Рекс Стаут 5 страница

— Нет.

— Мы свалимся ко всем чертям.

— Держись за моей спиной. Я каждый дюйм здесь знаю. Постой, привяжи это к моему рюкзаку.

Я взял его свитер, засунул рукава под ремни и связал их вместе. Он спокойно двинулся по скалистой плите, и я последовал за ним. Я выше Вулфа на три дюйма, поэтому я мог идти за ним и при этом видеть, что находится впереди, хотя все равно в свете редких звезд ничего особенного не было видно. Ровная поверхность кончилась, мы начали подниматься вверх, потом пошли вниз. Камень под ногами сменился гравием. Когда дорога стала круче, Вулф пошел медленнее и часто останавливался, чтобы отдышаться. Я хотел предупредить его, что за милю слышно, как он дышит, и что мы спотыкались бы намного меньше, если бы зажгли фонарь, но решил, что момент для замечаний выбран неудачно.

Наша задача состояла в том, чтобы до рассвета уйти как можно дальше вглубь, потому что предполагалось, что мы идем из Галичника с севера через горы на запад к Цетинье, потому было нежелательно, чтобы нас видели у берега. Кроме того, в десяти милях к юго-востоку от Цетинье находилось место, где мы хотели кое-что сделать до рассвета. Пройти десять миль за четыре часа совсем несложно, но не в горах в кромешной тьме и с Вулфом в качестве ведущего. Он вел себя странно. Поняв раньше меня, что мы добрались до гребня горы, он остановился так неожиданно, что мне пришлось резко притормозить, чтобы в него не врезаться. Он предпочитал идти, карабкаясь вверх, а не понизу, что достаточно неудобно, и я решил, что он просто чудит. Он останавливался и несколько минут стоял, наклонив голову и поворачивая ее из стороны в сторону Когда мы были уже далеко от берега, и можно было разговаривать вполголоса, я спросил его, в чем дело, и он проворчал:

— Это звезды. Память меня подвела. — Он ориентировался по звездам, а я в это не верил. Тем не менее он, по-видимому, знал, где мы находимся. Например, спустившись со склона, после того как мы отмахали не меньше восьми миль, он резко свернул вправо, еле протиснувшись между двумя огромными валунами, прошел через россыпь зубчатых скал и, остановившись перед скалой, вертикально вздымавшейся вверх, протянул руки и затем поднес их к лицу. Я догадался по звукам о том, что он делает: он подставлял руки под струйку воды, падающей вниз, и пил ее. Я тоже попробовал эту воду и пришел к выводу, что она значительно вкуснее той, что текла из крана в Бари. После этого я пришел к заключению, что мы все-таки не заблудились и путешествуем не только с целью упражнения.

До рассвета было еще далеко, когда на довольно ровном участке пути он значительно замедлил темп, наконец, остановился, повернулся ко мне и спросил, который час. Я посмотрел на часы и сказал, что четверть пятого.

— Давай фонарь, — сказал он. Я вытащил фонарь из петли на ремне и зажег его. Вулф сделал то же самое. — Может быть, тебе придется искать это место без меня, — сказал он. — Поэтому лучше тебе в это вникнуть. — Он направил луч света вниз по склону. — Похоже, вон тот камень, с завитком, как петушиный хвост. Направь свет на него. Другого такого не найдешь нигде между Будвой и Подгорикой. Запомни его.

Камень находился в тридцати ярдах, и я подошел, чтобы лучше его разглядеть. На высоте в три моих роста один из углов образовывал дугу и при большом воображении был похож на хвост петуха. Я поводил лучом фонаря вверх, вниз, из стороны и сторону и, вернувшись к Вулфу, увидел, что мы находимся на тропе.

— О'кей, — сказал я — Куда дальше, босс?

— Сюда. — Он отошел от тропы, и вскоре мы карабкались по круче. В пятидесяти ярдах от нее он остановился и направил луч вверх под острым углом.

— Ты можешь забраться на этот выступ?

Выступ находился на отвесной скале в двадцати футах над нашими головами.

