Операция «Феликс» 3 страница

Некачественная съемка: худой бородатый мужчина в долгополом черном пальто, кефийе и тюбетейке с зигзагообразным рисунком вылезает из кузова грузовика под покровом ночи.

Водитель машет ему рукой.

Пассажир не отвечает.

Знакомые приметы площади перед гамбургским вокзалом, ряды такси пастельно-желтого цвета.

Тот же долговязый простерт на привокзальной скамейке.

Он же сидя разговаривает с жестикулирующим толстяком и принимает из его рук бумажный стаканчик с напитком, который затем пьет.

Рядом, для сравнения, два снимка: фото для полицейского досье и увеличенный стоп-кадр бородача на привокзальной скамейке.

Еще один стоп-кадр, где тот стоит в полный рост на вокзальной площади.

— Шведы его измерили, — выдавливает из себя Максимилиан после парочки неудачных попыток. — Высокий парень. Под два метра.

На мониторе, рядом с бородачом, сначала лежащим, а потом сидящим, появляется измерительная линейка, которая показывает 193 сантиметра.

— С какой стати ты обратился к оперативной съемке на гамбургском вокзале? — громко «возмущается» Бахман. — Тебе посылают физиономию человека, который отправился из Швеции в Данию, а ты тут присматриваешься к пьянчужкам на наших вокзальных скамейках? Я тебя арестую за эти экстрасенсорные штучки!

Покрасневший от удовольствия Максимилиан поднимает одну руку вверх, обращая к себе всеобщее внимание, хотя это излишне, а другой нажимает какую-то клавишу на клавиатуре.

На мониторе появляется увеличенная фотография того самого грузовика на вокзальной площади, вид сбоку, без пометок.

Еще одна увеличенная фотография грузовика, вид сзади. Камера наезжает на номерной знак, частично закрытый черной тряпкой. Видна эмблема Европейского союза и первые две цифры датского регистрационного знака. Максимилиан пытается что-то сказать, но у него не получается. Тогда слово берет его симпатичная подружка полуарабского происхождения Ники из аудиоподразделения.

— Шведы расспросили о нем других «зайцев», — объясняет она, и Максимилиан согласно кивает. — Он направлялся в Гамбург, без вариантов. В Гамбурге у него все должно было сложиться.

— Каким образом? Он кому-то говорил?

— Нет. Он держался очень скрытно и загадочно. Все считали его ненормальным.

— В этом контейнере они все превратились в ненормальных. На каком языке он говорил?

— На русском.

— На русском. А на чеченском?

— Судя по шведскому отчету, нет. Может быть, они не проверяли.

— Но его зовут Исса. Это то же, что Иисус. Иисус Карпов. Русская фамилия и мусульманское имя. Как это может быть?

— Гюнтер, дорогой, ты спрашиваешь так, как будто Ники его крестила, — бормочет рядом Эрна Фрай.

— И где отчество? — возмущается Бахман. — Куда девалось его русское отчество? Он что, оставил его в тюремной камере?

Вместо ответа Ники продолжает от имени своего дружка:

— У Макса было озарение. «Если следующий порт Копенгаген, а парню нужно в Гамбург, то не проверить ли нам оперативную съемку по прибытии поезда из Копенгагена? »

Бахман, как всегда, скупой на комплименты, пропускает ее слова мимо ушей:

— Этот Исса Безотчества Карпов был единственным пассажиром датского грузовика со скрытыми номерами?

— Один. Да, Макс? Соло? — Максимилиан энергично кивает. — Только он сошел в Гамбурге, а водитель из кабины не выходил.

— А кто этот толстый засранец?

— Толстый засранец? — Ники на миг теряется.

— Толстый старый засранец с бумажным стаканчиком. В черной моряцкой шапочке. Разговаривающий с нашим героем. Вы хотите сказать, что кроме меня никто не видел этого толстого засранца? Сомневаюсь. Наш герой с ним беседовал. На каком, спрашивается, языке? На русском? На чеченском? На арабском? На латыни? На древнегреческом? Или наш герой говорит по-немецки, а мы об этом ничего не знаем?

