Часть вторая 1 страница

Тусовка

Еще я нахожу, что многие персонажи настолько погрязли в светской жизни, что готовы пойти на любое открытие, даже на открытие холодильника.

Александр Васильев

И вот я приезжаю в это заведение. Хотя еще рано для аншлага, где‑ то около девяти вечера, народа внутри достаточно много. Я ввинчиваюсь в людей, жму кому‑ то руки, целуюсь с какими‑ то чувихами и продвигаюсь к барной стойке. Заказываю себе пару бокалов виски, залпом опрокидываю первый и иду со вторым в зал посмотреть, что здесь происходит.

Помещение устроено таким образом, что в центральный зал ведут несколько переходов из комнат. В двух комнатах сделаны бары, в трех других — что‑ то вроде lounge‑ зон или vip‑ зон, как переиначили это название на русский манер тяготеющие ко всему гипертрофированному московские промоутеры. Там стоят столы, мягкие диваны и глубокие кресла. Конечно, никаких таких запредельных випов в этих комнатах нет, а сидят там знакомые владельцев, прикольные телки, друзья промоутеров или просто гости, которым надо разнюхаться или перепихнуться с девчонкой. Это очень удобно, учитывая всегдашнюю занятость туалетов. В центральном зале играет диджей и танцует или пританцовывает масса народа, для которой не нашлось места в vip‑ зонах. В общем, так называемые лохи, или, что является истиной, те люди, которые и составляют основные кассовые сборы для заведения. Люди, которые сами не в тусовке, но очень хотят в ней быть, чтобы рассказывать своим еще более лоховатым знакомым все эти удивительные истории из волшебного мира ночной жизни Москвы. За имитацию вхождения в тусовку, за момент пребывания рядом со всеми этими Ксюшами, Петями и Ульянами эта массовка и платит деньги.

Любое московское заведение, если, конечно, хозяева не полные колхозники, которые приехали из Усть‑ Пиздюйска с идеей открыть ресторан, в который будет ходить богатая московская публика, чтобы вкусить кухню родного для владельцев края, строится по следующей схеме.

Сначала в заведение нагоняется тусовка со всеми этими вечными ночными путешественниками, актуальными диджеями и модными гомосексуалистами. Вместе с тусовкой приходят дамы полусвета, алчущие в поисках лучшей доли на сегодняшнюю ночь, или тэтэшки, как я их зову. Ни у тех, ни у других денег, естественно, нет. Они могут выпить бокал шампанского или пять чашек кофе, но миллионерами хозяев заведения явно не сделают. Зато они дадут ту необходимую медиа‑ историю, которая волной пробежит по городу с помощью сарафанного радио и будет содержать всего несколько слов: «Открылось место. Там все наши».

Затем приедут богатые мужички, которые будут кормить этих вечно сидящих на диете телок высококалорийными и высокобюджетными ужинами с вином или шампанским. Они сделают большую часть кассы.

Потом придут все те, кто покупает актуальные журналы и читает или смотрит по телевизору отчеты о светской жизни города. Эти идиоты, стремящиеся попасть в обойму «своих», сделают вторую половину кассы. Уж эти‑ то заплатят любые деньги, чтобы рассказать всем своим близким о том, как они ужинали вчера «там‑ то, ну, в этом модном, ты знаешь, сидели рядом с такой‑ то, ой, чего она вытворяла! А ноги у нее кривые! », и получить статус самого продвинутого чувака в микрорайоне на ближайшие полгода.

Естественно, истерия по поводу нового места сойдет на нет через пару месяцев или как только откроется еще одно подобное заведение‑ клон. Но и там все пойдет по стандартной схеме.

Я оказываюсь в центральном зале и примыкаю к группе мужиков в хороших костюмах, которые пьют дорогой алкоголь, некоторые курят сигары и делают вид, что говорят «за бизнес». На самом деле они высматривают, кого бы подснять сегодня. Я с кем‑ то из них еще раз здороваюсь, кому‑ то меня представляют, я завязываю разговор ни о чем, с глупым видом выслушиваю чьи‑ то мысли о том, будет ли нынешней осенью кризис или нет. Сам вставляю пару фраз про экономику.