— Могу попробовать, — опрометчиво сказал я, — если вы будете стоять так, чтобы подложить соломки, если я упаду.

— Начинай справа, — сказал он. — Вон там. Если ты на выступе встанешь на колени, то на уровне своих глаз увидишь горизонтальную расщелину. Мальчиком я залезал вовнутрь, но ты не сможешь. Через двенадцать дюймов она пойдет слегка под уклон. Положи все как можно дальше и задвинь поглубже фонариком. Чтобы это вытащить, тебе придется воспользоваться палкой. Палку принесешь с собой, потому что поблизости ее не найти.

Пока он говорил, я расстегнул брюки и стащил свитер и рубашку, чтобы добраться до пояса с деньгами. Мы все приготовили заранее в Бари — восемь тысяч долларов были разложены в пять небольших упаковок, каждая обернута клеенкой и перевязана резиновой лентой. Я положил их в карманы куртки и снял рюкзак.

— Зовите меня Тенцингом[3], — сказал я, подошел к указанному месту и полез. Вулф встал так, чтобы лучше освещать мне путь фонариком. Я ухватился пальцами за узкий край так высоко, как только мог дотянуться, поставил ногу на выступ на высоте двух футов, подтянулся, и на десять процентов дело было сделано. Дальше я легко переставил ногу на другой выступ, но вдруг она соскользнула, и я сорвался вниз.

— Сними ботинки, — сказал Вулф.

— Сниму. И носки.

Так было легче. Выступ, на который я в конце концов залез, не достигал в ширину и десяти дюймов. Я крикнул сверху:

— Вы сказали, что нужно встать на колени. Залезайте сами и встаньте, а я на вас посмотрю.

— Потише, — сказал он.

Уцепившись за расщелину одной рукой, я достал пакеты из карманов и засунул их в трещину так глубоко, как доставала рука, потом с помощью фонарика запихал их еще глубже. Всунуть фонарь на место одной рукой было невозможно, и я положил его в карман куртки и, посмотрев вниз, сказал:

— Мне никогда не спуститься. Найдите мне лестницу.

— Прижмись тесней к скале, — приказал Вулф, — и передвигайся на пальцах.

Конечно, спускаться было намного труднее, чем подниматься — это всегда так, — но я выдюжил. Когда я снова, оказался на одном уровне с Вулфом, он пробурчал:

— Приемлемо.

Не удостоив его ответом, я сел на скалу и направил луч фонарика на ноги. Они не везде были порезаны до кости, всего несколько синяков и царапин, и кровь не лилась ручьем. На пальцах сохранились остатки кожи. Надев носки и ботинки, я вдруг почувствовал, что мое лицо покрыто потом, и достал платок.

— Пошли, — сказал Вулф.

— Послушайте, — заявил я, — вы хотели спрятать башли до рассвета, и я это сделал. Но если существует возможность, что мне придется доставать их одному, лучше дождаться, когда рассветет. Я узнаю петушиный хвост, это точно, но как я найду его, если мы оба раза подходили к нему в темноте?

— Найдешь, — заявил он. — Здесь всего две мили до Риски, а идти все время по тропе. Я бы сказал, что ты заслуживаешь оценки «весьма удовлетворительно». Пошли.

Он затопал вперед. Я встал и пошел следом. Было еще совсем темно. Через полмили я почувствовал, что мы больше не поднимаемся, а идем все время вниз. Еще через полмили мы шли по ровному месту. Где-то недалеко залаяла собака. Вокруг нас теперь было открытое пространство, я это скорее чувствовал, чем видел, и под ногами — не скалы и гравий, а плотная земля.

Немного дальше Вулф остановился и сказал:

— Мы вошли в долину Морачи, — он зажег фонарик и посветил вперед. — Видишь, тропа разветвляется? Если пойти налево, она выходит на дорогу, ведущую в Риску. Позже мы ею воспользуемся. А сейчас надо найти подходящее место, чтобы поспать. — Он выключил фонарик и зашагал вперед. На развилке повернул направо.

