Часть вторая 3 страница

Интересно то, что, когда всем этим луисамкорваланам добавляют к зарплате пару сотен, весь их андеграунд заканчивается так же быстро, как и начался. И они становятся такими же рьяными клерками, какими были контркультурщиками (антиглобалистами, маргиналами, нужное подчеркнуть) еще пару дней назад. До прибавки жалованья.

То же самое происходит и с контракультурными телками, которые наконец выходят замуж. Ужас в том, что все эти новообращенные в офисную веру маргиналы становятся самыми ярыми ее защитниками, потому как очень хорошо помнят, как пили пиво «Балтика» у метро на четверых. И поэтому теперь на их хоругвях вместо Курта Кобейна/Че Гевары появляется Лавандос — бог денег. И ему они служат еще более пышные службы и совершают обильные жертвоприношения собственными коллегами, потому что туда, в мир «камарадов», «пиваса» и «тусы с бразами», ужас как не хочется. И в душе уже распустились буйным цветом кусты столь желанного (сколь и презираемого когда‑ то) мещанского счастья. И в этом своем ублюдском офисном рабстве они гораздо хуже мумий.

Тогда я стал воспринимать это сборище, как один большой зверинец. Я стал глумиться над его обитателями, всячески издеваться и унижать их, выставляя на вид их несостоятельность в реале. Я мстил им. Да, мстил за так и не обретенный оазис другого мира. За очередную утраченную иллюзию. За новое разочарование. За весь их фальшак, в который я почти поверил и в который был готов нырнуть с головой.

Затем миновал и этот период. И я стал частенько приезжать на их сборища, чтобы послушать об их копеечных проблемах, посмотреть на новых персонажей, новых напыщенных идеологов. В общем, я погружался в иную атмосферу. В жизнь подворотен и спальных районов с их нищетой, пьянством, наркоманией, разговорами о несправедливости мира, спившимися интеллигентами, скинхедами и прочим. Для меня это стало своего рода анти‑ гламур‑ вечеринками. Та же пустота, только в иной обертке. Пустота в экономичной упаковке для дискаунтера в Жулебине мало отличается от пустоты в яркой подарочной коробке для бутика «Подиум». Уж вы мне поверьте.

Тем не менее я продолжал периодически заныривать в мир маргинальности, чтобы понять — далеко ли я ушел от его бесперспективняка и дешевого пива и вместе с тем не растерял ли я до конца те простые способности радоваться жизни, еще пребывающие в нем, в мире гламура.

И вот сегодня я надеваю потертые джинсы, выуживаю из недр платяного шкафа синий свитер «Paul& Shark», а из тумбы для обуви старые, убитые на чьей‑ то даче мокасины.

В целом выгляжу я достаточно нейтрально. Для человека, который собирается тусить с маргиналами, но при этом не собирается за них платить, — то, что надо.

Я выхожу на улицу, очень быстро (стало быть, сама атмосфера желает того, чтобы я сегодня быстрее напился) ловлю такси, называю адрес бара и отваливаюсь на подушке переднего сиденья. Водитель «Волги», похожий на геолога, бородатый мужик лет сорока пяти, ведет машину, намертво вцепившись в руль и вперившись глазами в дорожное полотно. Судя по тому, что он ни разу не повернул голову в мою сторону, боясь отвлечься от дороги, вождение представляет для него сплошной стресс. Но, являясь, по‑ видимому, основным источником его доходов, не оставляет выбора. Глядя на него, я вспоминаю старый анекдот про мужика, который вез свою жену и, также смотря вперед и боясь отвлечься от дороги, спрашивал ее:

— Дусь, окно открыто?

— Ага.

— (Резко повернув голову налево, плюет. ) Тьфу!

Я хихикаю. Водитель, превозмогая свой страх, поворачивает голову в мою сторону. Я замечаю его напряженные глаза, полные тоски и испуга.

— Это я так, — говорю я, успокаивая его, — смеюсь над тем, чего по радио сказали.

