Жозе Сарамаго 9 страница

В отеле им вручили записку от Педро Орсе с просьбой не будить и телефонограмму от Жоаны Карда: «Все правда, это вам не приснилось». Жоакин Сасса заглядывает Жозе Анайсо через плечо, и в голосе его звучит насмешка: Дама‑ С‑ Неописуемыми‑ Глазами заверяет тебя, что существует на самом деле, а потому не стоит этой ночью терять время и видеть её во сне. Они поднимаются по лестнице в свои номера, и Жозе Анайсо говорит: Завтра утром позвоню ей, скажу, что мы едем с нею, если ты не против. Я не против, и не обращай внимания на мои шпильки, может быть, это я от зависти. Завидовать мнимости – вовсе уж гиблое дело. Природный ум сейчас шепнул мне: все на свете мнимость и ничего не существует в реальности, а потому этим нам и придется довольствоваться. Доброй ночи, философ. Приятных снов, товарищ по несчастью.

В обстановке строжайшей тайны, приняв все меры предосторожности для того, чтобы простые граждане ничего решительно не заподозрили, правительства поручило ученым изучить продвижение полуострова в открытое море, совершаемое им с загадочным постоянством и неуклонно стабильной скоростью. От мысли понять, как и почему отделился Иберийский полуостров, к этому времени пришлось уже отказаться, надежда жила всего несколько дней и угасла. Хотя собрано было неимоверное количество сведений, компьютеры невозмутимо требовали ввести новые и новые данные, либо давали вздорные ответы, неся сущую околесицу, как произошло, например, в прославленном Массачусетском Технологическом институте, где программисты сгорели со стыда, прочитав на дисплеях окончательный ответ: РЕЗУЛЬТАТ ЧРЕЗМЕРНО ДЛИТЕЛЬНОГО ПРЕБЫВАНИЯ НА СОЛНЦЕ. В Португалии из‑ за того, возможно, что и по сию пору невозможно избавить современный литературный язык от упорных и живучих архаизмов, единственным внятным заключением были слова: ПОВАДИЛСЯ КУВШИН ПО ВОДУ ХОДИТЬ, ТУТ ЕМУ И ГОЛОВУ СЛОМИТЬ, внесшие окончательную сумятицу в головы и души, поскольку хотя речь не шла ни о кувшине, ни о голове, но нетрудно было уловить в этом высказывании намек на некое повторяющееся действие, которое руководствуется собственным периодическим циклом, а потому неизвестно, когда прекратится – все зависит от продолжительности этого природного феномена, от накопленной инерции, короче говоря, все формулируется так: КАПЛЯ КАМЕНЬ ТОЧИТ. Любопытно отметить, что компьютеры этой формулы не выдали, а ведь могли бы, ибо существуют черты несомненного сходства между нею и абракадаброй насчет кувшина и головы: и там, и там присутствует вода, хотя и разном виде: в первом случае она заключена в некую емкость, во втором – это капли, находящиеся в свободном падении. Есть и ещё нечто общее – время.

