Анна Данилова 10 страница

* * *

Она отчаянно обгоняла машины, на дороге постоянно прибавляя скорость и понимая, что рискует не справиться с управлением и разбиться в пыль. И только мысль о дочери как‑ то сдерживала ее, придавала сил.

Она неслась к зеленому, пронизанному солнцем горизонту, успевая, как это ни странно, обращать внимание на зеркальные блюдца маленьких озер, дубовые, со свежей листвой, рощицы, бархатные пшеничные зеленые одеяла по обеим сторонам шоссе... Как если бы подсознательно сравнивала величественную невозмутимость и спокойствие природы со своим теперешним нервным состоянием и обступившими со всех сторон ее страхами.

* * *

Она окончательно пришла в себя уже в лесу, когда увидела – еще издали, возле забора, – машину мужа. Она не хотела, чтобы он увидел или услышал, как она подъезжает к этой избушке. Ей важно было застать его врасплох. Поэтому она заглушила мотор, вышла из машины и тихо, стараясь не производить никакого шума, двинулась к домику.

Убогий, страшненький, похожий на ведьмину избу домик. Дача! Слово‑ то какое! Избушка на курьих ножках. Нашел куда привозить любовницу! Интересно, и где это он ее подцепил, да еще и напрочь лишенную претензий?! Может, это какая‑ нибудь служанка, продавщица, библиотекарша? Но тогда что же такого он нашел в ней, чего нет в Лизе?

* * *

Она приблизилась к дому. Было тихо. Она открыла покосившуюся калитку, поднялась на шаткое крыльцо и открыла дверь. И, только уже находясь в темных сенях, пропахших сыростью, лесом и керосином, услышала голос своего мужа.

–... тебе нужно есть, а то ты растеряешь последние силы. И не раскисай! Говорю же тебе – все устроится лучшим образом. Нет, гарантий здесь никаких не может быть...

* * *

Ба! Девушка «раскисла»! Расстроилась, что ее любовничек не сообщил жене о намерении развестись с ней? Или забеременела, милая? «Тебе нужно есть! » Ну надо же, какая забота! Вот не услышала бы своими ушами, ни за что бы не поверила, что ее Гурьев так заботится еще о ком‑ то, кроме жены и дочери.

Слезы вдруг полились обильным весенним дождем, а в горле образовалась опухоль, мешавшая ей дышать. Это была физическая реакция на измену мужа.

Не в силах больше слушать всю эту бредятину Гурьева по отношению к своей пассии и не желая так вот просто покидать поле брани, Лиза со всей своей решимостью вдруг распахнула тяжелую, словно отлитую из чугуна, а на самом деле просто невероятно толстую дубовую дверь и шагнула, зажмурившись, в чужой тайный мир теперь уже бывшего мужа.

* * *

– Лиза?! Ты?! – услышала она первое, что произнес Гурьев, увидевший ее. – Откуда?!

Лиза смотрела на устроившегося на маленькой тахте в глубине узкой кухни человека, больше похожего на скелет, чем на соблазнительную женщину, небритого, в несвежей клетчатой рубахе, и ничего уже не понимала.

На языке вертелся один‑ единственный вопрос: «Дима, ты что, гей? »

– Что вы здесь делаете? – строго, обретя голос, спросила она, медленно переводя взгляд с растерянного Гурьева на небритого незнакомца.

– Вероятно, я должен был тебе объяснить раньше... Пойдем, Лиза, выйдем, не станем смущать моего гостя... Как видишь, он и так отнюдь не блещет хорошим настроением...

* * *

Лиза позволила вывести себя из дома и, оказавшись на свежем воздухе, в окружении высоких елей и непрекращающегося щебета птиц, услышала то, чего меньше всего ожидала:

– Лиза, это же Миша Тайлер! Я его здесь прячу!

* * *

Лиза закрыла глаза. Вот это да! Значит, дело настолько опасно, что он спрятал Тайлера в лесу, на даче, а она, вместо того чтобы оценить его желание уберечь ее от «тайлеровского» дела, понапридумывала себе один бог знает что!

– Дима, я думала, что у тебя здесь любовница, – сказала она, вновь собираясь заплакать.

– Какая еще любовница! – уже не на шутку разозлился Гурьев.

