Жозе Сарамаго 4 страница

Он тронул машину и шагом – если так можно выразиться – двинулся дальше, ему хотелось, ему надо было все крепко обдумать. Теперь он уже не просто какой‑ нибудь заурядный путешественник, едущий в сторону границы, обыкновенный, ничем не примечательный и никому не интересный человек – нет, быть может, в это самое время уже печатаются его портреты с крупно, жирно набранным красными буквами словом «WANTED»[14] наверху, быть может, уже идет на него охота. Он глянул в зеркало заднего вида – позади нагоняла его машина дорожной полиции, мчалась так, что, казалось, вот сейчас влетит к нему прямо через багажник. Влип! – мелькнуло у него в голове, он прибавил газу, но тотчас сбросил скорость, не прикасаясь к тормозам, но все эти маневры были ни к чему – патрульный автомобиль пулей пронесся мимо, полицейские даже не покосились в его сторону, о, знали бы они, чей драндулет обошли, торопясь по своим делам. Жоакин Сасса снова взглянул в зеркало, но теперь уж на себя самого, чтобы увидеть, как уходит с глаз долой тревога, зеркало укреплено так, что больше в нем ничего почти не увидишь, разве что кусочек его лица, так что трудно сказать наверное, чье это лицо – что ж тут трудного, Жоакину Сассе, разумеется, да это‑ то мы знаем, а кто такой этот Жоакин Сасса? – человек ещё сравнительно молодой, тридцати с чем‑ то лет, впрочем, ему ближе к сорока, и маячит на горизонте день, которого не минуешь, темнобровый и, как большинство португальцев, кареглазый, нос прямой, особых примет нет, самое обыкновенное лицо, мы разглядим его получше, когда он обернется к нам. Вспоминая настоятельный радиопризыв, он думает, что хуже всего будет на границе – да ещё имя у меня такое, не слишком распространенное, вот был бы я Соуза, тот самый, которого въехал колесами в трещину на Койадо‑ де‑ Пертюи и что это за имя такое Сасса? Однажды он даже полез в словарь посмотреть, есть ли такое слово и что оно значит, и узнал, что «сасса» – это крупное, достигающее стольких‑ то метров в высоту дерево, растущее в Нубии, какое красивое женское имя, а Нубия расположена в Восточной Африке, где‑ то неподалеку от Судана, смотри «Атлас мира», страница девяносто три. А где же я буду сегодня ночевать – об отеле и думать нечего, там радио включено постоянно, и сейчас все португальские портье, коридорные и прочая отельная челядь тщательно вглядываются в лица претендентов на ночлег, жаждущих пристанища, можно себе представить, как все это будет: Разумеется, сеньор, милости просим, есть, есть, как не быть, отличный номер, на втором этаже, эй, Пимента, отнеси вещи сеньора Сассы в двести первый, а когда он, не раздеваясь, рухнет на кровать, управляющий, исходя нервным возбуждением, тотчас ринется к телефону: Он – здесь, приезжайте скорей!

Он поставил машину у обочины, вылез, чтобы размять ноги и проветрить мозги, которые в данную минуту не могли предложить ему ничего путного, за исключением одной довольно необычной идеи: Поезжай в город побольше, знакомый с достижениями цивилизации, пойди в публичный дом – проведешь ночь с одной из тамошних девиц, они документов не спрашивают, заплатишь, а если от всех этих передряг пропадет охота воспользоваться её ласками, сможешь просто выспаться, и обойдется тебе это дешевле, чем номер в гостинице. Что за чушь, ответил Жоакин Сасса, в машине посплю, вот здесь, на обочине тихой дороги. А вдруг придут разбойники, бродяги, цыгане, нападут на тебя, ограбят и убьют? Нет здесь никаких цыган, это мирный край. А если появится маньяк‑ поджигатель, сколько их сейчас развелось, и ты проснешься в пламени и сгоришь заживо, судя по всему, это самая жуткая смерть, помнишь мучеников инквизиции? Чепуха, снова огрызнулся Жоакин Сасса, решено – останусь в машине, и внутренний голос смолк, он всегда смолкает, когда воля тверда. Но ещё рано, вполне можно проехать ещё километров сорок‑ пятьдесят по этим извилистым шоссе, разбить бивак где‑ нибудь возле Томара или в окрестностях Сантарена, у проселочной дороги, ведущей в поле, прочерченное глубокими бороздами плуга, который раньше тащила упряжка быков. а теперь трактор, ночью там никого не бывает, и есть где спрятать машину. Можно даже и под открытым небом поспать, сейчас ведь так тепло, и внутренний голос никак не отозвался на эту идею, но в молчании его чувствовалось явное неодобрение.