На стене напротив нас висит большое зеркало, в котором отражается наша группа. Я смотрю на него и думаю о том, что если бы мы все разом повернулись к нему спиной, то я бы не нашел среди этих пяти мужиков себя. Настолько мы все одинаковые. В костюмах в полоску, с бокалами в руках. У нас даже жесты одни и те же. Единственное, что могло бы различить нас в таком ракурсе, — это рост. Хотя и по росту мы приблизительно равны. То ли от ощущения единения, то ли от принятых на грудь двухсот граммов виски, но мне это мое наблюдение кажется очень прикольным. Хотя на самом деле это полная херня и отдает каким‑ то миром клонов.

Мы стоим, продолжаем переливать из пустого в порожнее, периодически отвечаем на телефонные звонки и косимся по сторонам, как гопники на привокзальной площади, которые ищут, кого бы кинуть. К нам присоединяется еще один парень лет двадцати семи, рано располневший, в очках и с поросячьим лицом. Он представляется редактором или там директором какого‑ то журнала. Начинает всем совать свои (достаточно безвкусно исполненные) визитные карточки. Тут же лезет с расспросами о том, кто где работает, параллельно рассказывает о каких‑ то своих новых проектах, вставляя в рассказ реплики типа «это будет бомба», «они там перевернутся», «мне вот как раз только что звонили по данному вопросу» и прочую ахинею. Все стоят с неврубными выражениями лиц и наверняка думают о том, кто привел сюда этого поца.

Он между тем выпивает уже четвертую порцию виски, его морда краснеет, а отвратительный дешевый пиджак, которые бывают только у госслужащих низшего звена, все время перекашивается на одну сторону. Он, уже порядком датый, стоит рядом со мной, плюется мне в лицо, горячо объясняя новый материал, и, я чувствую, набивается в друзья. Иногда он отвлекается для того, чтобы ответить на телефонный звонок. Причем делает он это следующим образом:

— Да. Але? Маша? Ну я же просил не звонить. Я щас очень занят. Шеф уехал? Да, все, отбой. — И поясняет мне, прикрывая рукой трубку: — Это моя секретарша, дура полная.

Я, конечно, понимаю, что чувак — фуфел и полный ноль и секретарша наверняка не его, а его босса. Но он продолжает раздувать щеки, предлагать мне какие‑ то спецномера на машину и почти законные мигалки. В общем, он меня уже начинает грузить, и я думаю, как быстрее от него отделаться. Меня вообще раздражают люди, которые стремительно набиваются мне в друзья. Особенно те, что с ходу предлагают чего‑ нибудь выкружить, замутить какую‑ то комбинацию, совместный проект или что‑ то в этом роде. Я отчетливо понимаю, что времена дружбы взасос прошли в пятом классе, когда ты становился с человеком «не разлей вода» после первой игры в футбол. В нашем возрасте так уже не бывает. И если я общаюсь с человеком, то это происходит либо по совместному интересу/расположению, либо ввиду моих личных планов на него. То ли так происходит ввиду моего цинизма, то ли из‑ за приближающейся тридцатки, когда ты продолжаешь бег времени с теми, кого приобрел на сей момент. Я лично склонен списывать все это на то, что слишком быстро устаю от людей, готовлюсь к тому, что они начнут выкруживать из меня свои личные интересы либо просто станут мне скучны.

Я торможу этого журналиста фразой о том, что мне нужно в бар за выпивкой, он, собака, увязывается за мной. Мы подходим, я беру две порции виски, оглядываюсь по сторонам, не нахожу знакомых и, понимая, что проведу в обществе этого козла как минимум полчаса, заказываю еще две. В любом случае слушать его в подвыпившем состоянии гораздо легче, да и потом, мой пьяный язык способен сказать ему какое‑ нибудь хамство, чтобы он отвязался. В то время как по трезвяку я где‑ то остаюсь джентльменом.

