживаете, Джой? Как дети — Джерард и…

— Миссис Симпсон как раз говорила мне о том, что Джерард приболел, — сказал Филипп. Джой перевела на него пристальный взгляд.

— Надо же! Надеюсь, ничего серьезного? — обращаясь к Джой, спросила миссис Кастер.

В ожидании ее ответа у Филиппа гулко застучало сердце.

— Когда я уезжала, у него была небольшая температура, — сказала наконец Джой. — Чуть позже мне надо будет позвонить няне и узнать, как там дела.

Филипп отвернулся, с трудом скрыв ликование.

— Да-да, конечно, — сказала миссис Кастер. — Звоните по телефону из нашей спальни, там вам никто не помешает. — Она обвела гостиную хозяйским взглядом. — О боже! Саксофонист рассматривает книжные полки, а это для вечеринки дурной знак, вы не находите? Джой, вы не могли бы занять его разговором? Вы нас извините, профессор Лоу?

— Разумеется, — ответил Филипп.

В остаток вечера он не смог, как ни старался, побыть наедине с Джой Симпсон. Он пристально следил за ее передвижениями, но не видел, чтобы она заходила в спальню Кастеров. Затем подошло время отправляться на вокзал. Вечеринка была далека от завершения, так что ему пришлось в присутствии гостей обменяться с Джой официальным рукопожатием.

— Ну что ж, до свиданья, — сказал он, ловя ее взгляд. — Надеюсь, ваш малыш чувствует себя получше. Вы звонили домой?

— Еще нет, — ответила Джой. — До свиданья, профессор Лоу.

И на этом все кончилось. Филипп бросил на нее последний умоляющий взгляд и покинул квартиру в сопровождении Кастера и Борака. Ему оставалось уповать лишь на то, что после его отъезда Джой позвонит в Стамбул, а затем сочинит какую-нибудь историю о том, что состояние ребенка требует ее немедленного возвращения домой.

В который раз пройдясь вдоль спального вагона, Филипп взглянул на станционные часы: до отхода поезда оставалось три минуты. Ожидание было мучительно, и в то же время в душе он чувствовал странное оживление. Хандра, снедавшая его неделей раньше, бесследно исчезла. Он вновь оказался героем истории, и какой истории! Он до сих пор не мог поверить в то, что Джой не погибла, что она жива. Жива! Это теплое, дышащее тело, которое он держал в своих объятьях в залитой

малиновым светом спальне в Генуе, по-прежнему излучало тепло и дышало. Волшебный поворот судьбы преобразил Филиппа, вознес, как на гребне могучей волны. Он снова услышал свой голос, произнесший в гостиной у Кастеров слова «Потому что я люблю вас» — просто, искренне, без колебаний и без смущения, как это делают герои в кинофильмах. Нет, его песенка еще не спета, и ему рано на покой! Он еще способен на большую любовь! Он вновь со всей остротой почувствовал радость жизни. К чему все это приведет, он не знал, да и не хотел знать. Конечно, впереди уже забрезжили неминуемые проблемы с Хилари, детьми и карьерой, но сейчас он отмахивался от них, сосредоточив всю свою мыслительную энергию на том, чтобы заставить Джой вновь оказаться рядом.

По всему поезду стали закрывать двери. Железнодорожники выстроились вдоль вагонов как часовые, посматривая друг на друга в ожидании свистка. Минутная стрелка на станционных часах прыгнула еще на одно деление. Минута до отправления.

Филипп нехотя зашел в поезд, опустил стекло на вагонной двери и высунулся наружу, устремив отчаянный взгляд в начало платформы. Стоящий напротив железнодорожник посмотрел налево, потом направо и поднес к губам свисток.

— Стоп! — вдруг закричал Филипп, распахнул дверь и выскочил на платформу. У контрольного барьера он увидел женщину: под фонарем блеснули ее белокурые волосы. Железнодорожник со свистком, что-то сердито говоря по-турецки, попытался втолкнуть Филиппа внутрь, а не справившись с ним — закрыть вагонную дверь. Пока они вели борьбу, Джой, размахивая чемоданчиком, бежала по платформе. Филипп указал на нее железнодорожнику, тот прекратил баталию и, что-то возмущенно бормоча, стал одергивать униформу. Филипп сунул ему крупную банкноту — тот, расплывшись в улыбке, распахнул перед ними дверь. Филипп и Джой прыгнули в вагон, дверь за ними захлопнулась. Раздался резкий свисток, поезд дернулся и стал набирать ход. Подталкивая Джой к своему купе, Филипп в тусклом вагонном свете увидел, что изо всех дверей на них уставились любопытные глаза. Он завел Джой в купе и задвинул дверь. — Вы пришли, — только и сказал он. Джой опустилась на постель и, захватывая ртом воздух, закрыла глаза.

— Билет у меня есть, — сказала она, переведя дыхание. — А спального места нет.

— Вы можете занять это, — сказал Филипп.

