Часть III 16 страница

Ведущий удивленно посмотрел на Перса. Фон Турпиц остолбенел.

— Будьте добры, повторите вопрос, — попросил ведущий. Перс вопрос повторил. По залу волной пробежал тихий ропот: участники заседания делились мнениями и строили догадки. Фон Турпиц, склонившись к ведущему, что-то прошептал ему на ухо. Тот, кивнув, обратился к Персу через микрофон; его круглый значок качнулся на лацкане, как медаль.

— Позвольте у вас узнать, сэр, являетесь ли вы официальным участником конференции?

— Вообще говоря, нет, — ответил Перс.

— Тогда, должен вам сказать, ваш вопрос был задан в нарушение регламента, — заявил ведущий. Фон Турпиц перелистывал свои бумажки, как будто этот процедурный казус не имел к нему ни малейшего отношения.

— Это несправедливо! — запротестовал Перс. — У меня есть основания обвинить профессора фон Турпица в плагиате, а именно, в заимствовании фрагмента из моей неопубликованной рукописи.

— Прошу прощения, — сказал ведущий, — но я не могу дать слово тому, кто не является участником конференции.

— Я являюсь участником конференции, — сказал Моррис Цапп, поднимаясь с места. — Так что позвольтемне задать этот вопрос: читал ли профессор фон Турпиц проспект книги Мак-Гарригла, представленный в издательство «Леки, Уиндраш и Бернштейн»? _

В аудитории началось волнение. На фоне всеобщего гомона раздались крики «Позор! », «Просьба соблюдать регламент! », «Пусть он ответит! », «Дайте ему слово! » и эквивалентные призывы на других языках. Ведущий беспомощно оглянулся на фон Турпица: тот, схватив микрофон и угрожающе тыча черным кожаным пальцем в Перса и Морриса Цаппа, разразился сердитой речью на немецком языке, а затем торжественно удалился из зала.

— Что он сказал? — требовательным тоном спросил Моррис.

Перс пожал плечами:

— Я по-немецки не понимаю.

— Он заявил, что не желает оставаться в этом зале и подвергаться оскорблениям, — сказала сидящая позади них мисс Мейден. — Но, на мой взгляд, вид у него был несомненно виноватый. Вы поступили совершенно правильно, молодой

человек, встав на защиту своих интересов против этой Черной Руки.

— Да, теперь пойдут круги по воде, — сказал Моррис Цапп, радостно потирая руки. — Подпортил себе репутанию профессор фон Турпиц! Идем, Персик, я еще раз угощу тебя джином.

Однако ликование Морриса Цаппа длилось недолго. В баре он приметил торчащее из кармана Персова пиджака литературное приложение к «Тайме».

— Это последний номер? — полюбопытствовал он. — Позволь-ка взглянуть.

— На вашем месте я бы от этого воздержался — сказал Перс, успевший прочесть газету по дороге в Амстердам.

— Почему?

— Потому что там есть довольно злая рецензия на вашу книгу. Ее написал Редьярд Паркинсон.

— Этот старый пердун? Если я когда-нибудь дождусь от него положительной рецензии, я буду знать, что на мне можно ставить крест. Дай-ка сюда газету. — Моррис выхватил ее из рук Перса и дрожащими пальцами стал перелистывать» выискивая рецензию Паркинсона. — Но это все о книге Филиппа Лоу — нахмурившись, сказал он, пробегая глазами газетные колонки.

— О вас в самом конце—сказал Перс—Боюсь, вам. это не понравится.

Моррису Цаппу и в самом деле не понравилось. Закончив читать рецензию, он несколько минут с побледневшим лицом сидел, не говоря ни слова и шумно вдыхая воздух.

— Так. Англичашки плетут интриги, — наконец сказал он. — Паркинсон прокладывает себе дорогу в ЮНЕСКО под прикрытием дифирамбов жалкой книжонке Филиппа Лоу об Уильяме Хэзлитте.

— Вы действительно так думаете? — спросил Перс.

— Какие тут могут быть сомнения—взгляни на название статьи: «Английская школа литературной критики». Надо было назвать ее «Английская школа рафинированной галиматьи». Можно мне позаимствовать у тебя этот номер? — спросил он, вставая и засовывая газету в карман пиджака. — Пожалуйста. А куда вы теперь?

— Хочу просмотреть свой доклад перед завтрашним выступлением. Может быть, впишу пару реплик в адрес Редьярда Паркинсона.