И тут в центральном зале начинается показ коллекции какого‑ то новомодного полусумасшедшего модельера. Конечно, это называется вычурным словом «перформанс», или «инсталляция», или еще как‑ то в этом роде, я не силен в терминах. Из стены выезжает подиум, на него выходит какой‑ то придурок, одетый в костюм Микки‑ Мауса, с прорезью для лица, и говорит, что сейчас уважаемая аудитория (которая почти вся уже либо бухая, либо обдолбанная) увидит перформанс «вашего любимого» дизайнера — Андрея Шарпеева. Вся тусовка начинает валить к подиуму, рефлекторно туда подаюсь и я с журналюгой. Миккимаусмен (вумен) объявляет выход этого Андрея. И реально, что бы вы думали, из‑ за кулис выходит какой‑ то додик, тощий, в зеленых очках и с лысой головой, подходит к микрофону и начинает вещать что‑ то тонким, по‑ бабьи жеманным голоском. Я слышу только что‑ то вроде «Я готовил эту коллекцию очень долго‑ о‑ о, пооочти полгода, и сейчас я хочу, чтобы вы все ощутили себя ее частью. Я люблю вас». Он очень томно растягивает слова, выпячивает губы и делает все эти педиковские ужимки, которые я так ненавижу.

Начинается этот уродский перформанс. Кажется, он называется «Люди‑ булки» или «Балет хлебных крошек» — я толком не понял, но что‑ то подобное было написано на приглашении. Включается жуткая музыка с бешеным ритмом, и в зал со сцены спрыгивают человек пятнадцать, одетые в костюмы в виде батонов белого хлеба, опять же с прорезями для лиц, которые побелены мукой или я не знаю чем, в белых колготах и несуразно больших ботинках. Они бегают перед сценой туда‑ сюда, визжат, потом берутся за руки и врезаются в толпу, начиная передвигаться там наподобие «паровозика», в который мы играли в школе. Так продолжается минут двадцать. Визжащая группа идиотов бегает по залу, некоторые особо мудаковатые зрители присоединяются к ним, а с потолка перманентно падают конфетти, хлебные крошки и всякий мусор.

Самое смешное, что смотрящая на это безобразие толпа, обсыпанная всем этим дерьмом, стоит с улыбками, хлопает в ладоши, как пятнадцатилетние дети с задержками в развитии при виде воздушных шариков. А некоторые еще и обсуждают это, отпуская подобные комментарии:

— Здорово, да? Андрюшка, конечно, талант.

— Да, что есть, то есть. В прошлый раз, когда он с потолка всех облил клеем, было, конечно, круче. Но это тоже ничего.

— Да, там, конечно, сильно было. Мне потом кто‑ то говорил, что он с помощью клея хотел показать, что мода движется быстрее человеческой мысли.

— А при чем тут клей?

— Ну, я сама не очень поняла, ну, типа все должны были к полу приклеиться и застыть без движения. А между застывшими людьми снуют модельки, символизируя бег моды.

— Я не знаю, кто там приклеился, а вот костюмов он много у гостей испортил. Ты близко тогда стояла?

— Я вообще там не была, мне Ленка рассказывала, она в журнале каком‑ то прочитала. Да и потом, ради такого дела, по‑ моему, вещей не жалко.

— Ну, в общем, да…

Я стою за спиной этой парочки и прыскаю со смеху. Вот придурки. Покажи вам какую‑ то ересь, облей сверху мочой, да еще и собери за вход по сто долларов. И вы будете стоять разинувши рты, в испорченной, пропахшей одежде и восхищенно хлопать в ладоши. А потом еще и расскажете друзьям, как гениально вас обоссали. А уж если полить сверху конским навозом и продать билеты по двести (из‑ за дороговизны инсталляции), то будет просто хит сезона. И еще назвать как‑ то так: «Близость природы» или «Держаться корней». Чтобы фоном играла группа «Каста», а пришедшим объясняли, что сейчас модно все натуральное, без примесей и химических добавок. Это дорого, но того стоит.

