Глава девятая

Волшебные, озорные зайчики, перемигиваясь, скакали по аккуратно сколоченным доскам. Они догоняли друг друга, менялись местами и снова устремлялись в веселую погоню. Досочки были ровные, ладно выструганные, и смешные зайцы легко прыгали по ним с одной на другую, а потом кружили в сумасшедшем хороводе, как солнечные искры на размешанной в стакане воде.

Андрей наблюдал за ними, не мигая и ни о чем не думая. Минуту назад он открыл глаза и теперь боялся спугнуть этих чудесных зайчиков на деревянном потолке. Он не спросил себя, на каком свете находится, не пытался ничего вспоминать и анализировать. Ему просто было хорошо. Так хорошо, как не было, наверное, с самого детства. Казалось, стоит только пошевелиться, вздохнуть, задуматься – и сказка закончится. Исчезнут безвозвратно милые зайчики, сгниют и рассыпятся в прах аккуратные досочки, а их место займет жестокая каменная пустыня или бескрайняя гладь черной воды.

Неожиданно лязгнула печная заслонка. Зайцы бросились врассыпную, а на потолок выплеснулся плотный, дрожащий свет. Голота вышел из оцепенения и часто заморгал. Он облизал пересохшие губы, пошевелил пальцами, согнул ноги в коленях и обнаружил, что лежит совершенно голый под теплым ватным одеялом на чем‑ то мягком и пружинистом. И, что самое удивительное, у него раскованы руки! Андрей сделал попытку вынуть их из‑ под одеяла, но почему‑ то не смог. У него закружилась голова, в горле что‑ то булькнуло, и во рту стало горько.

– Слава богу, очнулся! – услышал он мягкий женский голос и скосил глаза в сторону, чтобы разглядеть говорившую, но увидел лишь краешек добротной финской печки и придвинутый к окну стол, накрытый кружевной полинялой скатертью. За легкими белоснежными занавесками угадывался цветочный горшок с торчащими прутиками, отраженный в стекле ночного окна.

Женщина, вероятно, подбрасывала в печку дрова, сидя на корточках, и находилась для Голоты вне зоны видимости. Зато он определил, что находится в избяной светелке, прибранной и по‑ деревенски уютной. За столом, скорее всего, вот‑ вот собирались чаевничать, потому что на скатерти остались нетронутыми чашка с блюдцем, пузатый чайник на подставке, розетка с вареньем и плетеная посудина с нарезанным хлебом.

– Где я? – хотел спросить Андрей, но из горла вырвался только хриплый стон.

– Ну что, сердешный? Тяжко тебе пришлось… – Женщина захлопнула печную заслонку, подошла к кровати и склонилась над Голотой. – С третьего дня без памяти. Если бы не Игор…

Андрей, который уже собрался закрыть глаза и снова провалиться в тяжелую полудрему, неожиданно вздрогнул и вытаращился на свою участливую собеседницу, хватая ртом воздух. Это лицо он мог бы нарисовать в памяти с точностью в любое время дня и ночи. Потому что знал наизусть каждую его черточку, каждую клеточку, каждый штрих. Потому что не было для него ничего знакомее и роднее этого милого образа вот уже полтора десятка лет.

– Игор и тащить тебя помог, – продолжала женщина, поправляя одеяло, – и наручники сподобился как‑ то расстегнуть. Уж руки совсем затекли. Еще малость – и гангрена…

Голота слушал ее потрясенно и растерянно. Даже самые невероятные, самые причудливые повороты судьбы не могли его подготовить к такой удивительной, мистической встрече. Прекрасные, печальные глаза, которые он принял там, на берегу, за игру угасающего сознания, теперь смотрели на него явственно, с неподдельным, живым участием и состраданием.

Женщина ласково провела рукой по его щеке.

– Набедокурил, поди, немало… Ну, не бойся, все позади… Позади…

Андрей прерывисто вздохнул. Будто всхлипнул. Его веки потяжелели и сомкнулись.

Он проснулся вновь, когда за белоснежными занавесками вовсю плескался день. На этот раз ему удалось высвободить руки из‑ под одеяла. Он поднес их к лицу и долго, удивленно рассматривал, будто знакомясь заново. Пальцы припухли и были бордового цвета, а ладони шершавились ошметками слезающей кожи. Голота провел рукой по подбородку и обнаружил, что зарос густой многодневной щетиной. Упершись локтями в кровать, он тяжело продвинулся вверх по подушке и, найдя удобное положение, огляделся по сторонам.

В свете дня комната выглядела по‑ другому – просторнее и шире. Еще вчера казавшиеся придуманными, ненастоящими, таинственными предметы и вещи теперь обрели прозаические, обыденные черты, но, в сравнении с жуткими атрибутами каменного острова, все равно оставались сказочными. В углу Андрей разглядел нехитрый домашний инвентарь: метлу, два ухвата и кочергу. Рядом, стиснув зубы‑ заслонки, едва слышно постанывала печка, вросшая в стену у самой входной двери. На столе пологой белоснежной горкой возвышалось накрытое полотенцем блюдо и озорно сверкал пустой граненый стакан. В небольшом пространстве между окнами небрежно прислонился к стене дубовый сервант. Единственная в комнате кровать, на которой лежал Голота, была зажата в угол огромным, неуклюжим комодом, а в изголовье – самодельной тумбочкой с резными, аляповатыми узорами на боку. На тумбочке Андрей обнаружил целый аптекарский набор: стеклянный шприц в ванночке, спринцовку, тампоны для примочек, баночку с рецептурным язычком и бутылку водки за 3 р. 52 коп.