Но нет, Жоакин Сасса не доехал до окрестностей Сантарена и до Томара не добрался: он поужинал, сохраняя строгое инкогнито, в харчевне маленького городка на берегу Тэжу, а здешние люди, хоть и очень интересуются, из каких это краев к ним пожаловал гость, однако все же так, в упор, не спрашивают: Эй, тебя как звать? – но если тот задержится, пусть и ненадолго, тогда, уж конечно и вскоре выведают всю его подноготную – и воспоминания о былом, и планы на будущее. Покуда Жоакин Сасса ужинал, поглядывая на экран телевизора, кончился фильм из жизни обитателей подводного царства, и – то стремительной дробной россыпью, то искусно затянутая, как акт любви, продлеваемый опытным сладострастником, – пошла реклама, сопровождаемая писклявыми детскими голосами, и ломающимися голосами подростков, и чуть хрипловатыми голосами женщин, а уж если вступал мужчина, то непременно бархатисто и баритонально, а на задах дома хрюкала свинья, выкармливаемая, как водится, помоями и объедками. Но вот начался выпуск новостей, и Жоакин Сасса задрожал, ожидая, что сейчас на экране появится его фотография. Убедительную просьбу повторили, но фотографии не дали – в самом деле, он же не преступник, его всего лишь вежливо, хоть и очень настойчиво, попросили подать о себе весть, объявиться и тем самым послужить на благо высших интересов отчизны, и ни один патриот, достойный называться так, не станет уклоняться от исполнения такого, в сущности, простого долга – эка важность, прийти к властям и рассказать, что знаешь. В таверне было ещё трое пожилая супружеская чета и за соседним столиком – одинокий мужчина того известного типа, о котором всегда говорят: Наверно, коммивояжер.

Разговоры прервались, когда стали передавать первые новости с Пиренеев, свинья продолжала хрюкать, но никто её не слушал, все это произошло разом, в одно мгновенье – хозяин поднялся со стула прибавить звук, девчонка, собиравшая посуду, остолбенела, вытаращив глаза, посетители осторожно положили вилки‑ ложки на край тарелки, а на экране возник вертолет, снятый с другого вертолета: они влетали в какой‑ то ужасный каньон с отвесными стенами такой высоты, что и неба не было видно – так, клочок лазури, полоска голубизны. Вот страх‑ то, даже голова кружится, сказала девчонка, а хозяин ответил ей: Молчи, и мощные прожектора высветили зияющее отверстие – зев преисподней, вход в то самое пресловутое царство мрачного Аида, но вместо лая Цербера раздавалось лишь хрюканье свиньи, видно, и мифология не та уж, что была прежде. Эти уникальные кадры, пояснял диктор, заснятые с риском для жизни, и голос его вдруг поплыл, сделавшись тягучим и вязким басом, а вместо двух вертолетов – о, чудо из чудес – на экране возникло четыре, Проклятая антенна, сказал хозяин таверны.