Повисает некоторая пауза. Плечи водителя несколько расслабляются, и он продолжает смотреть на дорогу. Затем в машине снова повисает напряжение.

— Так это… радио‑ то не включено. У меня его вообще нет, — наконец говорит он.

Повисает еще более долгая пауза. Теперь уже напрягаюсь я, раздумывая над тем, что ему ответить. Ситуация весьма комичная, если не сказать идиотская.

— Ну, типа, я думал, что оно работает, — пытаюсь я вырулить. — То есть мне показалось, что оно работает. Слуховые галлюцинации. Знаете, еще группа есть с таким названием. Они поют чего‑ то типа «вечно молодой, вечно пьяный».

— Нет, — отвечает он испуганным голосом. И, как бы извиняясь, добавляет: — Я вообще музыкой современной не очень. Не интересуюсь.

— Да я, в общем, тоже. Извините.

Я ловлю себя на мысли, что почти ежедневно говорю людям, в стремлении быстрее от них отделаться, полную чушь, не особенно задумываясь над смыслом сказанного, а тем более над тем, какое впечатление мои слова произведут на собеседника. Но в такие, как сейчас, напряжные ситуации я попадаю редко. Принимая во внимание факт того, что отделываюсь от людей подобным образом я довольно часто, можно прийти к двум выводам: либо меня все давно уже считают конченым идиотом, либо большая часть моих собеседников полные кретины, которым все равно, что слушать. Оба вывода херовы и не вселяют никакого позитива в окружающую меня действительность.

Дальше мы едем молча. Тишина — лучшая музыка, не правда ли? Я разглядываю носки своих мокасин и качаю головой в такт музыке, которая играет в моей голове. (А в голове у меня играет Moby — «We're all made of stars», хотя геолог этого, естественно, не знает. ) Водитель, подобно сове, не моргая разглядывает попадающиеся на нашем пути светофоры. Еще он постоянно почесывает бороду и шею, наверное, от волнения. Делает он это резкими, молниеносными движениями. Подобно тому, как собаки почесываются при блохах задними лапами. Меня это несколько напрягает. Так же, как и его — мое присутствие и качание головой.

По приезде, получив деньги, водитель резко срывается с места. Вероятно, он думает, что я псих. А мне кажется, что он наркоман со стажем и/или алкоголик. Хотя на самом деле все наоборот.

Бар «Кружка» представляет собой довольно омерзительное место для проведения досуга студентов, школьников старших классов, низшего звена служащих небольших коммерческих организаций, бездарных рок‑ музыкантов, их жутковатого вида телок и прочего сброда. Здесь отвратительное пиво (сам я пива не пью и сужу лишь по его внешнему виду), разбавленные крепкие спиртные напитки и дешевая водка. Гости сего заведения едят в основном шаурму с картошкой фри (ставшую «национальной русской едой» для такого рода публики, такой же, как суши для более обеспеченных слоев населения. Воистину шаурма — это суши для бедных. Быстро, сытно и недорого). Насколько это ужасная дыра, настолько же это выгодный бизнес для хозяев заведения. Биток здесь почти всегда. Очереди в баре, нехватка стаканов, снующие официанты, неспособные запомнить с трех раз заказ ста граммов виски. Всюду пьяные компании, горки смятых, мокрых от напитков денег на столах, бармены, не успевающие выдергивать из потных кулачков гостей сотенные купюры. В общем, все очень правильно сделано. Хочешь быть богатым — работай для бедных.

Гоп‑ компания интернетчиков, общим числом человек в двадцать, расселась за сдвинутыми вместе двумя длинными столами. На столах много водки, пива и мало закуски, что весьма недальновидно, но вместе с тем объяснимо отсутствием средств. Видимо, Пегас — не Волшебная Лань из мультфильма, которая била копытом и вокруг сыпалось золото. Но то, что он также умеет бить копытом, притом весьма сильно, отчетливо понимаешь, глядя на помятые лица некоторых, давно присутствующих в этом литературном андеграунде. Я прохожу к столу, жму руки тем, кого знаю в лицо, мне придвигают стул, я немедленно заказываю виски и начинаю оглядывать собравшихся.