Интерес к подобным шоу, безусловно, объясняется низким культурным уровнем аудитории. Думается мне, если вывести среднее образование присутствующих, то получится как раз первый год профтехучилища или «уровень интеллекта ниже табуретки». Стоит ли говорить с этими людьми о произведениях искусства, если в школьной программе этому вопросу отводилась пара страниц в конце учебника? Да и те безнадежно забыты. Смешно, но факт остается фактом: туристические справочники для России, посвященные Парижу или Милану, имеют по 50 страниц с описанием отелей, магазинов и клубов, с подробным описанием коллекций и несколько страниц с описанием культурных ценностей данного города. Действительно, каждый россиянин с легкостью простит вам отсутствие в путеводителе адреса музея Прадо и приговорит вас к повешению, если вы ему там не напишете, на какой улице находится бутик «Prada». Именно поэтому всем этим любителям перформансов впариваются все эти срущие художники, писающие поэтессы и поливающие клеем модельеры. Это называется «новым русским искусством», а другого‑ то они и не знают, посему с наслаждением заглатывают весь этот балет психов.

Сзади меня кто‑ то похлопывает по плечу. Я оборачиваюсь. Стоит мой хороший знакомый Саша, специалист по промоушену, отчаянный бабник и тусовщик. Рядом с ним две симпатичные девчонки. Одна даже очень «ничаво». С хорошей грудью и стройными ногами. В силу того, что я уже порядком пьян (за время говношоу я успел вылакать еще три виски), могу оценить только эти моменты в ней. Сашка начинает мне что‑ то плести про «хватит смотреть на этого пидора», мимоходом знакомит меня со своими подругами и увлекает в один из VIP‑ залов. Мы плюхаемся на диваны, и я с удовольствием отмечаю, что наконец отвязался от этого толстого представителя медиарынка. Официант приносит шампанское и суши, я кидаю в его кожаную папку VIP‑ карту заведения и кредитку и, в общем, очень радуюсь сложившийся ситуации.

Начинается разговор обо всех этих тупых ублюдках, которые совершенно не понимают, чего смотрят, о людях, повернутых на брэндах, и прочее. Я завожу свою любимую тему о том, что скоро нас ожидает мировая диктатура мультинациональных корпораций. Сашка с упоением рассказывает мне о том, что он сейчас читает книгу Найоми Кляйм «NO LOGO» (я про себя с удовольствием отмечаю тот факт, что я прочел ее год назад, и продолжаю слушать с чувством интеллектуального превосходства) и что перспектива жить в мире «Барби» очень реальна из‑ за всех эти скотов, которые убить друг друга готовы из‑ за нового галстука. (Стоит ли говорить, что я при всем этом одет в офигенный костюм от Paul Smith, а он — в какой‑ то крутой рваный джинсовый и модные кроссовки «Dris Van Nooten». )

Мы так прикольно беседуем, пьем шампанское, Сашка гладит по бедрам сразу обеих чувих, периодически целуясь с одной из них, к нам постоянно кто‑ то подходит, здоровается, и вот… откуда ни возьмись, на столе появляется сложенный вчетверо конверт. Сашка делает мне знак глазами по направлению к туалету. Мы встаем и уходим.

По дороге к туалетам меня начинают охватывать некоторые стремаки, воспоминания о недавнем происшествии с ментами, допросом и понятыми и, останавливаясь как вкопанный, говорю Сашке:

— Брат, ты сходи один, а? Я вчера перебрал, боюсь, сосуды полопаются, да и алкоголя во мне уже полчайника. О'кей?

Саша делает недоумевающее лицо и говорит, пожимая плечами:

— Ну, как хочешь. Ты свободный человек в свободной стране, это твое право.

— Ага… Это точно, — мрачно резюмирую я.