И снова Максимилиан поднимает руку, а другая его рука уже увеличивает на мониторе старого толстого засранца. Сначала все видят его в режиме реального времени, а затем в замедленном: лысый крепыш с военной выправкой, в армейских ботинках, церемонно протягивает то ли пластиковый, то ли бумажный стаканчик. Человек, который держится с таким достоинством, мог бы, наверно, быть священником. Сомнений нет, между ними происходит какой-то разговор.

— Покажи-ка мне его запястье.

— Запястье?

— Нашего героя, — рявкает Бахман. — Его правое запястье, когда он берет кофе. Покажи мне крупный план.

Запястье охватывает тонкий браслет, золотой или серебряный. С браслета свисает раскрытая миниатюрная книжица.

— Где Карл? Мне нужен Карл! — вскрикивает Бахман и, развернувшись, разводит руки в стороны, как будто его обокрали. Карл стоит прямо перед ним. Карл, бывший шпаненок из Дрездена с тремя отсидками в колонии для малолеток и степенью по социологии. Карл с застенчивой улыбкой, словно молящей о помощи.

— Карл, пожалуйста, поезжай на вокзал. Может, случайная встреча нашего героя и старого толстого засранца не была случайной. Может, наш герой получал инструкции или встречался со связным. А может, перед нами просто старичок, у которого нет большей радости в жизни, чем раздавать кофе симпатичным молодым бродягам на вокзалах в два часа ночи. Потолкуй с добровольцами, что оказывают помощь бездомным. Может, они знают этого типа, всучившего нашему герою какое-то зелье среди ночи. Может, он там завсегдатай. Не показывай фотографий, а то всех распугаешь. Работай на обаянии и держись подальше от тамошней полиции. Сочини красивую легенду. Может, этот старый засранец — твой пропавший дядя. Может, ты его должник. Главное, смотри, чтоб фарфор остался цел. Веди себя тихо и незаметно. Понятно?

— Понятно.

Теперь Бахман обращается ко всем скопом — Ники, ее подруге Лоре, двум филерам, Карлу, Максимилиану, Эрне Фрай:

— Ситуация, друзья мои, следующая. Мы разыскиваем человека без отчества и не вполне нормального. Согласно объективке, этот русско-чеченский экстремист совершает тяжкие преступления, с помощью подкупа выходит из турецкого застенка — хотелось бы знать, что он там делал? — в Стокгольме дает взятку портовой полиции, чтобы вернуться на свой корабль, растворяется в порту Копенгагена, фрахтует грузовик до Гамбурга, принимает стаканчик из рук престарелого толстого засранца, с которым говорит черт знает на каком языке, и носит золотой браслет с миниатюрным Кораном. Такой человек заслуживает серьезного уважения с нашей стороны. Аминь?

После чего он тяжелым шагом уходит в свой офис, сопровождаемый, как обычно, Эрной Фрай.

Были ли они мужем и женой?

Бахман и Эрна Фрай во всех отношениях являлись антиподами, поэтому не исключено, что были. Грузный Бахман презирал физические упражнения, курил, сквернословил, налегал на виски и не интересовался ничем, кроме работы; высокая стройная Эрна Фрай с аккуратной короткой стрижкой и твердой поступью во всем отличалась умеренностью. Получившая свое имя от незамужней тетушки, отправленная богатыми родителями в женский монастырь для девушек из знатных гамбургских семей, она вышла оттуда во всеоружии строгих немецких правил целомудрия, трудолюбия, набожности, прямодушия и чести… но со временем все это перевесили саркастический ум и здоровый скептицизм. Другая бы на ее месте обменяла свое старомодное имя на что-то посовременнее, но только не Эрна. На теннисных турнирах она своими подрезками и ударами с лету громила противников обоего пола. Поднимаясь на горные вершины, она обставляла мужчин вдвое моложе ее. Но главной ее страстью был парусный спорт, и все знали, что она откладывает каждый пфенниг, чтобы купить яхту и отправиться на ней в кругосветку.