Он был такой красивый в эту минуту, растрепанный, сверкавший синими глазами, такой немного чужой и родной одновременно. Ведь еще несколько минут тому назад она была готова расстаться с ним навсегда, готова была отдать его другой женщине, а сейчас вдруг в ней проснулись ее прежние нежные чувства, и она поняла, как же он, верный и преданный, нужен ей!

– Значит, это ты взялся найти этих «гаишников», укравших у него кучу денег?

– Ну да!

– А ты не хочешь, чтобы мы объединили наши усилия? И никто, ни одна душа, ну, кроме Глаши и Сергея, не узнает об этом?

– А что, у тебя есть информация?

– Может, и есть, а может, и нет... Словом, надо поговорить. Пойдем, прогуляемся по лесу...

– Ну, пойдем... – Дима обнял ее, они вышли со двора и двинулись вдоль лесной, посыпанной гравием дороги, в глубь леса.

– А куда вы спрятали «перевозчика»? – спросила Лиза. – Случайно не в соседней комнате?

– Нет, что ты!

– А почему Тайлер так плохо выглядит?

– Да он перепуган насмерть! Я его давно знаю, он вообще‑ то такой нетрусливый парень, я бы даже сказал, отчаянный!

– Отчаянный... – усмехнулась Лиза. – Между прочим, он свою жену постоянно терроризирует, может, даже и бьет! Не уважаю я таких.

– Да ладно тебе. Все мы, люди, разные. Но сейчас его, видно, так прижало, что он никак не найдет в себе силы не то чтобы решить как‑ то свои вопросы, он даже есть ничего не хочет! Или не может. Я уж не говорю о том, чтобы он хотя бы побрился. Удивительно, что он нашел в себе силы и более‑ менее вовремя обратился ко мне за помощью.

– И первое, что ты сделал, – привез его сюда?

– Да.

– У тебя есть что‑ нибудь по этому делу?

– Мои люди осмотрели местность рядом с аэропортом, как раз там, где, по словам перевозчика, его и остановили эти бандиты. Ну, и нашли там зарытую форму, лопату...

– Лопату?

– Да, маленькую такую лопатку, саперную. Они с ее помощью зарывали яму, куда прятали куртки дэпээсников.

– Дима, на ней должны были остаться отпечатки пальцев!

– Нет. Думаю, они были в перчатках, все‑ таки...

– Знаешь, я сейчас занимаюсь одним делом, на первый взгляд никак не связанным с тайлеровским. Убита молодая поэтесса, очень талантливая...

* * *

И Лиза рассказала Гурьеву об убийстве Гороховой и о предположении Глафиры, что эти два дела связаны и Шторин и Юдин могут быть как раз теми самыми гаишниками, укравшими у перевозчика миллион евро!

– Я понимаю, конечно, что предположение Глаши скорее интуитивное, но, с другой стороны, согласись: погибшая Виктория Желткова не просто же так снимала номер в той же гостинице, и для чего‑ то она смазывала петли окон машинным маслом? Думаю, что, пока упившиеся на радостях «гаишники» спали, Желткова могла украсть у них – предположительно – сумку с пачками евро, занести ее в свой номер и оттуда уже спокойно, не боясь, что ее кто‑ нибудь увидит‑ заметит, выбросить ее на улицу, чтобы потом забрать и с денежками отправиться на море, в Адлер!

– Вполне возможно. Но какую же тогда роль сыграла во всем этом Горохова?

– В том‑ то и дело, что никакую. И это – самое обидное. Понимаешь, если бы она была замешана в этой краже, то ее достаточно было бы просто напугать, и она все‑ все рассказала бы. К тому же если бы она была соучастницей преступления, то есть была бы заодно с Желтковой, то после такой кражи, понимая, что деньги немалые и за ними обеими начнут охотиться, она уж никак не появилась бы в том ресторане и уж точно не подозвала бы к себе Шторина!

– В самом деле, – согласился Гурьев. – Во всяком случае, эту пытку, которую ей устроил, как ты говоришь, Шторин, можно было объяснить исключительно тем, что она знала что‑ то очень важное... Если бы речь шла о какой‑ то сравнительно простой информации, к примеру, она была свидетельницей чего‑ то важного, опасного, криминального... А так больше похоже на то, что у нее элементарно пытались узнать, куда она дела деньги. Если Желткова погибла, деньги могла присвоить Горохова, тем более что никто не знает, находилась она в то утро в машине Желтковой или нет. Но думаю, что не находилась. Думаю, Желткова провернула все в одиночку. А Горохова, проснувшись утром и обнаружив, что она лежит в постели незнакомого мужчины, просто оделась и молча ушла. А спустя некоторое время отправилась в Париж, так?