— Я и не знал, что вы будете читать доклад.

— А как бы иначе я получил грант на конференцию? Это тот же самый доклад, что я читал в Раммидже, только слегка подправленный. Вообще, доклад мой на удивление универсален. Этим летом я собираюсь читать его по всей Европе. Ты не хочешь вечерком прогуляться по городу?

— Хочу, — ответил Перс. И они договорились о встрече. Как только Моррис Цапп исчез из виду, на освободившееся место в укромном уголке бара рядом с Персом присел смуглый худощавый мужчина. Это был Мишель Тардьё.

— Какое драматическое вмешательство в ход конференции! — сказал он, назвав свое имя. — А вы, насколько я понял, специалист по Т. С. Элиоту?

— Именно так, — сказал Перс. — Я писал по нему магистерскую диссертацию.

— Тогда вас, возможно, заинтересует конференция, которую организуют этим летом мои швейцарские друзья.

— Я еще не знаю, куда поеду этим летом, — сказал Перс.

— Я лично собираюсь принять участие в этой конференции, — начал Мишель Тардьё, кладя под столом руку Персу на колено.

— Дело в том, что я разыскиваю одну девушку, — прервал его Перс.

— А-а-а, — пожав плечами, сказал Мишель Тардьё, убирая руку. — Сest la vie, c'est la narration[52]. Все мы — субъекты, проводящие время в поисках своих объектов. Вы случайно не видели здесь молодого человека в черных джинсах?

— Нет, не видел, — ответил Перс. — Прошу прощения мне надо идти.

Выйдя из отеля «Сонеста», Перс увидел, что небо прояснилось и предзакатное солнце осветило умытый, посвежевший город. Перс решил проехаться на туристическом катере, коих множество сновало по узким каналам. Они с опасной скоростью пролетали под мостами, чуть не задевая боками идущие навстречу катера, и со всех бортов раздавались разноязыкие, усиленные мегафоном веселые шутки. Краем глаза Перс увидел идущую по мосту девушку, похожую на Анжелику, но ему было понятно, что это лишь видение, плод его фантазии. Когда катер поравнялся с мостом, девушка исчезла.

Поздним вечером, когда каналы Амстердама стали похожи на обрамленные деревьями узкие черные, зеркала, Моррис Цапп вывел Перса на прогулку в район красных фонарей, в сплетенье переулков неподалеку от Нового рынка. Как Моррис и обещал, это зрелище значительно сильнее впечатлило и шокировало Перса по сравнению с тем, что он увидел в Сохо, да и вообще оказалось трудно поддающимся пониманию непорочного юноши из ирландского графства Мейо. В ярко освещенных окнах, похожих на витрины магазинов, сидели проститутки — кто в неглиже, кто в платье в обтяжку — и откровенно высматривали среди прохожих потенциальных клиентов. То были истинные улицы греха, на которых объекты мужского вожделения выставлялись напоказ и на продажу. Достаточно войти внутрь, договориться о цене, и женщина задернет штору и удовлетворит желание клиента. И лишь по двум причинам торговля женским телом выглядела не слишком отвратительно. Во-первых, безупречная чистота и мещанский уют комнат с мягкой мебелью под кружевными салфеточками, с геранями в горшках и белоснежным постельным бельем, и, во-вторых, сами женщины — молодые, красивые и к тому же в ожидании клиентов коротающие время за таким умиротворяющим домашним делом, как вязание на спицах.

— Зачем они этим занимаются? — вслух недоумевал Перс, обращаясь к Моррису Цаппу. — Такие милые девушки. Вместо того чтобы торговать собой, лучше бы выходили замуж и растили детей. — Он избегал их взглядов не столько потому, что боялся подпасть под прельстительные чары, сколько потому, что стеснялся лицезреть неприкрытую наготу, даже надежно защищенный собственной добродетелью.

Моррис пожал плечами.

— Как знать, возможно, они решили сначала подкопить деньжат, а потом уж заводить семью.

— Но кто женится на… девушке, которая зарабатывала себе на жизнь таким способом?

Моррис, шагая впереди Перса по узкому мощеному тротуару, бросил через плечо:

— Совсем не обязательно рассказывать об этом будущему мужу.