Голота взял ее, взвесил на ладони, поболтал и водрузил на место. Забавно, но почему‑ то именно эта бутылка водки из всех вещей в комнате выглядела самой правдоподобной. Она словно привязывала сознание к реальности, помогала поверить, что все происходящее – явь, и новое неожиданное спасение – не сон.

Андрей сделал над собой усилие и сел в кровати, опустив ноги на пол. В глазах медленно поплыли круги, а к горлу подступила дурнота. От душной, мучительной слабости бросало в пот. Он застонал и опять опрокинулся на подушку.

С гобелена, висящего на стене возле кровати, два красавца‑ оленя удивленно и испуганно смотрели на Голоту, не понимая, как здесь оказался чужак. Андрей и сам был не в состоянии ответить на этот вопрос. Но главное – он никак мне мог представить, каким таким чудом рядом с ним возникла женщина, в существование которой он даже верить не смел? Или она ему вновь померещилась? Веста столько раз приходила во сне, столько раз говорила с ним, улыбаясь своими прекрасными глазами, что Андрей был готов принять продолжение сна за реальность.

Однако и светелка, и печь, и стакан на столе, и эта пружинисто‑ мягкая кровать, и, уж тем более, бутылка водки на тумбочке не похожи на бред. Они вполне материальны – зримы и осязаемы. Но вот женщина с таким знакомым и родным лицом, средоточие мыслей и мечтаний Голоты, могла быть лишь плодом его больного воображения…

Неожиданно стукнула дверь, и в светелку вместе со студеной сыростью ворвался веселый голос:

– Заходи‑ заходи, Игор! Полюбуйся на дело рук своих дорогих! Ведь вы́ ходили все ж таки! Спасли найденыша нашего!

Бородатый Игор – мужик лет сорока с обветренным лицом и здоровенными ручищами – неловко, боком протиснулся в дверной проем, смущенно кашляя в багровый кулак.

– Здрасьте вам… – приветствовал он Голоту и остановился на пороге.

– Проснулся, поди? – из‑ за плеча Игора выглянуло знакомое лицо. – Ну, значит, на поправку пошел…

Веста впорхнула в комнату, скинула с себя штормовку, пристроила ее на спинке стула, а сама села на кровать в ногах у Андрея. Тот, почти не дыша, смотрел на нее во все глаза, как на диво, соскользнувшее с красочной страницы новенькой детской книжки.

Игор продолжал топтаться на пороге.

– Значится, бульон в глотку лить не будем? – предположил он хрипло, будто стесняясь собственного голоса. – Спринцовка без надобности уже?

– Сам теперь кушать станет, – заверила его Веста, с умилением глядя на Голоту. – А вот уколы еще поделаем.

– Толку от них… – проворчал бородач. – Только жопа синяя… Вот послушала бы ты меня – и без уколов, одной травкой на ноги бы поставили. Впрок день. А то и два.

– Не спорь со мной, – отмахнулась женщина. – Врача отговорил везти с Большой земли – значит, я и есть доктор.

Игор усмехнулся и заговорщически подмигнул Голоте:

– Врача везти – считай, сразу и тюрьму за ним! Тута огласка – конец. Прав я, парень?

Андрей взглянул на него, но быстро отвел глаза и еле заметно кивнул.

– Иногда и тюрьму предпочтешь, лишь бы выжить, – философски заметила Веста.

– Ага, – еще больше развеселился Игор, – только одежка у него не жилецкая. Костюмчик новенький, в полоску редкую, пошила мне судьба, да перед стенкою…

Андрей поежился. Бородатый циник‑ весельчак начинал его раздражать. Вместе с тем он понимал, что любая его реакция на происходящее – раздражение, удивление или восхищение – будет неправильной, неуместной. Он никак не мог сосредоточиться на главном: как ему относиться к своему сто первому по счету воскресению и, что еще любопытнее, – к материализации Весты. Было во всем этом что‑ то невзаправдашнее, словно придуманное неумелым драматургом. Невидимый режиссер в одночасье поместил Голоту в новые декорации, свел с неправдоподобными персонажами, скроил невероятную мизансцену и теперь ждал от него правильной реакции.

Была и еще одна странность, не дававшая Андрею покоя. Не только женщина с прекрасными глазами, но и все эти декорации – светелка, убогий комод, стол с полинялой скатертью, постанывающая печка – казались ему знакомыми, уже когда‑ то виденными.

– Мне неважно, что ты натворил, – отвлекла его от раздумий Веста. – Любой человек достоин сострадания. Тем более тот, за кем гонится смерть. Он вправе надеяться на милосердие.

– А на прощение? – вдруг спросил Андрей, и сам испугался своего голоса – громкого, без тени слабости и хрипоты.

– Прощает не человек, прощает прокурор, – Игор расплылся в улыбке, обнажив в зарослях бороды неровные, прокуренные зубы.

– Прощает Бог, – серьезно ответила Веста. – Но по его примеру и человек должен научиться прощать.

– Спасибо вам, – выдавил Голота, почему‑ то переводя взгляд на оленей.

– Спасибо потом скажешь. – Игор наконец снял с себя телогрейку и закатал рукава на рубахе. – А теперь вертайся на бок. Будем обтираться водкой от пролежней.

Веста деловито откинула одеяло, и Андрей машинально опустил руки, чтобы прикрыть наготу.