Бесконечно долго можно было бы предаваться этим доморощенным умствованиям, но следует сразу сказать(что научный мир, геологов и океанологов, они занимали мало. В самом упрощенном виде проблема, над которой они бились, звучала в точности столь же элементарно, как наивный вопрос, заданный некогда тем галисийцем – помните? – по поводу реки Ирати: Куда же девается вся эта вода? – желал знать он, а мы спросим: Что происходит под толщей этой воды? Тем, кто наблюдал за происходящим со стороны – будь то твердь европейского континента или воздушное пространство, где, без устали продолжая замеры и аэрофотосъемку, порхали вертолеты, полуостров наш казался – именно казался – массой земли, плывущей по водам. Однако это невозможно. Для того, чтобы поплыть, ему надобно было бы отделиться от всего континента, что произошло бы лишь в том случае, если бы приложенные к отделению силы не встретили бы сопротивления, не отклонились бы в сторону, то есть, по научному говоря, при нулевой девиации, но и в этом случае полуостров спустя небольшое время ударился бы об него и распался на куски под неумолимым воздействием воды и морских течений, которые неизбежно размыли бы всю эту плавучую платформу, оставив лишь тонкий слой на самой поверхности. Из этого следует, что не весь Иберийский полуостров отделился, а сдвинулся лишь какой‑ то верхний его слой, толщина коего нам неизвестна, то есть нижняя часть осталась на месте, продолжая являться частью земной коры, а верхняя медленно соскользнула с неё и не поплыла по водам, мутя их тучами ила и пугая рыб, в точности как недоброй памяти Летучий Голландец, а двинулась всей своей громадой по дну. Это очень соблазнительная гипотеза – в ней есть нечто мистическое, а если ещё чуть‑ чуть напрячь воображение, получилась бы ещё одна захватывающая глава из «20 000 миль под водой». Но времена ныне не те, требования науки стали несравнимо строже, и если уж невозможно понять, что заставило полуостров съехать в пучину морскую, то отчего бы не направить туда тех, кто своими глазами, воочию, так сказать, увидит это чудо, заснимет на пленку передвижение каменной громады, запишет сопровождающие её звуки, подобные, наверно, предсмертному воплю кита, этот непрестанный треск и скрежет камня о камень. Короче говоря, пришел час водолазов.

Однако просто так особенно глубоко не нырнешь и долго под водой не останешься. Ловец жемчуга, губок, кораллов способен погрузиться метров на пятьдесят, ну, на семьдесят, и пробыть под водой минуты три‑ четыре в зависимости от того, насколько жестока необходимость и сурова была школа. Здесь же речь идет о совсем иных глубинах, где вода куда холодней, так что даже от резинового костюма, превращающем человека в подобие черного в желтую полоску или крапинку тритона, проку будет мало. Что ж, стало быть, нужно тяжелое водолазное снаряжение – скафандры, баллоны со сжатым воздухом – но и с помощью этих достижений науки и техники, с тысячей предосторожностей можно опуститься лишь метров на двести‑ триста, а дальше дальше лучше не испытывать судьбу и послать батискафы без экипажа, оснащенные телекамерами, датчиками, эхолотами, ультразвуковыми зондами и прочим железом, которое сослужит нам добрую службу и поможет выполнить стоящие перед нами задачи.

И вот на северном, южном и западном побережье одновременно, дабы получить объективную картину, начаты были подводные работы, а для прикрытия – объявлено о плановых военно‑ морских учениях флотов НАТО: сделано это было для того, чтобы слух об экспедициях не породил новую волну паники вспомним, что дело‑ то все же было необъяснимое и небывалое: тысячелетиями покоился полуостров на своем основании, а потом взял да пополз. И сейчас очень уместно будет сообщить: ученые таили и скрывали, какую пугающую, чтоб не сказать «фатальную», перспективу, открывает развитие все той же гипотезы о горизонтальном расслоении земли. Вопрос звучал с леденящей кровь простотой: что произойдет, когда и если на пути полуострова появится какая‑ нибудь впадина вроде Марианской, то есть, иными словами, когда ровная поверхность, по которой он скользит, перестанет быть таковой? Чтобы лучше понять, о чем идет речь, обратитесь к собственному купальному опыту и вспомните, какой ужас охватывает вас, когда под ногами вдруг не оказывается дна, и все наше умение плавать на краткий миг становится недостаточным. Вот так и Пиренейский полуостров, лишившийся опоры, должен неминуемо погрузиться в пучину, утонуть, захлебнуться – кто бы мог подумать, что после стольких столетий тихих серых будней нам будет сужден удел Атлантиды.

