Роса Монтеро 19 страница

* * *

После встречи с большим мафиозо нам ничего не оставалось, как ждать дальнейших событий. По правде говоря, так было во время всей нашей эпопеи – мы постоянно ждали, что кто‑ нибудь придет, позвонит, свяжется с нами… то есть нас принудительно погрузили в полное бездействие. У меня начало появляться ощущение, что моя квартира – театральные подмостки, где разыгрывается водевиль, по ходу которого на сцене по очереди появляются разные персонажи, произнося заранее распределенный текст. Замечу одно важное обстоятельство – в этой постановке роли злодеев играли великолепные актеры, так что риск быть убитым взаправду был очень велик.

– Не бойтесь. Поставщик Тыкв явно пообещал вам поддержку, пусть он и не сказал это вслух, а раз так, вас никто не посмеет тронуть, – сказала судья Мартина, когда мы рассказали ей о встрече.

Она, разумеется, была права, хотя очень противно быть хоть чем‑ то обязанной этому лощеному мерзавцу. Но все же мы вернулись домой относительно спокойные и в ожидании событий уселись за стол, посасывая апельсины и поглощая дымящийся кофе с молоком.

На следующий день после встречи в «Эль Параисо» раздался звонок в дверь. Я посмотрела в глазок: поле обзора заслоняла чья‑ то рыжая вьющаяся шевелюра.

– Кажется, это тот бандит, который напал на нас, когда мы вышли от китайца, – прошелестела я в ужасе.

Не зная, что делать, мы на мгновение замерли. И явственно услышали через дверь страдальческий голос:

– Лусия! Лусия, ради бога! Помоги!

Это был Рамон. Вне всякого сомнения. Я снова посмотрела в глазок: теперь я четко видела довольную физиономию бандита, за которым смутно различала фигуру другого человека. Этот другой вполне мог быть моим мужем.

– Лусия, пожалуйста! Только ты можешь мне помочь!

– Надо открывать, – сказала я напряженно.

Феликс кивнул в знак согласия, а Адриан, который за последнее время проникся ярой неприязнью к Рамону, нервно и сердито засопел. Я отодвинула засовы и приоткрыла дверь, не снимая цепочки. В щели я увидела Красавчика и еще одного парня, помоложе. Мужа среди них явно не было. Рыжий ехидно ухмыльнулся – в руках он держал портативный магнитофон, в котором сейчас перематывалась пленка. Когда она перемоталась, я снова услышала умоляющий голос Рамона:

– Лусия! Лусия, пожалуйста! Помоги мне! Пожалуйста, Лусия! Только ты можешь помочь мне! Я в ужасном положении! Не оставляй меня на произвол судьбы! Пожалуйста, поезжай с этими людьми! Мне обещали, что они не причинят тебе вреда! Они отвезут тебя ко мне, и нам позволят повидаться! Пожалуйста, Лусия! Меня до сих пор здесь держат, и если ты не приедешь, не знаю, что со мной будет!

Рыжий выключил магнитофон и снова противно ухмыльнулся.

– Пожалуйста, Лусия… – издевательски спародировал он Рамона. И показал на цепочку.

Этого‑ то мы и ждали. Ведь сказал же нам Поставщик Тыкв: «Скоро вы получите известия из первых рук». Пообещал. И вот исполнил обещание. Или этого ждала только я? Да, я этого ждала. Дрожащей рукой я сняла цепочку. Рыжий пальцем толкнул дверь и вошел, надувшись, как индюк. Мы – Адриан, Феликс и я – отступили к гостиной. Когда Фока увидела Красавчика, она пришла в ужас и попыталась забиться под софу. Но в щель пролезла только голова, а круглая тушка осталась снаружи. Рыжий стал кружить по гостиной: там книжку возьмет, тут фотографию поглядит, даже провел пальцем по полкам, словно проверяя, хорошо ли убрана квартира. Было ясно – он хочет вывести нас из равновесия. Второй, тот, что помоложе, очень похожий на близнецов в серых костюмах, занял место у двери в гостиную, расставил ноги, скрестил руки на груди и стоял так неподвижно, тупой и накачанный.

