Операция «Феликс» 2 страница

Она протянула ему свою визитку.

«Северный приют», прочитал Брю. «Благотворительный христианский фонд защиты лиц без гражданства и перемещенных лиц в северном регионе Германии». Офисы в восточной части города. Телефон, факс, электронный адрес. Расчетный счет «Коммерц-банка». В понедельник при необходимости переговорить по-тихому с их менеджером, уточнить ее кредитный рейтинг. Аннабель Рихтер, адвокат. Его мозг прожгли слова отца: «Никогда не верь красивой женщине, Томми. В преступном мире они самые опасные».

— Взгляните и на это, — сказала она, протягивая ему удостоверение личности.

— Ну что вы. Зачем? — запротестовал он, хотя подумал о том же самом.

— Может, я не та, за кого себя выдаю.

— Да? И кем же вы можете оказаться?

— К некоторым моим клиентам обращались люди, называвшие себя адвокатами, хотя таковыми не являлись.

— Ужас. У меня нет слов. Надеюсь, со мной такое не случится. Хотя, конечно, все возможно, не так ли? И я даже знать не буду. Страшно подумать, — произнес он с наигранной беззаботностью. Но если он рассчитывал, что она поддержит этот тон, то его ждало разочарование.

Он разглядывал фотографию на удостоверении: распущенные волосы, солидные очки и то же лицо, только без сердитого взгляда. Аннабель Рихтер родилась во Фрайбурге-им-Брейсгау, в 1977 году, что делает ее едва ли не самым молодым адвокатом в Германии, если она действительно адвокат. Откинувшись на спинку стула, как боксер, отдыхающий между раундами, она продолжала разглядывать его через старушечьи очки — миниатюрная, подтянутая фигурка в безразмерной, наглухо застегнутой куртке.

— Слышали о нас? — спросила она.

— Простите?

— «Северный приют». Слышали про нашу деятельность? Хоть какая-то информация до вас доходила?

— Боюсь, что нет.

Тихо покачивая головой, словно не веря своим глазам, она оглядывалась вокруг. Престарелые пары, разодетые в пух и прах. Шумная богатая молодежь в баре. Пианист, играющий любовные песенки, до которых никому нет дела.

— И кто же финансирует вашу благотворительную организацию? — поинтересовался Брю, изображая практический интерес.

Она пожала плечами.

— Пара церквей. Свободный город Гамбург в порыве великодушия. Как-то выживаем.

— И давно вы в этом бизнесе? Я имею в виду вашу организацию.

— Мы не занимаемся бизнесом. Мы работаем ради общественного блага. Вот уже пять лет.

— А лично вы?

— Около двух.

— При полной занятости? Ничего другого? В смысле — ничем не подрабатываете? Например, маленьким шантажом на стороне?

Этот допрос ее утомил.

— У меня клиент, мистер Брю. Официально его представляет «Северный приют», однако недавно он формально облек меня властью как своего персонального адвоката во всех вопросах, касающихся вашего банка, и дал свое согласие на то, чтобы я связалась с вами. Что я и сделала.

— Согласие? — Его напускная улыбка сделалась еще шире.

— Указания. Какая разница? Как я дала вам понять по телефону, мой клиент находится в деликатной ситуации. Существуют границы того, о чем он может сообщить мне, и того, что я могу сообщить вам. После нескольких часов, проведенных в его обществе, у меня сложилось впечатление, что то немногое, о чем он рассказал мне, правда. Наверно, не вся, а лишь малая часть, специально для меня отредактированная, но, как бы то ни было, правда. В нашей организации подобные выводы — в порядке вещей. Мы должны довольствоваться тем немногим, что удается заполучить и с чем нам приходится работать. Мы предпочитаем лучше оказаться в дураках, чем быть циниками. Так мы устроены. Это наша позиция, — добавила она с вызовом, оставив Брю с невысказанным контраргументом, что лично он предпочел бы, чтобы все было как раз наоборот.

— Я вас понимаю, — заверил он ее. — И с уважением отношусь к вашей позиции.

Началось фехтование. В этом он был мастер.

— Наши клиенты, мистер Брю, не из тех, кого можно назвать нормальными клиентами.

— Вот как? Не уверен, что я хоть раз встречал нормального клиента, — пошутил он, но она на его шутку опять-таки не отреагировала.

— Таких людей Франц Фанон называет «земными изгоями». Вы знаете эту книгу?

— Слышал о ней, но боюсь, что не читал.

— У них нет гражданства. Они часто являются жертвами серьезной травмы. Они боятся нас не меньше, чем они боятся мира, в который попали, и мира, который оставили позади.

— Понимаю. — На самом деле он был далек от понимания.