Избавляя вас от подробностей, которые в свое время станут всеобщим достоянием и послужат просвещению всех интересующихся тайнами морей, а пока заносятся в совершенно секретные вахтенные журналы, составляют суть рапортов и докладов, охраняемых ещё более ревностно и даже шифруемых, ограничимся лишь сообщением о том, что самое тщательное исследование континентального шельфа результатов не дало. Не обнаружили никаких трещин, кроме тех, что существовали с сотворения мира, не уловили никаких посторонних шумов. Когда первоначальные надежды не сбылись, решено было обратиться к изучению океанского дна – опустили в безмолвную глубь хитроумные аппараты, способные выдерживать чудовищное давление, искали, шарили, рыскали и ничего не нашли. «Архимед», чудо французской конструкторской мысли, достиг максимальных глубин, перебравшись из эвфотической зоны в пелагическую, а оттуда – в батиальную, светил прожекторами, щупал электронными щупами, запускал зонды такие и сякие, шерстил подводный горизонт радарами и эхолотами – все впустую. Моргали и мигали лампочки, щелкали датчики хитроумных приборов, фиксируя длинные отроги, крутые обрывы, пропасти и бездны, нетронутым дивом представавшие во всем своем угрюмом величии, восходящие и нисходящие потоки и течения, оставались на пленке дивизионы сардины, флотилии тунца, эскадры мерлана, армады меч‑ рыбы, а будь во чреве «Архимеда» лаборатория с должным количеством реактивов, катализаторов и прочих химических веществ, можно было бы разнести на отдельные элементы морскую воду, в которой так беспечно плещутся люди, по невежеству своему и не подозревая даже, что в ней растворены – перечисляем в порядке количественного убывания – хлор, натрий, магний, сера, кальций, калий, уголь, стронций, бор, кремний, йод, сода, барий, фосфор, бром, железо, цинк, алюминий, аргон, азот, свинец, олово, мышьяк, медь, уран, никель, марганец, серебро, титан, вольфрам, золото, Боже, какие сокровища, с лихвой восполняющие то, чего недостает тверди, и только одного нет – нет трещины, которая смогла бы объяснить тот природный феномен, что на глазах у всех выявляет и доказывает свое существование. Один виднейший американский ученый, придя уже в совершеннейшее отчаяние и встав на полубаке гидрографического судна, вскричал, обращаясь к ветрам и горизонту: Сим объявляю, что полуостров сдвинуться с места не может, на что другой ученый, далеко не такой знаменитый, но зато итальянский, а, значит, находящийся во всеоружии прецедентов исторических и научных, себе под нос, однако достаточно громко, чтобы услышал его тот, кто все слышит, пробормотал, чуть перефразировав своего великого соотечественника: А все‑ таки он движется. А правительства – даже не скажешь «несолоно хлебавши», ибо вдосталь и досыта нахлебались они горько‑ соленого, как океанская вода, разочарования – вынуждены были ограничиться сообщением о том, что под эгидой ООН проводилось международное исследование – изучали, мол, воздействие процесса перемещения полуострова на миграцию промысловых рыб. На этот раз не гора родила мышь, а океан произвел на свет жалкого ершика.