– Да чего там, – улыбнулась женщина. – Застеснялся… Я ж тебя, окоченевшего, и раздевала и растирала.

– И глазеть‑ то особо не на что, – хохотнул Игор.

Голота решил, что раздражение все‑ таки нормальная реакция, и зло повернулся на бок.

Он проснулся глубокой ночью от странного шепота. Будто кто‑ то звал его по имени. Андрей рывком поднял голову и похолодел. Веста сидела на табуретке, вплотную придвинутой к кровати, и пристально, недвижимо смотрела на него. Ее поза, печальный взгляд, светлое домотканое платье и черная накидка на плечах, дрожащий свет в волосах от играющего в печи огня, занавески на окне за ее спиной и большой лоскут полосатой материи в руках – теперь вдруг стали не смутно знакомыми, а узнанными! Голота открыл рот. Перед ним сидела его Веста с фотографии! Его Веста из старого, так и не досмотренного им до конца фильма! Только теперь Андрей уже точно знал, что полосатая материя в ее руках – это его собственная роба смертника.

– Посмотри на меня, – прошептала женщина, – меня зовут Веста… А тебя, я знаю, Андрей…

– Да, – прохрипел он.

– Послушай меня, – женщина наклонилась к нему. – То, что я тебе скажу – необычайно важно.

Андрей внимал каждому слову, хотя знал наперед все, что она собиралась произнести.

– Твой номер – сорок три! – громко сказал Веста, и ее глаза вдруг наполнились слезами. – Это номер несчастий. И… смерти, которая все время дышит тебе в затылок.

Голота молчал, вцепившись непослушными пальцами в одеяло.

– Ты напуган, – покачала головой она. – Но это пройдет. Ты должен победить смерть. Твой номер – сорок три… Постарайся справиться с этим.

– Победить смерть… – тихо повторил Андрей и закрыл глаза.

Теперь он не сомневался, что события фильма, много лет назад привезенного в его кинобудку и так странно вошедшего в его судьбу, теперь мистическим, неведомым образом повторяются наяву.

Как ни странно, но это ночное открытие успокоило Андрея. Он уже ничему не удивлялся, только жалел, что так и не узнал, чем закончился фильм. «Остров, сокровища, убийства – жуть! » – вспомнил он восторженную рецензию белобрысого Вовки. Остров и сокровища теперь были понятны. Оставалось гадать, что еще зловещее и жуткое вплетет в его судьбу придуманная киношная история?

Хотя Андрей понимал, что делиться своим экстравагантным открытием с Вестой было бы глупо, он все‑ таки осторожно поинтересовался у нее утром:

– Ты не смотрела фильм «Сорок третий номер»?

Женщина пожала плечами:

– Я уж не помню, когда в последний раз ходила в кино! А телевизора у меня нету…

– А может… – Андрея посетила нелепая догадка, – ты актриса?

Веста расхохоталась.

– Только этого не хватало! Что за фантазии?

– Лицо мне твое знакомо, – задумчиво протянул он. – Вот и предположил…

– Отвернись‑ ка, – вдруг приказала женщина. – Я оденусь.

Только сейчас Голота вдруг обнаружил, что она ночевала на матраце, расстеленном прямо на полу возле печки. Он неловко поежился под одеялом:

– Я выселил тебя с твоего места… Прости. Теперь можешь возвращаться на кровать, а я буду спать там.

– Отвернись, – повторила Веста.

– Тебе, значит, можно на меня глазеть, а мне на тебя нет? – пробурчал Андрей, но послушно отвернулся к стене.

Для того чтобы позавтракать по‑ человечески, за столом, он даже сумел встать.

– Час от часу крепнешь, – восхитилась Веста. – Организм сильный.

Голота натянул на себя исподнее, сложенное на табуретке, закутался в женскую шаль, висевшую на спинке кровати, и согласно кивнул:

– Сильный.

– Я верила в тебя, – улыбнулась женщина. – Игор мужик бывалый, но даже он сомневался, что ты выкарабкаешься, а я верила.

Она ловко нарезала хлеб, вывалила из хрустящей, прозрачной бумаги в масленку масло и отправилась из светелки через выстуженные клети в другую комнату. Очевидно, на кухню.

– А кто он, Егор? – крикнул Андрей, присаживаясь за стол и смахивая со скатерти невидимые крошки.

– И‑ гор, через «и», – откликнулась женщина. – Он – чудесный человек.

– Это его исподнее? – Андрей оттянул на коленях кальсоны.

– Нет. Мужа моего. – Веста внесла в комнату большую сковородку с шипящей яичницей и водрузила ее на железную подставку.

– У тебя есть муж? – удивился Голота.

– Был, – уточнила женщина. – Пятый год, как уехал. Срок закончился – сел в лодку и отчалил. – Она разложила рваную глазунью по тарелкам и придвинула одну из них к Андрею.

– Срок? – переспросил тот.

– Видишь ли… – Веста сняла крышку с заварного чайника, чтобы убедиться, что чай готов. – Наш хутор – бывшая колония‑ поселение. Восемь домов. Когда режим сняли – администрация съехала. А люди остались. В основном те, кому деваться некуда.

– А ты что же… – Голота налил себе чай и небрежно откинулся на стуле, помешивая ложечкой в кружке. – На пару с мужем срок тянула? С «химии» откинулась? Хозяина ублажила на зоне, или сразу по «легкой»? [14]

Веста посмотрела на него укоризненно.