Улицы заполонила толпа гуляк, среди которых преобладали праздные туристы, а не серьезные клиенты. Перс приметил немало молодых парочек, которые прогуливались рука об руку, подталкивая друг друга локтем, обмениваясь улыбками и явно радуясь возможности задарма подогреть себе кровь. Почему-то на Перса это подействовало самым мрачным образом, и он проникся еще большим состраданием к сидящим в витринах девушкам.

И тут, в доме под номером тринадцать с красной дверью, он вдруг увидел ее. Анжелика. Вне всякого сомнения, это была она. Анжелика сидела не у окна, а в глубине комнаты, в кресле под торшером с розовым абажуром. Она красила лаком ногти и настолько была поглощена этим занятием, что и не взглянула на Перса, в изумлении застывшего перед окном. Одета она была в черное блестящее платье с низким декольте. Ее длинные черные волосы струились по плечам. Лак для ногтей был ярко-красного цвета. Она вытянула руку полюбоваться своей работой: в свете лампы кончики ее пальцев выглядели так, будто она обмакнула их в кровь.

В великом смятении Перс отошел прочь. Хватая ртом воздух, он чувствовал, что его будто тянет ко дну. Ничего не видя перед собой, он рассек толпу прохожих, споткнулся о бордюрный камень, услышал визг тормозов и обнаружил, что лежит поперек капота автомобиля, водитель которого, высунувшись из окна, что-то сердито кричит ему то ли по-немецки, то ли по-голландски.

— Как жаль, что она шлюха[53], -сказал Перс водителю.

— Господи, Персик, что случилось? — вскричал Моррис Цапп, материализовавшись в толпе, которая с любопытством взирала на происходящее. — Я тебя потерял! — Взяв Перса за руку, он вытащил его на тротуар. — Ты не ушибся? Хочешь еще что-нибудь посмотреть?

— Мне сейчас хочется побыть одному, если вы не против, — сказал Перс.

— Ага! Держу пари: тебя очаровала какая-то прелестница в окне! Что ж, Персик, дело молодое… Об одном прошу: если девушка предложит тебе презерватив, забудь на минуту о Папе Римском и надень его — хотя бы ради меня, ладно? Меньше всего мне хотелось бы, чтобы ты подцепил здесь триппер. А я, пожалуй, пойду в гостиницу. Чао!

Моррис Цапп ущипнул Перса за руку и вразвалочку удалился прочь. Перс быстро и решительно направился в обратный путь. Американец невольно подсказал ему способ, как избавиться от омерзения и горечи в душе. Он ворвется в уютную, освещенную розовым светом комнату и спросит: «Почем? » Почем продаются услуги неуловимой девы, за которой он бегал по коридорам и заснеженным тропкам кампуса в Раммидже и от которой не мог добиться и поцелуя? За какую сумму она раздвинет ноги перед ним как перед клиентом? Не сделает ли скидку старому другу, или поэту, или, быть может, члену университетского профсоюза? Повторяя про себя саркастические вопросы, Перс представил, как Анжелика побелеет, вожмется в кресло и схватится за сердце. Пробираясь в толпе вуайеристов, он убыстрял свой ход, пока, наконец, не оказался перед домом с красной дверью. Шторы на его окне были спущены.

Персу стало дурно. Он прислонился к стене, впившись ногтями в шершавый камень. Мимо него прошли строем, распевая песню, четверо молодых англичан. Один из них швырнул к ногам Перса пустую жестянку из-под пива, другой слегка задел его плечом, но Перс не отреагировал. Он стоял оцепеневший, опустошенный и уже не способный на благородный гнев.

Английские юнцы завернули за угол, песня стихла, и улица на мгновенье опустела. Спустя минуту-другую красная дверь отворилась и сразу закрылась: на пороге, поправляя узкие черные джинсы, стоял молодой человек — Перс узнал в нем научного ассистента Мишеля Тардьё. Воровато оглянувшись по сторонам, он неторопливо удалился. Шторы в окне раздернулись, и на тротуар упала полоска света. Выйдя из тени, Перс заглянул внутрь. Его встретила завлекательной улыбкой хорошенькая узкоглазая метиска в белой комбинации. Взглянув на нее в изумлении, Перс еще раз обследовал дверь: красная, номер тринадцать. Ошибки быть не может. Он вернулся к окну. Девушка снова ему улыбнулась и глазами пригласила войти. Он так и сделал, и внутри она приветливо обратилась к нему на голландском.

— Извините, — сказал он.

— ТЪл американец? — спросила девушка. — Хочешь быть со мной? Сорок долларов.