– Так‑ так… – сказал наконец Красавчик – Похоже, у тебя есть друг в высоких сферах…

Говоря это, он не смотрел на нас – никак не мог оторваться от собственного отражения в стенном зеркале. Он разглядывал себя анфас, слегка постучал тыльной стороной ладони по намечающемуся второму подбородку, потом проверил, как смотрится в профиль, справа и слева, и остался доволен. Причмокнул губами, словно посылал себе воздушный поцелуй на манер старинного любовника, и снова улыбнулся.

– И этот друг хочет, чтобы ты поехала повидаться с мужем.

– Где он? Что с ним?

Внезапно рыжий с невероятной быстротой повернулся, прыгнул и оказался рядом со мной. Правой рукой он схватил меня за лицо. Он так сильно сжал мне щеки, что лицо вытянулось вперед, словно рыбья морда.

– Я же тебе говорил, что нельзя задавать столько вопросов. Я ведь говорил тебе.

Адриан бросился мне на помощь, но когда он приблизился, бандит уже отпустил меня.

– Эй ты, не тронь ее, – потребовал мой дорогой Адриан в лучших традициях киногероев и толкнул рыжего в плечо.

А в следующую секунду рухнул на колени.

Наверное, бандит дал ему под дых, хотя я не заметила никакого движения. Я кинулась к Адриану – он лихорадочно ловил ртом воздух, пытаясь продышаться.

– Скотина! – крикнула я.

– Тихо, детка. Тихо, – сказал мерзавец. – Просто за тобой прислали бесплатный транспорт. Я беру тебя с собой, так что тебе не придется тратиться на такси. Не стоит осложнять наше общение.

Я усадила задыхающегося Адриана на софу и попыталась успокоиться.

– Хорошо. Как только он придет в себя, мы поедем.

– Кто «мы»? У меня билет только на тебя одну. Эти двое останутся здесь.

Феликс откашлялся.

– Нет, сеньор. Мы не можем допустить, чтобы она ехала с вами одна.

Рыжий расхохотался.

– Ты о чем, дедуля? Чего ты не можешь допустить? – издевался он.

Феликс, ковыляя, подошел к нему. У меня волосы на голове зашевелились. Старик не Адриан, такого удара он просто не выдержит.

– Оставь его, Феликс. Оставь, какая разница! – умоляла я.

Но Феликс упорно, как черепаха, продвигался вперед на негнущихся ногах и вплотную подошел к рыжему.

– Оставь ты это, старик, разве ты не слышишь, что она говорит? – сказал рыжий, кривя рот в презрительной мине, и схватил Феликса за лацканы пиджака.

Я лихорадочно думала: надо что‑ то сделать, я должна вмешаться. Они стояли посреди комнаты, метрах в двух от меня, Феликс – спиной ко мне, а рыжий – лицом. И тут произошла замечательная сцена: рыжий начал бледнеть и стал пепельно‑ серым. Я видела, как аккуратно он отпустил Феликса. И только в этот момент заметила, что Феликс уткнул ему в живот свой огромный пистолет.

– Осторожно, дедуля, эти игрушки сам черт заряжает…

– Повернись!

– Уже повернулся.

Тот, что караулил дверь, направился было к нам, но Феликс, наводя пистолет то на одного, то на другого, остановил его. Что‑ то в выражении лица, в жестах моего соседа – возможно, спокойствие и естественность в обращении с оружием, – делало его настолько опасным, что оставалось только повиноваться. Рыжий повернулся и стоял спиной к Феликсу. Тот схватил ворот его пиджака, дернул вниз, пиджак вывернулся наизнанку и наполовину сполз, стянув бандиту руки. Его пистолет оказался на виду, и Феликс ловко вытащил его.

– А сейчас лечь на пол, раздвинуть ноги.

– Угомонись, дед…

– Ложись, не то стрелять буду…

Рыжий рухнул на пол и ударился подбородком, так как помочь себе руками не мог. Адриан, все еще согнувшись пополам, поднялся с софы.