– Ты со мной так не разговаривай! Чай, не в блатной хате. – Она аккуратно подцепила ножом кусочек масла и намазала его на хлеб. – Мой муж шофером работал. Нормально жили, не ругались… Потом он в аварию попал. Судили. Я за ним сюда отправилась.

– Ясно, – кивнул Андрей. – Как жена декабриста. А почему осталась?

– Долго рассказывать, – Веста вздохнула. – Ребеночек у нас здесь умер. А муж другую женщину полюбил. Она в администрации работала. Оба уехали…

Андрей отставил кружку и покачал головой.

– Значит, ты за ним в тьмутаракань, а он хвостом налево! Вот же гад…

– Не надо так… – Веста опустила глаза. – Я же говорила: человек должен уметь прощать.

– И ты его простила?

– Да. Только сказать не успела… Скончался он, сердешный. Знакомые написали. Сердце… Теперь мается, поди…

Голота от удивления даже перестал жевать.

– Кто мается?

– Вестимо, кто. Муж мой. Я не успела ему сказать, что простила его.

Андрей прищурился.

– Думаешь, ему на том свете нужно твое прощение?

– Еще как нужно! Без прощения жизни нет. Ни на этом свете, ни на том.

Какое‑ то время завтракали молча. Казалось, каждый был погружен в свои невеселые раздумья и воспоминания.

Андрей расправился с глазуньей, допил чай и поплелся в кровать.

– Я полежу еще…

– Конечно, отдыхай, – кивнула женщина. – Сил набирайся. А я похлопочу по хозяйству.

Голота с удовольствием растянулся на постели и, зевнув, поинтересовался:

– Так почему же ты осталась? Ведь, кроме мужа, у тебя, поди, родные есть, близкие…

– Нету никого, – коротко бросила Веста. – И не было никогда.

– Как это, не было? – изумился Андрей. – Ты откуда родом?

– Не знаю…

Спустя еще день Голота стал потихоньку и ненадолго выходить на улицу. Он сидел на крыльце, всматриваясь в тревожную, свинцовую рябь облаков, из которых с одинаковой легкостью могли появиться и сонное, холодное солнце, и черная, зловещая тень вертолета.

Дом Весты, вероятно, был крайним на хуторе и располагался метрах в ста от серого песчаного берега. Дальше жизни не было. Лишь бездыханная, бесконечная гладь проклятого озера.

– Далеко отсюда Большая земля?

– Километров пятнадцать на восток, – Веста неопределенно махнула рукой. Она вышла на крыльцо несколько минут назад, укутала Андрея в плед и теперь сидела рядом на ступеньке. – На веслах долго идти. В непогоду – так верная погибель. На моторе, конечно, сподручнее. Летом, в сезон, работаем там, кто где. Дома почти не бываем.

– А там что, город?

– Пограничный городок Куолисмаа. За продуктами туда выбираемся. Или по нужде какой. Вот за доктором, например.

– А остров Хойту?

Веста улыбнулась.

– Остров сокровищ? Он километров пятнадцать на юго‑ запад.

Андрей повернулся к ней и внимательно заглянул в глаза.

– Откуда знаешь… про сокровища?

– Слышала… – неопределенно пожала плечами женщина. – Говорят много, но никто там ни разу не был.

– Я был, – холодно сказал Голота и отвернулся.

Веста положила руку ему на плечо и, поколебавшись, спросила:

– А я могу тебе вопрос задать?

Андрей кивнул.

– Карманы твоей одежды набиты золотом. – Веста вдруг посерьезнела. – Откуда оно? Только честно.

– С острова.

Веста взяла Голоту за подбородок и повернула к себе его лицо.

– А ты не ограбил кого?

– Где? – насмешливо спросил Андрей. – Среди скал? Или в озере? Здесь разве что дохлого альбатроса ограбить можно.

– Странно… – пробормотала Веста и задумалась.

– Странно, что никого не ограбил?

– Нет. Странно, что я о тебе все знаю…

Андрей вздрогнул.

– А если знаешь, зачем спрашиваешь?

– Себя проверяю. Словно сон свой разгадываю.

– И что в этом сне?

Веста прикрыла глаза, как если бы сверялась с картинкой, и забормотала:

– Ты в пустом, темном зале сидишь. В кинотеатре будто… Смотришь на меня и губами шевелишь так беззвучно… Вот комната твоя… Ты пьешь много… А я словно с высоты гляжу… Как со стены. А потом – осколки, темнота и люди в черном. В вещах твоих роются…

Голота открыл рот.

– И еще… – спокойно продолжала Веста, – каменный остров, огонь и огромная старуха в саване… Много золота… Черная птица и вода, вода, вода…

Она открыла глаза. У Голоты дрожали губы.

– Кто ты? – спросил он шепотом. – Скажи, прошу тебя…

– Я не знаю…

И Андрей тоже не знал, как ему относиться к таким невероятным совпадениям. Женщина, которую он видел лишь на фотографии, к которой испытывал всегда трепет и благоговение, теперь была рядом – живая, осязаемая. И он не потерял сознание от изумления, не оторопел от невероятного смущения – он вел себя так, словно прожил с ней всю жизнь. Ему было спокойно и хорошо. Наверное, он должен был засыпать ее вопросами, замучить рассказами и уж точно объясниться в любви. Но ему не хотелось допытываться до сути, не хотелось искать разгадки странностям и головоломкам, а объяснение в любви казалось уже свершившимся. А как иначе, если он вдруг прочитал в ее прекрасных глазах свою собственную жизнь и такую же, как и у него, неизбывную любовь? Ведь долгие годы днем и ночью он шептал признания этим волшебным глазам, а они внимали его сумасшедшему жаркому шепоту. Он видел в них ответное чувство еще тогда, когда они были лишь отпечатком с кинопленки, а теперь окунулся в эту любовь наяву. Не только глаза, но и губы, и руки его самой главной в жизни женщины теперь принадлежали ему безраздельно.