Минут через пять Сашка выходит из туалета, плещет себе в лицо холодной водой, потом вытирается салфеткой, и мы двигаемся в обратном направлении. Не доходя до нашего VlPa, встречаем еще одних своих знакомых. Двух парней и одну девушку, которые пьют из маленьких бутылочек что‑ то вроде шампанского, только клубнично‑ красное по цвету. Мы начинаем с ними тереть, они спрашивают, «есть ли у нас чего», Сашка утвердительно кивает и передает им конверт.

Они уходят в туалет, а мы стоим и ждем, чтобы они нам вернули кокс, и болтаем. Я говорю, что очень смешно, как они втроем там поместятся, особенно с этой коровой (а девка реально очень толстая). Сашка тоже смеется, и чувствуется, что стекленеет. Меня также постепенно накрывает алкоголем, мне как‑ то очень весело и похотливо. Сашка тем временем предлагает мне взять себе одну из его чувих, которая мне больше нравится. Я про себя отмечаю, что, хотя, по слухам, он сейчас здорово зарабатывает, в сущности, он остался тем же клевым парнем, каким был, когда мы познакомились.

И вот наши знакомые возвращаются, и мы идем к своему дивану. Телки в наше отсутствие вылакали всю бутылку шампанского, сидят и смотрят на нас маслеными глазками. Я подсаживаюсь к той, что мне понравилась в самом начале, и целуюсь с ней. Какое‑ то время мы занимаемся всем этим натираловом, она гладит меня по ширинке и расстегивает рубашку, запуская туда свою руку с длиннющими ногтями. Я слегка пощипываю ее за соски и понимаю, что вечер в общем‑ то удался. Мне хочется еще выпить перед тем, как поехать с ней трахаться. Я отрываюсь от нее и глазами ищу официанта. Сашка со второй девчонкой уже пропал.

Нам приносят еще шампанского. Мы чокаемся, и тут эта девица заводит беседу. Ей, видимо, слегка неловко, что я вот так вот без прелюдий начал ее клеить. Она запускает руку мне в волосы и начинает говорить о том, что вот мы с Сашей (которого она почему‑ то назвала Федей) все правильно говорили и как это ужасно, что все ее подруги стали такими «шмоточницами» (как она выразилась) и помешались на «Gucci», тогда как она совсем этого не понимает и есть еще и другие ценности (секс, например, про себя отмечаю я), и вообще ей «Gucci» не нравится, она бы вот только часики — у него там одни есть — купила бы, и все.

Я все это слушаю с улыбкой, качаю головой и, хотя мне все про нее давно понятно, все‑ таки чуть‑ чуть злюсь, слушая эти бредни.

И вдруг она резко меняет тему с «Gucci» и двигает мне такую тему:

— Слушай, поедем, наверное, да? Мы можем по пути заехать к одной моей подруге, я ей денег должна, а ей завтра кому‑ то нужно непременно отдать за что‑ то. У тебя ВЕДЬ ЕСТЬ С СОБОЙ ДВЕСТИ ДОЛЛАРОВ?

Вся эта тема настолько гнила и несвоевременна, что мне становится мерзко. Говно вопрос, с утра я бы отдал ей под тем же фуфловым предлогом эти деньги. Но сейчас, особенно после базара о «других ценностях», переход к баблу просто неуместен. И во мне что‑ то разом обламывается, и не хочется никуда с ней ехать, и я понимаю, что самое верное решение, несмотря на то что я уже порядком разогрет и возбужден, соскочить от нее. И как можно быстрее. Я киваю и под предлогом того, что мне нужно проститься перед уходом с Сашкой, встаю и ухожу. Она открывает сумку и начинает в ней копаться. Наверное, хочет выглядеть еще более секси, но мне это уже фиолетово.