Когда же наладились звук и изображение, вертолеты уже исчезли, и диктор прочел все то же обращение, но теперь несколько более пространное: Убедительная просьба ко всем гражданам, ставших очевидцами каких‑ либо странных природных феноменов, необычных и необъяснимых явлений, незамедлительно связаться с ближайшими представителями властей. Девочка‑ подавальщица, польщенная тем, что её так вот, напрямую попросили о содействии, тотчас вспомнила случай, о котором в свое время толковала вся округа – о рождении козленка о пяти ногах, причем четыре были черные, а пятая белая, однако хозяин ответил: Хватилась, дура, это ж было несколько месяцев назад, да и потом пятиногие козлята и двухголовые цыплята – не такая уж редкость, а вот та история со скворцами, о которой учитель рассказывал, – это да, от этого действительно ум за разум заходит. Какие скворцы, какой учитель? – спросил Жоакин Сасса. Наш здешний учитель, а зовут его Жозе Анайсо, дня два назад шел он где‑ то и вдруг видит огромнейшую стаю скворцов – штук двести, не меньше. Больше, поправил коммивояжер, я только сегодня утром видел, как они вились над школой, и так галдели и хлопали крыльями, что и получился самый натуральный феномен. Тут взял слово пожилой господин за соседним столиком и сказал так: По моему мнению, надо сообщить председателю местного самоуправления об этих скворцах. Да он знает, ответил хозяин. Знать‑ то знает, но одно не соединяет с другим, не усматривает, если будет позволено так выразиться, связи между задницей и штанами. Что же делать? Да завтра же поутру поговорить с ним, тем более, что наш край могут показать по телевизору, это тоже дело не последнее, полезно будет для развития промышленности и торговли. Однако пока пусть все останется между нами, раньше времени звонить не стоит. А учитель этот, он где живет? – спросил Жоакин Сасса с таким видом, будто ответ его не интересовал нисколько, что и сбило с толку хозяина, не успевшего цыкнуть на свою девчонку, а та мигом и проболталась: Да рядом со школой, там все учителя живут, и свет у него всегда допоздна горит, произнесла она, и в голосе её прозвучала некая затаенная печаль. Хозяин опомнился и в гневе гаркнул на нее, бедную: А ну, замолчи, ишь, язык распустила, иди лучше задай корму свинье, – приказ довольно нелепый, ибо свиньи, как правило, в столь поздний час не едят, а спят, если же не спят, то, значит, их снедает какая‑ то внутренняя тревога, что‑ то не дает покоя, то же, что заставляет кобыл на конюшне или в загоне ржать, нервно трясти головой, рыть кованым копытом землю, а если нет земли – стучать подковой по круглым камням, вороша соломенную подстилку. По мнению большинства, так действует на скотину полнолуние.

Жоакин Сасса уплатил по счету, пожелал присутствующим доброй ночи, в благодарность за сведения, неосторожно сорвавшиеся с языка девчонки, дал ей щедрые чаевые, которые, все равно, надо полагать, перейдут в карман хозяина, не потому, что так уж заведено, а лишь в виде штрафа за излишнюю болтливость, доброта человеческая – свойство столь же текучее и изменчивое, как сами человеки, ничем не лучше, и у неё случаются свои фазы затмения, редко бывает, чтобы лилась она ровным немеркнущим светом, но именно таким её видом наделена прогнанная девчонка: она, поскольку не смогла накормить свинью, есть наотрез отказывавшуюся, просто сидит и почесывает ей то место меж глазами, которое у людей называется переносицей, а как у свиней понятия не имею. Опускается тихий хороший вечер, машина отдыхает под платанами, остужает колеса возле фонтана, и Жоакин Сасса не трогает её, оставляет стоять в холодке, а сам пешком идет искать школу – окно, где допоздна горит свет: люди не умеют таить свои тайны, хоть порою они и пытаются спрятать под ворохом слов, но их выдает вдруг сорвавшийся или, наоборот, ликующе взвившийся голос, и всякий, обладающий достаточным опытом, чтобы разбираться в голосах и в жизни, моментально поймет, что девчонка – влюблена. Городок, куда занесло Жоакина, совсем невелик, полчаса ходу – и вот уже показалась окраина, но Жоакину даже и не надо идти так далеко, он спросил какого‑ то встречного мальчугана, где тут школа, и, видно, сама судьба послала ему такого сведущего гида: Пойдете, сеньор, вот по этой улице, выйдете на площадь, где церковь, свернете налево, а потом все время прямо и прямо, тут вам и школа будет. А учитель там живет? Там, сеньор, там, у него допоздна в окне свет горит – и ни в одном из этих слов нет и тени страсти, вполне вероятно, что мальчуган к числу первых учеников не относится, а относится к школе как грешник – к чистилищу, но голос его внезапно веселеет, дети редко бывают злопамятны, это их и спасает: И скворцы там, орут без передышки, никогда не молчат.