Но в рабочее время эта несовместимая пара вела себя вполне по-супружески: делила один офис, телефоны, папки и компьютеры, а также запахи и привычки друг друга. Когда Бахман, в нарушение установленных правил, зажигал свою мерзкую русскую папироску, Эрна Фрай, демонстративно кашляя, открывала окна. Но на этом ее протесты заканчивались. Бахман мог продолжать дымить, так что их офис вскоре превращался в коптильню, и Эрна хранила молчание. Спали ли они вместе? Если верить слухам, один раз попробовали и решили, что в эту зону катастрофы лучше не соваться. Но при этом, засидевшись допоздна, они без колебаний укладывались спать в тесной комнатке отдыха в конце коридора, предназначенной для экстренных случаев.

А когда их неоперившаяся команда впервые собралась на верхней галерее конюшен, только что наспех отреставрированной и ставшей их новой обителью, где их встретили Бахман своим любимым баденским вином, а Эрна Фрай — дикой кабаниной домашнего приготовления с брусникой, эти двое казались такими не разлей вода и действовали таким интуитивно-слаженным тандемом, что никто из гостей не удивился бы, если б они взялись за руки, но длилась эта идиллия ровно до того момента, когда Бахман взялся объяснить своим новобранцам, на кой хрен их призвали на эту грешную землю. Его обращение, одновременно похабное и мессианское, представляло собой отчасти эксцентричный урок истории, отчасти призыв к битве. Так что есть своя логика в том, что оно получило название «кантаты Бахмана». И звучало оно так…

— Одиннадцатого сентября случились два ground zeros, [4] — начал он, обращаясь к ним то сбоку, то из глубины галереи, а то вырастая перед ними, как джинн, присевший под стропилами и энергичной жестикуляцией подчеркивающий ключевые слова. — Один в Нью-Йорке. Второй, о котором вы ничего не слыхали, здесь, в Гамбурге.

Он ткнул пальцем в окно.

— Вот этот двор исчез под завалами бумаги высотой с десятиэтажный дом. И наши жалкие генералы из немецких разведслужб разгребали мусор граблями, пытаясь понять, где же они так облажались. Гении слетелись в этот город со всех концов света, чтобы дать советы, а заодно прикрыть собственные задницы. Главные защитники нашей священной конституции из Кёльна, да защитит нас Господь от всех защитников… — его слова были встречены смехом, который он проигнорировал, — шпионократы из наших славных заграничных разведотделов, достойнейшие дамы и господа из всеведущего комитета по разведке бундестага, американцы из агентств, о которых я слыхом не слыхивал, — всего я насчитал шестнадцать, — все они, расталкивая друг друга, спешили навалить побольше дерьма на чужое крыльцо, лишь бы свое осталось чистеньким. Я вам так скажу, все эти говнюки за пару недель наговорили столько умных слов, что нам, простым работягам, пытавшимся разгрести завалы и хоть как-то наладить работу, оставалось только сокрушаться: нет бы им наведаться к нам до всей этой заварушки. Тогда не было бы никакого Мухаммеда Атты и не поднялся бы такой вой в средствах массовой информации, где их, умников, поливали отнюдь не водой из-под крана.

Бахман прошелся по галерее, локти разведены, кулаки сжаты.