Я иду в центральный зал, реально думая о том, что надо попрощаться с Сашкой, который так славно пытался устроить мне вечер. Еще думаю, что на дорожку можно бы и дорожку. В зале его нет, около туалетов тоже. И я иду в другие випы. Реально, как я и думал, он устроился в том, который рядом с выходом к основному бару. Сашка лежит навзничь на диване, в одной руке у него потухшая сигарета, а другой он гладит по волосам коротко стриженную девчонку, которая делает ему минет. Я подхожу ближе, даже не думая о том, что могу ему помешать (настолько я уже пьян), и жду, когда он откроет глаза.

Я сбоку осматриваю девчонку и… понимаю, что, блядь, это никакая не девчонка, а совсем даже наоборот. Это какой то молоденький педик, который сейчас сосет у моего хорошего знакомого, делая при этом такое вороватое лицо, а мой хороший знакомый еще и постанывает! Фак! Хорошенькие у меня стали знакомые. Тут Сашка открывает глаза, улыбается мне и, прикладывая два пальца к губам, посылает мне воздушный поцелуй. Этот деланный жест, подсмотренный кем‑ то где‑ то на побережье Франции, я сам частенько использую, здороваясь с телками. Но в данной ситуации он просто взрывает мне голову. Я пулей выношусь из VlPa, пробегаю мимо бара к выходу и оказываюсь на улице.

Я закуриваю и иду прочь от этого гребаного местечка. Когда я удаляюсь достаточно далеко, в мою голову приходит мысль о том, что нужно поймать такси до дома. Я поднимаю руку, и практически сразу подъезжает желтое такси. Я успеваю подумать о том, что сейчас опять нарвусь на крохобора‑ таксиста и что лучше бы было поймать частника, но все‑ таки сажусь. Называю адрес, и мы трогаемся.

По ходу движения я рассматриваю ночной город и постепенно втягиваюсь в свой алкогольный дурман, у меня мутнеет в глазах, и я начинаю чувствовать, как тяжелеют виски. Пытаясь собраться с силами, я смотрю в окно, курю и думаю о том, что, в сущности, ничего такого не произошло. В конце концов, не я же был с тем педиком. Еще я ловлю себя на мысли, что обожаю кататься по ночной Москве, рассматривать ее огни, машины, стоящих на улицах проституток. Вслед за проститутками я вспоминаю ту телку в клубе, плюю при этом в окно и подумываю, что правильно говорят, что честные московские барышни гораздо дороже путан. Ощущения у меня довольно противные. Мне мерзко и вместе с тем очень грустно.

И тут, внезапно для себя, я начинаю рыдать. Натурально, слезы текут по моему лицу, я их размазываю рукавом куртки, как размазывает дешевую растекшуюся тушь вокзальная шлюха, клокочу горлом и хлюпаю носом.

Странно, мне казалось, что я стал настолько циничен, что меня уже слишком трудно удивить. А уж довести до слез — такое может мне только присниться.

Вроде бы я уже тысячу раз видел весь этот город — Содом. С его продажными телками, готовыми отдаться тебе через пять минут в туалете или через пятнадцать минут у тебя дома — в зависимости от того, часы какой марки у тебя на руке в данный момент. С его продажными партнерами, готовыми опрокинуть любой совместный бизнес за грамм кокаина. С друзьями, предающими тебя за пару минут между двух рюмок. Со всей его моральной и физической педерастией. С людьми, больными гонореей души. Каждый раз я ожидаю от окружающих чего‑ то в этом духе, и каждый раз, когда что‑ то такое происходит, я чувствую себя полным мудаком. Вероятно, такое ощущение остается у людей, которые проигрывают крупные суммы денег в карты в поезде со случайными попутчиками. Вроде бы все знают, что играть в поезде в карты на деньги с незнакомыми людьми — вероятность кидалова 99%. Но почему‑ то люди не перестают играть с кидалами. А будучи кинутыми, еще долгое время ходят с ощущением того, что они полные лохи.

