Матвей 2 страница

— Интересное кино! — отмер Гальяно, перешагнул через невидимую границу, притопнул. В воздух тут же взметнулось серое облачко.

— Уходи оттуда, Гальяно! — Туча закашлялся, замахал рукой. На глазах его выступили слезы.

— А странно ведь! — Гальяно шагнул обратно на буро-зеленый ковер иглицы, отряхнул джинсы. — Как будто пожар совсем недавно был. Может, кто-то из местных забавляется? А что? Разумно ведь! — Он уставился на Ильича. — Наверняка среди ваших есть такой шутник. Обливает этот пятачок бензином, поджигает — вот вам и вечная гарь!

— Я с тобой согласен, парень. — Ильич кивнул. — Я вам даже больше скажу: блуждающий огонь именно здесь и приключается. Может, реактив какой-то в огонь подсыпают. Вот тебе и необычный цвет.

— Нет. — Гальяно замотал головой. — Блуждающий огонь больше похож на туман. Из земли туман. Понимаешь? И видели мы его точно не здесь.

— Жалко. — Ильич пожал широкими плечами. — Еще одна версия разбита в пух и прах. Но в том, что поджигание кто-то специально устраивает, я верю.

— Почему же граница такая четкая? — спросил Матвей. — Если бы поджог был, огонь бы перекинулся дальше, а тут ничего. Да и кому нужны такие вот забавы?

— А тому нужны, кто не хочет, чтобы в лес посторонние ходили. — Ильич загадочно усмехнулся. — Это здесь сухостой, взгляд остановить не на чем, а дальше в лесу знаете какие деревья?! Дубы! Вековые красавцы! Загляденье!

— И какая связь? — Дэн наблюдал, как тяжело, словно после долгой пробежки, дышит Туча. Хорошо хоть, кашлять перестал.

— Прямая связь. — Ильич снова закурил. Гальяно и Матвей последовали его примеру. — Вот как раз те вековые деревья сейчас потихонечку и вырубают. По бумагам они идут как сухостой, а на самом деле — здоровые дубы. Вот его ровесники. — Он мотнул головой в сторону обгорелого, похожего на скелет дерева. — Шабашит в лесу бригада не из местных, потому что местные эту часть леса за версту обходят. Рубят лес, прикрываются всяким мракобесием, а денежки начальник лесхоза и наш Шаповалов между собой делят.

— Шаповалов-то здесь при чем? — удивился Матвей.

— Притом, что аристократа-мецената он из себя строит только три месяца в году, когда лагерь работает. Ему, думаете, вы нужны? Нет, ему охота на поместье лапу наложить. Чтобы хоть в аренду, но получить шаповаловское имущество. А на самом деле он тот еще барыга. Мебельная фабрика у него тут, в райцентре. И мебель они там делают не абы какую, столы-табуретки, а элитную, из массива. А потом весь этот эксклюзив за границу идет. Вот и смекайте, парни, какие там деньги и кому выгодно, чтобы людишки по лесу не болтались.

— Пойдемте уже! — не выдержал Туча. — Сил моих больше нет.

— А что такое? — всполошился Ильич. — Ты часом не астматик?

— Воняет здесь, — сказал Туча и поморщился.

— Не чувствую ничего. — Садовник пожал плечами, но все же велел: — Давайте-ка и в самом деле вертаться. Мне еще костер разводить. Придумают же…

Обратно к лагерю шли медленно, вязанки хвороста весили немало. Под конец выдохлись все, кроме Тучи. У Тучи будто открылось второе дыхание. Или он просто торопился уйти как можно дальше от Чудовой гари.

— А откуда название такое — Чудова гарь? — отмахиваясь от комаров, спросил Гальяно.

— Давняя история и не слишком красивая. Здесь не особо любят ее вспоминать.

— Расскажи, Ильич! — попросил Гальяно. — А то тут все только и знают, что туман напускать. Ты первый, кто по-человечески все объяснил про вырубку эту…

— А про вырубку я вам ничего не рассказывал, — усмехнулся в усы Ильич. — Откуда узнали, не моя забота.