— Гамбург облажался. Все облажались, но Гамбург стал козлом отпущения. — Он скоморошничал, изображая оппонентов на воображаемой пресс-конференции. — «Сэр, скажите, пожалуйста, сколько в настоящее время в разведывательной службе Гамбурга специалистов, говорящих на арабском языке? » — выкрикнул он, скакнув влево. — «Полтора человека», — последовал ответ с прыжком вправо. — «А за кем конкретно, сэр, велась слежка в городе в течение месяцев, предшествовавших Армагеддону? » — Еще прыжок. — «Дайте, мадам, подумать… два китайских джентльмена, которые подозревались в промышленном шпионаже… подростки-неонацисты, рисующие свастику на еврейских надгробиях… новое поколение RAF…[5] ах да, и еще двадцать восемь старичков-коммунистов, мечтающих возродить старую добрую ГДР».

Он вдруг пропал из виду, чтобы снова материализоваться, уже в серьезной ипостаси, в дальнем конце галереи.

— На Гамбурге лежит вина, — произнес он тихим голосом. — Осознанная или неосознанная. Гамбург, вполне вероятно, породил этих угонщиков самолетов. Кто кого нашел? Они нас или мы их? Какие Гамбург посылал сигналы рядовому исламистскому террористу, мечтающему расхерачить западную цивилизацию? Многовековой антисемитизм? Есть такое. Концлагеря под боком? Тоже имелись в наличии. Ваша правда, Гитлер родился не в Бланкенезе, [6] но разве что только по недоразумению. Как насчет банды Баадер-Майнхоф? Гамбург с гордостью удочерил Ульрике Майнхоф, родившуюся неподалеку отсюда. Она даже подготовку проходила у арабов. Достойная компания психопатов. Может, Ульрике была таким сигналом? Слишком уж много арабов воспылали любовью к немцам по сомнительным поводам. Может, и наши угонщики тоже? Мы не успели их спросить и уже никогда не спросим.

Он немного помолчал, словно собираясь с духом.

— Но есть и хорошие новости, связанные с Гамбургом, — продолжил он радостно. — Мы морской город. Космополитический, леволиберальный, открытый свободный город. Мы мировые торговцы с первоклассным портом и первоклассным нюхом на выгоду. Мы не воспринимаем иностранцев как чужаков. Не то что какие-нибудь лошадники в провинции, для которых иностранец все равно что марсианин. А у нас они — часть пейзажа. На протяжении столетий Мухаммед Атта и ему подобные пили наше пиво, трахали наших проституток и возвращались к себе на своих кораблях. И мы с ними не здоровались и не прощались, мы никогда не спрашивали, что они тут делают, потому что принимаем их как данность. Мы хоть и Германия, но существуем как бы отдельно от нее. Мы лучше. Мы — Гамбург с Нью-Йорком в придачу. Да, у нас нет башен-близнецов, но у Нью-Йорка их уже тоже нет. Зато мы привлекательны. Нехорошие люди находят, что мы хорошо пахнем.

Опять повисает молчание, пока он взвешивает сказанное.

— Но если уж мы говорим о сигналах, то лично мне не по нутру наша новая мода лизать всем задницу под предлогом религиозной толерантности и мультикультурности. Потому что виноватый город, расшаркивающийся за свои прошлые грехи и без устали демонстрирующий свою удивительную, неразборчивую толерантность, — это тоже своего рода сигнал. Это, в сущности, приглашение: заходите и проверьте нас на вшивость.

Он подбирался к своей излюбленной теме, которую все ждали и ради которой их выдернули из Берлина или Мюнхена и отправили в Гамбург, в эти обветшалые эсэсовские конюшни. Он иронизировал над вопиющей неспособностью западных спецслужб — и германской в первую очередь — рекрутировать хоть сколько-то эффективную ударную силу против исламской угрозы.