– Ну конечно! – вдруг дошло до Лизы. – Она вернулась из Парижа, и, когда Шторин встретился с ней в ресторане, она наверняка, ни слухом ни духом не ведая ни о чем, похвалилась тем, что была в Париже. И Шторин подумал, что она поехала туда на украденные деньги, а теперь просто издевается над ним! Я уверена, что Люба не имеет отношения к этой краже. Но вокруг нее образовалось еще одно криминальное кольцо...

И Лиза рассказала мужу об убийстве Северцева и Мещерского.

– Они оба были отравлены атропином, который можно купить в любой аптеке. И трупы их мы нашли в квартире Гороховой.

– Думаешь, ее хотели подставить?

– Однозначно! Возможно, это сделал кто‑ нибудь из ее друзей‑ литераторов. Из зависти, понимаешь? Дима, сейчас, в наше время, литераторам приходится очень туго. Я попыталась собрать материал о местных поэтах и писателях и кое‑ что нарыла. Смотри: вот раньше, если ты, к примеру, – писатель или поэт, то, если ты талантлив, тебя печатают. Тебя, понимаешь? То есть издательство издает тебя за свои деньги, а тебе, автору, выдают гонорар. И гонорары были вполне приличные. Да и тиражи, как ты понимаешь, не в пример сегодняшним. Поэтов и писателей уважали, любили, государство предоставляло им дополнительные метры жилья, дачи в престижных местах, выдавало им стипендии, давало возможность отдыхать в домах творчества на Черном море, в Коктебеле, например, или в знаменитом Переделкине, в Подмосковье. К тому же тогда было довольно много литературных журналов, альманахов, а еще писателей и поэтов приглашали на творческие встречи в различные государственные учреждения, на заводы, фабрики, в колхозы‑ совхозы, и за это им платили денежки. А еще давали с собой какие‑ то продукты, подарки. Помимо этого...

– Лиза!

– Ты подожди... Они время от времени могли зарабатывать на рецензиях! Ты вот, к примеру, начинающий поэт, приходишь в Союз писателей и говоришь, что хотел бы узнать мнение профессионала о своем творчестве. Ты оставляешь свои рукописи и через некоторое время получаешь официальный ответ, рецензию маститого автора: мол, ты – талантливый, и тебя ждет большое будущее или, наоборот, мол, вам, молодой человек, надо бы обратить внимание на то‑ то и на то‑ то, а еще лучше приходите к нам в студию, поучитесь у ваших коллег...

– Это ты все к чему?

– Да к тому, что сейчас всего этого нет. Весь Литфонд разграблен, писатели и поэты никому не нужны, они нищенствуют, многие спиваются, если, конечно, не пишут на заказ детективы и прочее. И многие ищут возможность напечататься. Это называется «за свой счет». Но на самом деле они редко платят из своего кармана. Как правило, у них есть спонсоры. И вот таким спонсором был Северцев. Мало того что он был богатым, он еще и неплохо разбирался в литературе. И это он, как я понимаю, «открыл» Любу Горохову. Поддержал ее, помог издаться и вообще оказывал ей всяческую поддержку. Думаю, что он оказывал такие вот финансовые, я бы сказала, знаки внимания далеко не всем поэтам или писателям, и те, как вполне можно предположить, завидовали Любе и люто ненавидели удачливого богатого Северцева.

– Думаешь, кто‑ то из них плеснул в спиртное атропин?

– Мне звонил Сережа, атропин действительно был обнаружен в двух рюмках. И Северцева с его другом на самом деле кто‑ то отравил, но вот кто? Это вопрос! Как ты думаешь, Люба, находясь в ясном уме, сделала бы это? И когда? Ведь вся компания перебазировалась к Саше Горевому, уехал туда и Северцев.

– Это не факт!

– Пусть. Но Любы‑ то точно там не было. Она после того, как все ушли, поехала в ресторан «Милан», где у нее, между прочим, была назначена встреча с Северцевым!

– Но он на встречу не пришел, потому что был уже мертв. Что ж, остается предположить, что он, отправив на такси всю это компанию, позвонил Мещерскому и пригласил его в гости к Любе. Возможно, у него был ключ от ее квартиры!