Веста истопила баню, хлестала его веником, терла мочалкой, а он пьянел от пара и от жаркого желания. Дрожа от вожделения, он целовал ее шею, грудь, влажный, подрагивающий живот. Он растворился в этой красивой женщине целиком, без остатка, как сахар, и она чувствовала себя тягучей сладкой‑ пресладкой патокой. Уставшая и разморенная, с закрытыми в неге глазами она лежала на деревянном горячем полке и гладила Андрея по мокрым, слипшимся волосам. А тот тихо плакал от счастья, как неизлечимо больной ребенок, которому подарили щенка.

Через неделю Голота поправился окончательно. Он округлился лицом и чувствовал себя превосходно. Веста не могла на него нарадоваться.

– Ты же городской! – щебетала она. – А управляешься с деревенскими заботами, как домовитый хозяин!

Андрей и сам себя не узнавал. Он колол дрова, таскал студеную воду из озера, плотничал во дворе, что заправский мастеровой. Даже исхитрился залатать крышу.

– Это ты меня расколдовала, любимая! Я только с тобой и жить начал по‑ настоящему. Тридцать пять лет ждал! Тратил силы в никуда, расточал годы, терял их пригоршнями, как монетки в прохудившемся кармане.

Изредка наведывался Игор. Он просовывал косматую голову в дверной проем, кидал обычное «Здрасьте вам» и тактично топтался на пороге, ожидая приглашения. Его грубоватые реплики и прибаутки уже не раздражали Голоту. Напротив, он все сильнее чувствовал благодарность к этому огромному и неуклюжему бородачу. Он вспомнил, что видел его тогда, в пустом кинотеатре! Косматый великан на экране вел себя странно: сидел на полу и тер ручищами глаза, словно ребенок, у которого отобрали игрушку.

– Как я тебя заметил на берегу? – переспрашивал Игор и с нескрываемым удовольствием, раз за разом рассказывал полюбившуюся всем историю, про то, как тоскливым осенним вечером, прогуливаясь с соседушкой по «пляжу», увидел издалека странный темный предмет, выброшенный волной на песок.

– Она‑ то заметила, только когда шагов на двадцать подошли, – ухмылялся он, кивая на Весту. – А я ей все толкую, мол, точно человек умирает! А она: да не бреши, мол, скажи еще, дельфина на берег выбросило.

Игор хохотал от души, демонстрируя собеседникам желтые зубы.

– А потом тебя, доходягу, на себе тащил! Почитай, полверсты!

– Ты как умудрился браслеты расстегнуть? – спросил Голота.

– Да чего там! – подмигнул бородач. – Дело нехитрое для того, кто привык мусоров объегоривать! Я же здесь, Андрюха, не за тунеядство…

– Ясно, – кивнул тот. – А «триста десять» на запястье – это статья?

Игор испуганно поднял руку, будто впервые обнаружил у себя татуировку, но тут же оскалился в улыбке:

– Рыбак рыбака видит издалека. У нас души родные, Андрюха. Потому и нянчился с тобой, как с дитем. Ну, еще и ей хотел помочь, конечно… – он опять кивнул на Весту. – Давно мне баба нравится. Только у тебя, видать, прыти побольше. Обошел рыбак рыбака.

Женщина покраснела, а Голота усмехнулся в кулак.

– Спасибо тебе, Игор…

Незаметно пролетела еще неделя. Вот‑ вот грозили ударить первые заморозки. Песчаный берег по ночам седел тонким инеем, утром начинал зиять проталинами, как облезлая дворняга, а к полудню становился черным и ровным, как рубероид. С озера все чаще стал налетать шквальный ветер. Засыпая, Андрей слушал, как тот воюет с калиткой, проверяет на прочность оконные стекла, гуляет по крыше и фальшивит двумя октавами в печной трубе.

– Хочешь, уедем отсюда? – он наклонился к самому уху любимой. – И начнем новую жизнь.

Веста улыбнулась, не открывая глаз.

– У нас и так новая жизнь. И, по‑ моему, очень хорошая.

– Верно, – согласился Андрей. – Но я имел в виду – начнем с нуля, уедем из мест, с которыми связано столько тягостных воспоминаний, туда, где спокойно и хорошо.

– Боюсь, Андрюша, – Веста вдруг перестала улыбаться, – что тебе нигде не будет спокойно. Повсюду опасность, везде надо таиться и что‑ то скрывать от людей. А здесь ты свободен.

– Я подумал… – Голота замялся. – Словом, мне кажется, что с деньгами можно начать совсем другую жизнь. И никого не бояться.

Веста открыла глаза и села в кровати.

– С какими деньгами?

– Понимаешь, – Андрей схватил ее за руку, – мы могли бы добраться до Хойту. Я знаю, где скрыта эта пещера… Там столько золота!

– Это не твое золото, – сухо отрезала Веста. – Это награбленное золото. Во время войны его отбирали у беззащитных людей, снимали с убитых, выносили из разгромленных музеев! Кого оно может сделать счастливым?

Голота покачал головой.