— Вы думаете, после одиннадцатого сентября что-нибудь изменилось? — он ярился то ли на них, то ли на себя. — Вы думаете, двенадцатого сентября представители нашей доблестной внешней разведки, вдохновленные глобальным видением террористических угроз, спешно намотали на головы кефийе и отправились на базары в Адене, и Могадишо, и Каире, и Багдаде, и Кандагаре, чтобы прикупить в розницу немного информации о том, где и когда рванет следующая бомба и кто нажмет на кнопку? Ладно, все мы знаем плохую шутку: араба нельзя купить, но его можно нанять. Так вот, нас даже на это, едренть, не хватило! Если не считать каких-то доблестных поползновений, не стоящих того, чтобы этим морочить вам головы, мы не разжились ни единым настоящим информатором. Его как не было, так нет и по сей день. Я не говорю о всяких там хлыщеватых немецких журналистах, и бизнесменах, и работниках гуманитарных организаций, сидящих у нас на зарплате, а также об иностранцах, жаждущих продать нам свои промышленные отходы ради получения дополнительной, безналоговой прибыли. Потому что нам нужны настоящие информаторы. Коррумпированные, разочарованные, радикальные имамы или подростки-исламисты, готовые нацепить пояса шахидов. Не засветившиеся сподвижники Усамы, не его вербовщики и курьеры, не его квартирмейстеры и казначеи, не даже те, кому до него как до звезды. Обычные симпатичные люди за соседним столом в ресторане.

Он подождал, пока смолкнет смех.

— И когда мы очнулись, то увидели, что в руках у нас пшик.

Это мы было всеми отмечено. Мы в Бейруте. Мы в Могадишо и Адене. Мы его величество король Бахман. Впрочем, лично у него были информаторы, настоящие, надежные, если верить подпольным разговорам в этом и без того подпольном мире. Купленные или нанятые — не все ли равно? Но, возможно, он их тоже потерял. Или служба безопасности вынудила его от них откреститься.

— Мы полагали, что сумеем их обаять и они перебегут на нашу сторону. Мы полагали, что сумеем их заманить своими открытыми лицами и толстыми кошельками. Мы, как идиоты, проводили ночи напролет на автостоянках в ожидании, когда какие-нибудь высокопоставленные перебежчики подсядут к нам в машины на заднее сиденье и мы с ними ударим по рукам. Не дождались. Мы тралили радиоволны, чтобы взломать их коды. А у них нет никаких кодов. Почему? Потому что мы имеем дело не с противником времен холодной войны. Мы имеем дело с огрызками цивилизации под названием ислам, населением в полтора миллиарда и слабой инфраструктурой в придачу. Мы полагали, что сможем действовать проверенными методами, и лоханулись по полной программе.

Тут он позволил себе отвлечься, чтобы немного умерить свой гнев.

— Послушайте, я там был, — сказал он доверительно. — Прежде чем заняться арабами, я поиграл в игры против Советов. Я покупал живой товар и продавал. Я удваивал ставки и учетверял, так что голова шла кругом. Но никто не грозился отрезать мне голову. Никто не взрывал мою жену и детей на пляже в Бали или в поезде на Мадрид или Лондон. В чем проблема? Правила поменялись. В отличие от нас, — сказал он как отрезал.

И перешел в другой конец галереи, что означало смену тона.

— И даже после одиннадцатого сентября наше возлюбленное отечество — простите, фатерланд — продолжало считать себя неприкасаемым. А как же! — воскликнул он с горьким смехом. — Мы, немцы, можем повсюду разгуливать как ни в чем не бывало! По-прежнему! Никто нас не тронет, потому что мы такие прекрасные немцы и уже потому неприкасаемые. Да, мы у себя пригрели кучку исламских террористов, и трое из них даже разрушили башни-близнецы и повредили Пентагон, ну и что! Они ради этого сюда приехали, и они это сделали. Нет проблемы. Они нанесли удар в самое сердце Сатаны и в процессе сами погибли. Мы были их стартовой площадкой, но никак не мишенью! Нам-то чего ради беспокоиться? И мы зажгли поминальные свечи в память о несчастных американцах. И молились за них. И демонстрировали свою полную солидарность. Но мне не нужно вам рассказывать, сколько было говнюков в этой стране, которые порадовались тому, что Американская Крепость получила по заслугам, и некоторые из этих говнюков занимали и по сей день занимают высокие кабинеты в Берлине. А когда началась иракская война, мы, хорошие немцы, остались в стороне, и это сделало нас еще более неприкасаемыми. Теракт в Мадриде. О'кей. Теракт в Лондоне. О'кей. А в Берлине, Мюнхене, Гамбурге — ничего. Мы же, едренть, неприкасаемые.