– Надо отобрать оружие у второго! – сказал он, направляясь к двери.

– Стой, не подходи к нему! – остановил его Феликс. – А ты давай снимай пиджак!

Молодой верзила заколебался.

– Слушай, что тебе говорят, идиот! – взвыл с пола Красавчик. – Хочешь, чтобы он нас убил?

Феликс ударил рыжего ногой в бок Тот закричал.

– Ах, значит, ты хочешь, чтобы он убил нас?! – проворчал старик

– Я этого не говорил!

– Как это не говорил? Я сам слышал, ты сказал этому парню: «Хочу, чтобы ты их убил».

– Нет, нет! Я сказал ему: «Хочешь, чтобы он нас убил? » – и больше ничего.

Феликс почесал лоб свободной рукой.

– Ладно. Значит, я не расслышал. Извини, что стукнул. Я немного глуховат. Так что же насчет пиджака?

Напарник рыжего уже снял пиджак и бросил на пол. Пистолет у него тоже был.

– Очень медленно, двумя пальцами вытащи пистолет из кобуры и брось его на софу.

Тот повиновался.

– А теперь поди сюда, возьми эту лампу и свяжи этому дерьму руки и ноги.

Феликс имел в виду лампу с деревянной подставкой и абажуром под леопардовую шкуру – эдакая постмодернистская штучка с длиннющим проводом, которая стояла на угловом столике.

Молодой верзила взял ее и старательно связал рыжего.

– Помоги ему подняться.

Сейчас Красавчик выглядел довольно жалко – ноги связаны, руки заведены назад, пиджак – тряпка, и в довершение всего – с запястий свисает лампа с абажуром из синтетического леопарда. Под дулом пистолета Феликса и с помощью молодого бандита Красавчик мелкими прыжками добрался до большого встроенного шкафа в коридоре, куда его и засунули, после чего заперли на два поворота ключа.

– Ты спятил, старик, ты еще попомнишь меня! – орал рыжий из шкафа: он потихоньку обретал былую наглость, поняв, что убивать его не будут.

Феликс посмотрел на молодого бандита.

– А сейчас ты нас повезешь, куда тебе было приказано. Но – всех. Понял? И спокойно. Нам неприятности не нужны.

Тот пожал плечами.

– По мне так все равно…

Поездка на машине заняла немало времени. Мы выехали из Мадрида в направлении Ла‑ Коруньи. Вел машину молодой бандит, рядом с ним сидел Адриан, а мы с Феликсом – на заднем сиденье. Поначалу Феликс упирался пистолетом в затылок парня, но через несколько километров водитель вежливо возразил:

– Знаете, тут немало рытвин, как бы не произошло несчастья…

Феликс счел его доводы разумными и убрал пистолет. Больше парень не произнес ни слова за всю поездку: он вел машину совершенно безразлично, спокойно и явно скучал, как профессиональный шофер, который везет туристов по осточертевшему маршруту. Наконец мы доехали до места, это был собачий питомник в окрестностях Вальдеморильо, где, как гласили рекламные плакаты, разводили в основном доберманов. Бандит остановил машину, и Феликс поощрительно похлопал его по накачанной спине:

– Молодец, хорошо довез. Веди себя так и дальше.

– Не дразни меня, дедушка, – ответил парень спокойно, почти доброжелательно, словно и вправду был внуком Феликса. Он вылез из машины и широкими шагами пошел к дому. Мы поспешили вслед.

Дом представлял собой кошмарное сооружение из бетона и желтого кирпича под «старинный замок». Он почти скрывался за деревьями, вокруг была большая огороженная территория. Мы остановились в некоем подобии вымощенного плиткой патио. Ни одной живой души не было видно, кроме собак, запертых в вольерах из металлической сетки. Их было не меньше дюжины, и они принялись лаять как оглашенные.

Наш бандит направился прямиком к самому большому вольеру, который примыкал к торцу дома. Потом поднес ко рту свисток, который на цепочке висел у него на шее, и два раза свистнул. Собаки немедленно успокоились. Поджали хвосты, направились в дальний угол вольера и сели как паиньки. Верзила открыл дверцу.