– Легко. Она запросто могла ему дать ключ, просто как другу.

– Или любовнику?

– В том‑ то и дело, что они не были любовниками! Люба вообще до недавнего времени не жила половой жизнью. И невинность она потеряла совсем недавно...

– Может, тогда, ночью? Когда она ночевала в гостинице, со Шториным или с Юдиным?

– Свидетели утверждают, что она была со Шториным. Что ж, могу предположить, что именно в то время, когда – если следовать нашей версии – Желткова украла деньги из гостиничного номера, Горохова и потеряла свою невинность... – объяснила Лиза. – А что мешало Северцеву воспользоваться ее благосклонностью на правах мецената?

– Может, он гей?

– Ладно, Гурьев, подумаем над этим вопросом. А пока что я предлагаю тебе следующий план. У меня есть составленный барменом фоторобот Шторина. Думаю, его надо в самое ближайшее время показать «перевозчику».

Иногда он спрашивал себя: почему Аркадий так легко дает ему деньги? Ведь он почти никогда не интересуется, зачем они ему нужны, и ни разу еще не упрекнул его. Да и денег дает столько, сколько он попросит, или даже больше. Что это, любовь брата или что‑ то другое, о чем Шторину не хотелось думать?

Ему было удобно думать, что Аркадий испытывает чувство вины за то, что он так хорошо сумел устроиться в этой жизни. Нашел золотую жилу – акупунктуру и так поверил в нее, что заставил поверить и всех остальных, и все теперь просто жаждали, чтобы он воткнул в них длинные тонкие иглы.

У самого Шторина, за что бы он ни брался, как‑ то ничего не получалось. Много раз он пытался открыть свое дело, занимался разведением орхидей, кактусов, выращивал у себя во дворе, в Балашове, нутрий и кроликов, но никакого особого дохода все это ему не приносило. Ему хотелось больших денег, которые позволили бы ему переехать из скучного деревянного дома, пропахшего молоком и яблоками, в большой город, где бы он мог затеряться, жить в чистой уютной квартире, обедать в ресторанах, пить виски и курить дорогие сигареты, встречаться с красивыми женщинами. Но никакие кролики или нутрии ему этого дать не могли. Помнится даже, он пытался обогатиться продажей тюльпанов, которые сам вырастил в теплице и даже «выгнал» точно к Восьмому марта. Но и это позволило ему прожить всего лишь неделю в городе – деньги улетали, как пепел по ветру...

Однажды, будучи пьяным, на даче у одного своего приятеля, когда все перепились и крепко спали, Николай проснулся, когда еще не начало светать, чтобы отлить, вышел во двор и увидел, что машина одного из гостей, какого‑ то бизнесмена, не заперта. И внутри, на сиденье, лежит борсетка. Он и сам не понял, как так случилось, что он достал ее, открыл и, увидев деньги, много денег, забрал их, не оставив ни рубля.

Чувство, которое он испытал, зарыв их поблизости, в лесу, было поистине непередаваемым. Ему казалось тогда, что он всех перехитрил. Что он – самый умный. И, что самое удивительное, он не испытал при этом никаких угрызений совести, ни на йоту.

Понятное дело, утром был скандал. Этот бизнесмен мало того что болел с похмелья, так еще и чувствовал себя униженным, ограбленным, оскорбленным в своих самых лучших чувствах, ведь он никогда, по его словам, не был жадным и сам, лично, привез на дачу «два ящика бухла и закусь». И какой «сучий потрох» посягнул на его честно заработанное бабло?!

Хозяин, разволновавшийся так, что с перепуга и от отчаяния молниеносно напился, приказал, еле ворочая непослушным языком, всем гостям вывернуть карманы или признаться. Короче, праздник был испорчен наглухо. Зато Коля, моргая честными глазами, вместе со всеми недоумевал по поводу ночной кражи и несколько раз выворачивал собственные карманы и тряс ими, идиотски при этом хихикая.

Поскольку репутация у него была кристальная, ведь он до этого ни разу не был замечен в крысятничестве, на него так никогда и никто не подумал. И не заподозрил его.

Спустя несколько дней он вернулся в этот дачный поселок. Пробирался от станции густыми посадками и огородами. В сумерках его невозможно было заметить ни со стороны дач, ни со стороны станции. Светя себе фонариком, он разыскал место, где закопал пакет с деньгами, достал их, отряхнул от земли и хвои и спокойненько вернулся на станцию.