— Мой клиент, справедливо или несправедливо, верит в то, что вы, мистер Брю, являетесь его спасителем. Из-за вас он приехал в Гамбург. Благодаря вам он сможет получить легальный статус и образование. А без вас ему прямая дорога обратно в ад.

Брю уже готов был воскликнуть «О боже» или «Какая печальная история», но под ее неотрывным взглядом почел за благо промолчать.

— Он верит в то, что стоит ему только произнести вслух «мистер Липицан» и предъявить вам некий шифр — к кому или к чему он относится, я не знаю, а возможно, не знает и он сам, — и — абракадабра! — все двери перед ним распахнутся.

— Могу я узнать, как долго он здесь уже находится?

— Считайте, пару недель.

— И он так долго со мной не связывался, при том что якобы из-за меня приехал? Как-то не очень понятно.

— Он приехал сюда в плохом состоянии, запуганный, не знающий ни одной живой души. Он впервые на Западе и не знает ни слова по-немецки.

И вновь он собирался сказать «Понимаю», да передумал.

— А еще, по причинам, которые я пока не могу раскрыть, сама необходимость обращения к вам вызывает у него отвращение. Он предпочел бы, по крайней мере в душе, отказаться от своего плана и умереть от голода. К сожалению, с учетом его сегодняшней ситуации, вы — его единственный шанс.

Слово за Брю, но что он должен сказать? Попав в яму, Томми, не рой ее дальше, а продолжай защищаться. Опять же отец.

— Я прошу прощения, фрау Рихтер, — начал он в уважительном тоне, впрочем никоим образом не означавшем, будто он сделал нечто такое, за что должен перед ней извиняться. — Кто именно снабдил вашего клиента информацией — я бы сказал, создал у него впечатление, — что мой банк может сотворить для него это маленькое чудо?

— Не столько даже банк, мистер Брю. Лично вы.

— Боюсь, что все это звучит не слишком убедительно. Я вас спросил про источник информации.

— Возможно, адвокат. Еще один из нашего роду-племени, — добавила она самоуничижительно.

Он попробовал подойти с другого боку:

— А на каком языке, хотел бы я знать, получили вы эту информацию от своего клиента?

— О мистере Липицане?

— И не только. Скажем, мое имя?

Ее юное лицо было тверже камня.

— Мой клиент сказал бы, что это вопрос несущественный.

— Тогда позвольте полюбопытствовать, не было ли посредников, когда он давал вам указания? Например, квалифицированный переводчик? Или вы общаетесь с ним напрямую?

Прядь волос снова выскользнула из-под берета, но на этот раз фрау Рихтер принялась накручивать ее на палец, поглядывая вокруг себя с хмурым видом.

— На русском, — сказала она и взглянула на него с неожиданным интересом. — А вы по-русски говорите?

— Сносно. Пожалуй, даже неплохо.

Это признание, похоже, разбудило в ней женское начало: впервые за все время она улыбнулась и посмотрела ему в глаза.

— Где вы его выучили?

— Я? В Париже, увы. Такая вот декадентская среда.

— В Париже! Почему в Париже?

— По настоянию отца, который меня туда послал. Три года в Сорбонне, где было много бородатых поэтов-эмигрантов. Ну а вы?

Но миг возникшего было контакта миновал. Она уже рылась в своем рюкзаке.

— Он дал мне ссылку, — сказала она. — Особый номер, при упоминании которого зазвучат колокольчики мистера Липицана. А может быть, и ваши тоже.

Она вырвала из блокнота листок и вручила ему. Шестизначное число, написанное, вероятно, ее рукой. Начинается с 77, как все липицанские счета.

— Совпадает? — потребовала она ответа, глядя на него в упор.

— Что с чем?

— Номер, на который я вам дала ссылку, используется банком «Брю Фрэры»? Или не используется? — Она говорила с ним как с заупрямившимся ребенком.

Брю размышлял над ее вопросом или, правильнее сказать, над тем, как уклониться от прямого ответа.

— Послушайте, фрау Рихтер, вы придаете большое значение конфиденциальности вашего клиента, как и я. — Он без особого труда нашел нужный тон. — Мой банк не разглашает имена своих вкладчиков, а также характер их финансовых операций. Я не сомневаюсь, что вы с уважением отнесетесь к такой практике. Мы не открываем никакой информации сверх того, к чему нас обязывает закон. Когда вы произносите «мистер Липицан», я готов вас услышать. Но когда вы даете мне шифр, я должен заглянуть в наше досье. — Он замолчал, рассчитывая на понимание с ее стороны, однако ее лицо выражало лишь решительное несогласие. — Нет, я не ставлю под сомнение вашу честность, — продолжал он. — Ни на одну минуту. Но вы себе не представляете, сколько развелось аферистов. — Он сделал знак официанту.