Выбрав дальний уголок, он продолжал вещать оттуда более доверительным тоном:

— Но существовали две маленькие проблемы, друзья мои. Первая проблемка: Германия предоставила американцам первоклассные военные базы по договорам еще тех далеких дней, когда они нами распоряжались, поскольку победили нас в войне. Помните красивый черный флаг, который наши новоявленные господа повесили на Бранденбургских воротах? Мы скорбим вместе с вами. Этот флаг там появился не случайно. Вторая проблемка: наша решительная, безоговорочная, движимая чувством вины поддержка государства Израиль. Мы их поддерживали против египтян, и сирийцев, и палестинцев. Против «Хамаса» и «Хезболлы». И когда Израиль на всю катушку отбомбился по Ливану, мы, немцы, как положено, посовещавшись со своей неспокойной совестью, заговорили вслух лишь о том, как можно защитить маленький доблестный Израиль. Для чего мы и послали в Ливан своих доблестных солдатиков, что, разумеется, не расположило к нам ливанцев и прочих арабов, считавших, что мы бросились на защиту разъяренного быка, крушащего все вокруг с позволения и поощрения мистера Буша, мистера Блэра и других отважных государственных мужей, которые из скромности предпочли, чтобы их имена не были включены в почетный список. И вскорости мы обнаружили парочку ливанских бомб на своей железной дороге; если бы они взорвались, Лондон и Мадрид показались бы не более чем прологом настоящего спектакля. После этого даже до наших политиков дошло: приходится платить цену за то, что ты публично показываешь американцам средний палец, а втихаря лижешь им задницы. Немецкие города превратились в потенциальные жертвы. Таковыми они остаются по сей день.

Он оглядел большую комнату, переводя взгляд с одного лица на другое. Максимилиан поднял руку, что означало несогласие. Подняла руку и его соседка Ники. А за ними остальные. Обрадованный этим обстоятельством, он широко осклабился:

— О'кей. Можете не говорить. Вы хотели сказать, что ливанцы, загодя планировавшие этот теракт, не могли знать про будущие разрушения в Ливане, я вас правильно понял?

Руки опустились. Значит, правильно.

— Их разозлили несколько скверных карикатур на пророка Мухаммеда, которые некоторые немецкие газеты перепечатали, считая, что таким образом они выказывают свою смелость и делают нас всех свободными, так?

Так.

— Значит, я был не прав? Нет, я прав! Какая, на хер, разница, что спровоцировало их на это? Важнее другое: те, с кем мы имеем дело, не проводят грань между личной и коллективной виной. Они не говорят: «Ты хороший, и ты, — он ткнул пальцем в себя, — хороший, а вот Эрна плохая». Они говорят: «Вы одна шайка отступников и святотатцев, убийц, прелюбодеев и богоненавистников, и мы „вас всех отпиз…м“». Для этих ребят и тех, кто разделяет их мысли, все предельно просто: западный мир против ислама, и никаких полутонов.