– Прошу.

– Сюда? – спросил Адриан, глядя на угомонившихся зверюг.

– Они тихие, как ягнята. Ту, что справа, я выкармливал из соски.

Мы гуськом вошли в вольер и подошли к дальней стене. Там юный верзила вытащил несколько кирпичей, и перед нами оказалась потайная дверца. За нею оказалась другая дверь, запертая на щеколду, а дальше – вполне нормальная комната с дощатым полом, столом, стульями и тремя внутренними дверями. За столом играли в карты трое головорезов среднего возраста с наводящими на неприятные мысли лицами. Все они были без пиджаков, так что пистолеты мы увидели сразу. Они совсем не походили на левых экстремистов – скорее напоминали киношных гангстеров. Увидев нас, старший из них, лысый, встал. У него были желтые, гнилые зубы.

– Это наша посылка? – спросил он, указывая на нас подбородком.

Наш бандит промолчал и только указал на меня пальцем с чудовищно грязным ногтем.

– Само собой, – сказал он. – На японских туристов они не тянут.

– Повидаться с мужем пусть идет она одна. Остальные подождут здесь.

Я поторопилась заговорить, пока Феликс не устроил тут перестрелку.

– Хорошо. Ждите меня здесь.

Головорез с гнилыми зубами направился к той из дверей, на которой был замок Он вытащил ключ из кармана, открыл дверь и впустил меня. Я слышала, как он запер замок за моей спиной.

– Лусия…

Рамон похудел, волосы были всклокочены. На нем была дешевая пижама и шлепанцы. Бледный, дрожащий, он стоял посреди комнаты. Бедный Рамон. Я подбежала к нему, мы обнялись. Мой муж прошептал мне на ухо:

– Спасибо, что приехала. Спасибо, что приехала.

– Ты как?

– Нормально. Плохо. Нет, хорошо. Не волнуйся.

Мы сели на кровать – в комнате стояла кровать, – и я взяла его руки в свои. На левой прискорбно не хватало мизинца. Культя зажила хорошо, но еще была нежно‑ розовой. Подавляя слезы, я погладила четыре оставшихся пальца.

– Ах, Рамон, Рамон… Во что ты ввязался?

– Я не могу объяснить тебе все. Не могу. Меня шантажировали. Мне пришлось это сделать. Они угрожали убить меня, не пощадили бы и тебя. У меня не было другого выхода.

Я смотрела на него, не веря себе самой – он казался таким искренним. Может, судья ошибалась насчет Рамона? В конце концов, сказала же она, что в его истории еще много непроясненных моментов. Я огляделась: мы находились в маленькой комнате без окон, но вполне комфортабельной – там был диван, полка с книгами и телевизор.

– Почему тебя не выпускают, ведь мы же заплатили?

– Потому что я их знаю, я их видел. Или потому что хотят меня использовать как заложника. Откуда мне знать? Правда, вчера мне сказали, что отпустят. Видимо, есть сильные люди, которые хотят, чтобы все это закончилось.

Бедный Рамон. Он сидел на краешке кровати в этой грубой пижаме. Словно ребенок, который боится темноты. Знакомое лицо, морщинки, маленькая зигзагообразная отметина на подбородке – много лет назад его оцарапала кошка. Я тогда промывала царапину перекисью водорода, а он брыкался и повизгивал.

– Ах, Рамон, Рамон…

Уж не знаю, что это было – нервы, возбуждение от встречи после стольких месяцев или сочувствие к пленнику, находившемуся во власти этих отвратных головорезов. В общем, я обняла его, он обнял меня, я поцеловала его в щеку, он поцеловал меня в губы, мы упали на кровать, дешевая пижама на удивление легко соскользнула… Я попыталась сопротивляться – сама ситуация была против: в любой момент могли войти похитители и застать нас врасплох. С другой стороны, от всего этого возбуждение только нарастало, никогда в жизни я настолько не желала Рамона. Мы даже не успели раздеться, так быстро у меня никогда в жизни не было. В этом было что‑ то безумное, ненормальное, огневое; через мгновение мы – задыхающиеся, очумевшие – отделились друг от друга и стали поправлять одежду.