А наши путники, получили эту информацию на выезде из Лиссабона, но значения ей не придали, оттого, вероятно, что шла она, как принято ныне выражаться, в пакете с другими сведениями об отдалении полуострова, также не вызвавшими у них особого интереса. Человек ко всему привыкает, а народам это удается ещё быстрей и легче, и в конце концов все это ужасно напоминает плаванье на огромном корабле, таком огромном, что жизнь на нем можно прожить, а от кормы до носа так и не дойти: корабль ещё не был полуостровом, полуостров ещё был неразрывно связан с континентом, а сколько жило на нем людей, которые из всех мест на земле знали одно лишь место своего рождения, так в чем же, ответьте, разница? И теперь, когда Жоакин Сасса и Педро Орсе вроде бы полностью освободились от неистового ража ученых аналитиков и больше не опасаются властей, а к Жозе Анайсо скворцы так неожиданно утратили всякий интерес, все трое могли бы вернуться по домам, если бы не появление этой женщины, которая, так сказать, все затеяла сначала. Встретившись в том самом парке, где накануне сидел Жозе Анайсо с Жоаной Кардой, все четверо, заново рассмотрев факты и обстоятельства, единодушно решили предпринять путешествие к тому месту, где вязовой палкой по земле была проведена линия, ничем вроде бы не отличающаяся от тех, что чертил в свое время каждый из нас, но при этом – единственная в своем роде, короче говоря, съездить и убедиться, что Жоана Карда – субъект деяния и свидетель в одном лице – говорит правду. А она покуда не сказала, где находится это место, не назвала даже ближайшего города, ограничилась лишь тем, что определила общее направление: Едем на север, а дальше я покажу. Педро Орсе, незаметно отведя Жозе Анайсо в сторонку, осведомился, благоразумно ли, по его мнению, ввязываться в такую авантюру и слепо доверяться совершенно неизвестной легкомысленной дамочке с палкой в руке, и не кроется ли за всем этим интрига, ловушка или ещё чего похуже? Что, например? Ну, не знаю: может, она завезет нас в лабораторию какого‑ нибудь ученого маньяка, знаешь, как в кино показывают, к новому Франкенштейну, отвечал, уже сам смеясь Педро Орсе. Уйми свое андалусийское воображение, посоветовал Жозе Анайсо, это – буря в стакане воды. Воды‑ то мало, да ветер силен, афористически ответствовал испанец. Да брось, заметил Жозе Анайсо, чему быть, того не миновать, и с этими словами подошел к двоим прочим своим спутникам, вступившим в это время в такой вот примерно диалог: Сама не знаю, как это вышло, валялась палка, я подобрала её и по земле провела линию. Так, может быть, это была волшебная палочка? Ну нет: для волшебной слишком велика, да и потом я слышала, будто волшебные палочки сделаны из хрусталя с золотом, и сами собой светятся, и звезда на конце сияет. А вы знали, что та палка была из вяза? Я в породах деревьев слабо разбираюсь, но хочу сказать, что возьми я самую обыкновенную спичку, результат был бы тот же. С чего вы так решили? Что должно сбыться, сбудется, и силе этого противиться не надо. Вы, стало быть, верите в предопределенность? Я верю в то, что должно случиться. Ну, вот, сказал Педро Орсе, вы – как наш друг Жозе, он у нас тоже фаталист. Дело было утром, дул, будто ласкаясь, легкий ветерок, обещая, что день не будет чересчур знойным. Ну, что едем? спросил Жозе Анайсо. Едем, отвечали остальные, включая Жоану Карду, зашедшую за ними в отель «Браганса».