– Ты права, милая… Но я подумал… Знаешь, в романах пишут про пиратские сокровища. За ними охотятся, их ищут, ими потом владеют очень даже положительные герои. Награбленное золото, в конечном счете, круто меняет их жизнь. Вот и мы могли бы…

– Не могли бы, – решительно закончила Веста и опять легла на подушку. – К тому же ты, видимо, еще не понял: на остров Хойту никому ходу нет. Там всех ждет неминуемая смерть. Кроме тебя и… еще одного человека.

У Голоты округлились глаза.

– К‑ какого человека?

– Ты еще обязательно придешь с ним на остров. Но совсем не за золотом. За чем‑ то более важным…

– Откуда тебе все это известно?

– Я вижу, Андрюша… Это мои сны.

На следующее утро, за завтраком, Андрей вдруг отложил вилку и поднял на Весту виноватый взгляд.

– Я хочу попросить тебя… Это касается твоих снов.

– Вряд ли я смогу их пересказать, – вздохнула женщина. – Они – как мозаика в детском калейдоскопе. У моего сына была такая игрушка. Много‑ много разных камушков, стеклышек, они вертятся и складываются в причудливые узоры. Сложно передать словами. Надо видеть.

Голота взял со стола салфетку, помял ее в руках и пробормотал:

– В твоих камушках‑ стеклышках наверняка есть один день… Самый черный день в моей жизни.

Веста молчала.

– Я хочу попросить, – продолжал Андрей, с трудом подыскивая слова, – не осуждай меня. Я уже сам себя осудил до конца дней моих.

– Сам себя осудил – это, значит, раскаялся, – философски заметила Веста. – Это значит – работа для души. А судит только Бог. Он один знает правду.

– Работа для души? – Голота вопросительно уставился на нее.

– Ну да, – подтвердила та. – Понимаешь, мы часто делаем работу, которая кажется нам ненужной, лишней. Считаем ее пустой тратой времени и сил. А на деле она все равно оказывается впрок.

Андрей нахмурился.

– Что‑ то я тебя не пойму.

– Да это неважно, – улыбнулась Веста. – Гораздо важнее, чтобы ты понял другое: муки совести, страдания, даже если они кажутся нам незаслуженными, просто так не посылаются. Они – впрок.

– Но мои страдания – вполне заслуженные, – возразил Голота. – Я ничего авансом не получал.

Женщина вздохнула, отодвинула от себя тарелку и, поколебавшись, сказала:

– Видишь на столе нож? Я принесла его в комнату, чтобы нарезать хлеб.

– Не слепой, – буркнул Андрей.

– Мы с тобой завтракаем по‑ простому, – продолжала Веста. – И я не стесняюсь делать некоторые приготовления прямо за обеденным столом.

– Знамо дело, не дворяне.

– Не дворяне, конечно, – подтвердила женщина. – Но если бы мы позвали гостей или малознакомый кто зашел на чашку чая, то я бы принесла в комнату уже нарезанный хлеб, понимаешь?

– Это ты к чему? – насторожился Голота. Он вдруг почувствовал, как бешено заколотилось сердце, словно в далекой юности, когда он, прильнув к окошку в своей кинобудке, ждал развязки волнующего, интересного фильма.

– К тому, – почти торжественно произнесла женщина, – что все приготовления я бы делала на кухне. И нож остался бы там.

У Голоты потемнело в глазах.

– Ты хочешь сказать, – прошептал он, – что в тот роковой день… Не может быть!..

Веста внимательно наблюдала за ним.

– Это же так просто, – бормотал Андрей, в исступлении теребя салфетку и вращая безумными глазами. – Ножа на столе не было. А это значит…

– Это значит, что его принесли позже, – подытожила Веста. – И, конечно, не для того, чтобы нарезать хлеб.

Голота упал локтями на стол, запустив обе пятерни в волосы.

– В протоколе написано, – сказал он слабым голосом, – что я поднял нож с пола и дважды ударил жертву в живот.

– Встань‑ ка! – приказала Веста.

Андрей послушно поднялся. Она подошла к нему вплотную и обвила рукой шею.

– Попробуй из такого положения поднять что‑ то с пола. И если бы там лежал нож, ты бы его даже не увидел!

Голота был потрясен. Такого простого и вместе с тем кардинально важного открытия в своем прошлом он даже не мог ожидать.

– Почему ты молчала?! – он хлопнул ладонью по столу. – Почему скрывала от меня истину?

– Чтобы не разбудить в тебе что‑ то темное и злое. Жажду мщения, например. Страдания души – большое благо, даже если раскаиваться не в чем. А вот ответное зло, как правило, ни сожаления, ни угрызений совести не вызывает.

Андрей вытаращился на нее, словно не доверяя собственным ушам.

– Ты соображаешь, что говоришь? Мои мучения – ничто? Ладно. А моя смерть?! Меня же приговорили к расстрелу за то, чего я не совершал!

– Ну не расстреляли же… – развела руками Веста.

Остаток дня Голота провел в тягостных раздумьях. Он молча бродил по комнате, зачем‑ то передвигая стулья, или сидел за столом, рассеянно листая прошлогодний журнал «Огонек», который Веста обычно подкладывала под горячий чайник.

– Поел бы… – робко просила женщина. – Опять зачахнешь.

Она испытывала досаду на свою болтливость и силилась чем‑ нибудь отвлечь Андрея от его горестных мыслей.

– Представляешь, Игор поймал сазана! Килограммов семь, не меньше. Он и зимой рыбачит. Даже когда озеро леденеет. С утра уйдет далече, едва видать, сверлит лунку и сидит до темноты. Будешь уху, Андрюша?..