– А когда… когда они обещают тебя отпустить? – спросила я еще прерывающимся голосом, хотя притворялась спокойной и благоразумной, одновременно шаря под кроватью в поисках туфель.

– Сразу же, но и мне пришлось обещать кое‑ что взамен, – ответил Рамон.

– Что?

Его голос мне совсем не понравился.

– Ради того, чтобы меня отпустили, мне пришлось пообещать, что я уеду далеко‑ далеко. В Бразилию, в Центральную Америку, на остров Маврикий или куда‑ нибудь еще в таком же роде.

– Как это?

– А вот так, мне надо исчезнуть года на два! Чтобы меня не допрашивали в полиции, понимаешь?

– Нет. Не понимаю. Все это очень странно.

– Да нет же, все совершенно понятно. Я уеду, ты спокойно останешься. Когда смогу, я тебе позвоню и скажу, где я. И ты приедешь повидаться или даже будешь жить со мной, если захочешь. Или часть времени будешь жить со мной, а часть – в Мадриде. Это протянется года два. Пока в «Оргульо обреро» обо мне не забудут.

– Рамон, я ничего не понимаю. Все, что ты говоришь, мне кажется полной нелепостью. Что ты от меня скрываешь?

– Я? Ничего я не скрываю. Клянусь тебе, любовь моя, клянусь. Разве я тебя когда‑ нибудь обманывал?

В голосе Рамона звучала неподдельная искренность. И вдруг он изумленно замер, открыв рот и остекленевшими глазами глядя поверх моего плеча.

Я проследила его взгляд: на пороге стоял инспектор Гарсия. Это действительно был Гарсия, хотя и выглядел несколько иначе: на нем были бежевые брюки, очень узкие в бедрах и гнусная обтягивающая куртка из черной кожи. А еще он по‑ другому зачесал волосы и – самое странное – улыбался. Из кармана брюк свисал брелок с флагом Испании. Раньше он казался серой полицейской мышью, чиновником, архивной крысой, а теперь был наглым, пройдошливым полицейским, из тех, что разбивают задержанным лицо в кровь.

– Стоп, приятель. Хватит пудрить мозги сеньоре, расскажи‑ ка ты ей правду.

Рамон позеленел.

– Но… что вы говорите? – выдавил он из себя.

– Расслабься, приятель. Мы погорели. Чертова судья все знает. И те козлы наверху нас продали, как только им перестало капать. Судейские вот‑ вот нас схватят, а тот тип растворился, будто его и не было. Делай что хочешь, хоть наизнанку выворачивайся. Но все равно, расскажи‑ ка ты своей половине, в чем тут дело, хоть повеселимся малость, перед тем как задать деру.

– Это вы… – выказала я удивление. – Но вы же совсем другой. И одеты по‑ другому, и говорите по‑ другому…

– Само собой, – самодовольно и нагло улыбнулся Гарсия. – Это же все было притворство. Игра, как всегда. В общем, я действовал так, как привык действовать. Понимаешь, о чем я? Мне казалось, что такой образ отведет от меня все подозрения. Понимаешь? Я могу и под Коломбо работать. Я обожаю играть роли. Сколько я их переиграл! Сегодня я опустившийся наркоман, завтра – почтенный священник. В полиции меня прозвали Марлон, то есть Марлон Брандо. И к чему оказались все эти мои таланты? Чтобы эти козлы нас продали?

Я повернулась к мужу.

– Что тут происходит?

Рамон покраснел.

– Я сейчас тебе все объясню, все объясню…

– Не нужны мне твои объяснения! Знаю я твои штучки! Я хочу, чтобы ты просто рассказал мне все – от начала и до конца. Все. И без уверток Слышишь? Мне нужна голая правда.