— Ясно. — Гальяно кивнул. — Так что там за история? Когда началась?

— В тысяча девятьсот восемнадцатом началась, после революции. Здешний граф, Андрей Шаповалов, идейный был, вместо того чтобы с семьей за границу свалить от греха подальше, остался в поместье. На что надеялся, не знаю. Говорю же, дурак был идейный. Какое-то время ему с семьей еще как-то удавалось тихонько жить, никому глаза не мозолить, а потом все изменилось. Экспроприация… Налетели красноармейцы, точно воронье. Граф-то небедный человек был, да и имение сами видели какое. Может, не все отдал, может, припрятал что-то от советской власти, только комиссар, тот, что во главе отряда был, лютовал, говорят, сильно. Графа до смерти замордовал, над графиней поглумился. Говорят, она позора не вынесла, на себя руки наложила. Только барчонок спасся, говорят, его граф с верным человеком загодя за границу переправил. Хватило ума…

— Что ж за упырь такой этот комиссар? — сквозь зубы процедил Дэн.

— А вот самый настоящий упырь и был. Страшный человек, лютый! Его и враги, и друзья одинаково боялись. Но не зря говорят, каждому по заслугам воздастся. И дня не прошло, как графа с графиней загубил, а тут и сам пропал. Ушел в лес на ночь глядя, и с концами. Хватились его не сразу, только через день. Привыкли, видать, что он себе на уме. Хватились, стали сначала деревню, потом лес прочесывать и нашли… — Ильич сделал многозначительную паузу.

— Не томи! — выдохнул Гальяно.

— Нашли на том самом месте, где ты полчаса назад выплясывал. Привязанного к дубу, сожженного до костей. Значит, поквитался кто-то из местных с негодяем.

— Поделом, — буркнул Матвей.

— В тот вечер, как нашли, снять с дерева не смогли, — продолжил Ильич. — Не знаю, правда или нет, только рассказывают, что лето очень жаркое было, вот как нынешнее. Земля вокруг дерева еще дымилась, а тушить нечем. Да и чего уж теперь? Мертвому же все едино. Решили оставить его на дереве до утра, чтобы уж окончательно остыл, а сами ушли в поместье пить и мародерствовать. Я ж говорю, не любили его, боялись…

— А утром что? — спросил Туча, который до этого момента, казалось не проявлял к рассказу никакого интереса.

— А утром он исчез, — сказал Ильич зловещим шепотом.

— Кто? — так же шепотом спросил Гальяно.

— Мертвец. Лиходей этот. Не знаю, искали его или плюнули и совсем не искали, только с тех самых пор Чудова гарь стала пользоваться у местных дурной славой.

— Так почему она Чудова? — Матвей шлепнул себя по щеке, прибив здоровенного комара.

— Комиссара-лиходея так звали.

— Как?

— Чудо. Понятно, что это не фамилия была, а прозвище, вот гарь теперь Чудова и есть.

— А с огнем что? — спросил Дэн. — С гарью все более или менее понятно, но при чем тут огонь и почему он появляется только раз в тринадцать лет?

— Не знаю. — Ильич загасил сигарету. — Что знал, то рассказал, а новые небылицы мне придумывать без надобности. Может, и не связан огонь с гарью. Может, и нет его на самом деле. Может, это все шаповаловские уловки. С этого очкастого станется.

— Не уловки это, — буркнул Туча, половчее пристраивая на плече вязанку с хворостом. — Свет прямо из-под земли идет… поднимается, как со дна. Я знаю…

— С какого еще дна? — удивился Ильич.

— Показалось тебе все. — Матвей, переглянувшись с Дэном, легонько дернул Тучу за рукав. — Ты тогда в таком состоянии был. Мы ж заблудились. Может, от стресса?..

— Я видел! — упрямо повторил Туча. — И это не шаповаловские проделки. Там пахло так же мерзко. Горелым пахло, как на пожарище. И раз говорят, что не нужно там ходить, значит, и не нужно! — добавил он и, не оглядываясь, пошагал вперед.