Пока все шло по плану. В Риске, которая была просто деревней, не оказалось даже гостиницы, поэтому мы стали искать стог сена. Еще несколько минут назад нам пришлось бы зажечь фонарик, чтобы его найти, но теперь, когда тропинка перешла в дорогу, вдруг стало достаточно светло, чтобы разглядеть дорожные колеи, и где-то через сто шагов Вулф свернул налево в поле. Стог был странной формы, по времени искать другой у нас не было. Я зашел со стороны, противоположной дороге, встал на колени и начал вытаскивать сено охапками. Вскоре образовалась ниша, достаточно глубокая для Вулфа. Я спросил:

— Не желаете ли поесть, прежде чем отправитесь в свои покои?

— Нет. — Он был мрачен. — Я слишком долго шел.

— Кусок шоколада сделает из вас нового человека.

— Нет. Помоги мне.

Я выпрямился и помог ему снять рюкзак. Вулф снял куртку, нацепил свитер, снова надел куртку и опустился сначала на одно колено, потом на другое и лег плашмя. Залезть в нишу было не так-то просто, потому что стог находился в восьми дюймах от уровня земли. Но в конце концов ему это удалось.

— Я сниму с вас ботики, — предложил я.

— Ни в коем случае. Я никогда не смогу их снова надеть.

— О'кей. Если захотите есть, вызовите горничную. Я начал готовить другую нишу и сделал ее подлиннее, чтобы поместились рюкзаки. Устроившись в ней и высунув голову наружу, я сообщил Вулфу:

— Над албанскими Альпами где-то в десяти милях за долиной на востоке видно розовое зарево. Очень красиво.

Вулф не ответил. Я закрыл глаза. Пели птицы.

Впервые взглянув на Черногорию при дневном свете спустя восемь часов, когда я выкатился из ниши, я увидел много интересного. Где-то в десяти милях от места, где я находился, прямо по курсу виднелся острый пик, возвышающийся над другими. Очевидно, это и была гора Лофхен — Черная гора, находившаяся на северо-западе; по солнцу так и выходило. На востоке простиралась широкая зеленая долина, за ней горы, уже на территории Албании. К югу примерно в двадцати ярдах виднелся дом, расположенный среди деревьев. А на юго-западе недвижимый и монолитный, как утес, возлежал Ниро Вулф.

— Доброе утро, — приветствовал я его.

— Который час? — спросил он. Голос его звучал хрипло.

Я взглянул на часы:

— Без двадцати два. Хочется есть и пить.

— Не сомневаюсь. — Он закрыл глаза и снова открыл их. — Арчи.

— Да, сэр.

— Конечно, у меня болят ноги и спина; у меня все болит, но я предполагал, что так и будет, и могу это вынести. Что меня волнует, так это ступни. Нагрузка на них в сто раз больше, чем на твои; они были изнежены за многие годы; боюсь, что я переоценил их возможности. Они, наверное, стерлись, но я пренебрег опасностью, не снял ботинки. Теперь они как мертвые. Мои ноги кончаются у колена. Сомневаюсь, смогу ли я стоять, не то что идти. Ты что-нибудь знаешь о гангрене?

— Нет, сэр.

— Она развивается на конечностях при нарушении артериального и венозного кровообращения; правда, я думаю, что нарушение должно быть длительным.

— Конечно. Восемь часов явно недостаточно. Очень есть хочется.

Он закрыл глаза.

— Я проснулся от тупой боли, но теперь она просто невыносима. Я хотел пошевелить пальцами, но не уверен, что они у меня есть. Мысль о том, чтобы выкарабкаться отсюда и попробовать встать, полностью неприемлема. Я не вижу другой возможности, кроме как попросить тебя вытащить мои ноги наружу и снять с них ботинки и носки; и это ужасно, потому что я никогда не смогу их снова надеть.