Присутствующие на тусе девушки, числом три, начинают меня пристально рассматривать. Я всем, а особенно им, улыбаюсь как можно более простецки. Одна из девушек спрашивает меня, пойду ли я на чей‑ то концерт в ДК «Горбунова» на следующей неделе, я отвечаю, что пока не знаю, но очень может быть, и предлагаю ей виски. Это немедленно вызывает негативную реакцию сидящего рядом с ней парня, который уже порядком набрался и строит на нее дальнейшие планы. Сидящий рядом со мной его друг тоже начинает напрягаться, и я чувствую себя узлом противоречий, центром притяжения, яблоком раздора и как там это еще обычно называется. Напряжение усиливает тот факт, что я пью виски, что само по себе является провокацией. И девка некрасива и потасканна, посему для нее я просто принц. А учитывая то, что парни, сидящие с ними, пьяны, неплатежеспособны и синюшны лицом, я принц вдвойне, возможно, даже наследный. И у этого лажового пролетария нет по сравнению со мной ни одного шанса, впрочем, как и у этой девки… Но в целом мне очень прикольно, и ситуация скорее забавляет меня, чем напрягает. Я, стремясь разрядить обстановку и съехать с темы грядущих разборок, предлагаю вслух всем присутствующим напиться, что вызывает бурное одобрение.

Компания поделена на три лагеря. Четыре спящих в конце стола пьяных литератора, человек семь пока еще менее пьяных парней и три девки, которые громко обсуждают деятельность нацболов Лимонова, и еще шестеро парней, сгруппировавшихся вокруг полного юноши, обладателя умного лица, обрамленного круглыми очками и небольшой бородкой. Он что‑ то вещает, затем наливает всем из графина водки, заканчивает речь и внимательно смотрит в лицо каждому, видимо, оценивая эффект своей речи. Поскольку я сижу в центре второго лагеря, я пытаюсь прежде всего въехать в обсуждаемое этой группой.

На столе лежат распечатки с сайта НБП — тексты Лимонова с кричащей «шапкой» — «Слово Вождя» и какие‑ то фотографии. Один из присутствующих, бритый налысо и одетый во все черное чувак, которого зовут Иван (но представляется он исключительно как Опарыш), читает вслух:

Тем, кто меня считает предводителем орды непонятных юных варваров, хочу напомнить, вынужден напомнить, что я русский интеллигент революционного типа и выгляжу своим в ряду Радищева, Герцена, Бакунина, Чернышевского… Говоря иронически, я не менее «интеллигентен», чем предводитель интеллигентов Григорий Алексеевич Явлинский, думаю, что как автор 37 томов я более интеллигентен, чем он. А орда, идущая со мной, — это молодая интеллигенция России, «племя младое, незнакомое».

— Лимонов — это то единственное, чего ОНИ не затоптали. Партия растет, молодежь подтягивается. Даже пресса уже не может нас игнорировать. Акции нацболов всколыхнули все это болото из журналюг. Смотрите, как они к нам бросились! Понимают, суки, что скоро мы вернем народу страну. А в регионах вообще кошмар что творится. Беспредел местных чиновников и обнищание такое, что сил терпеть уже нет. Россия беременна революцией. Нацболы дико популярны. Еще чуть‑ чуть, полшажка, и все. Смоет этих временщиков, как селем, — резюмирует Опарыш.

Слова «Россия» и «народ» он произносит с особым придыханием. Кажется, что жонглирование ими доставляет ему удовольствие, сходное с оргазмом. Про себя я отмечаю, что один мой знакомый из тусовки с таким же придыханием говорит «малтинешнл» и «глобализация». Хотя ясно, что и Опарыш, и этот мой знакомец употребляют данные слова, подчеркивая свою принадлежность к определенной, лидирующей части своего социума. Или используют их как способ собственной идентификации в глазах окружающих, но уж никак не из‑ за того, что их действительно занимают проблемы народа или грядущие с глобализацией бонусы для всей планеты.