Жизнь наша полна происшествий мелких и на первый взгляд незначительных, а также и тех, что на какое‑ то время приковывают к себе все наше внимание, а когда потом беремся мы их оценивать в свете последствий, ими вызванных, выясняется, что и в памяти‑ то они не удержались, вытеснены иными, заслуживающими названия «решающие» или хотя бы ставшими одним из соединительных звеньев в той длинной цепи событий, среди которых не найдется места суматохе укладки, хотя дело это нужное, дело трудное, ибо попробуйте‑ ка разместить багаж четверых людей в таком маленьком автомобильчике, каков был Парагнедых. Эта процедура полностью поглотила все внимание путешественников, каждый предлагал свои способы и давал советы, однако главным вопросом, вопросом из вопросов, бросавшим незримый отсвет на все прочие, лежавшим в подоплеке всей этой суеты, и, вероятно, даже влиявшим на расстановку действующих лиц, топтавшихся вокруг машины, оставалось: с кем рядом поедет Жоана Карда? За руль, естественно, сядет Жоакин Сасса, кому ж, как не владельцу, нести почетную обязанность и вести Парагнедых в начале пути, тут все ясно и споров не вызывало, левое переднее место принадлежит ему по священному праву собственности. Подменять его время от времени и в случаях необходимости будет Жозе Анайсо, ибо Педро Орсе это не под силу, причем даже не в силу его почтенного возраста, а потому что, проведя жизнь в глубокой провинции, более того – за аптечным прилавком, он остался чужд хитроумной механике и не отличает акселератор от глушителя. Что же касается дамы, то пока ещё не приспело время узнать, водит ли она машину. Теперь, когда вы ознакомлены с исходными данными, с условиями, так сказать, задачи, естественным решением её представляется, что Педро Орсе и Жоана Карда совершат путешествие на заднем сидении, тогда как впереди сядут командир экипажа и второй пилот. Однако андалузийский фармацевт не говорит по‑ португальски, Жоана Карда не знает ни слова по‑ испански, а, кроме того, они только что познакомились, а если и возникнет между ними какая‑ нибудь близость, то ещё не сейчас и не скоро. Место рядом с водителем, хоть люди из суеверия, а равно и на основании данных, полученных опытным путем, и называют его «место смертника», остается почетным, отчего по правилам хорошего тона и должно быть предложено даме, а прочие путешественники разместятся сзади, в чем ничего особенного нет, если учесть, сколько приключений пережито ими вместе. Но вязовая палка слишком длинна и не помещается спереди, а Жоана Карда, само собой разумеется, не расстанется с ней ни за что на свете. Стало быть, остается одно: рядом с Жоакином Сассой сядет Педро Орсе по двум веским причинам, и затрудняемся сказать, какая более веская – во‑ первых, как уже было вам доложено, это самое удобное и, значит, почетное место, а, во‑ вторых, Педро Орсе – годами старше остальных, то есть в соответствии с тем, что с черным юмором называется естественным законом жизни, так и так находится к смерти ближе. Однако в расчет следует брать нечто совсем иное, превалирующее над всеми этими разветвленными аргументами, а именно то, что Жозе Анайсо и Жоана Карда непременно желают ехать рядом, на заднем сидении и прилагают к этому известные усилия, выражающиеся в движениях, неподвижности и внезапной глухоте, поражающей обоих при рассмотрении всех иных вариантов. Ну, расселись? – с Богом!

Торопливые рассказчики всегда твердят, что о путешествии рассказывать нечего, тщась внушить нам, что за те десять минут или десять часов, которые они выпустят из своего повествования, не произошло ничего заслуживающего упоминания. С точки зрения деонтологии[23] правильней было бы выразиться совсем иначе, а именно: Как и во всяком путешествии, сколько бы ни длилось оно и где бы ни пролегал его маршрут, здесь тоже случались тысячи происшествий, произнесены были тысячи слов, подуманы тысячи мыслей, и на место «тысячи» лучше бы поставить «десять тысяч», но наш рассказ и без того несколько затянулся, а потому приемлю на себя смелость слегка сократить описание пути, в трех строках изложив то, что имело место на протяжении двухсот километров, прикинувшись при этом, что четверо ехали молча, бездумно и неподвижно, тоже как бы притворяясь перед самими собой, что ничего любопытного в дороге не было. Однако невозможно было бы счесть не заслуживающим никакого внимания то обстоятельство, что Жоана Карда с полнейшей естественностью пересаживалась вперед, когда Жозе Анайсо сменял за рулем утомившегося Жоакина Сассу, причем благодаря неведомым ухищрениям умещалась впереди и вязовая палка, которая и обзору не мешала, и переключению скоростей не препятствовала. Излишне говорить, что по возвращении Жозе Анайсо на заднее сидение оказывалась с ним рядом Жоана Карда, но вот что стоит отметить – ни он, ни она пока не знали, почему и с какой целью все это происходит, если же и знали, то сказать не решались, ибо свой вкус у каждого мгновенья, и ещё длится он покуда, ещё чувствуется.