— Да. Вы это уже говорили. — Я подошел ближе, — В любом случае надо смотреть правде в глаза. Если вы не можете идти, нечего и пробовать. Попытаетесь завтра или послезавтра, чтобы предупредить гангрену. Однако вон там виден дом, я пойду и позову на помощь. Как сказать по сербо-хорватски: «продайте мне, пожалуйста, двадцать свиных отбивных, ведро картошки, четыре каравая хлеба, галлон молока, дюжину апельсинов, пять фунтов…»

Вне всякого сомнения, именно слова «свинина» и «хлеб» заставили его предпринять отчаянную попытку сдвинуться с места. Он проделал это с большой осторожностью. Сначала извлек наружу голову и плечи, а когда локти коснулись земли, заработал спиной и так продвигался, пока полностью не оказался снаружи. Лежа на спине, он медленно и осторожно согнул сначала правую ногу, затем левую. Ничего страшного не произошло, и тогда он начал поднимать их по очереди, делая сначала десять махов в минуту, а затем все быстрее и быстрее. Я отодвинулся, чтобы не мешать ему, но решил остаться поблизости, чтобы помочь ему, если он попробует встать. Но мне не пришлось ему помогать, потому что он встал сам, опираясь на стог. Очутившись на ногах, он прислонился к нему и торжественно произнес:

— Небеса помогли мне.

— Наконец-то. Боже мой. Аминь. Скажите, это Черная гора?

— Да. Вот не думал, что увижу ее снова. — Он повернулся к ней спиной и посмотрел в сторону дома, окруженного деревьями.

— Какого черта мы так долго возились. Думаю, что старого Видина уже нет в живых, но ведь этот стог кому-то принадлежит. Пойдем посмотрим. Давай рюкзаки.

Я достал их из своей ниши, и мы пошли прямо по колее. Походку Вулфа нельзя было назвать изящной, но тем не менее он не хромал. Колея вывела нас к серому каменному дому, низкому и длинному, с соломенной крышей и двумя маленькими окнами. Направо находилось еще одно каменное строение, поменьше, совсем без окон. Все это выглядело довольно мрачно. Не видно было никаких признаков жизни — ни человека, ни животного. К дому вела дорожка, вымощенная каменными плитами. Вулф подошел и постучал в дверь. Сначала ответа не было, по после второй попытки дверь приоткрылась, и мы услышали женский голос. Вулф что-то спросил, и дверь снова закрылась.

— Она говорит, что муж в сарае, — сказал Вулф.

Мы пошли через двор к другому строению, но на полпути дверь открылась, и появился мужчина. Он закрыл дверь, прислонился к ней спиной и спросил, что нам нужно. Вулф ответил, что мы хотим есть и пить и за это заплатим. Мужчина заявил, что еды у него нет, а для питья — только вода. Вулф сказал, хорошо, начнем с воды и пошел к колодцу, расположенному возле дома. На колодце был ворот с веревкой, на каждом конце которой висело по ведру. Я достал свежей воды, наполнил кружку, стоявшую на камне, и подал ее Вулфу. Мы выпили по три полных кружки, и он передал мне свой разговор с хозяином.

— Это хуже, чем нелепость, — заявил он, — это абсурд. Посмотри на него. Он похож на старого Видина и, наверное, приходится ему родственником. Он определенно черногорец. Шести футов ростом, челюсть как скала, орлиный клюв вместо носа, он создан, чтобы выдержать любую бурю. Десять столетий турецкого ига его не могли сломить. Во времена деспота Черного Георгия он высоко держал голову, как и подобает человеку. Его сломал коммунистический деспотизм. Двадцать лет назад незнакомые люди, поломавшие его стог, должны были бы ответить за это; а сегодня, застав нас за нарушением границ его владений, он оставляет жену в доме, а сам прячется в сарае с козами и курами. Знаешь ли ты, какие стихи посвятил Теннисон черногорцам?

— Нет.

— Вот послушай.

«… пусть время и судьба

Нас подточили, но закал все тот же,

И тот же в сердце мужественный пыл —

Дерзать, искать, найти и не сдаваться»[4]

Он взглянул на отважного горца, стоящего у двери сарая.

— Пф! Дай мне тысячу динаров.

Вытаскивая из кармана сверток, приготовленный Телезио, я прикинул, что тысяча динаров — это 3. 33 доллара. Вулф взял деньги и подошел к нашему хозяину Вот их разговор, пересказанный мне позже.