— Только что в этом окне была другая девушка, — сказал Перс

— Ушла. Она сидит с ребенком. Не волнуйтесь. Все хорошо, получите удовольствие.

— Сидит с ребенком? — Перс испытал возрождение надежды, облегчение и угрызения совести разом.

— Да. У меня ребенок здесь наверху. Все хорошо, он спит, ничего не слышит.

— Анжелика сидит с вашим ребенком?

— Ты хочешь сказать Лили? Лили друг, она мне помогает. Я сказала закрыть окно, но она не закрыла.

— Где она теперь? Где я могу ее найти? Девушка недовольно пожала плечами. — Я не знаю. Ты хочешь быть со мной или нет? Тридцать долларов.

Перс вынул из бумажника банкноту в сто гульденов и положил на стол.

— Где я могу найти Лили?

С ловкостью и быстротой фокусника девушка схватила со стола банкноту, двумя пальцами одной руки свернула ее и сунула в декольте.

— Она работает в кабаре, «Голубые небеса», улица Ахтебург.

— Где это?

— Конец улицы, потом направо, потом через мост. Ты увидишь вывеску.

— Спасибо, — сказал Перс и помчался по улице, лавируя, как футболист, среди пешеходоэ и автомобилей и мысленно подбрасывая на бегу клубок нахлынувших на него эмоций. На какое-то мгновенье ему подумалось, что вновь обретенная Анжелика посвятила себя совершенно невинному и самоотверженному делу, став сестрой милосердия для проституток Амстердама. Однако он $сам понимал, что принимает желаемое за действительное. И даже если Анжелика и не нянька для шлюх Амстердама, то она и не шлюха, — как вообще такая мысль могла прийти ему в голову? Он устыдился собственных подозрений, невзирая на явные свидетельства в их пользу, й теперь с готовностью примирился с фактом ее участия в стриптиз-шоу. Он, разумеется, это осуждает, но непременно постарается отговорить девушку от этого занятия, которое, впрочем, не в состоянии изменить его чувства к ней.

Перс стремительно завернул за угол и одним скачком пересек мост. Увидев дрожащее на воде отражение неоновых огней, он, прыгая через три ступеньки, спустился на набережную канала. Стоящая перед кабаре очередь с удивлением наблюдала, как он галопом подлетел к входу и резко остановился, переводя дыхание. Над освещенным фасадом бегущей строкой рекламировалась программа выступления: «Секс перед публикой! Настоящий трах-тарарах! » На столбах, поддерживающих навес у входа в кабаре, были развешаны фотографии, демонстрирующие сцены из спектакля. На одной из них стояла на четвереньках обнаженная Анжелика, которую покрыл, довольно ухмыляясь, волосатый парень. Анжелика выглядела совершенно так же, как в дурном видении в кинотеатре Раммиджа. Круто развернувшись, Перс медленно пошел прочь.

И что же было потом? Потом Перс, само собой разумеется, принес жертву Бахусу, как и все лишившиеся иллюзий влюбленные. Он купил пол-литровую бутылку голландского джина «Боле», вернулся в пансион, лег на кровать и надрался до бесчувствия. На следующее утро он проснулся под слепящим светом лампы, не понимая, где находится: в голове у него трещало, а во рту была пустыня, хотя все это было ничто по сравнению с ноющей болью в сердце. В кармане у него лежал обратный билет в Лондон с открытой датой. Не побеспокоившись о том, чтобы узнать о наличии свободных мест на ближайший рейс, Перс расплатился за пансион и выехал автобусом в аэропорт Схипол, рассеянно глядя из окна на пригородные пейзажи Амстердама: фабрики, станции техобслуживания и теплицы были разбросаны тут и там по плоской невыразительной местности и походили на мусор, вынесенный на морской берег прибоем, который ушел, чтобы никогда не возвращаться.

Зарегистрировавшись на ближайший рейс до Лондона, Перс целый час просидел в зале ожидания у выхода на посадку. Ничего не читая, ни о чем не думая, он просто сидел и ждал; пустынный и безликий зал с рядами штампованных пластиковых кресел напротив огромного дымчатого окна, обрамляющего безоблачное небо, как нельзя лучше соответствовал пустоте в его душе и мыслях. Когда объявили посадку, Перс шаркающей походкой прошел мимо дежурно кивающего и улыбающегося экипажа в самолет, и когда тот, как лифт, вознесся в небо, он уставился в иллюминатор на облачный пейзаж, такой же плоский и невыразительный, как и земной. Перед ним поставили упакованный в пластик поднос с обедом, и он безучастно сжевал его, не ощущая ни запаха, ни вкуса. Затем самолет опустил его на землю, и он зашагал по бесконечным коридорам Хитроу, столь длинным, что казалось, на горизонте они сходятся.