И дома, запершись в своей комнате и разложив на кровати добычу – новенькие голубенькие тысячные рублевые купюры и красненькие пятитысячные, нежно‑ фиолетовые пятисотенные евро, испытал редкостное наслаждение. Он был богат. У него – в целом – оказалось около ста тысяч рублей! Целое состояние!

И на этот раз он их уже не тратил. Опасался, что мать что‑ нибудь заподозрит. Он по‑ прежнему горбатился в своей теплице, выращивая помидоры, откармливал поросят и лишь в выходные позволял себе расслабиться в большом городе.

Аркадий к тому времени уже перебрался в город, женился на девушке с квартирой (ему и тут повезло! ) и устроился в престижную частную клинику специалистом по акупунктуре.

Николай же, открывший в себе талант с легкостью втираться в пьяные компании на свадьбах или других торжествах (он уже знал практически все рестораны и кафе в городе, специализировавшиеся на подобных мероприятиях), чистил карманы и борсетки подвыпивших гостей, зарабатывая этим на безбедную жизнь.

Юдин же, друг детства, нашел себе тоже непыльную работу – альфонса. Все женщины, у которых он жил, с удовольствием содержали его. Когда же ему хотелось экстрима, он, щекоча себе нервы, околачивался возле валютных обменников, обдуривая доверчивых граждан и находя в этом свое особое удовольствие. Поскольку ему хватило ума делиться с местными ментами, то и проблем в его маленьком «бизнесе» практически не возникало.

* * *

Сколько раз они с Юдиным пытались придумать что‑ нибудь вместе, чтобы «сорвать банк», как любил повторять он эту фразу, и заработать разом на всю дальнейшую жизнь, пока наконец не придумали...

* * *

– У тебя проблемы? – спросил Аркадий, отсчитывая деньги и протягивая их Николаю.

– С чего это ты взял?

– Не знаю. У тебя вид какой‑ то встревоженный. Вот ты приходишь ко мне, вроде как обращаешься за помощью, и никогда, никогда еще не рассказал, как и чем живешь, брат. Может, тебе другая какая‑ то помощь нужна, не только деньги? Ты мне только скажи, у меня есть хорошие связи.

– Нет, Аркаша, все в порядке.

* * *

Они стояли на крыльце клиники, как и всегда, где их никто не мог услышать, и разговаривали вполголоса.

Неужели Аркадий почувствовал что‑ то?

Николай вдруг представил себе реакцию брата на его признание: знаешь, брат, а ведь я убил ни в чем не повинную женщину, поэтессу... Сначала пытал, а потом – убил.

* * *

Аркадий выразил бы свое отношение к этому одним лишь убийственным взглядом. Пригвоздил бы Николая, уничтожил бы его своим презрением и, конечно же, непониманием. Одно дело – если бы Николай признался ему в том, что он случайно сбил пешехода и теперь скрывается, боится правосудия. Но совсем другое – когда он признается в том, что он бандит, ограбил перевозчика, убил женщину... Аркадий тотчас вычеркнет его из своей жизни. Он такой – правильный, принципиальный. Возможно, он и сейчас догадывается о чем‑ то, но не решается спросить. Ну и пусть! Возможно, когда‑ нибудь случится такое, что он окажется в зале суда, как единственный родственник Николая, и тогда сам узнает всю правду о брате, но пока что...

* * *

Ему не хотелось даже думать об этом, так сразу становилось тяжело, невыносимо.

Он взял деньги, молча кивнул, вроде поблагодарил брата, и быстро покинул тихий двор клиники. Он знал, чувствовал, что Аркадий все еще стоит на крыльце, возможно, надеется, что Николай обернется, помашет ему рукой или вовсе вернется, скажет, что надо бы встретиться, поговорить, выпить, наконец... Хотя Аркадий почти не пьет.

Купив в ближайшем киоске газету с городскими объявлениями, он нашел то, что ему нужно, и позвонил.

Он сидел в сквере, в прохладной тени вековых дубов, прижав телефонный аппарат к самому уху, и чувствовал, как по вискам его струится пот... Прямо перед ним раскинулась клумба с анютиными глазками. По аллеям сквера мамаши катили коляски с младенцами, маленькие дети бегали, оглашая все вокруг счастливым детским смехом...