Собравшиеся многозначительно молчат. Я думаю о том, до чего же все наши доморощенные идеологи революции, вся эта левацкая часть интеллигенции всегда тяготели к таким вычурным формулировкам, как «орды», «варвары», «русский интеллигент революционного типа» (последнее звучит как легкая канонерка типа «Русич»), «Россия беременна революцией». В каждой запятой немыслимая поза, маска святой миссии, великой значимости и прочего. И за всем этим — пустота, бездействие, отсутствие каких‑ либо задач, идеалов и помыслов изменить все к лучшему. И самое главное, самое уебищное во всем этом — мелочность целей, типа банкета или машины, оплаченной спонсорами. И жадное желание зацепиться за это любой ценой, войти в когорту властей предержащих, а там уже вспомнить о народе только в канун следующих депутатских выборов.

И страшно представить, что будет, если эти люди каким‑ то образом окажутся у власти. В какой бар «Кружка» превратят они страну, прикрываясь желанием отмыть ее от скверны «прошлого преступного режима». Только зальют они ее не водкой, вот в чем проблема. Представляю, с каким наслаждением они будут вешать и выводить во внутренние дворы тюрем нас, менеджеров среднего и высшего звена. Олигархи к тому часу уже сбегут отсюда, и играть роль тиранов, выстроивших свое благополучие на крови трудового народа, а теперь представших перед его священным судом, придется тому самому пресловутому среднему классу. Никто не вспомнит имен тех, кто отжимал себе природные недра, зато всегда найдутся «народные мстители», горящие священным огнем сведения личных счетов с обладателем лучшей машины во дворе, дорогих часов и костюмов. Гораздо приятнее уничтожать тех, у кого ты стрелял полтинники и сотки, чем бороться с уехавшими миллионерами. Да, отольются тусовочной Москве ее «тодсы», «прады», «гламуры» и «галереи». А потом, потом вся эта мерзость опарышами поползет в регионы, о судьбе которых они сейчас говорят с таким пафосом. Доесть разлагающийся труп России. Хотя, конечно, все это мои фантазии и революции закончатся, так и не начавшись, как только появится первый более‑ менее солидный взнос от спонсоров и будет пущен на личные нужды Вождей. Бабло опять победит зло и все такое.

— У меня подруга есть, Надя, так она в прошлые выходные в ментовку загремела, — встревает в разговор девушка лет двадцати, с милым, интеллигентным лицом, неплохо одетая и весьма ухоженная. — Она с подругой и двое парней из их группы пытались ночью приклеить на дверь приемной ФСБ плакат с Фантомасом и надписью «Я Фантомас, а ты говно! ». Так их тут же скрутили, отвезли в отделение, продержали там восемь часов, но потом отпустили. Она такие ужасы рассказывала, что там творится. Их, правда, не били, но, в общем, методы у них гестаповские.

— А что же она хотела? Чтобы ей выдали орден «За заслуги перед Отечеством»? На хера она туда вообще поперлась? — вопрошаю я. — Сидела бы лучше дома или с парнем своим трахнулась. В театр бы сходили. Зачем вообще этот бред?

Девушка падает в замешательство. С одной стороны, все идет по плану. Она кокетничает с молодыми революционерами, и разговор с ними идет на одной волне, и она наверняка знает, что ей ответит тот мальчик, кому она в целях завязки/продолжения отношений адресовала свой пассаж (а я думаю, что присутствие девушек в таких околополитических движухах заточено строго на поебки). И тут я ломаю ей всю матрицу, встревая со своим логичным в общем‑ то замечанием. И ее ментальные весы колеблются между здравым смыслом моей реплики и стремлением выглядеть своей, левацко‑ бунтарской девчонкой (пусть и из хорошей семьи).