На следующий рейс до Шеннона свободные места были лишь в бизнес-классе, однако Перс, обналичив еще один дорожный чек, без колебаний доплатил разницу. Зачем ему экономить деньги? Теперь, когда цель его жизни была утрачена, сама жизнь потеряла смысл. Наступающее лето виделось бесплодной пустыней. До отправления самолета оставалось часа два, и Перс побрел в часовню Святого Георгия. Его бумажное послание к Богу, слегка завернувшись по краям, все еще висело на зеленом сукне: «Милосердный Боже, позволь мне найти Анжелику». Он сорвал бумажку с доски и скомкал ее в кулаке. Затем зашел в часовню и просидел целый час в заднем ряду, безразлично глядя на алтарь. На выходе он повесил на доску новую петицию: «Милосердный Боже, дай мне силы забыть Анжелику и спаси ее от неправедной жизни».

Следующие полчаса он просидел еще в одной безликой и пустынной зоне, потом шаркающей походкой прошел мимо дежурно улыбающегося экипажа в самолет и занял свое место. Самолет, как лифт, вознесся в небо, и он опять уставился в иллюминатор на однообразный облачный пейзаж. Перед ним поставили еще один поднос с обедом без вкуса и запаха, но на этот раз он сопровождался стаканом красного вина, как положено в бизнес-классе, и это было единственное отклонение от унылой рутины авиаперелетов. Сидя в передней секции, Перс наблюдал, как за шторой, отделяющей салон от служебного помещения, суетятся стюардессы. И лишь постепенно, сквозь туман безразличия и отчужденности, до него начало доходить, что стюардессы чем-то обеспокоены.

И в самом деле, вскоре на связь с пассажирами вышел капитан, объявив, что при взлете у самолета лопнула покрышка у носового колеса шасси и посадка в Шенноне будет проходить в аварийном режиме; пожарные и спасательные службы приведены в состояние полной готовности. По салонам прокатился тревожный ропот. Словно услышав его, капитан постарался успокоить пассажиров и добавил: он не сомневается, что посадка пройдет успешно, но экстренные меры необходимы, дабы предотвратить разрыв еще одной покрышки (пожалуй, эта подробность была уже лишней). При подлете к аэропорту пассажиров попросят снять обувь и принять положение, рекомендованное при экстренной посадке. Экипаж корабля продемонстрирует пассажирам указанную позу, а также будет давать советы и оказывать необходимую помощь.

Однако члены экипажа, похоже, сами нуждались в советах и помощи. Таких испуганных девушек Персу видеть еще не приходилось, и вскоре их страх передался пассажирам. К ужасу последних, самолет при снижении вошел в зону сильной атмосферной неустойчивости. Хотя это не имело ни малейшего отношения к лопнувшей покрышке, некоторые пассажиры, лишенные технических знаний, сделали прямо противоположные выводы и, когда самолет нырял в воздушную яму, в испуге вскрикивали и взывали к Богу. Одни погрузились в изучение пластиковых карточек с инструкциями, которые обычно лежат в заднем кармане кресла и на которых изображены цветные схемы салонов и запасных выходов, а также малоубедительные картинки, где пассажиры, весело, как дети на игровой площадке, съезжают по надувным трапам. Другие же, вытащив из-под сидений спасательные жилеты, пытались их надеть. Стюардессы как безумные бегали по проходам, умоляя одних пассажиров не надувать спасательных жилетов и отмахиваясь от других, которые срочно требовали крепких алкогольных напитков.

Потеряв интерес к жизни, Перс с отрешенным любопытством наблюдал за поведением пассажиров. С его места хорошо просматривалось служебное помещение. Он увидел, что старшая стюардесса сняла с крючка микрофон и прокашлялась, готовясь сделать объявление. Вид у нее был торжественный. «Дамы и господа! — сказала она с ирландским акцентом, — Выполняя пожелание одного из пассажиров, мы предлагаем прочесть всем самолетом покаянную молитву. Есть ли на борту

священнослужитель, готовый нам помочь? » Она сделала тревожную паузу, оглядывая в поисках добровольца салоны самолета (шторы, отделяющие бизнес-класс от экономического, были раздернуты). К ней подошла стюардесса из экономического класса и покачала головой:

— Увы, Мойра, — сказала она, — как нарочно: когда нужен священник, его не найдешь. И ни одной монашки на борту.