И тут он перешел к самой сути:

— Информаторов, которых вы и я, горстка новых париев здесь, в Гамбурге, хотим найти, мы должны сотворить собственными руками. Они не будут знать о своем существовании, пока мы им об этом не скажем. Они к нам не придут. Мы сами их найдем. Выйдем на улицы. По одному, по двое. Забудем о большой перспективе, все внимание к деталям. Никакой предопределенной цели, к которой мы их ведем. Вышли на мужчину, пустили его в разработку, выяснили, с чем он пожаловал, и пасем его до упора. Или на женщину. Работаем с людьми, до которых никому нет дела. Вот невзрачный кент из мечети, знающий три слова по-немецки. Мы должны подружиться с ним и с его друзьями. Высматриваем тихого пришельца, неприметного кочевника, идущего незнамо куда, из дома в дом, из мечети в мечеть. Мы реанимируем заброшенные досье наших соседей, герра Арни Мора и его «защитников», мы прошерстим старые дела, которые с помпой начинались, а затем, ввиду определенных рисков, тихо спускались на тормозах или пересылались в другой город, где местные дуболомы не знали и знать не желали, как к ним подступиться. Невзирая на протесты наших начальников, мы размотаем эти старые клубочки. Мы снова замерим температуру. И сделаем свой прогноз погоды.

Он посчитал нужным сделать последнее предупреждение, выдержанное все в том же типично анархистском духе.

— И не забывайте, пожалуйста, что мы действуем незаконно. В какой степени незаконно, я, в отличие от наших благородных коллег с прекрасным юридическим образованием, вам сказать не могу. Но, насколько мне известно, мы не имеем права даже подтереться без письменного разрешения высокого суда, нашего святейшего престола в Берлине под названием координационный комитет, он же корком, и нашей горячо любимой федеральной полиции, разбирающихся в шпионских делах, как я в балете, зато наделенных всеми полномочиями, которых справедливо лишены разведслужбы, дабы мы не превратились в гестапо по ошибке. А теперь давайте займемся делом. Мне надо срочно выпить.

Ночной бар «Хампельманс» был расположен в мощеной боковой улочке неподалеку от привокзальной площади. Над плохо освещенным крыльцом висела чугунная фигурка пляшущего человечка в треуголке. Нынче вечером, как, впрочем, и во все остальные вечера, в баре проводил время мужчина, поначалу известный команде Гюнтера Бахмана как старый толстый засранец.

Его настоящая, вполне заурядная фамилия, как они теперь знали, была Мюллер, но завсегдатаи «Хампельманса» называли его не иначе как Адмирал. Он отмотал десятку в советских лагерях в награду за службу подводником на гитлеровском Северном флоте. Карл, бывший шпаненок из Дрездена, вычислил его, разыскал и сейчас молча наблюдал за ним, сидя за соседним столиком. Максимилиан, заика и компьютерный гений, в считанные минуты выяснил его дату рождения, биографию и историю взаимоотношений с полицией. И вот теперь по каменным ступенькам, ведущим в накуренный подвал, спускался сам Бахман. При виде шефа Карл поднялся и тихо выскользнул на улицу. Было три часа утра.

Сначала Бахман увидел только тех, кто сидел в полосе света над лестницей. Затем он разглядел столики и отдельные лица, освещенные электрическими свечами. Двое худощавых мужчин в костюмах и черных галстуках играли в шахматы. Одинокая женщина, сидевшая за стойкой, предложила ему угостить ее выпивкой. Как-нибудь в другой раз, дорогая, отозвался Бахман. В нише четверо парней с голыми торсами резались в бильярд; на них потухшими глазами взирали две девицы. Вторая ниша была отдана чучелам лис, серебристым щитам и выцветшим флажкам со скрещенными винтовками. А в третьей, окруженные моделями военных кораблей под покрытым пылью стеклом, образчиками морских узлов, рваными банданами и всевозможными фотографиями новеньких субмарин, за круглым столом персон этак на двенадцать сидели трое пожилых мужчин. Рядом с парочкой щуплых субъектов третий, телосложением как другие двое вместе взятые, с сияющей бритой головой, широченной грудью и внушительным пузом, выглядел особенно авторитетно. Судя по первому впечатлению, вовсе не авторитетностью выделялся Адмирал. Его огромные сцепленные руки, неподвижно лежавшие на столе, существовали явно отдельно от преследовавших его воспоминаний, а взгляд маленьких глаз в запавших глазницах казался обращенным внутрь.