Стуча колесами и раскачиваясь на ходу, стамбульский поезд летел по ночной равнине. Филипп и Джой, неловко устроив шись на узкой вагонной полке, упоенно занимались любовью, и скрежет рессор заглушал их восторженные вздохи и вскрики. Потом, прижавшись друг к другу, они разговаривали. Вернее, говорила Джой, сначала отрывисто и неуверенно, затем все свободнее. Филипп же, отвечая на ее слова нежными объятиями и ласковыми поглаживаниями, внимательно слушал.

— Боже, как хорошо… Это впервые, с тех пор как Джон… Нет, возможности у меня были, но я терзалась виной… Мне казалось, что смерть Джона-это наказание за то, что я ему изменила. С тобой, конечно, — или ты подумал, что я сплю со всеми подряд? Поверишь ли, это было в первый и последний раз. Почему я позволила тебе… я и сама до сих пор не могу понять. Ни до того, ни после со мной не случалось подобного безумия — разве что вот сейчас, но теперь всё иначе, потому что я тебя как бы знаю, а Джона теперь нет, и я его не предаю. Но тогда — кто я была? — женщина, которая счастлива в браке или достаточно счастлива, как большинство замужних женщин, и вдруг отдалась совершенно незнакомому мужчине, который, как ангел или бог, возник из ниоткуда среди ночи, и мне ничего не оставалось, как покориться ему… Когда я проснулась на следующее утро, мне почудилось, что это был сон, но когда я увидела, что Джона нет, а твои сумки стоят в гостиной, я поняла, что все это было наяву, и чуть не сошла с ума. Наверное, тебе я показалась спокойной, но поверь мне, я была на грани истерики и бегала в ванную колоть себя ножницами, чтобы боль отвлекла меня от мыслей о том, что я натворила.

Скажи, знакомо ли тебе чувство, когда ты несешься в потоке машин по автостраде, что жизнь твоя висит на волоске, хотя никто вокруг вроде не придает этому значения? Сидящие в автомашинах и грузовиках водители томятся от скуки или заняты своими мыслями и просто намерены попасть из пункта А в пункт Б, а между тем какие-то секунды или сантиметры отделяют их от внезапной гибели. Достаточно кому-нибудь чуть-чуть повернуть не туда рулевое колесо, и начнется смертельная сшибка. Или же когда ты ведешь машину по извилистой горной дороге над морем, понимая, что, на мгновенье отняв от руля руки, ты сорвешься и, кувыркаясь в воздухе, полетишь вниз. Это жуткое чувство, потому что ты знаешь, как легко это может произойти, как быстро, как просто и как необратимо. Вот мне и показалось, что со мной произошло нечто подобное, — только, сорвавшись в пропасть, я не погибла, а возродилась к жизни.

Конечно, мне грех было жаловаться. Джон был хорошим мужем: добрым и — насколько я знаю — верным мне, души не чаял в Джерарде, любил свою работу. По всем понятиям, у нас был благополучный брак. И в постели тоже все было хорошо, насколько я могу судить. То есть я хочу сказать, мне не с чем было сравнивать, да и Джону тоже. Мы познакомились в университете и, перед тем как пожениться, несколько лет прожили вместе; родители наши были в ужасе, когда узнали об этом, но это лишь говорит о нашей неискушенности в вопросах секса: ни у меня, ни у Джона прежде никого не было. У меня даже возникало подозрение, что Джон решил — возможно, сам того не сознавая — сразу по поступлении в университет найти себе девушку и завести с ней постоянные отношения, чтобы секс не отвлекал его от учебы. То есть для меня это было очень похоже на брак, и, когда мы и в самом деле поженились, это было чистой формальностью. Денег на свадьбу было потрачено немало, но никакой разницы в нашей жизни ни до, ни после я не ощутила. А медовый месяц стал для нас просто заграничным путешествием. И в первую брачную ночь я загрустила, потому что в ней не было никакой новизны, мы не стеснялись друг друга и не нервничали. Меня даже посетила крамольная мысль разыскать еще одну пару — молодоженов в гостинице было достаточно — и поменяться партнерами или вчетвером забраться в одну постель. Конечно, ни о чем таком всерьез я не помышляла, но это было симптоматично. Джону я ничего не сказала — он не понял бы меня, да, пожалуй, и обиделся бы. А любовник он был добросовестный: читал книги по технике секса и очень старался мне угодить. Меня же никогда не тянуло заниматься с ним любовью, то есть настолько, чтобы взять инициативу на себя; я предоставляла это ему, но если он хотел меня, то и я получала удовольствие.

Но чего-то во всем этом не хватало. Мне всегда так казалось. Наверное, не было настоящей страсти. Я никогда не чувствовала, что Джон страстно меня желает, да и сама не испытывала ничего подобного. А в романах я читала о том, с каким исступлением люди любят друг друга, как забывают обо всем на свете. Потом я стала читать серьезные книги о сексе и супружестве и переписку с читателями в женских журналах и решила, что в романах — все вранье, что писатели выдумывают и что мне вообще повезло, так как мой муж хоть на что-то способен в постели, а страсть, исступление — это дело десятое. А потом вдруг однажды ночью появился ты, и впервые в жизни я почувствовала, что в ком-то я вызываю страстное желание.