— Что же делать? — в отчаянии спросила Мойра, прикрыв рукой микрофон.

— Придется тебе самой читать покаянную молитву.

Мойра запаниковала.

— Я ее не помню, — жалобно сказала она. — С тех пор как я села на противозачаточные пилюли, я ни разу не ходила к причастию.

— Ты не говорила мне, что принимаешь пилюли! — Давай, Бриджид, ты сумеешь! — Я не могу!

— Сможешь. Ты сама говорила мне, что ни одной службы в церкви не пропускаешь. — И старшая стюардесса произнесла в микрофон: — Поскольку на борту самолета не оказалось священника, покаянную молитву вместе с вами прочтет стюардесса Бриджид О'Тул. — Она сунула микрофон в руки испуганной Бриджид, и та шарахнулась от него, как от ядовитой змеи. Самолет вдруг резко качнулся. Потеряв равновесие, стюардессы вцепились друг в друга.

— Спаси меня, Господи Боже мой… — шепотом подсказала Мойра начало молитвы.

— Спаси меня, Господи Боже мой… — хрипло произнесла в микрофон Бриджид. Затем, закрыв его ладонью, прошипела: - У меня память отшибло. Совсем не помню покаянной молитвы.

— Ну, тогда прочти что помнишь, — решительно сказала Мойра. — Все, что придет тебе в голову.

Бриджид закрыла глаза и поднесла микрофон к губам: «Господь дал — Господь взял, да благословенно имя Господне», — сказала она.

Спустя десять минут, после того как самолет благополучно приземлился в аэропорту Шеннона, Перс все еще не мог унять смеха. Покидая салон, он поймал на себе сконфуженный взгляд Бриджид. «Извините за доставленное беспокойство», — пробормотала она.

— Ну что вы, — ответил Перс. — Вы вернули мне вкус к жизни.

В аэропорту Перс направился к стойке туристического агентства и поинтересовался, нельзя ли снять коттедж в Коннемаре.

— Мне нужно тихое уединенное место, — сказал Перс Он уже знал, что делать с премиальными деньгами и остатком творческого отпуска. Он купит подержанную машину, нагрузит ее книгами, писчей бумагой, «Гиннесом», кассетным магнитофоном с записями Боба Дилана и проведет лето скромным отшельником подобно Йейтсу в его башне[54]: будет писать стихи.

Пока сотрудники агентства наводили телефонные справки, Перс взял листовку, рекламирующую кредитную карточку «Америкен экспресс», и от нечего делать заполнил анкету с заявлением.

Филипп Лоу, расплатившись за постой в гостинице, сидел в вестибюле с уложенным багажом в ожидании машины из Британского Совета — испытав на себе качество турецких дорог, его сотрудники предпочитали пользоваться в Анкаре машиной высокой проходимости марки «лендровер». До сих пор Филиппу не приходилось видеть в крупных городах столь отвратительных дорог, покрытых, будто лунная поверхность, рытвинами и ухабами. Если случался дождь, на проезжей части начинался потоп, так как дорожные строители имели обыкновение сбрасывать мусор в сточные канавы, которые по этой причине были постоянно забиты.

Управляющий гостиницы, проходя мимо Филиппа, остановился и раскланялся перед ним с улыбкой.

— Возвращаетесь в Англию, профессор?

— Нет, еду в Стамбул. Ночным поездом.

— А! — управляющий изобразил на лице зависть и восхищение. — Стамбул очень красивый город.

— Да, мне говорили.

— Очень старый. Очень красивый. Совсем не похож на Анкару.

— Но мне и в Анкаре очень понравилось, — сказал Филипп. Подобное вранье стало второй натурой культурного миссионера. В Анкаре Филиппу совсем не понравилось, и он был готов с радостью отряхнуть ее прах со своих нога этого праха, то есть пыли, в сухую погоду в городе было предостаточно.