— Он не аферист, мистер Брю.

— Разумеется. Он ваш клиент.

Они уже были на ногах. Кто встал первым, он толком не знал. Возможно, она. Он не ожидал, что их встреча будет такой короткой, и, несмотря на сумбур в голове, был не прочь продлить общение.

— Я вам позвоню, после того как разберусь в этом вопросе. Идет?

— Когда?

— Зависит от обстоятельств. Если я ничего не найду, то очень скоро.

— Сегодня?

— Возможно.

— Вы возвращаетесь в банк?

— Почему нет? Если ситуация требует деятельного участия, как вы ее представили, каждый делает все от него зависящее. И я в том числе. Это в порядке вещей.

— Он тонет. Все, что от вас требуется, — это протянуть руку.

— Увы, в моей профессии такой призыв мне приходится слышать довольно часто.

Тон, каким это было сказано, вызвал ее гнев.

— Он верит вам, — сказала она с нажимом.

— Как он может мне верить, если мы с ним не знакомы?

— Хорошо, пусть не он. Его отец верил вам. А у него, кроме вас, никого нет.

— Все это весьма запутанно. Как я понимаю, для нас обоих.

Закинув рюкзак за спину, она бойко двинулась к выходу. По ту сторону вращающихся дверей швейцар в цилиндре уже поджидал ее с велосипедом. Ливень не утихал. Из деревянной коробки, прикрученной к рулю, она достала шлем, нахлобучила его и застегнула ремешок, натянула непромокаемые штаны и, ни разу не оглянувшись, не помахав на прощание, уехала восвояси.

Помещение для хранения ценностей размером 12x8 футов находилось в полуподвале банка. В свое время Брю и архитектор мрачно шутили на тему того, сколько несостоятельных кредиторов могло бы там разместиться; отсюда пошло и название «темница». С развитием современных технологий другие частные банки поспешили избавиться от архива и даже помещения для хранения ценностей, но Фрэры свято сохранили свою историю и то, что от нее осталось, доставили из Вены на спецгрузовике и разместили в белокаменном мавзолее, начиненном воздухоосушителями и светодиодными лампами, защищенном особым шифром, отпечатком пальца и несколькими заветными словами в придачу. Страховая компания настоятельно рекомендовала добавить к мерам защиты идентификацию радужной оболочки, но душа Брю почему-то воспротивилась.

Он шел по узкому проходу, мимо рядов старомодных сейфов, к стальному шкафу у торцевой стены. Он набрал шифр, открыл дверцу и пробежался пальцами по корешкам папок, сверяясь с листком из блокнота Аннабель Рихтер, пока не нашел то, что искал. Папка выцветшего оранжевого цвета, ее содержимое скреплено металлическими защелками. Наклейка на корешке давала ссылку, но без имени. Под желтоватым светом с потолка он размеренно переворачивал страницы, не столько их читая, сколько проглядывая. Он еще раз порылся в шкафу и извлек коробку из-под обуви с потрепанной картотекой. Перебрав карточки, он вытащил одну, с той же ссылкой, что и в папке.

«Карпов, — прочел он. — Григорий Борисович, полковник Советской армии. 1982. Основной вкладчик».

Для тебя, отец, урожайный год. Для меня — отравленная чаша. Никогда не слышал ни о каком Карпове, хотя чему я удивляюсь? Липицаны — это твоя приватная конюшня.

«О любых транзакциях по этому счету и всех указаниях клиента немедленно докладывать лично ЭАБ, прежде чем предпринимать какие-то действия». Подпись: «Эдвард Амадеус Брю».

Лично тебе. Ведь русские мафиози — твои личные друзья. Преступники рангом пониже — управляющие инвестициями, страховые брокеры, коллеги-банкиры — могут просидеть в приемной полчаса и удовольствоваться беседой с главным кассиром, но русские мафиози, согласно личному распоряжению, отправляются прямиком к ЭАБ.

Не отпечатано на машинке. Не проштемпелевано фрау Элли, на тот момент твоей молоденькой, всецело преданной и очень личной секретаршей. Написано тобою от руки, четкими синими росчерками твоей вездесущей авторучки, с расшифровкой имени в конце на случай, если какому-то постороннему человеку — видит бог, таких здесь сроду не бывало — будет невдомек, что за аббревиатурой ЭАБ скрывается Эдвард Амадеус Брю, кавалер ордена Британской империи, банкир, который на протяжении всей своей карьеры не нарушил ни единого правила игры, с тем чтобы под конец послать к черту все правила.