– Лучше я тебе расскажу, красотка. Я сам тебе расскажу. Твой муженек получал прекрасную прибавку к жалованью в течение долгих лет. Одним словом, сосал министерство, подписывал фальшивые акты проверок и тому подобное. Но он не крал. Нет, не крал. Потому что в этом деле были замешаны все. Министры, военные чины, раскормленные адвокаты. И еще более раскормленные банкиры. А крайними оказались твой милый муженек и я, вот в чем ужас.

Он умолк – его снова захлестнула жалость к себе.

– Значит, судья Мартина говорила правду… – прошептала я.

– Что говорила эта сука?

– А нельзя ли без грубостей?

– Брось щепетильничать, у нас на это нет времени. Что она говорила?

– Что Рамон входил в коррупционный заговор, в котором участвовали и несколько министров. И что вы тоже причастны к этому делу.

– Вот именно. Совершенно верно. Умная сука.

– Лусия, позволь мне объяснить тебе, – вмешался Рамон, который все это время молчал и заламывал себе руки.

Я в ярости посмотрела на него.

– Хватит с меня лжи.

– Нет‑ нет. Сейчас я скажу тебе правду… Знаешь, я ведь никогда… Я же не… Я многое передумал, особенно за эти месяцы, что провел взаперти, и понял, что сам‑ то я ничего плохого не делал. Я слишком… Для этого я слишком труслив, наверное. И, наверное, слишком порядочен. То есть был порядочным. В той малой степени, которая мне присуща.

– Какая светлая личность! Я сейчас расплачусь, – съехидничал Гарсия.

– Я думаю, что на свете не так уж много по‑ настоящему бессовестных людей, – не обращая на него внимания, продолжал Рамон. – Их немного, но они действительно отвратительны. У них нет принципов, они злоупотребляют властью и все такое…

– Ах, какие бяки, – хохотнул Гарсия.

– Есть и другие, порядочные. По‑ настоящему порядочные. Они сильные, великодушные, морально безупречные, они никогда не сделают ничего плохого даже в самом тяжелом положении. Но их тоже немного.

– И слава богу! – вставил Гарсия.

– А между этими двумя крайностями, по‑ моему, располагается аморфное большинство, огромное большинство людей, исполненных хороших намерений, вполне симпатичных, но слабых, или трусливых, или слишком честолюбивых, не уверенных в себе, или даже просто глупых… И вся эта масса будет вести себя прекрасно, если ее не будут искушать. Но во времена, когда общество деморализовано, когда в нем царят подлость и коррупция, такие люди становятся преступниками или попустительствуют преступлениям и, значит, становятся соучастниками. Вспомни нацистскую Германию: все немцы знали про лагеря смерти, но предпочитали делать вид, что им ничего не известно.

Эта речь Рамона вызвала во мне грустное чувство – я вспомнила, каким он был раньше. Левак, прогрессист, он гордился тем, что в студенческие года входил в радикальную марксистскую ячейку, разбрасывал листовки под носом у преследовавших его полицейских.

– Это ж надо, какой исторический экскурс! А всего‑ то и надо сказать, что запустил лапу… – продолжал издеваться Гарсия.

– Я такой, Лусия. Я слабак, я посредственность. Конечно, никто не становится преступником такого рода в одночасье. Не может быть так, что до сорока лет ты прожил чистеньким, а в один прекрасный день к тебе в кабинет входит какой‑ то тип с набитым купюрами чемоданчиком из крокодиловой кожи и говорит: «Столкни завтра с лестницы свою бабушку – получишь двести кусков».

– Более идиотского примера не придумал? – сказал Гарсия.