Половина неба ещё светла, и другая ещё не потемнела, и воздух какой‑ то голубоватый, будто дело не к закату, а к восходу. Но в домах уже зажглись огни, и слышатся тихие усталые голоса и настойчиво‑ неугомонный крик из колыбели: поразительно, до чего же все‑ таки люди беспечны: их на плоту уносит в море, а они живут себе своей жизнью, будто под ногами у них твердая, вовеки веков непоколеблющаяся земля, лепечут себе, как Моисей, когда плыл по Нилу в плетеной из ивняка корзинке, играл с бабочками и, на свое счастье, остался незамеченным крокодилами. В глубине узкой улицы зажатый стенами дом, это школа, и если бы Жоакина Сассу не предупредили, он бы и мимо прошел, решив, что это дом как дом, ночью все кошки серы, а иные и днем, а между тем стемнело, но лишь перед этим домом вскорости зажгутся установленные попечением муниципалитета фонари.

Подтверждая правоту влюбленной девчонки и скрывающего свои чувства паренька, в окне – свет, и в окно это постучал Жоакин Сасса, и в конце концов не так уж и громко галдят скворцы, поскольку начали устраиваться на ночлег, затевая, как водится у соседей, обычные перебранки, но это ненадолго – скоро воцарится тишина под широкими листьями фиговой пальмы, где они уснут, неразличимо черные в черноте, ибо ещё лишь через некоторое время взойдет луна, и, разбуженные прикосновением её белых пальцев, кое‑ кто из них проснется да опять заснет, не догадываясь, что предстоит им скоро долгий путь, дальняя дорога. Кто там? – отозвался изнутри голос, и Жоакин Сасса произнес магическое слово: Свои, заменяющее формальное установление личности – согласитесь, что язык человеческий богат такими и ещё более заковыристыми загадками. Окно отворилось, не так‑ то просто из темноты увидеть, кто живет в этом доме – явление это называется контражур – зато лицо Жоакина Сассы оказалось на свету и теперь можно разглядеть его полностью; кое о каких его чертах было уже вам поведано раньше, а прочие оказались им подстать – гладкие темно‑ каштановые волосы, впалые щеки, нос и вправду ничем не примечательный, а губы кажутся пухлыми, только когда он шевелит ими, произнося слова, вроде таких, например: Простите, ради Бога, что приходится беспокоить вас так поздно. Вовсе нет, – отвечал учитель и тотчас принужден был повысить голос, потому что скворцы переполошились от неурочного разговора и оглушительно подняли тревогу, а, может, заявили свой гневный протест. Я как раз из‑ за них к вам и пришел. Из‑ за кого? Из‑ за скворцов. А‑ а. И ещё по поводу камня, я его швырнул, видите ли, в море, а это намного превосходило мои силы, Как вас зовут? Жоакин Сасса. Так это о вас объявляют то и дело по радио и по телевидению? Обо мне. Входите же.