— Это не бред, — заступается за нее Ваня. — Выступать против этого фашистского режима нужно всеми доступными способами. На всех участках. Вода камень точит. Потом критическая масса нарастет и сметет это все к ебеням.

— Вань, — спрашиваю я, — а тебе лично этот преступный режим чем мешает? Ну, вот ты сидишь здесь, разглагольствуешь о каких‑ то там революциях, о том, что народ не имеет возможности жить хорошо, и все такое. У тебя, молодого парня, есть здоровье, годы впереди, перспективы. Ты сам пытаешься что‑ то сделать, чтобы соскочить из этой маргинальщины? Поработать слегка, девушку завести, свозить ее на море. Свитер себе купить без дыры на рукаве, наконец. К чему тебе вся эта атрибутика лузерства?

— Лузер? Ха‑ ха! — криво усмехается он. — Ты знаешь, для поэта это скорее комплимент, так что если ты меня этим задеть хотел, то мимо. Работать? Да я тут дышать не могу, а ты говоришь, что мне мешает. Если бы ты и многие такие, как ты, не рассуждали бы по‑ мещански, а разули бы глаза, то поняли бы, куда мы катимся.

— А ты поэт еще ко всему прочему? Издаешься? Или все больше для себя? Или режим этот преступный не издает? — продолжаю издеваться я.

— Нам с тобой не о чем говорить. Сегодня акты гражданского неповиновения, проводимые патриотами, подтачивают режим. Завтра сотни тысяч парней и девчонок в один день выйдут на улицы городов России. Мы стоим на пороге гражданской войны, и дальше все просто. Сейчас мы с тобой пьем за одним столом, но завтра мы окажемся по разные стороны баррикад, как классовые враги.

— Вань, про парней мне понятно. Я сомневаюсь в сотнях тысяч, но человек сто — двести вы соберете. Но девчонок‑ то, девчонок откуда вы столько возьмете?

Тут в разговор вступает та самая интеллигентного вида чувиха. Она протягивает мне несколько распечаток с того же сайта, на которых изображены девицы разных возрастов, разной степени привлекательности и одетости. Заголовок листа называется «НАШИ БОЕВЫЕ ПОДРУГИ».

— На, полюбуйся, — говорит она мне. — Или ты думаешь, что все молодые девушки только по клубам обретаются? Нас уже много. Больше, чем ты думаешь.

Опарыш вознаграждает ее одобрительным взглядом, затем начинает буровить меня исподлобья. Девушка торжественно оглядывает присутствующих, как королева этой псевдолевацкой вечеринки. Присутствующие молчат, предвкушая, как маленький идеолог и новоявленная Клара Цеткин будут рвать идеологического врага. Я внимательно разглядываю фотографии. Мой взгляд цепляется за фото, на котором две девицы (одна из которых похожа на Наталью Медведеву) позируют, обняв друг друга за бедра. На руках у обеих повязки с серпом и молотом.

— Ну что же, — уже не пытаясь сдержать смех, говорю я, — когда я был в возрасте пятнадцати лет, меня также очень притягивала нацистская символика и униформа в сочетании с гомосексуальной красотой штурмовиков СА. Как я понимаю, этим девочкам все равно, во что играть и где выкладывать свои фото в стиле ню. На сайте damocka. ru или у вас на нацболе. Я надеюсь, что девушки все же выполняют свои функции?

— В каком смысле? — настораживается она.

— Ну, в смысле… мальчики на них дрочат? Вот ты, Вань, хотел бы с ними?

— Не смешно. Ты думаешь, что ты очень умно выглядишь со своим цинизмом? — спрашивает меня Ваня.

— Да нет, Вань, я думаю о том, что будет, если вот эта милая девушка… кстати, вы там сфотографированы? — Девушка опускает глаза и говорит: «Не важно». — Так вот, если эта девушка свяжет свою судьбу с таким милым мальчиком, как ты, перманентно качающимся между проблемой самореализации, ложными поэтическими амбициями и игрушками в революцию, то сразу возникает вопрос о тех самых судьбах России. Перспективы генофонда, ранняя алкогольная зависимость, социальная неустроенность, проблемы быта. В общем, весь букет, так важный для молодых людей с активной жизненной позицией. Будущее наших детей в нас самих… или как там?