Далее в монологе Джой наступила пауза, поскольку Филипп представил ей пылкое подтверждение того, насколько обоснованны ее чувства. Через некоторое время Джой продолжила свой рассказ.

— Когда я сидела напротив тебя на диване, а Джон разглагольствовал по поводу фонетики, экзаменационной системы и лингафонных кабинетов, я ощущала, как от тебя, словно радиоактивность, исходит желание и прожигает мой халат. Меня удивляло, что Джон ничего не замечает — настолько, что собирается уехать и оставить нас наедине. Ты словно заворожил и наэлектризовал меня. Но в тот момент у меня и в мыслях не

было подпустить тебя к себе, да я и не верила, что ты рискнешь ко мне приблизиться. Я так была в себе уверена, что без всяких опасений позволила Джону уехать в Милан. Но когда, проводив его, я вернулась в гостиную и увидела, что тебя трясет, меня тоже охватила дрожь — ты это заметил? А потом, когда мы перешли в спальню и тебя затрясло еще сильнее, я будто попала в активную зону ядерного реактора, достигшего — как там говорят — критического состояния, и поняла, что если я чего-нибудь не предприму, то тебя разнесет на части, или ты прожжешь в полу дырку, или твоя страсть испепелит тебя.

— Я только что вернулся с того света, — вздохнул, припоминая, Филипп. — А ты была сама жизнь, ты была так прекрасна. Я снова почувствовал себя живым. Ты воскресила меня.

— Я отняла руки от руля, — сказала Джой. — И полетела с тобой в пропасть, потому что никто никогда не желал меня, так сильно.

Рано поутру они сидели друг против друга в Вагоне-ресторане и, сцепив под столом руки, а свободными — держа чашки, потягивали горячий чай. Поезд катился вдоль азиатского побережья Мраморного моря, проезжая через прелестные городки и деревушки. Среди домов проглядывала растительность — деревья, кусты и виноградники. Пейзаж был свежим и зеленым, не в пример голым и безрадостным холмам Анкары. В иных садах те, кому не спится, поливали цветы или просто покуривали в теплых косых лучах восходящего солнца, махая рукой проходящему поезду.

— А ты исчез без следа и не написал мне ни строчки сказала Джой.

— Я не знал, как это сделать, чтобы не скомпрометировать тебя, — ответил Филипп. — Я думал, что ты не захочешь этого. В тот день, когда я уезжал из Генуи, ты была холодна со мной, и мне показалось, что ты хочешь поскорее обо всем забыть.

— Да, я хотела этого, — сказала Джой. — Но поняла, что это невозможно.

— А вскоре после этого я прочел в газетах, что тебя нет в живых.

— Я об этом как-то не подумала. Но газеты потом напечатали опровержение.

— Наверное, я его пропустил, — сказал Филипп. — Но ведь и ты могла написать мне, особенно когда твой муж… Ну то есть когда ты стала…

— Свободна? Я не хотела вмешиваться в твою жизнь. Я все о тебе узнала. Женат, трое детей — Аманда, Роберт и Мэтью. Жена Хилари, урожденная Брум, дочь подполковника А. Брума и миссис Дж. Брум. Я не хотела разбивать твой брак.

— От брака мало что осталось, — сказал Филипп. — Дети уже взрослые, а Хилари во мне разочаровалась. Десять лет назад мы чуть не расстались. Наверное, так и надо было сделать. — Грудь Хилари, мелькнувшая в вырезе ночной рубашки, стерлась из его памяти, вытесненная более свежими и яркими впечатлениями: короткие цилиндрические соски Джой, так чудно твердеющие под его рукой. — Для Хилари я теперь только помеха, — откровенно сказал Филипп. — Без меня ей было бы лучше.

— В этом месте Азия встречается с Европой, — сказала Джой, когда они с Филиппом ехали в потрепанном такси по длинному подвесному мосту. Под ним огромные танкеры и множество судов поменьше бороздили воды Босфорского пролива. Справа зеленели холмы, усеянные белыми точками домов, а слева купола и минареты рисовали силуэт огромного города, позади которого пролив сменялся морской ширью. — Это Мраморное море, — пояснила Джой. — А Черное море — на другом конце Босфора.

— Какое великолепие, — сказал Филипп. — Это сочетание воды, неба и холмов напоминает мне штат Эйфорию, тот вид из окна, который всякий раз восхищал меня, когда по утрам, проснувшись, я раздвигал шторы. Босфор — это колыбель античного мира.

— Давай мы вот что сделаем, — сказала Джой. — Доедем на такси до Галатского моста, а затем на катере доплывем по Босфору до Богазычй, района, в котором я живу. Лучший вид на Стамбул открывается с моря.

Филипп сжал ей колено.

— Ты — моя Эйфория, ты — моя Новая земля!

Через полчаса они стояли рука об руку на палубе белого пароходика, который удалялся по водам Босфорского пролива от шумной пристани. Джой показывала ему достопримечательности.

— Это Айя-София, а там Голубая мечеть. Мы потом сходим туда. За мостом бухта Золотой Рог. А дальше Мраморное море, на дне которого лежат обломки кораблекрушений.

⇐ Предыдущая 11 12 13 14 15 16 17 181920 Следующая ⇒