Я еду в такси, курю пятую сигарету, утираю слезы и думаю обо всем произошедшем. В какой‑ то момент мои глаза встречаются с глазами водилы в стекле заднего вида. Он меня спрашивает приторным голоском: «Что‑ то случилось? Может, помощь нужна? » Я прекрасно понимаю, что вопрос задан им для проформы, и отвечаю, что все нормально. Он еще пару раз делает робкую попытку пособолезновать мне, и мы наконец подъезжаем к моему дому.

Выходя из машины, я протягиваю ему 200 рублей (обычная такса из центра до моего дома), но он говорит что‑ то вроде «обычно триста дают». Я, пытаясь вложить в свой взгляд все презрение, которое только возможно в данной ситуации, протягиваю ему еще сотку. Подходя к своему подъезду, я еще раз мысленно аплодирую пошлости и цинизму этого города и отмечаю всю суконную хитрость везшего меня пролетария, который, наверное, довезет тебя, истекающего кровью, до самой дальней больницы за пятнадцать минут, будет тебя утешать всю дорогу и вырвет из костенеющей руки оплату своего труда по двойному тарифу.

С этими мыслями я поднимаюсь на свой этаж, захожу в квартиру, снимаю ботинки и прямо в костюме падаю лицом в подушку.

Спокойной ночи, Москва!

Дyxless

Мы все здесь одни. И мы — мертвецы.

Генри Миллер. «Тропик Рака»

Следующим утром я лежу в ванне с больной головой и мысленно прокручиваю все события вчерашнего вечера. Во рту отвратительный привкус дрожжей, обычный после таких дел, которые я вчера исполнял. Еще раз плююсь от воспоминания о вчерашней телке, а в особенности о Сашином экзерсисе. Мне настолько мерзко, что я уже несколько раз тер себя мочалкой под душем. Была бы такая мочалка, которой можно было бы оттереть всю грязь со своей души. И все время оставаться чистым. Таким, каким ты был лет двадцать назад.

Я лежу, курю сигарету и думаю о том, каким образом некогда близкие тебе люди становятся такими уродами?

Что меняет их? Что изменяет их лица, манеру поведения и сознание? Как быстро можно пройти путь от первого попадания в тусовку до полной деградации?

Вы никогда не задумывались над вопросом, отчего все те люди, которых вы видите вечерами в ресторанах, бутиках и на презентациях, очень редко встречаются вам днем? Или вообще не встречаются? Куда исчезает вся эта весело гомонящая толпа, похожая друг на друга, как сигареты из одной пачки?

Я, например, задумываюсь над этим постоянно. И, сопоставив многие факты, которые кажутся притянутыми за уши, а на самом деле лежат на поверхности, я пришел к выводу, что этих людей просто нет. Нет, безусловно, мое предположение не имеет ничего общего с «городом мертвецов». Все не так страшно. Все гораздо страшнее…

Половины этого города просто не существует. По моему мнению, пространство внутри Садового кольца вечерами превращается в некое подобие компьютерной игрушки, населенной людьми‑ пустышками. Когда‑ то они были нормальными людьми, у них были мечты, «души прекрасные порывы», проблемы и жизненные заботы. Но затем, в какой‑ то момент, они поняли, что легче превратиться в персонажей гламурных журналов, героев и героинь танцпола, фей подиума и ресторанных рыцарей ножа и тарелки. Превратить свою жизнь в атмосферу круглосуточной вечеринки и стать теми самыми рекламируемыми на всех углах «ночными жителями». Постоянные лучи софитов отучили их глаза воспринимать дневной свет, лампы солярия сделали невозможным нахождение на дневном солнце, тонны парфюмерии и косметики вкупе с наркотиками и диетами постепенно иссушали их тела, а актуальные журналы и развлекательное телевидение сделали то же самое с их мозгом. В конце концов они превратились в тени людей, в некое подобие невидимок, которые могут выходить из дома только в ночное время суток, когда искусственное освещение скрывает то, что под оболочкой из макияжа, платья «Prada», джинсов «Cavalli» или костюма «Brioni» — скрыта пустота. Именно поэтому вы никогда не встретите их днем на улицах Москвы. Боязнь, что кто‑ либо увидит, что под темными очками «Chanel» нет никаких глаз, а их лица просто нарисованы, заставляет их оставаться днем дома. День — время людей, тогда как ночь — время мумий.