Голота выходил на крыльцо, долго сидел на ступеньках, устремив невидящий взор в забрызганную сумерками пелену гаснущего дня, и беззвучно плакал.

– Андрей! Не рви мне сердце, – взмолилась Веста, когда он в очередной раз уселся за стол листать потрепанный журнал. – Скажи что‑ нибудь!

Он вдруг поднял на нее глаза и медленно, словно в забытьи, произнес:

– Мне нужно в Петрозаводск.

Веста охнула и села на кровать.

– Я так и знала! Какая же я болтливая дура! Больше ты от меня ничего не услышишь! Ни о прошлом, ни о будущем!

Эта угроза неожиданно подействовала. Голота встрепенулся, вскочил со стула и бросился к ее ногам.

– Конечно! Конечно! – шептал он, обнимая колени Весты. – В Петрозаводск! И чем быстрее тем лучше! Милая… Родная… Любимая… – он попеременно целовал ее руки. – Ты не понимаешь! Я не собираюсь мстить! Я хочу во всем разобраться! И это мой единственный шанс вернуться к нормальной жизни. Больше не бояться, не прятаться…

Веста вздохнула.

– Это ты не понимаешь, Андрюша… Тебя уже нет для людей! И воскресить тебя, признать свои ошибки – это подписать себе приговор. На такое мало кто способен. Пожалуй, никто…

На следующий день Веста засобиралась в дорогу. Она приготовила старый рюкзак, две холщовые сумки, достала из комода кургузый полушубок из свалявшегося кролика и теплые сапоги на толстом каблуке.

– Ты куда? – нахмурился Голота. – Что за сборы?

– В Куолисмаа, на Большую землю. Докуплю кое‑ что по хозяйству, продуктов еще… Надо успеть, пока не замерзло озеро. Оно стынет подковой. Километр от берега – лед, а дальше – снежная каша. Ни пешком, ни на лодке уже не выбраться.

– Я с тобой, – заявил Андрей. – Помогу к тому же.

– И думать не смей! – отрезала Веста. – Нельзя тебе в город. Никак нельзя.

– Да кто меня там узнает?

Она обхватила его голову и прижала к своей груди.

– Не упрямься, Андрюша… Береженого Бог бережет.

И Голота остался. Он долго стоял на крыльце, провожая взглядом знакомую фигурку, ежась от пронизывающего ветра и с тревогой щуря глаза, потом вздохнул и вернулся в дом.

…В прокуренном кабинете городского прокурора висела напряженная тишина. Было слышно, как неугомонные шахматные часы тикают в шкафу, отсчитывая секунды до ответного хода. Штырь нервно елозил в своем кресле, опустив кулаки на коричневое сукно стола и играя желваками. Напротив него, небрежно откинувшись на стуле, сидел Недельский и разглядывал собственные ногти. За тяжелой шторой в окне дрожал ледяной сумрак, подрисованный с этой стороны виньетками сигаретного дыма. Карта Петрозаводска за спиной прокурора темнела пятнами озер и почему‑ то напоминала сейчас репродукцию картины Дали, на которой два лебедя отражались на водной глади в виде слонов.

Резко затрещал телефон, Недельский вздрогнул, убрал руки под стол и вопросительно уставился на Штыря. Тот схватил трубку и хрипло заорал:

– Да!.. Идет?! Наконец‑ то! Меня ни с кем не соединять!..

Он еще не успел положить трубку обратно на рычаг, как дверь распахнулась, и в кабинет спешной походкой вошел начальник КГБ Туманов. За последний месяц он осунулся, охрип и приобрел скверную привычку дергать щекой перед тем, как что‑ нибудь произнести.

Не приветствуя никого, он бросил на стол папку, отодвинул стул и быстро сел. Штырь уставился на него в ожидании, но тот не проронил ни слова. Прокурор перевел взгляд на Недельского и едва заметно пожал плечами. Туманов, назначивший полчаса назад встречу прокурору и новому начальнику СИЗО в этом кабинете, теперь словно забыл, зачем пришел.

– Может, коньячку? – нашелся, наконец, Штырь. – Мне привезли из Армении. Рекомендую. Семь звезд. – Он потянулся к дверце ящика.

Начальник КГБ окинул его презрительным взглядом, но опять промолчал. Прокурор начинал терять терпение.

– Если у вас к нам нет никаких дел, товарищ главный чекист, – процедил он, – то мы можем спокойно закончить рабочий день.

Недельский улыбнулся уголками губ.

– Спокойно не получится, – вдруг заявил Туманов и выпрямился за столом.

Штырь потемнел лицом, но мгновенно взял себя в руки.

– Вы назначили встречу. Слушаем вас.

– Нет, – покачал головой начальник КГБ, – это я хочу вас послушать. – Он нервно дернул щекой и придвинул к себе папку. – Хочу еще раз услышать, как ответственные лица, облеченные немалой властью и месяц назад провалившие важнейшую операцию, смеют напоминать мне о границах рабочего дня!

Штырь скрипнул зубами.

– Вы забываетесь, товарищ Туманов. Прокурор города – не мальчик для выволочек. У нас разные ведомства…

– Ведомства разные, – раздраженно согласился начальник КГБ, – а дело нам доверили общее. Только результат – скверный. Пятеро погибших сотрудников и сбежавший зэк. Спешу заметить: не просто зэк, а по всем бумагам уже расстрелянный зэк!

– Мы принимаем меры, – прорычал Штырь. – В отличие от вас, которые всегда в тени!