О камнях и о скворцах они уже всласть наговорились, теперь обсуждают, какое принять решение. В саду за домом присел у дверей Жозе Анайсо, предоставив гостю кресло, и поскольку присел он спиной к освещенной кухне, нам по‑ прежнему неизвестно, как он выглядит, может даже показаться, будто он прячет свое истинное лицо, но это вовсе не так, а ведь часто бывает, что мы готовы показать себя во всей красе, явить в истинном свете – да некому. Жозе Анайсо налил в стаканы ещё немного белого вина, гость и хозяин пьют его неохлажденным, только так, по мнению знатоков, и следует поступать, без новомодных штучек вроде замораживания, но в данном случае происходит это оттого лишь, что в доме учителя нет холодильника. Мне хватит, говорит Жоакин Сасса, считая то красное, что мы выпили за ужином, я уже перебрался за свою отметку. Последний стакан, за успех нашего путешествия, сказал Жозе Анайсо, приоткрывая в улыбке белые, что следует отметить, зубы. Я ведь отправляюсь на поиски Педро Орсе, благо у меня отпуск, и на службу ещё нескоро. И я с вами, и времени у меня ещё больше, занятия начнутся только в октябре. Я один. Это я один. Вы не подумайте, будто я приехал сюда, чтобы тащить вас за собой, я, признаться, и не знал о вашем существовании, Да нет, ну, что вы, я же сам попросил разрешения составить вам компанию, если возьмете меня в попутчики, и вы уже на это согласились, не откажетесь же вы теперь от своих слов. Вообразите только, какой переполох поднимется, когда вас хватятся, пожалуй, сначала и в полицию заявят, решат, что вас убили и закопали где‑ нибудь, на суку повесили, в реке утопили – и все это я сделал: появился таинственный незнакомец, расспросил, а потом исчез, непременно скажут, что все это было возвещено и в книгах написано. Ничего, я оставлю записку на дверях – дескать, срочно вынужден уехать в Лиссабон, надеюсь, они не пойдут на станцию спрашивать, покупал ли я билет.

Оба помолчали, потом Жозе Анайсо поднялся со стаканом в руке, подошел к фиговой пальме, прихлебывая по дороге вино, а скворцы все это время продолжали галдеть, хлопать крыльями, свиристеть, возиться в листве одних, очевидно, разбудили голоса людей, другие же продолжали спать крепким сном и видеть свои страшные скворчиные сны, будто летят они в одиночку, оторвавшись от стаи, а воздух плотен и густ, как вода, так что крылья его не режут, а вязнут в нем, нас, бескрылых, тоже порой мучают такие кошмары, когда надо бежать, а сил нет, и ноги точно ватные. За час до рассвета тронемся в путь, сказал Жозе Анайсо, а сейчас пора спать, и Жоакин Сасса встал со стула: Посижу в машине, а на заре зайду за вами. Отчего бы вам в доме не остаться – у меня, правда, одна кровать, но широкая, места нам обоим хватит. Небо высоко над головой, будто припорошенное мельчайшей стеклянной пыльцой или подернутое тончайшим молочным тюлем, все было усыпано звездами, такими близкими, словно они висели на невидимых ниточках, мощно и ярко сверкали крупные созвездия – Венера, Большая Медведица, Сириус, и на запрокинутые лица обоих мужчин падал дождик, каждая капля которого состояла из крохотных кристалликов света, чуть‑ чуть царапавших кожу, застревавших в волосах, и с обоими случалось такое не однажды, но тут вдруг смолкли все звуки и шелесты, наполнявшие ночь, а над верхушками деревьев выплыл первый лунный свет, значит, скоро звезды погаснут. Тогда Жоакин Сасса сказал: В такую ночь можно и под деревом поспать, если одолжите одеяло. Я, пожалуй, тоже в дом не пойду. Они устроились под деревом, натаскали соломы, словно для скотины, разложили одеяла, на один край улеглись, другим укрылись. Сверху, с веток смотрели на них скворцы, думали: А это кто такие, под нашим деревом? – и постепенно вся стая проснулась, тем более, что под таким ярким потоком лунного света не больно‑ то и поспишь. Луна все быстрее взбирается на небо, низкая круглая крона смоковницы превращается в черно‑ белый лабиринт, и говорит Жозе Анайсо: Тени стали другими. Вряд ли это произошло от того, что полуостров сдвинулся, отвечает Жоакин Сасса, обрадовавшись тому, что понял замечание своего товарища, он всего на несколько метров отошел от материка. Однако сдвинулся все же, этого достаточно, чтобы тени легли по‑ иному, на эти ветви лунный свет падает впервые. Прошло ещё несколько минут, скворцы притихли, успокоились, и Жозе Анайсо, окончательно разбивая сон, пробормотал так, словно каждое слово поджидало или искало следующее: Когда‑ то давным давно наш король Жоан Второй, наделенный, на мой взгляд, отменным чувством юмора, подарил одному дворянину воображаемый остров, в какой ещё другой стране могло бы произойти подобное? Ну, а что дворянин? А что дворянин, дворянин отправился в море искать свой остров и спрашивал всех встречных «Не будете ли вы так любезны сообщить мне, где находится воображаемый остров? » Вот мне и кажется, что это Иберия, которая из острова превратилась в полуостров, решила отплыть в море на поиски воображаемых людей. Поэтично. Я за всю жизнь не сочинил ни единой стихотворной строчки. Да бросьте, когда все станут поэтами, никто не будет писать стихи. Что ж, и в этой фразе есть изюминка. Мы с вами слишком много выпили. И мне так кажется. Безмолвие, покой, спокойствие, и Жоакин Сасса бормочет, словно уже во сне: Интересно, когда завтра тронемся в путь, скворцы за нами полетят или останутся? Когда тронемся, тогда и узнаем, это всегда так, отвечает Жозе Анайсо, а луна потерялась в ветвях фигового дерева, и ей теперь всю ночь искать выход из этого лабиринта.