– Алле? Я по объявлению. Вы – частный детектив? Хорошо. Где мы можем встретиться?

* * *

Через полтора часа ему наконец удалось встретиться с весьма занятым, как он понял, человеком, зарабатывавшим деньги тем, чтобы за кем‑ то следить, кого‑ то фотографировать, добывать информацию. Невысокий, плотный человек в светлых джинсах и черной тенниске. Лицо умное, глаза смотрят прямо в душу.

Разговор их происходил в маленьком кафе, на самом краю центрального городского бульвара. Николай заказал пиво.

– Его фамилия Юдин. Я должен знать, где и с кем он встречается.

Николай достал из кармана фотографию бывшего друга и заготовку – листок с написанным на нем адресом и телефоном Юдина.

– Хорошо. Будем работать, – сказал детектив, бережно пересчитывая аванс и пряча деньги в карман джинсов. – Я буду держать вас в курсе.

* * *

Вечером Лизе позвонили из Москвы. Информация по Мещерскому была более чем подробной. Мало того что ему дали личностную характеристику и прислали досье чуть ли не на всех ближайших его родственников и друзей, так еще и выслали тексты его опубликованных поэтических сборников.

Мещерский Вадим Борисович, пятидесяти двух лет, профессиональный литератор и бизнесмен, имеет жену и двух взрослых дочерей. Проживает в Москве, на улице Огарева. Активный член многочисленных московских литературных организаций, свой человек в Центральном доме литераторов. Мягкий, неконфликтный человек, чрезвычайно ранимый, если речь заходит о его поэтическом творчестве. Мнения профессионалов о его творческом потенциале весьма противоречивы. Большинство считает его графоманом, активно и с удовольствием издающим свои же собственные книги, некоторые, причем далеко не друзья, в основном литературные критики, наблюдают развитие его таланта в последние годы и строчат о нем статьи, причем публикуют их в самых престижных литературных журналах.

* * *

Лиза хорошо представила себе полную срежиссированных самим же Мещерским ярких литературных событий жизнь поэта, подогреваемую неожиданно хвалебными статьями критиков и, скорее всего, поддержкой жены и дочерей, плюс – достатком (поэт занимался незатейливой посреднической деятельностью, перепродавая сахар и зерно вагонами), интересный круг его общения, возможно, наличие любовницы...

Что он, спрашивается, забыл в провинциальном городе? Навещал друга – Северцева? Вероятно, эти поездки составляли часть его литературной жизни, этим самым он как бы демонстрировал своему, возможно менее успешному, другу свои успехи и рос в собственных же глазах на его более скромном во всех отношениях фоне? А может, он просто по‑ человечески был привязан к Северцеву и отдыхал здесь, в Саратове, душой?

* * *

Среди его друзей были в большинстве своем поэты, писатели, театральные деятели, сценаристы, киношники и медики (в основном хирурги, поскольку его жена работала в кардиологическом центре).

* * *

Читать опусы московского поэта Лиза не стала, посчитала это пустой тратой времени. Из всего присланного материала ее больше всего заинтересовала фамилия друга семьи Мещерских – прозаика Владимира Геннадьевича Голубева, который вместо жены, лежавшей сейчас в больнице после перенесенной операции по удалению желчного пузыря, должен был прилететь в Саратов, чтобы забрать тело друга и перевезти его в Москву.

* * *

Лиза позвонила Голубеву, представилась, сказала, что она занимается расследованием убийства Мещерского, и узнала, что тот буквально полчаса тому назад прилетел и сейчас находится в аэропорту в ожидании багажа. Лиза сказала, что приедет за ним. И в скором времени они уже сидели в кабинете Лизы, и Владимир Голубев, высокий, худой и какой‑ то тонкий мужчина в помятом черном костюме, рассказывал ей о своем лучшем друге – Вадиме Мещерском.