Изредка попадались им по дороге брошенные машины – все, как одна, раскуроченные: та без колес, другая без фар, третья без «дворников», у четвертой одной двери не хватает, а у пятой – ни одной не осталось, а иные представляли собой подобие омара с начисто выеденной сердцевиной и брошенным за ненадобностью панцирем: все, что можно было снять и унести, было снято и унесено. Впрочем, машин вообще встречалось мало, чему виной нехватка бензина: лишь изредка проскакивала встречная или попутная. Бросались также в глаза и кое‑ какие явные несообразности вроде ослика, тащившего по скоростной автостраде телегу, или кучки велосипедистов, которые при всем желании и с полным напряжением сил не смогли бы развить ту скорость, ниже которой, если верить упорным, но тщетным призывам дорожных знаков, вступавшим в драматически‑ неразрешимое противоречие с действительностью, двигаться было запрещено. Были и пешеходы с котомками за плечами или с двумя мешками, связанными вместе и переброшенными на деревенский манер так, что один висел на груди, а другой на спине, словно переметные сумы; встречались и женщины с корзинами на голове. Люди шли поодиночке, а то и целыми, судя по всему, семьями – со старыми, малыми и вовсе грудными. Потом, когда Парагнедых пришлось съехать с магистрали, путники стали встречаться реже, и выявилась прямо пропорциональная зависимость числа их от качества и значения дороги. Три раза пожелал Жоакин Сасса осведомиться, куда направляются они, и трижды слышал в ответ одно и то же: Туда, мир посмотреть. Странники никак не могли не знать, что мир в прямом и строгом смысле слова сделался меньше, и, вероятно, именно поэтому решили, что теперь самое время осуществить давнюю мечту и поглядеть его, а когда спрашивал Жозе Анайсо: А как же дом, работа? – отвечали ему невозмутимо, что, мол, дом там остался, а работу найдем, и звучало это так, что прежний мир не должен мешать постижению мира нового. И ох, хорошо, что встреченные по скромности ли, оттого ли, что им и собственной докуки хватало, не интересовались в свою очередь, куда же направляются путешественники, очень красиво прозвучал бы ответ: Да вот решили смотаться с этой сеньорой поглядеть, что за линию начертила она на земле вязовой палкой, а если бы осведомились у них, чем занимаются они в жизни, то предстала бы наша четверка тоже не в слишком привлекательном свете: Бросил я страждущих без лекарств, сказал бы, наверно, Педро Орсе, Ничего‑ ничего, чиновников и без меня как собак нерезаных, моего отсутствия никто и не заметит, сказал бы Жоакин Сасса, добавив, что, помимо всего прочего, он – в законном отпуске, И я тоже, сказал бы Жозе Анайсо, пойдите в школу, посмотрите – учеников нет, каникулы, до самого начала октября я волен, А я вам ничего не скажу, отрезала бы Жоана Карда, я даже тем, с кем в одной машине еду, ничего пока не сказала, так неужто стану с незнакомыми разговаривать?!

Миновали городок Помбал, и Жоана Карда нарушила молчание: Там впереди будет дорога на Соуре, свернем на нее, и с тех пор, как покинули Лиссабон, она впервые указала точный маршрут: казалось путникам, что они едут в густом тумане или, если вспомнить общую обстановку, – очутились, подобно древним мореплавателям, посреди бушующих валов и готовы были воскликнуть: Мы в море, море нас несет, куда несет нас море? Скоро узнаете. Через Соуре проскочили не останавливаясь и двинулись дальше по узким дорогам, пересекавшимся, расходившимся надвое и натрое, а иногда – кружившимся, казалось, на месте, покуда не доехали до какой‑ то деревни, объявлявшей о своем названии придорожным щитом – Эрейра. Это здесь, сказала Жоана Карда.