— Мы платим вам за повреждение стога, которое вы можете исправить за пять минут. И за еду. У вас есть апельсины?

Хозяин выглядел одновременно испуганным, подозрительным и мрачным.

— Нет, — он покачал головой.

— Кофе?

— Нет.

— Бекон или ветчина?

— Нет. У меня совсем ничего нет.

— Вздор. Мы вовсе не шпионы из Подгорики или Белграда. Мы…

Черногорец прервал его:

— Вы не должны говорить Подгорика. Нужно говорить Титоград.

Вулф кивнул.

— Я знаю, что город переименовали, но еще не решил, согласен ли с этим. Мы недавно вернулись из-за границы, мы политически нейтральны и очень голодны. При необходимости мой сын, который вооружен, может покараулить вас, пока я войду в сарай и возьму пару цыплят. Но будет проще и приятней, если вы возьмете деньги и попросите жену накормить нас. У вас есть бекон или ветчина?

— Нет.

— Козье мясо?

— Нет.

— Что же, черт возьми, у вас есть? — заорал Вулф.

— Немного колбасы, — неприязненно ответил хозяин. — Может быть, яйца. Хлеб и немного сала.

Вулф повернулся ко мне. — Еще тысячу динаров. — Я достал их, и он протянул обе бумажки негостеприимному хозяину. — Вот, возьмите. Мы в вашей власти. Но не надо сала. Я переел его в детстве, и теперь мне плохо от одного запаха. Может быть, ваша жена найдет немного масла.

— Нет. О масле не может быть и речи.

— Очень хорошо. Столько стоят два хороших обеда в лучшей гостинице Белграда. Пожалуйста, принесите нам таз, кусок мыла и полотенце.

Мужчина не спеша прошагал к двери и вошел в дом. Немного погодя он принес все, о чем его просили. Вулф поставил таз, старый, но чистый, на каменную плиту у колодца, наполнил его наполовину водой, снял куртку и свитер, закатал рукава и умылся. Я последовал его примеру. Вода была такая холодная, что у меня окоченели пальцы. Но я проявил чрезвычайное мужество. Серое льняное полотенце, поглаженное и аккуратно сложенное, оказалось двух футов в ширину и четырех в длину. Мы причесались, почистили зубы. Упаковав в рюкзак расчески и зубные щетки, я налил в таз свежей воды, поставил его на землю, сел на камень, снял носки и ботинки и опустил ноги в воду. Резкая боль пронзила каждый мой нерв. Вулф стоял, внимательно глядя на таз.

— Ты собираешься вымыть их мылом? — тоскливо спросил он.

— Не знаю. Еще не решил.

— Ты бы сначала их растер.

— Нет, — выразительно сказал я. — У меня другая проблема — я содрал кожу.

Он сел рядом со мной на камень, внимательно наблюдая за тем, как я плескаюсь в тазу. Я осторожно вытер ноги полотенцем, надел чистые носки, постирал грязные и повесил их сушиться на солнышке. Когда я начал мыть таз, Вулф вдруг выпалил:

— Подожди минутку. Я, пожалуй, рискну.

— О'кей. Но как бы нам не пришлось идти в Риску босиком.

Однако эксперимент не удалось осуществить, потому что появился хозяин и что-то произнес. Вулф встал и направился к дому, я за ним. Потолок в комнате оказался не таким низким, как я ожидал. Обои на стенах были зеленые с желтым, но их почти не было видно, так как стены были увешаны огромным количеством картинок одинакового размера. На полу лежали коврики, стояли разные шкафы и стулья и большая железная печь. У окна стоял стол, покрытый красной скатертью. Он был накрыт на двоих — лежали ножи, вилки, ложки и салфетки. Мы с Вулфом сели, и в дверь с аркой наверху вошли две женщины. Одна из них, средних лет, с острыми черными глазками, в одеянии, сделанном не иначе как из старого брезента, держала нагруженный поднос. Но вторая, которая шла следом, заставила меня забыть о голоде на целых десять секунд. Я не видел ее глаз, потому что они были опущены, но при виде всего остального авторитет Черногории взлетел в моих глазах значительно выше вершины Черной горы. Когда они поставили еду и ушли, я спросил Вулфа:

— Как вы думаете, их дочь всегда носит эту белую блузку и расшитый зеленый жилет?