– Вадим очень любил Володю, моего тезку. Считал его талантливым человеком, постоянно помогал ему деньгами, знал, что тот, в свою очередь, поможет какому‑ нибудь одаренному поэту издаться. Вы же знаете, Елизавета Сергеевна, в какое время мы живем. Нас мало кто издает. А уж говорить о том, чтобы наша профессия кормила нас, и вовсе не приходится. Разве что нужно начать писать детективы, сами понимаете. Но не все же умеют это делать, во‑ первых, а во‑ вторых, с какой это стати все владеющие пером, так сказать, люди должны кропать криминальные романы? Есть вещи и поважнее. Нет, не подумайте, что я с презрением отношусь к подобного рода деятельности, напротив, я уважаю людей, которые нашли в себе силы и писать хорошие стихи, и издавать романы, но мы с Вадимом и Володей не принадлежим к их числу. Точнее, они не принадлежали... Господи, как дурной сон! Потерять сразу двух своих друзей!

– Северцев тоже был вашим другом?

– Не то чтобы другом, нет... Просто он бывал у Вадима, мы вместе проводили время, часто бывали в ЦДЛ, встречались с нашими друзьями. Вадим был счастлив, когда Володя приезжал к нему, старался всегда познакомить его с интересными людьми, они всегда что‑ нибудь придумывали. То сборник стихов волжских поэтов издавали, то альманах русской поэзии, часто привлекали к своим проектам киношников, художников...

– Имя такое – Любовь Горохова – вам ни о чем не говорит?

– Нет. Впервые слышу. А кто она?

– Ваших друзей, Владимир Геннадьевич, нашли отравленными именно в квартире Гороховой, нашей местной поэтессы.

– Да, я слышал, что их отравили... А что она говорит, эта Горохова?

– Ничего. Ее тоже убили. Причем мотив ее убийства нам тоже неизвестен. Вообще какая‑ то очень странная история! Я думала, что хотя бы вы расскажете мне что‑ нибудь об отношениях Мещерского и Гороховой, а вы говорите, что они вроде бы и не были знакомы...

Казалось, эти слова Голубев пропустил мимо ушей.

– Не представляю себе, за что их могли убить? Просто не представляю! Может, их ограбили?

– Нет, ничего подобного не было.

– Тогда, может, их отравили по ошибке? Или они сами отравились, выпив что‑ то...

– В алкоголь был подмешан атропин в лошадиных дозах. Я бы, может, и согласилась, что отравленная водка предназначалась для кого‑ то другого, но для кого, если до этого за столом сидела целая компания, и эту водку, еще до того, как в нее влили атропин, пило еще четверо человек...

– И все живы‑ здоровы?

– Представьте себе, да! Владимир Геннадьевич, что еще вы можете рассказать о вашем друге, помимо того что он был поэтом?

– Поэтом? Знаете, хоть и нехорошо говорить о покойных плохо и он был мне действительно настоящим, близким другом...

Лиза вдруг подумала, что он был, а может, и сейчас является любовником жены друга. И откуда только берутся такие крамольные мысли?

–... близким другом, но как поэт, он начал формироваться совсем недавно. Знаете, у меня лично создалось такое впечатление, будто он все это время, то есть практически всю свою сознательную жизнь, за исключением последних пары лет, как бы блуждал в потемках и сам еще не знал, кто он, каково его предназначение. Вернее, все не совсем так... Постойте, я постараюсь правильно сформулировать. Он всегда был слабым поэтом. А вот бизнесменом он оказался просто превосходным! Никогда бы раньше не подумал, что у него такие блестящие организаторские способности, такое чутье. Вы бы видели или слышали, как он говорит со своими украинскими партнерами, как умеет, вернее, умел их убеждать купить у него сахар или еще что‑ то! Между нами говоря, он продавал не только сахар, как считает большинство. Он поставлял в Москву дерево, трубы... Я ему сколько раз говорил: Вадик, ну что ты тратишь время на эту литературщину, на этих бездарных поэтов, которые воруют у тебя время и деньги?! Посвяти себя бизнесу, купи дом где‑ нибудь в Италии, сделай счастливыми своих домочадцев. Прекрати наконец играть в эту игру...

– Какую игру?

– Понимаете, у него был комплекс недооцененного человека, и я знал, как он от этого страдал. Ему было очень важно, чтобы его оценили именно как поэта, мастера слова. Ведь он постоянно работал над собой, изучал, как он это называл, тайну слова того же Пушкина, Блока... Все пытался понять, откуда они черпали свое вдохновение, словом, анатомировал стихи известных, великих поэтов и даже пытался им подражать. Но у него редко получалось хорошо. Много было высокопарщины, неестественности, претенциозности, а хотелось бы простоты, знаете, такой гениальной простоты.

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 91011 12 13 14 Следующая ⇒