— А не надо мерить всех по себе, — чеканит слова Ваня, — мы вместе, потому что нас не интересуют твои мещанские проблемы походов в ресторан, шмоток и новых машин. Когда ты решаешь политические проблемы страны, важно думать не о себе, а обо всех в целом. Тогда личные позиции уступают место общегражданским, тогда мещанская тяга к обустройству быта замещается духовным. Общество станет единым ради своего блага, а не ради кучки мрази, которая временно узурпировала власть и национальные ресурсы. На людей нужно смотреть не только как на возможных половых партнеров, понял, нет? Хотя нет, ничего ты никогда не поймешь. Но это уже твоя проблема. — Ваня лихо опрокидывает рюмку и торжествующе откидывается на спинку стула.

— Да, да, я понимаю. К людям надо относиться так, как ты хочешь, чтобы они относились к тебе. Ширять наркотиками до передоза, рвать бензопилами, пытать паяльниками, спаивать алкоголем и заставлять спариваться с собаками. В этом и есть позиция гражданского единения. Когда всем хочется гламура, бритых женских гениталий и вместе с тем массовых расстрелов. Я правильно понимаю?

Но ответа я уже не слышу. Я иду по направлению к туалету, оставив их праздновать победу над идеологическим врагом, лишенным, кстати сказать, всякой идеологии. И вот они сидят все вместе и обсуждают эти бредовые программы лимоновских национал‑ большевиков. Дети из обеспеченных семей и дети пролетариев. И кажется, что все братья, и кажется, что все здесь движимы одной общей идей всеобщего равенства и справедливости для всех. Но эта херовая иллюзия единения очень скоро развеется. Когда первые, закончив институты, вольются в когорту юристов, экономистов и банковских клерков, а вторые, как и полагается, станут водителями «Газелей», разнорабочими или низкооплачиваемыми системными администраторами. И все станет на свои места. И жизнь этих вчерашних «комарадов» продолжится параллельными курсами в разных социальных лагерях. И впоследствии одни с улыбкой будут вспоминать смешного «вождя русской революции», похожего на доктора Айболита, а другие вспоминать о том счастливом времени, когда будущее казалось таким искристым и многообещающим, когда еще был шанс что‑ то изменить. Но все это будет позже, когда сегодняшним детям будет лет эдак по тридцать — сорок. Если, конечно, первые не сторчатся, а вторые не сопьются раньше.

Но сегодняшним вечером никто не готов думать о будущем. И все невероятно пьяные и счастливые. И все, повторюсь, сидят вместе.

Возвратившись, я подсаживаюсь к дальнему концу стола, где сидит компания полного юноши с ником Авдей. Оглядываясь на былое идеологическое ристалище, я вижу, что поляна, как я и предполагал, превратилась в обжимушки с девочками, пьяные братания и прочее. Лимоновские распечатки валяются под столом под ногами революционеров. Некоторые из присутствующих уже спят, положив головы на стол. Для них революция на сегодня завершилась…

Авдей тем временем закончил вещать что‑ то монументальное и пристально смотрит на меня.

— Выпьешь с нами? — спрашивает он меня и встает, чтобы подсесть рядом.

— Конечно, выпью, старик, я за тем и приехал. Ну, как у вас дела в контркультуре? Когда на баррикады народ позовешь?

Народ между тем уважительно отодвигается от нас, понимая, что разговоры у лидера сайта с приходящим время от времени мажором могут быть только серьезные.

— Да растем потихоньку. Мочим противников по андеграунду, думаем выходить в офф‑ лайн. Развиваемся, короче. Вот думаем издать сборник лучших авторов. Серьезный проект. Да. Серьезный.