Он фыркнул:

— Конечно, нет. Она услышала, что мы говорим на иностранном языке и невероятно много заплатили за еду. Может ли черногорская девушка упустить такой случай? — Он снова фыркнул. — Или любая другая девушка? Поэтому она переоделась.

— Это зависит от отношения, — возразил я. — Мы должны отдать должное ее хлопотам. Если вы хотите снять ботинки, действуйте, и мы можем арендовать стог на неделю, пока у вас не спадет отек.

Он не удостоил меня ответом. Через десять минут я спросил его:

— Почему они добавляют в колбасу бензин?

На самом деле еда оказалась совсем не плохой. Яйца были превосходны, черный хлеб кисловат, но вполне съедобен, а вишневый джем из глиняного горшочка оказал бы честь любому дому. Позднее кто-то сказал Вулфу, что в Белграде свежие яйца продаются по сорок динаров за штуку, а мы съели по пять, то есть оказались не такими уж транжирами. После первого глотка я оставил чай, но вода была вполне приличной. Когда я намазывал джем на хлеб, вошел хозяин и что-то сказал Вулфу. Я полюбопытствовал, в чем дело. Вулф ответил, что телега готова.

— Какая телега, — спросил я.

Он ответил:

— Чтобы ехать в Риску.

— Впервые слышу о телеге, — пожаловался я, — Было договорено, что вы мне пересказываете полностью все разговоры. Вы же всегда утверждали, что, если я что-то пропускаю, вы никогда не можете знать, ухватили вы рациональное зерно или нет. А теперь, когда ботинок одет не на ту ногу, если вы мне простите такое сравнение, я чувствую то же самое.

Думаю, что Вулф меня не слышал. Теперь он был сыт, но нужно было снова вставать и идти, и он слишком этого боялся, чтобы еще спорить со мной. Когда мы встали, отодвинув стулья, в дверях появилась дочь и что-то сказала.

— Что она говорит? — спросил я.

— Sretan put.

— По буквам, пожалуйста.

Вулф повторил по буквам.

— Что это значит?

— Счастливого пути.

— А как сказать. «Путь был бы намного счастливее, если бы вы были с нами? »

— Не надо. — Он уже шел к двери. Не желая быть грубым, я подошел к дочери и протянул ей руку. Ее рукопожатие было приятным и сильным, На одно мгновение она взглянула на меня и тут же опустила глаза.

— Розы красные, — отчетливо произнес я, — фиалки синие, сахар сладкий, а все вместе — это вы.

Я легко сжал ее руку и вышел, Вулф стоял в ярде от дома, скрестив руки на груди и сжав губы, глядя на повозку, которая действительно этого заслуживала. Лошадь была еще ничего — низкорослая, скорее пони, чем лошадь, но в хорошей форме, однако телега, в которую она была впряжена, представляла собой простой деревянный ящик на двух колесах, обитых железом. Вулф обратился ко мне.

— Хозяин говорит, — горько сказал он, — что положил сена, чтобы было помягче.

Я кивнул:

— Вы не доедете живым до Риски.

Затем взял наши рюкзаки, свитеры, куртки и свои носки, висевшие на солнце.

— Это же чуть больше мили? Поехали.

При строительстве домов в Риске были использованы обломки скал, которые просто скатили вниз в долину, уложили прямоугольниками и накрыли соломой; вот и все, что они сделали. И это было примерно в то же время, когда Колумб уплыл через Атлантический океан в поисках короткого пути в Индию. Единственная улица покрылась грязью глубиной в целый фут, сохранившейся после апрельских дождей; однако с одной стороны улицы была проложена каменная дорожка. Когда мы шли по ней гуськом, у меня сложилось впечатление, что местные жители нам не особенно рады. Впереди маячили какие-то фигуры, несколько детей носились по низкой каменной стене, вдалеке шла женщина с метлой; но все они исчезали при нашем приближении. Даже в окнах никого не было видно.