Еще затемно Жоакин Сасса поднялся с охапки пшеничной соломы, послужившей ему в ту ночь постелью, отправился к машине, оставленной отдохнуть на площади, под финиковыми пальмами, у фонтана. Чтобы кто‑ нибудь, несмотря на ранний час – в сих земледельческих краях принято вставать ни свет ни заря – не заметил их с учителем вместе, решено было встретиться за городом, подальше от самых крайних домиков. Жозе Анайсо пройдет туда окольными дорогами, еле заметными во мраке тропинками, а Жоакин Сасса, постаравшись не привлекать к себе внимания, – по торной, так сказать, дороге, поскольку он – человек нездешний, и до него дела никому нет, и его ничего не касается, а что поднялся проезжий в такую рань, так это для того, чтобы, не теряя времени попусту и насладясь утренней свежестью, пуститься в путь по холодку, как водится у туристов, снедаемых вечным беспокойством, неисцелимо страдающих от краткости земного бытия, а потому старающихся лечь попозже, встать пораньше – это вредно для здоровья, зато жизнь удлиняет. Хорошо отрегулированный движок его автомобиля заводился, что называется, с пол‑ оборота, так что услышали его лишь те, кто страдал бессонницей, а услышав, подумали, что вот наконец‑ то они заснули и видят сон, и тихое ритмичное урчание не нарушило рассветного безмолвия. Выехал Жоакин Сасса из городка, миновал первый перекресток, миновал второй, затормозил и стал ждать.