Впрочем, на второй день пребывания в Анкаре Филиппу стало полегче, в том смысле, что хуже уже просто быть не мото. Акбиль Борак был любезен и внимателен, хотя говорить с ним можно было только о Гулле и Хэзлитте. Он несомненно знал о Хэзлитте чертову уйму — больше, пожалуй, чем сам Филипп, но, к сожалению, свою осведомленность об эссеисте эпохи романтизма он демонстрировал, называя его попросту Билл. Филипп ломал голову, как тактично отучить его от этой манеры.

Другие турки, с которыми ему довелось встречаться, были столь же любезны и гостеприимны. Почти каждый вечер они устраивали в его честь прием или вечеринку — либо в университете, либо у кого-нибудь в тесной, заставленной мебелью квартирке. На частных вечеринках еды и питья — по-видимому, добытых не без труда или заранее припасенных — было в достатке; о том, во что могло стать во времена тотального дефицита это хлебосольство, Филипп старался не думать. На официальные приемы Британский Совет предусмотрительно поставлял спиртное — такую щедрость турки оценили и стали воспринимать Филиппа как счастливый талисман. Давненько турецкие преподаватели английского не гуляли на столь многочисленных вечеринках за столь короткий срок! Одни и те же сияющие от удовольствия лица мелькали на всех без исключения сборищах, Филиппу всякий раз с энтузиазмом трясли руку, будто видели его впервые. Звучал веселый смех, играла музыка, иногда устраивались танцы. Филипп тоже выпивал, смеялся и весело болтал с гостями, а как-то раз даже выступил в неуклюжем па-де-де с дамой — профессором преклонных лет, которая на удивление артистично исполнила танец живота. Номер был встречен бурными аплодисментами, а сотрудник Британского Совета, чуть не прослезившись, назвал его крупным шагом в укреплении англо-турецких культурных связей. Однако в глубине души, куда не распространялось действие посольской водки и турецкой ракии, Филиппу было тоскливо и одиноко. Симптомы этой болезни были ему известны: он страдал ею и раньше, хотя не столь серьезно. Это было чувство, которое определялось простым, но неотступным вопросом: «Что я здесь делаю? » Что он делает здесь, в Анкаре, в Турции, вместо того чтобы быть в Раммидже, в Англии? Вопрос этот с меньшей остротой возникал на вечеринках и с большей — в те минуты, когда Филипп, нервно перебирая страницы лекции о Хэзлитте, сидел в какой-нибудь замусоренной аудитории, глядя на смуглые лица юношей и девушек и слушая, как турецкий профессор обстоятельно перечисляет его академические заслуги, которые легко найти в справочниках (Филипп был уверен, что в один прекрасный день будут упомянуты и его школьные успехи, особенно блестяще сданный выпускной экзамен), или же когда в перерывах между лекциями, вечеринками и экскурсиями (в Анкаре и смотреть нечего кроме Аниткабира и Хеттского музея, но неутомимый Акбиль Борак протащил его повсюду) он лежал в гостиничном номере, выискивая, что бы почитать, в старом, привезенном из Англии номере «Гардиан» и слушая доносящиеся из-за стенки звуки незнакомой музыки и чужеземной речи, а из окон — нескончаемый шум транспорта. «Что я здесь делаю? » На то, чтобы доставить его в Турцию, были потрачены сотни, а то и тысячи фунтов из правительственных средств. Секретарши печатали письма, стучали телетайпы, звонили телефоны; в Анкаре, Стамбуле и Лондоне росли горы официальных бумаг. Чтобы перебросить его из аэропорта Хитроу в аэропорт Эсенбога, в небе сгорело дорогостоящее полезное ископаемое. Чтобы скрасить его досуг, домашние бюджеты и пищеварительные системы академического сообщества Анкары испытали сильное напряжение. И всё ради чего? Сообщить нечто новое о Хэзлитте или о литературе и ее связях с историей, социологией, психологией и философией турецкой буржуазной молодежи, которая изучает английский (об этом, в момент пьяного откровения за рюмкой ракии, ему поведал Акбиль Борак) для того, чтобы получить работу чиновника или стюардессы и не связываться с погрязшими в междоусобицах факультетами общественных наук? Проезжая по улицам Анкары, кишащим безликим и обнищавшим рабочим людом, с муравьиным упорством снующим вврх-вниз по бетонным холмам под бдительным оком вооруженных до зубов военных, Филипп начинал проникаться скромным практицизмом турецкой молодежи. Но как им поможет Хэзлитт?

⇐ Предыдущая 11 12 13 14 15 16 171819 20 Следующая ⇒