Авдей говорит, смакуя слова, с немыслимой серьезностью на лице. Понятно, что весь его речевой пафос направлен исключительно на своих слушателей.

— Это здорово. Надо делать шаги вперед и все такое, — говорю я и наливаю нам водки из стоящего на столе графина. — За такой литературой будущее. Я думаю, что если ты, Авдей, все правильно выстроишь, с твоим‑ то авторитетом в Сети, то начнешь зарабатывать не хуже Гельмана на художниках‑ говнописцах. Ну а в целом как? В личной жизни? Проблем нет?

— Я с тобой давно поговорить хотел. Ты же крутишься там, вертишься всяко. Бизнес‑ шмизнес. Ты меня на работу не устроишь? Я чего‑ то подзаебался мальца в этом Ай‑ ти‑ бизнесе, да и денег маловато.

— А Ай‑ ти — это что конкретно?

— Ну, я в конторке работаю маленькой. Знаешь, пять компьютеров, два человека. Сайты делаем. А конкуренция сейчас большая, сам знаешь. Заказов мало. Вам, кстати, сайт не нужен? Конторе твоей?

— Да нет вроде, у нас есть.

— Я и говорю. Заказов мало. В общем, свалить я хочу.

— А ты чего делать умеешь? Кроме сайтов своих?

— Я статьи могу писать, копирайт, пресс‑ релизы. Работа специалиста по пиар — это мое. Я просто чувствую.

— А ты же говоришь, что ты работаешь мало. День работаешь, три пьешь. Как ты себе представляешь работу пиар‑ менеджера, который две трети рабочего времени в запое?

— Да это я тут пью. Если бы бабок подкинули, я б перестал. Ну не без этого, конечно. Иногда можно. Да и писать из дома можно, если что. Интернет‑ то есть.

— Ну, я спрошу. Если нужен такой человек, то звякну тебе или напишу.

Видя, что предложение не родило во мне энтузиазма, но чувствуя, что мои возможности исследованы еще не до конца, он начинает, подобно бомбардировщику, заходить на второй круг бомбежки.

— Давай отсядем, я тебе еще кое‑ что за бизнес расскажу.

— Давай, — соглашаюсь я, понимая, что вечер постепенно закругляется и лучше провести его остаток за разговорами об очередном фантастическом проекте, чем в обсуждении революционной ситуации.

— У меня идея шоколадная. Я хочу новостной портал открыть. Типа «Ленты. ру» или «Дней. ру», понимаешь?

— Ага.

— Вот. Сейчас же рост Интернета необыкновенный. А продуктов для аудитории не хватает. Мы соберем по Сети всех этих лохов, — обводит он рукой зал, — они будут писать за копейки. Им главное — внушить, что они в серьезном проекте. — Авдей делает значительное лицо и поправляет очки. — Масштабировать их, чтобы они поверили, что решают. Ну и бабла подкинуть чуть‑ чуть. Они все схавают.

Я отмечаю, что мнение о собственной аудитории у Авдея весьма невысокое. Что вредно в бизнесе. Сотрудника нужно любить, иначе он не принесет тебе деньги. Я представил, до какого объема разовьется Авдеева самооценка, если дать ему кресло и чуть больше денег.

— В общем, с контентом я решу. Наберем аудиторию, рейтинги. Посещаемость нагоним тысяч до тридцати в день, а там и клиенты подтянутся. Реклама, баннеры, заказные статьи. Ты знаешь, как сейчас растет реклама в Сети?

— Не‑ а, — качаю головой я, допивая кофе.

— Вот. А растет она охуительными темпами, скажу я тебе. Потом можно будет по политике поработать. Про партии какие‑ нибудь написать. Или не написать. В зависимости от того, как заплатят. У меня тут есть связи на этом уровне. Сечешь? А? Перспектива, я тебе доложу. Ты просто пойми. В Сети нужно общаться не со сбродом, а с нормальными людьми. Я делал разные проекты, которые сейчас в лидерах. Я изнанку всю прорюхал. У меня чутье, что сейчас такой проект нужен.