В серебристой глубине оливковой рощи начали вырисовываться стволы отдельных деревьев, и вот уж в воздухе пронеслось некое влажное и смутное дуновение, словно утро выбиралось наружу из подернутого туманом озерца, и раздалась птичья трель, а, может быть, это был всего лишь обман слуха, ибо в такую рань и жаворонки не поют. Время шло, и Жоакин Сасса пробормотал про себя: Неужели передумал и не явится, не такой вроде бы человек, а, может, пришлось дать больший крюк, чем он рассчитывал, да и чемодан тяжелый, не сообразил я, надо было мне его взять в машину. Но вот показался меж олив Жозе Анайсо, а над ним вились, пронзительно галдя и беспрестанно хлопая крыльями, неразлучные с ним скворцы – двести? Какое там двести! Считать, моя дорогая, не умеешь! – мне лично стая напомнила рой огромных черных пчел, но Жоакин Сасса вспомнил при виде их классический фильм Хичкока, правда, там это были злобные твари‑ убийцы. Увенчанный своей пернатой и крылатой короной, Жозе Анайсо остановился у машины, рассмеялся и потому, наверно, кажется теперь моложе Жоакина – известно ведь, хмурость старит зубы у него белые, что нам стало известно ещё накануне; ничем его худое лицо не примечательно, но эти обычные черты ладно пригнаны друг к другу, да и нет ведь такого закона, чтоб всем быть красавцами. Он бросил чемодан в машину, опустился на переднее сидение и, прежде чем захлопнуть дверцу, высунулся, поглядел на скворцов: Ну, едем, видно, хотел узнать, что они предпримут, Жалко, ружья нет, шарахнуть бы в них дробью из обоих стволов. Вы что – охотник? Да нет, так просто, к слову пришлось. В самом деле, жалко, что нет ружья. Попробуем отделаться от них иначе – разгонимся, они и отстанут, у скворцов короткие крылья и короткое дыхание. Что ж, давайте попробуем. Автомобиль прибавил ходу, благо впереди был длинный отрезок прямого шоссе, быстро оставил скворцов позади. Предрассветные сумерки уже просквозили нежно‑ розовым и алым, и воздух стал голубоватым – воздух, я не оговорился, воздух, а не небо: мы ещё вчера, когда начинало смеркаться, могли заметить нечто подобное, ибо час начала почти неотличим от часа конца. Жоакин Сасса выключил фары, сбросил газ – он знает: его коню такой аллюр не под силу, он не из кровных жеребцов, да и года не те, и даже в том, как ровно, без захлебов и перебоев, гудит мотор, слышится не сдержанная мощь, а философическое смирение. Ну, все, отстали наконец, слова эти принадлежат Жозе Анайсо, но в них заметен оттенок сожаления.

Часа через два, когда оказались уже в Алентежо, сделали привал, выпили по чашке кофе с молоком, закусили черствыми плюшками с корицей, потом вернулись в машину и продолжили путь, обсуждая все те же, нам уже известные проблемы. Если не пустят в Испанию – это ещё полбеды, беда, если возьмут на границе. За что? За это самое место – найдут, к чему прицепиться: задержат до выяснения обстоятельств. Да ладно тебе, до границы ещё далеко, придумаем чего‑ нибудь. Вот какой вышел у них разговор, никакого отношения к сути нашей истории не имеющий и, вполне вероятно, вставленный в неё для того лишь, чтобы уведомить нас – путники‑ спутники перешли на «ты». Давай, что ли, на «ты», сказал один, а другой ответил: Я как раз хотел тебе предложить. Жоакин Сасса открывал дверцу, когда вновь появились скворцы ну, форменная туча, пчелиный рой, смерчем вертящийся и жужжащий оглушительно, видно, разозлились птички, и люди задирали голову, тыча пальцем в небеса, и кто‑ то уверял: Сколько лет живу на свете, а такого не видал – а по возрасту говорившего можно было заключить, что уж он‑ то всякого навидался. Их больше тыщи, добавил он и был совершенно прав: по крайней мере, тысяча двести пятьдесят скворцов подняты были в воздух по такому случаю. Догнали, промолвил Жоакин Сасса, ну‑ ка, газанем и оторвемся от них раз и навсегда. Жозе Анайсо окинул внимательным и сосредоточенным взглядом торжествующе галдящих птиц, летевших широким кольцом, и сказал: Не надо, поезжай потише, отныне и впредь двигаться будем медленно. Почему? Не знаю, есть у меня предчувствие, что не зря они нас преследуют. Не нас, а тебя. Пусть так, тем больше у меня прав просить, чтобы ты не гнал, кто знает, что там случится.