— У нас что, чума? — спросил я Вулфа.

Он остановился и обернулся:

— Нет. Это у них чума. У них высосали все жизненные силы. Пф.

Он зашагал вперед. Пройдя центр городишка, он сошел с дорожки и повернул направо через пролом в каменной стене. За ней находился дом, побольше и повыше чем остальные. Дверь наверху была украшена аркой, а по бокам отделана красивой резьбой. Вулф поднял кулак, чтобы постучать, но дверь неожиданно распахнулась, и на пороге появился человек.

— Вы Джордж Билич? — спросил Вулф.

— Да, это я. — У него был низкий бас. — А вы кто?

— Это неважно, но вам я могу сказать, Меня зовут Тоне Стара, а это мой сын Алекс. Вы сдаете напрокат машину, а нам нужно добриться до Подгорики. Мы заплатим, сколько надо.

Глаза Билича сузились.

— Я не знаю такого места — Подгорика.

— Вы называете его Титоград. Я не совсем удовлетворен этим переименованием. Мы с сыном хотим выразить властям наше сочувствие и предоставить в их распоряжение некоторые средства. От вас требуется услуга, за которую мы хорошо заплатим. Из уважения к вам я согласен назвать город Титоградом.

— Откуда вы и как сюда попали?

— Это наше дело. Вам достаточно знать, что мы заплатим две тысячи динаров или шесть долларов, если вам так больше нравится, за расстояние в двадцать три километра.

Узкие глаза Билича сузились еще сильнее:

— Мне не нравятся американские доллары и не нравится ваше предложение. Откуда вы узнали, что я сдаю машину напрокат?

— Это известно всем. Вы это отрицаете?

— Нет, но она не в порядке. Что-то мотор барахлит.

— Мой сын может ее починить. Он хороший специалист.

Билич покачал головой.

— Я не могу на это согласиться. Вдруг он ее совсем сломает.

— Вы правы. — Вулф был предельно доброжелателен. — Вы нас не знаете. Но у вас есть телефон, мы пойдем в дом, и вы позвоните в Белград, звонок мы оплатим. Позвоните в Министерство внутренних дел, попросите соединить вас с комнатой девятнадцать, и спросите, стоит ли сотрудничать с человеком, который называет себя Тоне Стара и опишите мои приметы. Только не мешкайте — мне надоело стоять под дверью.

Этот блеф не был таким уж бессмысленным, как кажется Вулф знал от Телезио, что Билич не станет рисковать, оскорбляя незнакомого человека, который может быть связан с тайной полицией, или привлекать к себе внимание начальства из Белграда глупым звонком. Блеф не только сработал, он произвел эффект, который показался мне совершенно несоразмерным словам Вулфа. Билич неожиданно побледнел, будто разом потерял половину крови. Одновременно он пытался улыбаться, и все вместе выглядело весьма неприятно.

— Прошу прощения, сэр, — сказал он совсем другим тоном, отступая назад и кланяясь. — Я уверен, вы понимаете, что осторожность необходима. Входите и садитесь и давайте выпьем вина.

— У нас нет времени. — Вулф говорил отрывисто. — Вы должны сразу позвонить.

— Это будет смешно. — Билич изо всех сил старался улыбнуться. — В конце концов, вы же только хотите, чтобы вас отвезли в Титоград, что вполне естественно. Вы не хотите войти?

— Нет. Мы спешим.

— Очень хорошо. Уверяю вас, я знаю, что такое спешить. — Он обернулся и крикнул: — Жубе!

С таким же успехом он мог произнести имя шепотом, поскольку Жубе, очевидно прятался не далее чем в десяти футах. Он вышел из-за занавески, высокий и костлявый юнец, лет восемнадцати, и голубой рубашке с открытым воротом и линялых джинсах.

— У моего сына каникулы в университете, — пояснил Билич. — Он возвращается завтра, чтобы заняться изучением вопроса совершенствования Социалистического Союза Трудящегося народа Югославии под руководством нашего великого и любимого президента. Жубе, это мистер Тоне Стара и его сына Алекс. Они хотят, чтобы их отвезли в Титоград, и ты…

— Я слышал, о чем вы говорили. Мне кажется, ты должен позвонить в Белград, в министерство.