Жозе Анайсо – его черед был вести машину – резко затормозил, словно черта была проведена здесь, посреди дороги, а он чуть не пересек её, и не потому, что боялся разрушить её – по словам Жоаны Карды, сделать это невозможно – а от некоего священного ужаса, охватывающего даже самых закоренелых скептиков в те минуты, когда привычное и повседневное рвется, как ниточка, от неосторожного и небрежного движения руки, не берущей на себя никаких обязательств, если только это не обязательства сберечь, укрепить, протянуть её ещё дальше. Жоакин Сасса, выглянув наружу, увидел дома, деревья над крышами, убранные поля, а за ними угадывались затопленные водой рисовые плантации – скорей всего, это кроткое озеро Мондего, а не какой‑ нибудь лесной ручей. Если бы мысль эта пришла в голову Педро Орсе, то в нашей истории непременно появилась бы фигура Дон Кихота, во всем своем печальном образе скачущего нагишом по скалам Сьерра‑ Морены, но совершенно ни к чему были бы тут к слову пришедшиеся сцены из романа о странствующем рыцаре, и потому Педро Орсе, выйдя из машины, ограничивается тем, что убеждается – да, и здесь земля дрожит. Жозе Анайсо обошел Парагнедых, распахнул, истый джентльмен, правую дверцу, притворяясь, что не замечает добродушно‑ иронической ухмылки Жоакина Сассы, принял от Жоаны Карды вязовую палку, протянул руку, чтобы помочь даме выйти, она подала ему свою, и они соединились дольше и крепче, чем нужно для того, чтобы поддержку обеспечить и принять, причем было это уже не в первый раз, нет, далеко не в первый, а во второй – в первый и до сей поры единственный руки их нашли друг друга благодаря внезапному толчку автомобиля, но Жозе Анайсо и Жоана Карда не сказали тогда – как, впрочем, и сейчас – ни слова, тем паче, что слова, хоть выкрикни их, хоть прошепчи, все равно не умеют так льнуть и приникать друг к другу.

Воистину, пришла пора объясниться – да нет, не в том смысле объяснений требует Жоакин Сасса, который, как капитан корабля, вскрывая запечатанный конверт с секретной картой и нанесенным на неё новым курсом, боится обнаружить в нем чистый листок бумаги: Ну, дальше что? Дальше двинемся вот этой дорогой, отвечала Жоана Карда, а пока будем идти, я расскажу вам то, чего ещё не говорила, но не потому, что это имеет отношение к цели нашего приезда, а просто – пора представиться тем, кто последовал за мной в такую даль. Могли бы сделать это раньше, говорит Жозе Анайсо, ещё в Лиссабоне или по дороге. Да зачем же: либо вы поехали со мной, поверив одному моему слову, либо слово это требовалось подтвердить множеством иных, и тогда грош ему цена. Ага, значит, нас ждет награда за то, что поверили вашему слову. Но мне решать, какой будет эта награда и когда вручать её. Жозе Анайсо не пожелал отвечать на это, сделав вид, что увлеченно рассматривает линию черных тополей на горизонте, но услышал, как Жоакин Сасса пробурчал: Ай да девочка. Я уже не девочка, улыбнулась Жоана Карда, но и не бой‑ баба, какой могу показаться. Я вовсе вас таковой не считаю. Властная, самонадеянная, самоуверенная, палец в рот не клади, да? Скажите просто – «таинственная», и этого будет достаточно. В самом деле: здесь есть тайна, и я не привезла бы сюда никого, кто поверил бы, не увидев все собственными глазами, даже вы не поверите, а потом даже вам не поверят. Но вы оказали нам эту милость, привезя нас сюда. Я привезла, и мне повезло, ибо хватило одного только слова. Дай Бог, чтоб других не понадобилось. Диалог этот вели Жоана Карда и Жоакин Сасса, а двое их спутников участия в нем не принимали: Педро Орсе – оттого что не понимал, о чем идет речь, а Жозе Анайсо, явно терявший терпение и сдерживавшийся с трудом – добровольно самоустранившись. Заметьте, что ситуация с зеркальной точностью, порождающей неизбежные различия, повторяла ту, что возникла в Гранаде, когда Мария Долорес говорила с одним португальцем, хоть предпочла бы – с другим. Но в данном случае все со временем станет на свои места, ибо недаром сказано: Тот, кого жажда одолела, мимо рта не пронесет.