Кивнув всей компании, Бахман тихо присел рядом с Адмиралом и, достав из заднего кармана черный бумажник, показал свою фотокарточку и адрес несуществующего агентства по розыску пропавших лиц с головным офисом в Киле. Это было одно из нескольких рабочих удостоверений, которые он носил с собой на разные случаи.

— Мы разыскиваем несчастного русского парнишку, с которым вы вчера разговаривали на вокзале, — объяснил он. — Молодой, высокий, голодный. Держится с достоинством. На голове тюбетейка. Вспоминаете?

Адмирал очнулся от грез и повернул к Бахману свою огромную башку, тогда как его тело оставалось неподвижным, как скала.

— Кто это «мы»? — спросил он после того, как внимательно изучил скромный кожаный пиджак, рубашку, галстук незнакомца, а также лицо с выражением искренней озабоченности, которое было, можно сказать, его фирменным знаком.

— Паренек нездоров, — пояснил Бахман. — Мы боимся, как бы он не навредил себе. Или окружающим. Наши социальные работники всерьез обеспокоены его состоянием. Они хотят войти с ним в контакт, пока не случилась беда. Несмотря на молодость, ему в жизни крепко досталось. Как и вам, — добавил он.

Адмирал как будто не расслышал.

— Вы сутенер?

Бахман покачал головой.

— Легавый?

— Я сделаю доброе дело, если доберусь до него раньше, чем легавые, — сказал Бахман под пристальным взглядом Адмирала. — Вам я тоже сделаю доброе дело, — продолжал он. — Сто евро наличными за все, что вы про него вспомните. И больше мы никогда не увидимся, гарантирую.

Адмирал поднял свою лапищу и в задумчивости провел ею по губам, после чего встал в полный рост и, не удостоив своих молчащих товарищей даже взглядом, направился в соседнюю нишу, полутемную и никем не занятую.

Адмирал демонстрировал за столом хорошие манеры: то и дело вытирал пальцы бумажными салфетками и щедро поливал еду соусом табаско из бутылочки, которую носил в кармане пиджака. Бахман заказал бутылку водки. Адмирал заказал хлеб, корнишоны, сосиски, селедку и тильзитский сыр. Наконец он прервал молчание:

— Они ко мне обратились.

— Кто?

— Люди из приюта. Адмирала все знают.

— Где вы встречались?

— В приюте, где ж еще?

— Вы провели там ночь?

Адмирал криво усмехнулся, как будто «провести ночь в приюте» — это удел слабых.

— Я говорю по-русски. Не смотрите, что я портовая крыса из гамбургских доков, русский я знаю лучше, чем немецкий. Откуда, спрашивается?

— Сибирь? — высказал предположение Бахман, и огромная башка в ответ согласно кивнула.

— В приюте не знали русского, а Адмирал знает. — Он щедро плеснул себе в стакан водки. — Хочет стать врачом.

— Парень?

— Здесь, в Гамбурге. И спасти человечество. От кого? От самого человечества, естественно. Сам он татарин. Так и сказал. Мусульманин. Аллах послал его в Гамбург выучиться на врача и спасти человечество.

— А почему Аллах выбрал именно его?

— Компенсация за всех горемык, которых его отец отправил на тот свет.

— Он сказал, кто эти горемыки?

— Русские убивают без разбора, дружище. Священников, детей, женщин, всех подряд.

— Его отец убивал единоверцев мусульман?

— Он не уточнил.

— А кем был по профессии его отец, что он столько людей отправил на тот свет?

Адмирал сделал большой глоток. Потом еще один. Опять плеснул в стакан.

— Он хотел знать, где здесь находятся офисы крупных банкиров.

Бахман, поднаторевший в допросах, научился не выказывать удивления, какой бы невероятной ни была полученная им информация.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 Следующая ⇒