Жубе мне сразу не понравился. Я понял не все, что он произнес, но тон был злобный, и я разобрал слова «министерство» и «Белград» и поэтому догадался, о чем идет речь. Вся надежда была на то, что отец заставит его послушаться, и, к счастью, он так и поступил.

— Возможно, настанет день, мой сын, когда ты будешь поступать так, как считаешь нужным. А пока я думаю, что следует отвезти этих джентльменов в Титоград, и, поскольку я занят, это сделаешь ты. Если у тебя есть другие соображения, мы можем обсудить их позже, а пока я поручаю тебе отвести в Титоград мистера Стара и его сына. Согласен ли ты выполнить мое поручение?

Они пристально посмотрели друг на друга. Победил отец. Жубе опустил глаза и пробормотал:

— Да.

— Так не разговаривают с отцом.

— Да, сэр.

— Хорошо. Пойди и заведи машину.

Парень вышел. Я вынул югославскую валюту. Билич объяснил, что выехать из деревни можно только по дороге, которая проходят сзади дома, потому что по улице нельзя проехать из-за грязи, и провел нас через дом к задней двери. Если у него имелись другие члены семьи, кроме Жубе, они остались вне нашего поля зрения. За домом был красивый газон с цветочными клумбами. Узкая дорожка привела нас к каменному строению, из него выехал автомобиль, за рулем которого сидел Жубе. Я застыл в изумлении. Это был «форд»-седан выпуска 1953 г. Потом я вспомнил, что рассказывал мне Вулф про Югославию — Америка перевела ей через Всемирный банк около пятидесяти восьми миллионов зеленых. Меня в какой-то степени заинтересовало, как это Биличу удалось получить машину в собственное распоряжение, потому что я тоже плачу налоги, но я решил отложить этот вопрос на потом. Когда мы сели в машину, Вулф попросил Билича сообщить сыну, что за поездку будет заплачено две тысячи динаров.

Дорога на Титоград шла через долину и вверх по реке Мораче и была ровной почти на всем протяжении, но у нас ушло больше часа, чтобы проехать двадцать три километра — четырнадцать миль. Сначала я уселся с Вулфом на заднее сиденье, но после того как машина ухнула в парочку выбоин, передвинулся вперед к Жубе. На ровных участках пути Вулф рассказывал о Титограде, но, учитывая, что Жубе мог немного знать английский, ему приходилось изображать Тоне Стара, который беседует с сыном, родившимся в Америке. В свою бытность Подгорикой город являлся торговой столицей Черногории. Был переименован в Титоград в 1950 г. Население — около двенадцати тысяч человек. В городе был старый турецкий мост через Морачу. Река отделяла старый турецкий город, в котором тридцать лет назад жили албанцы, а, может быть, живут и поныне, от нового черногорского, который построили во второй половине девятнадцатого века.

Глядя на профиль Жубе, я силился понять, знает ли он английский лучше, чем я сербо-хорватский, но не мог прийти ни к какому выводу.

Торговая столица Черногории явно пребывала в упадке. Я не ожидал, что городок с двенадцатью тысячами жителей представляет собой одно из чудес свеча, да и Вулф предупреждал меня, что при коммунистах Черногория пришла в упадок; с другой стороны, они же сами переименовали его в Титоград, а разве не был Тито человеком номер один? Поэтому я чувствовал себя обманутым, когда мы болтались и подпрыгивали на ухабах мостовой, проезжая между двумя рядами старых серых двухэтажных домов, у которых даже не было соломенных крыш, чтобы оттенять их цвет. Я решил, что если я когда-нибудь стану диктатором, то сначала приведу город в порядок, расширю улицы, покрашу дома, а затем уже переименую его в Гудвинград. Только я принял это решение, как машина подкатила к тротуару и остановилась у каменного здания, на вид побольше и почище тех, мимо которых мы проезжали.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