– Я знаю ваши меры, – насмешливо парировал Туманов. – Нашли виноватого, на которого давно зуб точили, – вашего бабника – и свели с ним счеты!

– Напоминаю вам, – холодно заметил прокурор, – что по результатам служебного разбирательства было возбуждено уголовное дело. Обвиняемый взят под стражу. Его судьбу решит суд, а не я. Хотя, полагаю, лет семь ментовской зоны ему обеспечено.

– Так что же вы предприняли для поимки беглеца кроме выяснения отношений с подчиненным?

– Разрешите? – вдруг поднял руку Недельский. – Я готов ответить на этот вопрос.

Туманов посмотрел на него с нескрываемым презрением, но кивнул в знак того, что готов послушать.

– Мною был осуществлен воздушный рейд на остров Хойту, – нимало не смущаясь, рапортовал Недельский. – Мы обнаружили объект «сорок три» лежащим на камнях. Силами автоматчика пытались его уничтожить, но тому удалось скрыться. Спустя три дня мы повторили рейд. Объект обнаружен не был. Зато мы отчетливо видели на камнях его ботинок. Имею основания считать объект погибшим. Пятеро суток без еды, среди скал, почти без одежды при среднесуточной температуре семь градусов – как говорится, несовместимо с жизнью.

– А если он отправился в плаванье? – прищурился начальник КГБ. – Не допускаете?

Недельский снисходительно улыбнулся.

– Не допускаю. В наручниках он не проплыл бы и полсотни метров. Плавсредств среди камней не найти. К тому же и водичка совсем не курортная.

– Ну а – если? – настаивал Туманов.

– Подох бы! – не выдержал Штырь. – Уж поверьте бывалому человеку.

– Кстати, насчет «подох бы», – начальник КГБ вдруг отбросил сарказм. – Объясните мне одну в высшей степени странную вещь. Почему наш неуловимый «сорок третий номер» не просто уцелел в огненной стихии, но и оказался, по сути, единственным из всех, когда‑ либо побывавших на острове людей, кого миновала смерть?

– Ну, почему – единственным? – возразил Недельский. – Я тоже невредим.

– Вы прекрасно понимаете, о чем я говорю! – Туманов дернул щекой. – Вам пришлось уносить ноги! Задержись вы хоть на пару минут – были бы трупом. И так – со всеми. Или смерть, или бегство. Со всеми, кроме нашего Робинзона. Почему, как вы думаете? Мне не дает покоя этот вопрос.

– Случайность, – пожал плечами Штырь. – Наверняка этому есть какое‑ то простое объяснение.

– А старухе в саване тоже есть простое объяснение? – вдруг быстро спросил Туманов.

– Ой! – прокурор изобразил на лице изумление. – Госбезопасность стала верить в привидения?

– Для того чтобы противостоять вероятной угрозе, необходимо понимать ее суть, – надменно произнес начальник КГБ. – Ну а теперь к делу. – Он расстегнул молнию на папке, достал двумя пальцами маленький блестящий предмет и выложил его в центр стола. – Сувенир с острова Хойту!

Штырь и Недельский, как по команде, привстали с мест, чтобы получше разглядеть «сувенир».

– Что это? – прохрипел прокурор.

– Сережка, – театрально улыбнулся Туманов. – Атрибут женской красоты и благополучия. – Он смаковал каждую фразу, как конфету. – Золотая… Девяносто шестая проба… Камешек в серединке – рубин… Драгоценный…

– Откуда это у вас? – выдавил Недельский.

Начальник КГБ ответил не сразу. Он сложил руки на груди и победно наблюдал за растерянными собеседниками.

– Как попал к вам этот… атрибут женской красоты? – промямлил прокурор.

– С другого острова. – Туманов извлек из папки карту, расстелил ее на столе и, как хиромант, ткнул пальцем в сплетение синих линий. – Юлла. Кусок земли в дюжине километров от городка Куолисмаа. Когда‑ то там была колония‑ поселение, а сейчас – убогая деревушка в несколько домов. Утром наш осведомитель прибыл оттуда на Большую землю для пополнения продовольственных запасов и первым делом связался с нами. Он сообщил, что примерно месяц назад на Юллу приплыл человек…

Недельский подался вперед всем телом. Штырь замер, не сводя глаз с синих линий на карте.

– Приплыл на доске, похожей на крышку ящика для армейской амуниции, – продолжал Туманов, замедляя слова. – Одет он был… странно. Очень странно…

– В одежду смертника! – рявкнул прокурор.

– Верно, – с полуулыбкой кивнул начальник КГБ. – В полосатую робу. На руках – наручники. А карманы набиты вот таким добром, – он поддел пальцем сережку. – Забавно, правда?

В кабинете воцарилась тишина. Даже шахматные часы смолкли. Наверно, в них села батарейка.

– Не подох… – резюмировал наконец Штырь.

– Живёхонек, – подтвердил Туманов. – Назло бывалым людям.

– Собирай команду, Валера, – прокурор вытер платком лоб. – Сколько тебе нужно времени?

– Час, – не задумываясь, ответил Недельский. – От силы – полтора.

Туманов придвинул к нему карту.

– Остров Юлла, – напомнил он. – Сориентируетесь на месте.

Уже в дверях Недельский вдруг обернулся.

– Выходит, – произнес он тихо, – на Хойту все‑ таки есть сокровища. И «сорок третий» их нашел…

⇐ Предыдущая 9 10 11 12 131415 16 17 18 Следующая ⇒