Начать рассказывать, как ползли они по раскаленной духовке Алентежо, под не синим даже, а каким‑ то белесым от зноя небом и под неумолчный треск цикад, как по обе стороны шоссе слепило глаза жнитво, как лишь изредка встречались на голой земле каменные дубы да стояли скирды соломы – так выйдет новая история, притом ничем не хуже той, что мы уже завели в свое время. Вокруг и вправду на много километров не было ни души, однако же хлеба были сжаты, зерно обмолочено, а эти и подобные им труды требовали людей. Стало быть, где‑ то были эти люди, мужчины и женщины, но не узнаем мы ни про тех, ни про других, ибо это перебьет плавное наше повествование, а сказано недаром: Кто с перебивом, тому кнут с перевивом. Зной и духота, сущее пекло, но Парагнедых не торопится, часто останавливается постоять в тенечке, Жоакин Сасса и Жозе Анайсо выходят, всматриваются в горизонт, ждут, и вот по прошествии определенного времени наконец дожидаются возникает на небе единственное облачко, все эти остановки были бы не нужны, если б летели скворцы по прямой, но, признав, что утверждение «сколько людей, столько и мнений» справедливо и по отношению к птицам, поймем, почему скворцы, хоть и сбились в стаю, сбились и с пути: одни считали, что пришло время сделать привал, другим хотелось поклевать плодов или испить водицы, так что всеобщее и главное желание то и дело уступало место мелким надобностям, личным потребностям, вот потому и рассыпался сомкнутый строй, нарушался единый фронт. По дороге, помимо всяческого коршунья, занятого свободной охотой, встречали наши скворцы и своих, так сказать, соплеменников, но те не присоединялись к стае, оттого, наверно, что были не сплошь черные, а с белыми хвостами, а, может, и оттого, что имели другую цель в жизни. Путники снова сели в машину, Парагнедых затрусил по дороге, и так вот, перемежая пробег и остановку, остановку и пробег, добрались они до границы. Сказал Жоакин Сасса: Как теперь быть, что если меня задержат? Рули, рули, отвечал ему Жозе Анайсо, глядишь, скворцы нам помогут.

В точности, как бывает в волшебных сказках и рыцарских романах и в других, не менее восхитительных и невероятных преданиях, где благодаря вмешательству доброй феи, злой колдуньи, покровительству высших сил или какому‑ нибудь могутному и сверхъестественному аксессуару вроде шапки‑ невидимки все иной раз может пойти наперекор обычному и привычному порядку, в тот самый миг, когда наши путники, затормозив у поста пограничной стражи, в просторечии именуемого караулкой, предъявили – один Господь ведает, в каком душевном смятении пребывая – документы, вдруг, откуда ни возьмись, как снег на голову, черным смерчем обрушилась с неба, свища и галдя, вся орава скворцов, снизилась до уровня крыш, рассыпалась во всех направлениях, очень напоминая собой не на шутку разыгравшуюся грозу, причем мелькавшие в воздухе тела играли роль сполохов и зарниц. Пограничники в замешательстве принялись отмахиваться, кинулись спасаться под крышу – и вот вам, пожалуйста: Жоакин Сасса вылезает из машины, чтобы подобрать свое удостоверение, впопыхах оброненное представителем власти, и никому уж никакого дела нет до того, что охрана границы прекратилась сама собой: подумать только – по стольким дорогам пробирался наш герой тайком и с оглядкой, а тут вдруг такое совершенно невиданное происшествие, и из ложи рукоплещет нам Хичкок, а уж он понимает в подобных делах. Превосходство его методов находит себе дальнейшее подтверждение, ибо испанские пограничники повели себя в вопросах орнитологии вообще и черного скворца в частности точь в точь как их португальские коллеги. Без малейших препон въехали путешественники на сопредельную сторону, а несколько десятков птиц остались лежать на земле, поскольку, на их беду, в испанской караулке оказалось заряженное охотничье ружье, и, выпалив наугад и навскидку из обоих стволов, не промахнулся бы по такой мишени даже слепой, но зря отдали скворцы свои жизни, потому что, как нам с вами известно, в Испании Жоакин Сасса не разыскивается. Обидно, что португальские скворцы, родившиеся и возросшие под небесами Рибатежо, окончили свои дни на чужбине, пав от безжалостной руки андалусийских стражей границы, а ещё досадней, что те и не подумали пригласить алентежанцев на жаркое из дичи, как полагалось бы поступить добрым соседям и товарищам по оружию.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