Он хлопает меня при этом по плечу, пристально смотрит в глаза и говорит самые важные вещи шепотом. В общем, использует весь арсенал подручных ему средств, которыми он запутывает здешних лохов. Понимая, что возражать человеку, оценивающему темпы роста рекламного рынка в Сети характеристиками «охуительные», бесполезно, я повторяю как попугай:

— Интересно, брат, очень интересно. А сколько денег нужно?

— Да денег‑ то гроши. Офис там снять, компьютеры купить, на зарплату, на первичную раскрутку. У меня уже и бизнес‑ план есть, если тебе интересно, встретимся и обсудим на неделе. Прибыль в конце года колоссальная.

— Так сколько денег‑ то, браза? У меня, может, столько нет?

— Денег… Денег двадцать тысяч. — Авдей опять смотрит мне в глаза, проверяя реакцию. — Ну в пятнадцать можем уложиться на первом этапе. Зато прибыль потом в районе сотки. Я не помню сейчас точно, по‑ моему, я так считал. Заебись, да?

— Да. Круто. — Я уже даже не пытаюсь скрыть свое безразличие к выгодному бизнес‑ проекту, но, понимая, что должен как‑ то компенсировать Авдеевы ожидания моего финансового участия, предлагаю: — Авдей, я подумаю и перезвоню. Давай я водки закажу? Выпьешь со мной?

— Подумай, — вздыхает Авдей, который также не пытается скрыть своего разочарования, — а водку буду. Давай. Я сейчас только в туалет схожу, возьми на мою долю, ладно?

— Возьму, конечно. Граммов четыреста, да? Я угощаю, старик. Давно не виделись и все такое, понимаешь?

— Угощаешь? — Глаза Авдея сверкнули огнями Валгаллы. — Ну ладно. Пить так пить. Завтра на работу, конечно, но что поделать? Мы же не каждый день встречаемся. Тогда сигарету давай. У меня кончились.

Мы оба долго смеемся, стартовое дружелюбие беседы возвращается, и мы собираемся продолжить вечер в обстановке полного доверия и взаимопонимания. Приносят водку. Под разговоры об Интернете и разные приколы из жизни контркультурщиков я постепенно напиваюсь. Заказываем еще пятьсот, и я понимаю, что сваливать отсюда нужно стремительно. Авдей тем временем начинает очередной рассказ про какого‑ то знакомого, владельца большого портала, торгующего компьютерами и оргтехникой в Сети.

— У них работал водителем парень, его тоже Сашей звали…

В этот момент я теряюсь в догадках, кого же еще тут зовут Сашей. Путем напряжения наиболее трезвых остатков мозга я прихожу к выводу, что Саша — это мой собеседник, так как я — точно не Саша. Но собеседник может носить другое имя и, не помня моего, допустить, что меня зовут, например, Саша. В общем, я окончательно путаюсь. Решать подобные головоломки по пьяни достаточно обломно. Посему я просто киваю. Тем более судьба водителя Саши меня совершенно не ебет.

Авдей также уже слабо себя контролирует, он говорит, подперев голову локтем, который постоянно съезжает со стола под тяжестью Авдеевой туши. Несколько раз Авдей переворачивал свой стакан, наливал новый, опять переворачивал, и вот наконец он встает, бубнит, что скоро вернется, и неуверенно, зигзагами, движется к туалету. Пользуясь случаем, я подзываю официанта, всовываю ему деньги за выпивку и встаю из‑ за стола. Внизу у выхода меня догоняет Опарыш.

— Слушай… это, я че хотел. — Опарыш уже пьян в дугу (похоже, по состоянию на двадцать два часа трезвых в этом помещении не осталось), смотрит куда‑ то мимо меня и мучительно пытается конструировать слова в предложения. — Добей пару сотен, а то нам за стол расплатиться не хватает… Ну, увидимся в следующий раз или пересечемся на неделе, я отдам.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 6 789 10 Следующая ⇒