И вот они уже идут по тропинке гуськом, потому что она узкая, и Педро Орсе замыкает шествие: ему потом все объяснят, если, конечно, ему и в самом деле есть дело до португальских дел. Я живу в Коимбре, начала Жоана Карда, а сюда в Эрейру приехала, когда с мужем развелась, месяц назад, мотивы какие? да стоит ли об этом говорить, порой и одного мотива достаточно, а иногда и целую симфонию собери – не хватит, и жаль мне вас, если жизни каждого из вас этому до сих пор не научили, я не оговорилась: «жизни», а не «жизнь», у нас у всех их несколько и притом разных, и слава Богу, что одни убивают другие, иначе жить было бы невозможно. Она перепрыгнула через довольно широкий ручей, а мужчины – следом, и, воссоединясь на другом бережку, вновь зашагали по мягкой песчаной почве, намытой во время паводка. Приехала сюда, тут у меня родные, продолжала Жоана Карда, мне хотелось подумать, но не о том, верно я поступила, неверно, – знаете эти качели? сделанного не вернешь, а просто о жизни, зачем она нужна, зачем я ей нужна, и пришла к единственному выводу, что не знаю этого. По лицам Жоакина Сассы и Жозе Анайсо видно было, что они несколько сбиты с толку: женщина, с палкой в руке объявившая в Лиссабоне о некой землемерной небывальщине, здесь, в полях Мондего, расфилософствовалась да ещё в такой невыносимой, все усложняющей манере, когда вместо уже сказанного «да» говорится «нет», и сказано будет «нет» наперекор давно произнесенному «да». Жозе Анайсо, как человеку образованному, легче примениться ко всем этим несообразностям, а вот Жоакин Сасса их только смутно ощущает, и потому они смущают его душу вдвойне. Жоана Карда, остановясь, ибо они уже совсем рядом с тем местом, куда она вела их, досказывает то, что ещё осталось, а прочее высказано будет в другое время: И я отправилась в Лиссабон искать вас не столько потому, что и с вами происходили какие‑ то чудеса, нет: мне показалось, что вы, в точности как и я, чужды той внешней логике, которой подчиняется мир, и безмерно было бы мое разочарование, откажись вы сопровождать меня, но вы не отказались, и, может быть, я ещё сумею что‑ нибудь почувствовать – сейчас или потом, после того, как все потеряю, а теперь идемте.

Эта удаленная от реки, окольцованная высокими тополями круглая прогалина или поляна, которой никогда не касался заступ или лемех, встречается не так редко, как принято считать – вступим на нее, и время остановится, и вместо тишины услышим безмолвие, и мороз пойдет по коже, но не потому, что здесь творятся чудеса, происходит волшба, что это ворота в потусторонний мир или на тот свет: да нет, это просто деревья, окольцовывающие поляну, от сотворения мира будто нетронутую, разве что песком её умягчило, но под песком оказывается плодородный слой, а спрос с того, кто посадил здесь деревья таким образом. Жоана Карда завершает свои объяснения: Вот сюда я пришла поразмышлять о своей жизни, должно быть, это самое тихое место в мире, самое тихое, но и самое беспокойное, не стоило бы вам об этом говорить, но если бы вы не попали сюда, то и понять бы не смогли, и вот в один прекрасный день, ровно две недели назад, когда я пересекала эту полянку из конца в конец, хотела присесть в тени вон того дерева, нашла я эту палку, она лежала на земле, а откуда взялась неизвестно, ещё накануне её здесь не было, мне даже показалось, что кто‑ то специально её положил, аккуратно пристроил, но я не обнаружила ничьих следов – только свои собственные да тех людей, что проходили здесь сто веков назад. Жоана Карда, останавливая своих спутников у самого входа на прогалину, договаривает: Я подняла палку и почувствовала, что она – живая, словно то дерево, от которого её отсекли, а, может, это я сейчас так чувствую, подняла и – скорей как ребенок, а не как взрослая женщина провела по земле черту, отделяя себя от Коимбры, от человека, с которым жила, и черта эта рассекла мир пополам, надвое. Смотрите.

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