— Впечатлительный больно, — хмыкнул Ильич, всматриваясь в розовеющее небо. — Знал бы, не брал с собой в лес, а то разнервничался! Сразу видно, горожанин. Дикой природы не видел.

Дэн кивнул, хотя в глубине души был с садовником не согласен. Да, с Тучей в последнее время творилось что-то неладное, но вот что послужило тому причиной? Они ведь и сами видели блуждающий огонь. Пусть не так близко, но видели! И так до сих пор и не пришли к единому мнению, что это могло быть. Наверное, разумнее всего дождаться вечера и выслушать версию Суворова. А еще лучше — прочесть до конца дневник графа Шаповалова, не так там и много, в том дневнике.

Похоже, их долгое отсутствие так и осталось незамеченным. Встретившийся им по дороге к флигелю Суворов лишь окинул ребят рассеянным взглядом и помчался куда-то по своим делам. Времени, оставшегося до ужина, хватило только на то, чтобы принять душ и переодеться. Обсудить увиденное в лесу они не успели.

Костер разложили в парке на просторной лужайке, которую со всех сторон обступали старые липы. В центре в целях пожарной безопасности была выкопана неглубокая яма, рядом лежали нарубленные в лесу дрова, но разведением огня занимался не Ильич, а отец Васьки. Парнишка крутился поблизости, подавал отцу то спички, то старые газеты, то тонкие прутики.

К девяти вечера костер полыхал уже в полную силу, тянулся оранжевыми языками к темнеющему небу, сыпал искрами. Чуев, командир волков, принес хлеб и куски колбасы. Он нанизывал их на деревянные прутики, поджаривал на костре и раздавал своим подопечным. Волки уничтожали стратегические запасы с космической скоростью, злорадно поглядывали на не то чтобы голодных, но опечаленных такой несправедливостью вепрей. Когда у костра наконец появился Суворов, блюдо с хлебом и колбасой опустело.

— Что пригорюнились, архаровцы? — Вожатый снял с плеча гитару, уселся на бревно, ударил по струнам. — Чего сидите как на похоронах?

— А чему радоваться, когда эти бандерлоги, — Гальяно кивнул на волков, — поели всю колбасу и даже хлеба не оставили!

— Да ты что? Поели всю колбасу?! — Суворов посмотрел на него со снисходительной улыбкой. — Ай, какая жалость! А вы, выходит, за ужином не наелись?

— Выходит, так, — огрызнулся Гальяно.

— Ну, это непорядок. Это мы сейчас исправим. — Суворов снова ударил по струнам, всматриваясь в темноту, велел: — Заноси!

В ту же секунду в освещенный костром круг шагнул Васька с кастрюлей, доверху наполненной запеченной в мундире картошкой. Следом из темноты вынырнул крупный лысый мужик в тельняшке — Турист, как понял Дэн, — и тоже не с пустыми руками. От большой миски, которую он с нежностью прижимал к груди, доносился упоительный аромат жареного мяса.

— Привет, вепри! — Он кивнул им всем сразу, аккуратно поставил кастрюлю на приспособленный под столик пень, из болтающегося за плечом рюкзака достал одноразовые пластиковые тарелки. — Голодные небось, а?

Они загалдели все сразу, восторженными воплями заглушая обиженный рев волков. Гальяно вскочил на ноги, выхватил у Василия тазик, с профессиональной сноровкой принялся раскладывать картошку и шашлыки по тарелкам.

— Ну, дядя Саша! Ну, удружил! — Он бросил на Туриста полный обожания взгляд.

— Да ладно тебе! — Тот пожал плечами. — Это не моя, это командира вашего идея. Говорит: «А давай-ка нажарим моим архаровцам шашлыка! » А мне что? Я человек свободный, было бы что жарить!

— За мясо я с вас завтра деньги стрясу, — предупредил Суворов, с удовольствием впиваясь крепкими зубами в кусок шашлыка. — Это ж мне никакой зарплаты не хватит, чтобы прокормить такую пропасть народу. Согласны, архаровцы?