– Нет, так не бывает, так не бывает. Совсем наоборот: искушения мелки, разнообразны и идут по нарастающей. Знаешь ли, жить – и значит испытывать искушения. Каждый день приходится принимать решения, за которыми стоят некие моральные основания. И ты решаешься. Делаешь один мелкий шажок, а за одним мелким шажком следует другой. И ты идешь – вперед, вверх или вниз. Например, принимаешь маленькую незаконную надбавку к зарплате. Очень скромную, тысяч пятьдесят, максимум сто, ты знаешь, что эти деньги по документам проходят как затраты на офисные расходные материалы, к примеру. Конечно, это нарушение, но ведь тебе хорошо известно, что такое работать в администрации: не пойдешь на это, никогда не получишь прибавки. А ты твердо уверен, что вполне заслуживаешь эти пятьдесят тысяч песет. Ты их заслуживаешь, говорит тебе начальник, и он их тебе выплачивает, мимоходом забирая себе втрое больше. И вообще – это такая мелочь! И все остальные получают такой конвертик, и ты не рыжий, чтобы остаться без этих денег.

– Замечательно рассказываешь, – похвалил Гарсия.

– С этого и начинаешь, с мелочевки, а потом тебе надо все больше и больше, и принципы твои становятся все более и более растяжимыми. Потом с тебя уже требуют ответных услуг, ты их оказываешь, так проходят годы, ты на все соглашаешься, а потом вдруг оказываешься под замком в такой вот комнатушке и вынужден рассказывать своей жене, какой ты подлец.

Он меня почти растрогал. Я почти простила. Но тут я вспомнила, что он со мной сделал. Вспомнила страх, горечь и, главное – ложь, ложь невыносимую, недопустимую. Всего несколько минут назад он едва не солгал мне опять!

– Да, ты рассказываешь мне, что ты подлец, правда, подлец с двумястами миллионами песет в кармане!

Губы Рамона скривились в каком‑ то подобии улыбки. Потом ему удалось согнать ее с лица, и он вздохнул:

– Да, это правда.

– На мой взгляд, ты не слишком‑ то раскаиваешься, уж очень ты все драматизируешь. В общем, я думаю, тебе больше нравится быть преступником и иметь двести миллионов, чем быть честным человеком, но не иметь таких денег.

Он снова вздохнул:

– Возможно, ты и права. Чего ты от меня хочешь, Лусия? Как сложилось, так сложилось. Прости, пожалуйста.

– А «Оргульо обреро»?

– Такой группы не существует. Когда мы поняли, что начались утечки информации, мы придумали фиктивную организацию и писали письма от ее имени, датируя их задним числом. Несколько месяцев назад мы проделали такую штуку с одним типом из Валенсии, и она сработала. Наш план состоял в том, чтобы остановить расследование на низшем, то есть на нашем, звене. Чтобы судья поверила, будто деньги переданы некоей политической организации, и перестала разыскивать их след по банковским проводкам.

– Но почему ты сам не взял эти двести миллионов? Зачем нужна была вся эта история с сейфом?

– А чтобы казалось достовернее, – сказал Гарсия. – Это моя идея. Великолепная, правда?

– А попытка ограбления?

– Тоже моя идея, – не смог удержаться от хвастовства инспектор. – Это избавило бы нас от проблем. Ведь передача выкупа – дело сложное, всегда могут схватить за руку. Кроме того, в таком случае казалось бы вполне естественным, что твой муж не объявился. То есть, если получилось бы, что на выкуп денег нет, то террористы вполне могли бы разделаться с заложником.

– А я‑ то была в таком отчаянии… Какие же вы мерзавцы, – возмутилась я.

– C'est la vie, как говорят лягушатники, – веселился Гарсия. – Такова жизнь, детка. Вот и ему пришлось отрезать палец, а ведь он этого совсем даже не хотел. А куда денешься?

– И зачем? – с бешенством спросил Рамон. – Зачем это надо было? Раз теперь вся игра открылась, зачем нужно было резать мне палец, ты, кусок дерьма?

– Да как ты можешь? Это же был мастерский штрих. И не жалуйся, за твой мизинчик тебе неплохо заплатили.

– Как это заплатили? – удивилась я.

– Ну… – Рамона бросило в краску. – В общем… Заплатили не за палец, то есть не только за палец, а за то, чтобы я «спалился»… а те, что наверху, вышли сухими из воды. За это мне дали еще… м‑ м‑ м… еще двести миллионов. Поэтому я и… поэтому я и улыбался, когда… когда ты сказала про деньги, которые…

Продолжать он не мог, потому что разразился неудержимым хохотом, от которого весь содрогался. При этом он колотил себя кулаком по бедру. Я с ужасом смотрела на него.