Безусловно, гораздо легче замотать внутреннюю пустоту дресс‑ кодом и сидеть мумией в каком‑ нибудь кафе «Пирамида» или баре «Рамзес», разглядывая фотографии тусовщиков, чем жить жизнью человека, с его проблемами, победами и поражениями. Любой человек имеет цель в жизни. В мире мумий ее нет. Как нет, впрочем, и самой жизни. Есть только существование в атмосфере пустоты.

Сначала их были единицы. Со временем их становилось все больше и больше. Им требовались места для общения с себе подобными, для завлечения в свой круг людей и расширения своей армии. В один прекрасный момент, уж поверьте мне на слово, они заполонят собой весь город. Итак, когда масса мумий на квадратный метр полезной площади пары ресторанов и пары клубов стала критической, в городе, как мухоморы после кислотного дождя, стали появляться многочисленные бутики, салоны, клубы, рестораны и кафе. Все те места, в которых вы сейчас их можете видеть каждый вечер.

Для идентификации своих собратьев среди посетителей всех вышеперечисленных заведений (некоторое количество которых пока еще составляют люди) им требовалась своя собственная навигационная система, что‑ то вроде программы «свой — чужой», устанавливаемой на самолетах и кораблях. И тогда на помощь миру мумий пришел мир брэндов. Именно этим объясняется то, что все мумии одеты практически одинаково — список торговых марок из мира одежды и автомобилестроения вовсе не велик. Для знакомства друг с другом им больше не требовалось, как раньше, долго принюхиваться к собеседнику, завязывать длинные диалоги о том, «кто где одевается и куда летает отдыхать», чтобы понять, к какому миру принадлежит твой случайный знакомый. Теперь достаточно визуально считать «дресс‑ код» сидящих за соседним столиком персонажей, чтобы точно определить — они тоже мумии.

Вы думаете, что все эти манящие слоганы в витринах — «Новая коллекция лета 2004» и развороты глянцевых журналов с рекомендацией актуальных в этом сезоне цветов одежды и дизайнеров действительно отражают, как стремительно меняется мир моды? Что вы! На самом деле в каждом сезоне меняется тот самый «дресс‑ код», чтобы в их мир не затесались чужаки.

Здесь все максимально упрощено. Способы общения мумий должны быть максимально просты. Чтобы не совершать ненужные и затруднительные манипуляции мозговыми извилинами, существует набор кодовых фраз, при произнесении которых другой мумии становится понятным весь смысл этой беседы.

Например, когда встречаются две девушки‑ мумии и одна говорит другой, садясь за стол и целуя подругу в щечку:

— Прости, опоздала. Вот, — ставит на стол сумку, — в Третьяковке.

Подруге сразу становится понятно, что опоздавшая посещала бутики «Mercury» в Третьяковском проезде. Купила там себе пару сумок, потом зашла попить кофе в «T. R. E. T. Y. A. K. O. V Lounge», потом еще посмотрела обувь в «Gucci» и вот, опоздала.

Если бы мумия вела диалог с человеком и услышала бы что‑ то вроде: «Ну ладно. Я поеду в Третьяковку. Картины посмотрю», — мумия бы очень удивилась. Стала бы напрягать мозги и задавать наводящие вопросы из серии «Какие? А что там за картины? ».

— Там выставка итальянцев началась.

— Что, в «Prada» новые каталоги пришли?

Понятно, что о существовании Третьяковской галереи мумии не известно. И никаких других Третьяковок, кроме линии бутиков, не существует. Таким образом, через пару лет мумии вообще разучатся говорить и лишь будут демонстрировать друг другу предметы туалетов или новых любовниц, чтобы не напрягать чужие уши звуками, отличными от фоновой музыки, которую играет ресторанный диджей.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