Все тут же закивали в ответ. Вечер из скучной принудиловки постепенно превращался в весьма приятное мероприятие. И даже кислые морды волков во главе с их предводителем Чуевым не могли испортить им настроение.

Дэн не знал, была ли в том вина или злой умысел Туриста и Суворова, только с их приходом пацаны окончательно разделились на два если не враждующих, то уж точно недружественных лагеря, отмежеванных рвущимся к вечернему небу костром. Чем там занимался Чуев со своими волками, вепрям было неинтересно. Оказалось, что не только шашлык, но и гитара помогает прекрасно скоротать вечерок. Сначала под гитару пел Суворов, пел что-то веселое, незатейливое, что-то такое, чему помимо воли хотелось подпевать. Потом пели все вместе, орали на весь лагерь «Перемен требуют наши сердца» и много еще чего, а потом к вепрям присоединилась медсестра Леночка, и за гитарой потянулся Гальяно. У него оказался сильный и приятный голос, но что он пел! Боже, как же порой глупы бывают влюбленные!

«Ланфрен-ланфра… лан-тати-та… лети в мой сад, голубка…»

Гальяно терзал гитару и бросал такие страстные взгляды на медсестру, что ни у кого не осталось сомнений, кого именно он призывает в свой сад. Леночка смущенно улыбалась, дядя Саша усмехался, а Суворов хмурился, но как-то беззлобно. Похоже, ничто не могло разрушить светлую ауру этого июньского вечера.

Ксанку Дэн заметил, когда вошедший в раж Гальяно в последний раз ударил по струнам. Она стояла за пределами освещенного костром круга, прижавшись спиной к стволу липы. Дэн не видел ее лица, но ему казалось, девушка к чему-то прислушивается. К наивному «ланфрен-ланфра» или к чему-то слышному только ей одной? Туча сказал, что вернул ей ключ. Сказал, что она его даже поблагодарила. И что-то он еще говорил про рисунок. Она рисует, когда ее никто не видит, когда никто не может ей помешать. Каково ей одной в этом полном парней лагере? Почему она так решительно и так упрямо уходит в глухую оборону, стоит только проявить к ней хоть малейший интерес? И почему родители бросили ее в этой глуши вместо того, чтобы забрать с собой на отдых? Что такого страшного могла сотворить эта хрупкая девчушка, что от нее отвернулась даже родная мать?

Наверное, он смотрел на нее слишком долго и слишком пристально. Наверное, она почувствовала этот жгучий интерес, потому что в то самое мгновение, когда Суворов отобрал у вошедшего в раж Гальяно гитару, Ксанка передернула плечами, точно освобождаясь от чего-то невидимого, и исчезла в темноте. Дэн вздохнул. Он уже завидовал Туче, которому удалось с ней поговорить.

Пока вепри ели шашлык, закусывали его купленными у деревенской бабки молодыми огурчиками и пели песни под гитару, в стане волков началось движение. Сначала куда-то исчез Чуев. Следом по парку разбрелась добрая половина отряда. А оставшиеся волки осторожно, один за одним, подсаживались поближе к костру, поближе к вепрям. И это было похоже на безмолвное братание. Во «вражеском» отряде встречались и нормальные ребята, и если бы не странная политика Шаповалова, волки и вепри могли бы существовать вполне себе мирно.

На часах было без пяти одиннадцать. Оставшиеся у костра уже успели побрататься по-настоящему и по-братски же разделить недоеденный шашлык. Гитару отложили в сторону, и у догорающего костра текла неспешная беседа.

Не то чтобы Дэн что-то почувствовал, когда, не предупредив друзей, отошел от костра. Просто в какой-то момент ему захотелось побыть одному, остаться наедине со своими мыслями. Он неспешно брел по парковой дорожке, и вдруг со стороны хозпостроек донеслись странные звуки. А может, и не странные вовсе, просто неожиданные в этой сонной тишине.