– Прости… Ха, ха, ха… Ой, прости… – сказал он под конец, утирая слезы и переводя дыхание после приступа хохота. – Это нервы.

Ну что ж, больше говорить было не о чем. Мы прожили вместе десять лет, я знала про него массу интимных вещей, знала, как он пахнет после ночи, проведенной в жару и испарине, но говорить нам было абсолютно не о чем. До сих пор Рамон был частью меня, теперь эта часть умерла. Как обрезок ногтя. Отмершая органическая ткань. Я поняла, что все закончено, и не испытывала ни малейшего желания упрекать его или сводить счеты. Я хотела только одного – уйти отсюда, забыть о нем и никогда больше его не видеть. Последнее было проще всего, потому что Рамон со своими сообщниками должен был в ближайшие часы скрыться в неизвестном направлении.

– Я ухожу, – с внезапным ощущением удушья сказала я, направляясь к выходу.

– Но, Лусия… – проговорил Рамон умоляющим тоном.

– Ни слова больше. Больше не говори ни слова. Я не хочу тебя видеть. Исчезни.

Гарсия вложил мне в руки большой конверт, заклеенный скотчем.

– Возьми, дорогуша. Это подарок тебе. Здесь масса интереснейших документов. Покажи их судье. Если эта сучка действительно так умна, то с помощью этих бумажек она ущучит еще не одного подозреваемого. Назовем это руководством к действию.

Я оттолкнула Гарсию, рывком открыла дверь и выскочила из комнаты. По ту сторону двери меня ждали Феликс и Адриан, которые метались, словно два леопарда в клетке. Я посмотрела на них. В руках я все еще держала коричневый конверт, а сердце мое сжималось от тоски. Кожа Рамона. Плоть немало пожившего мужчины, мускулы, поистрепавшиеся от жизни… Меня волновала эта тронутая временем кожа, удивительно мягкая под моими пальцами. Меня волновало то, что мы с Рамоном сейчас были близки, и не столько потому, что это был Рамон, сколько потому, что это был немолодой мужчина, у которого, как и у меня, немалая часть жизни уже прошла. Феликс и Адриан смотрели на меня с напряженным ожиданием. Я с трудом проглотила ком в горле.

– Всему конец, – сказала я.

И мне стало легче. Какая‑ то часть меня умерла.

* * *

Я постоянно врала. Я написала сотни страниц этой книги и врала на них не реже, чем в жизни. Например, относительно своих профессиональных возможностей. Поначалу я сказала, что могу зарабатывать на жизнь своими текстами, а это уже давно неправда. Последние десять лет сказки про курочку‑ недурочку продаются все хуже и хуже, тиражи уже почти сравнялись с «Официальным правительственным бюллетенем». Потерпеть неудачу в чем‑ то, что заведомо обречено на неудачу, это неудача в квадрате: я делала то, что считала гнусностью и глупостью, и к тому же делала это плохо.

Закат карьеры детской писательницы сильно подорвал мой дух; вместо того чтобы искать новые способы зарабатывать, я все больше переходила на содержание Рамона. И со временем превратилась в иждивенку, это я‑ то, всегда ненавидевшая роль патриархальной жены. Жизнь складывалась так, что мы все больше отдалялись друг от друга, и жалкие искры гордости, которые еще тлели во мне, совсем потухли; я настолько утратила уверенность в себе, что боялась заговорить даже с кассиром в своем банке. И в конце концов настал день, которого я больше всего боялась. Помните, я рассказывала, как ходила к издателю за авансом? Так вот, все было совсем не так, как я описала. Совсем наоборот: когда я попросила денег вперед, Эмилио закашлялся, поперхнулся и взял сигарету. Это показалось мне дурным предзнаменованием – ведь в пепельнице перед ним уже дымилась одна сигарета.

⇐ Предыдущая 13 14 15 16 17 181920 21 22 Следующая ⇒