Дэн замер, прислушался. Голосов было два, одинаково низких, одинаково злых, с одинаковыми скотскими нотками. Братья Голиковы, уроды и дегенераты, то ли ссорились, то ли что-то обсуждали. Дэн уже хотел пройти мимо, когда услышал не то всхлип, не то стон, а следом возмущенный рев:

— Она меня укусила! Эта дебилка меня за руку цапнула!

— Тихо, не ори. — Точно такой же голос, но осторожный, приглушенный. — За глотку ее хватай, чтобы не дотянулась. Сейчас я ей покажу, как кусаться…

Кулаки сжались, и зубы скрипнули от ярости, а в душе уже начал просыпаться его собственный персональный демон. Дэн тенью скользил в темноте и сам не знал, чего боится больше: спугнуть этих сволочей или окончательно разбудить демона.

Перед освещенным одиноким фонарем сараем было светло. Достаточно светло, чтобы увидеть все в деталях.

Порванная на плече черная майка, испуганно скалящийся нарисованный на ней череп, крепко-крепко зажмуренные глаза девушки… Ксанка стояла на коленях, как тогда, на пляже. Только на пляже ее никто не держал, а здесь… Огромная лапища одного из близнецов сжимала сзади тонкую Ксанкину шею, с силой вдавливала в грязную землю обтянутые джинсами коленки. Второй близнец стоял напротив, стальная бляха на его ремне оказалась как раз напротив Ксанкиного лица. Наверное, если бы девушка открыла глаза, то увидела бы в ней свое отражение. Но она не открывала глаза, она занавесилась от близнецов и мира длинной челкой и шептала что-то неразборчивое. Молитву?..

Дэн опоздал, упустил момент, когда рука близнеца взлетела в воздух. От тяжелой пощечины Ксанкина голова дернулась, откинулась назад, а Дэнов демон окончательно проснулся. Больше Киреев не медлил. Не медлил и не думал, что нарушает самому себе данный зарок. Близнецы не ожидали нападения, а он не дал им ни единой возможности подготовиться. К черту честные игры! С волками жить — по-волчьи выть. Его ли это мысли, или это демон нашептывал их ему на ухо, Дэну было все равно.

Первый близнец улетел в темноту, отброшенный ударом ноги. Второй, как щитом, попытался прикрыться Ксанкой, но она, маленькая и хрупкая, оглушенная болью, не собиралась становиться живым щитом. Удар локтем под дых, конечно, не смог свалить такую тушу, но все же на мгновение дезориентировал. Этого мгновения Ксанке хватило, чтобы вырваться, а Дэну — чтобы нанести удар.

Дальше он уже дрался безо всяких правил. Один против двух озверевших амбалов, неуклюжих, медлительных, но все равно значительно превосходящих его силой. Он сражался не за правое дело и не за честь прекрасной дамы, он дрался потому, что вскипающая в сердце ярость требовала выхода. Остановить ее было гораздо сложнее, чем близнецов. И Дэн бил, крушил все на своем пути…

— Хватит! Не надо! — На руке повисло что-то легкое, как пушинка.

Дэн отмахнулся не глядя, пушинка отлетела в сторону с тихим стоном. Этого стона, едва различимого, хватило, чтобы Дэн пришел в себя. Близнецы корчились у его ног. Что с ними, он не знал и не желал знать, он искал глазами Ксанку.

Ксанка сидела на земле, прижавшись спиной к стене сарая, обеими руками сжимая голову. Вот она — его пушинка…

— Больно? — Он упал перед ней на колени, отвел в сторону челку, заглянул в лицо.

Глаза, как черные дыры из-за огромных, во всю радужку, зрачков, тонкая струйка крови из уголка рта. И улыбка, тревожная, больше похожая на гримасу.

— Это я тебя? — Он коснулся ее подбородка. Ксанка дернулась, ударилась затылком о стену.

Не нужно было ее трогать, она не терпела никаких телесных контактов. Это становилось ясно по ее настороженному взгляду, но Дэн не мог по-другому, ему нужно было знать, все ли с ней в порядке.

Ее волосы были мягкими, гораздо мягче, чем казалось на первый взгляд.

— Я только посмотрю. Вдруг сотрясение… — Дэн говорил шепотом, боялся спугнуть неосторожным словом, неловким движением.

— Нет. — Ксанка снова попыталась мотнуть головой, поморщилась. — Все в порядке.

— Точно?

— Руку убери.

Он отдернул ладонь, точно обжегся.

— Прости, я не заметил, что это ты.

— Я поняла.

— Хорошо, что ты меня остановила. — Дэн бросил быстрый взгляд на уползающих в темноту близнецов. — На меня иногда находит.

— Да.

Что означало это лаконичное «да», он не понял. Да, она согласна с тем, что поступила правильно? Да, она считает, что он ненормальный?

— Хорошо, что ты их остановил. — Ксанка улыбнулась. Из-за разбитой губы ее улыбка получилась кривоватой. — На меня тоже иногда находит.

Теперь улыбнулся он. Ксанка говорила так, словно Дэн только что спас близнецов от еще больших неприятностей. Словно, не появись он вовремя, братьям Голиковым пришлось бы несладко. Маленькая самонадеянная нахалка.

— Я Дэн. — Он протянул ей ладонь.

— Я в курсе. — Она рассматривала его руку долго и внимательно, а потом протянула свою. — Спасибо тебе, Дэн.

Он осторожно сжал тонкие пальчики.

— Не за что. Таких уродов нужно учить. Давай я тебе помогу.

От помощи она отказалась, резво вскочила на ноги, со стоном коснулась виска.

— Может, в медпункт?

— Не нужно. — Одной рукой придерживаясь за стену сарая, второй Ксанка пыталась удержать горловину порванной майки.

Дэн стянул с себя олимпийку, набросил ей на плечи.

— Мне не холодно.

— Я знаю.

— И я не стесняюсь.

— Конечно.

— И вообще, не нужно было вмешиваться, я бы сама…

Что сама, она не договорила, замолчала, глядя в темноту поверх Дэновой головы. Лицо ее застыло бледной маской. Живыми на этом лице-маске оставались только глаза. Дэн обернулся, подсознательно он уже знал, что увидит в ночном небе.

— Это блуждающий огонь. — Он взял Ксанку за руку. Она, кажется, даже не почувствовала его прикосновения. — Местная природная аномалия. Не бойся.

— Я не боюсь. — Ксанка передернула плечами. — С чего ты взял?

Это было очевидно, так же очевидно, как то, что она не любит прикосновений. В глазах ее был страх и еще что-то… Дэн бы сказал, что это узнавание.

— Да, я заметил, ты бесстрашная.

— А ты врун. — Девушка больше не смотрела на небо, но на него она тоже не смотрела.

— Тебя не хватятся? Ночь ведь уже. — С ней было тяжело, но просто уйти он не мог.

— Кто? — Ксанка удивленно приподняла брови.

— Родственники.

— Нет у меня никого. Ясно? Я сама по себе. — В голосе ее была злость пополам с горечью.

— Так не бывает.

— А ты много знаешь про то, как бывает?

Она ждала ответа, а Дэн молчал, взгляд его был прикован к ее шее, к тому месту, где за вырез порванной футболки ныряла серебряная цепочка. Цепочка светилась бледно-зеленым светом. Свет этот просачивался сквозь прореху в майке, и было очевидно, что исходит он от ключа. Ксанка проследила за его взглядом, молча накрыла ключ ладошкой.

— Чего уставился? — спросила зло.

— Он светится.

— Тебе показалось.

— Он светится тем же светом, что и огонь в лесу.

— Тебе показалось! Понял?

Ксанка, толкнув его в грудь, исчезла в темноте. Дэн догнал ее быстро, заступил дорогу.

— Что тебе от меня нужно? — В окружившей их темноте он не видел ее лица, слышал лишь сбивающееся от злости дыхание.

— Я тебя провожу.

— Я ничего не боюсь.

— Знаю. Я просто провожу тебя до дома.

— У меня нет дома.

— Значит, я провожу тебя, куда захочешь.

Она ничего не ответила, лишь возмущенно фыркнула. Наверное, это было согласие. Во всяком случае, Дэн так решил.

У дома Василия горел фонарь, но окна оказались темны. Похоже, Ксанку и в самом деле никто не ждал. Они остановились у крыльца, не зная, как расстаться, что сказать друг другу на прощание. Неловкое молчание затянулось, поэтому, когда Ксанка заговорила, Дэн вздохнул с облегчением.

— Что это за огонь? — Она кивнула в сторону леса. — Почему он блуждающий? Почему светит так странно? Расскажи! — не попросила, а потребовала, точно была уверена, что он не посмеет ей отказать.

— Зачем тебе?

— Нужно.

Она долго молчала, куталась в его олимпийку, а потом спросила уже совсем другим, каким-то несчастным голосом:

— Скажи, ты знаешь про этот огонь хоть что-нибудь?

В этот момент Дэну стало очевидно, что движет ею не праздное любопытство. В ней, как в Туче, чувствовалась какая-то неправильность, что-то такое, что не дано понять простому человеку.

— Я его видел, — сказал Дэн.

— Так, как сегодня?

— Нет, в лесу, гораздо ближе.

— И ты помнишь место?

Который уже человек спрашивает, помнит ли он место.

— Не знаю.

— Я хочу посмотреть. Ты возьмешь меня с собой? — Она сжала его руку, привстала на цыпочки, заглянула в глаза.

— Возьму. — Дэн кивнул, и она вздохнула с облегчением. — Если ты объяснишь, зачем тебе это нужно.

— Мне нужно. — Ксанка упрямо вздернула подбородок.

— Тогда объясни.

Она молчала очень долго, решение давалось ей тяжело. Дэн ждал, рассматривал ее лицо. Глубокие тени, скупые световые мазки. Сейчас, слепленное из света и тени, оно казалось не красивым даже, а совершенным.

— Хорошо. — Ксанка кивнула, и магия тут же исчезла. — Только не сегодня, я расскажу тебе завтра. Расскажу и покажу.

Голос ее поблек, словно выцвел. Довериться первому встречному тяжело, особенно если ты привык не доверять никому.

— Спасибо. — Она протянула ему олимпийку.

— Был рад помочь.

Ксанка глянула на него удивленно. Не поверила?

— Я зайду за тобой завтра. Хорошо?

— Нет, я сама тебя найду.

Дэн смотрел на закрывшуюся за ней дверь. Вот и все. Даже «до свидания» не сказала…

Дневник графа Андрея Шаповалова

1908 год

Лето пролетело незаметно. Мы с Игнатом и оглянуться не успели, как наступил сентябрь. Случившееся на ведьмином затоне мы больше не обсуждали и данное Степану обещание сдержали — отец так ничего и не узнал о той страшной ночи. Да, сказать по правде, отцу было не до нас. Он и в поместье появлялся лишь наездами. Дела требовали его почти неотлучного присутствия в городе, а мы с Игнатом скучному городу предпочитали деревенскую вольницу.

Тот день выдался мрачным и пасмурным. Небо с раннего утра грозилось пролиться дождем. Будь моя воля, я бы остался дома, но Игнату в последнее время дома не сиделось. Он уходил куда-то на заре, а возвращался только ближе к ночи. Пользовался долгим отсутствием отца. Меня он с собой никогда не звал, и это было обидно, но я не задавал вопросов. Расспрашивать брата бесполезно, захочет — сам расскажет.

Игнату захотелось доверить мне свою тайну промозглым сентябрьским утром, и я не посмел отказаться. Сердце чуяло: в лесу нас ждет что-то необычное. Настоящее приключение. Мы уходили из дома под покровом сизых рассветных сумерек, никем не замеченные, никем не остановленные. По лесу шли молча, в голове моей роились тысяча вопросов, но я терпеливо ждал, когда Игнат расскажет все сам. Я встревожился, только лишь когда лес сделался совсем уж мрачным и непролазным. Но Игнат шел уверенно, будто знал дорогу. Верно, и знал, потому что, когда из-за густого ельника показалась покосившаяся избушка, ничуть не удивился.

Здесь, в ельнике, оказалось особенно темно и мрачно. Неба не было видно вовсе, а с разлапистых веток на голову сыпалась холодная роса.

— Что это? — Я остановился на границе небольшой поляны, вход на которую охраняла избушка. В самом центре поляны, возвышаясь над остальными деревьями, рос старый дуб. Земля под ним была перерыта.

— Кабаны желуди искали. — Игнат сделал шаг к дубу, под его ногами что-то громко хрустнуло. — Здесь много кабанов развелось.

Да, отец тоже говорил, что от вепрей в последнее время проходу нет.

— Волки нужны! Вот что, — сказал Игнат задумчиво. — Без волков лес — не лес.

Я кивнул, спорить не стал. Игнату всегда нравились волки…

— А дом чей? — Я кивнул на избушку.

— А дом ее, — сказал Игнат очень тихо.

— Ее?! — Мне не нужно было уточнять, о ком говорит брат. О ней, о ведьме-утопленнице…

В животе холодным клубком заворочался страх. Зачем нужно было приходить в это гиблое место? Зачем приводить сюда меня?

— Не бойся. — Игнат читал меня, как раскрытую книгу.

— Я не боюсь, — соврал я.

— Они хотели все сжечь. — Не дожидаясь меня, Игнат направился к избушке. — Хотели, чтобы даже следа не осталось.

— Кто?

— Мужики. Но она не позволила.

— Как? Она же мертвая была к тому времени. — Страху моему уже стало тесно в животе, он растекался по жилам, холодил губы и кончики пальцев.

— Мертвая и не позволила. Она же особенная. Ведьма! — Игнат обернулся, посмотрел на меня в упор. — Зачарованное это место. Ее место.

— А мы? Мы как же? — Затылка словно коснулось чужое дыхание, я вздрогнул, но оборачиваться не стал. Почудилось.

— А мы гости.

— Она нас едва не утопила! — Я старался изо всех сил, но голос сорвался на крик. — Она убить нас хотела!

Крик мой, испуганный и жалкий, запутался в еловых лапах, далеко не улетел. Но его все равно услышали. Откуда-то из самого сердца леса мне ответил протяжный вой.

— Волки. — Игнат улыбнулся. — Пришла их пора.

Он толкнул покосившуюся дверку, и та с тихим скрипом отворилась.

Внутри было темно, пахло сыростью. Я старался не показывать страх, с какой-то отчаянной бравадой пнул ногой валяющийся на полу горшок. По избушке прокатилось тревожное эхо, осело в свисающих с потолка космах паутины.

— Раньше тут красиво было. — Игнат присел на почерневшую от времени лавку. — Говорят, вместо ельника березы росли.

Я вспомнил обступающие поляну ели. Не похоже, что еще не так давно здесь был березняк.

— Не веришь? А хоть у кормилицы спроси. Она точно знает.

— Зачем мы здесь? — Я не хотел расспрашивать об этом жутком месте, я хотел уйти отсюда поскорее.

— Интересно. — Игнат пожал плечами. — Разве нет?

— Нет.

— Тогда смотри, что я здесь нашел! — Брат полез за пазуху, вытащил нож с костяной ручкой. — Смотри!

Нож был старый, но с острым, как бритва, лезвием. На костяной ручке красовался застывший в прыжке волк.

— Это ее нож. Понимаешь? Тут все вокруг ее: и нож, и лес, и волки…

Ответом Игнату стал протяжный волчий вой. Я вздрогнул, выглянул в затянутое паутиной оконце. Снаружи клубилась мгла, будто не утро сейчас, а глубокая ночь.

— Давай уходить, брат.

— Боишься?

— Боюсь.

— А ты не бойся. Со мной тебе нечего бояться. — Игнат сунул нож за пазуху. — Впрочем, тут и смотреть больше не на что. Что интересное было, я все забрал.

⇐ Предыдущая 9 10 11 12 131415 16 17 18 Следующая ⇒