Заперев шкаф, а затем само помещение, Брю сунул папку под мышку и поднялся по шикарной лестнице в комнату, где двумя часами ранее его предвыходной покой был так грубо нарушен. Разбросанные по столу бумажонки, связанные с Безумной Марианной, казались делом давно минувших дней, а моральная сторона деятельности Гамбургской фондовой биржи — чем-то несущественным.

И все-таки еще раз: почему?

Ты не нуждался в деньгах, мой дорогой отец, как и вся наша семья. Все, что тебе было нужно, — это сохранение репутации богатого, уважаемого дуайена венского банковского сообщества, чье слово означало саму надежность.

И однажды вечером я вошел в твой офис и попросил фрау Элленбергер оставить нас вдвоем, — тогда она еще была фрейлейн, и очень даже хорошенькой фрейлейн, — а потом демонстративно закрыл за ней дверь и, налив тебе и себе изрядную порцию виски, прямо заявил, что меня уже достали эти разговоры за моей спиной о банке «Мафия Фрэры» и что я хочу наконец знать, какой ты дал для этого повод.

Ты напустил на лицо банкирскую улыбку — вымученную, прямо скажем, улыбку — и, потрепав меня по плечу, сказал, что бывают на свете секреты, о которых даже любимому сыну лучше ничего не знать.

Твои слова. Заговорил мне зубы. Даже фрейлейн Элленбергер знала больше меня, но ты заставил ее дать обет молчания в день, когда она приняла послушничество.

И ведь ты посмеялся последним, не так ли? Ты уже умирал, но твой секрет был мне недоступен. И когда встал вопрос, кто доберется до тебя первым, Костлявая или венские власти, на сцену вышла обожаемая стариной Вестерхаймом королева Англии, которая ни с того ни с сего распорядилась — загадка для простых смертных — пригласить тебя в британское посольство, где с надлежащей помпой посол ее величества произвел тебя в кавалеры ордена Британской империи, а об этой чести, как мне впоследствии доложили, ибо от тебя об этом я никогда не слышал, ты, оказывается, мечтал всю свою жизнь.

И на церемонии инвеституры ты прослезился.

Как и я.

Как прослезилась бы и твоя жена, моя мать, если бы ей случилось оказаться рядом, но до нее Костлявая добралась гораздо раньше.

А к тому моменту, когда ты с ней воссоединился в Банке Счастья на Небесах, — этот шаг, если мы снова вспомним о твоей легендарной осмотрительности, ты совершил всего два месяца спустя, — переезд твоего детища в Гамбург представлялся привлекательным, как никогда.

«Наши клиенты, мистер Брю, не из тех, кого можно назвать нормальными клиентами».

Зажав одной рукой подбородок, Брю листал туда-обратно жиденькую и такую скрытную папку. Указатель причесан, документы, подтверждающие личность вкладчика, удалены. Отчет о встрече — только Липицаны сопровождались таковыми — зафиксировал время и место встречи между недобросовестным клиентом и недобросовестным банкиром, но не суть.

Капитал владельца счета инвестирован в офшорный управляемый фонд на Багамах — общепринятая практика для Липицанов.

Управляемый фонд принадлежит лихтенштейнской компании.

Доля владельца счета лихтенштейнской компании в виде предъявительских облигаций помещена в банк «Брю Фрэры».

Эти облигации надлежит передать одобренному заявителю по предъявлении надлежащего номера счета, неоспоримого удостоверения личности и, как уклончиво сказано, необходимого инструмента доступа.

За подробностями предложено обратиться к персональному досье владельца, что в принципе невозможно, так как последнее было сожжено в тот самый день, когда Эдвард Амадеус Брю, кавалер ордена Британской империи, номинально передал ключи от банка своему сыну.

Короче, ни формальной передачи, ни надлежащей процедуры, а просто «привет, это я» из уст счастливого обладателя шифра, водительского удостоверения и так называемого инструмента — и незадекларированная пачка сомнительных облигаций переходит из одних грязных лап в другие — идеальный сценарий отмывки денег.

— Вот только… — пробормотал вслух Брю.

Вот только в случае Григория Борисовича Карпова, бывшего полковника Советской армии, в роли одобренного заявителя — если он таковым окажется — мы увидим «земного изгоя», у которого сама мысль о заявлении своих прав вызывает отвращение и который, по крайней мере в душе, предпочел бы умереть от голода. А еще он идет ко дну, и мне надо только протянуть ему руку. Он верит, что я его спаситель и что без меня ему прямая дорога обратно в ад.

А перед его глазами все стояла рука Аннабель Рихтер — пальцы без колец, ногти по-детски коротко обрезаны.

Улицы опустели. Вечер пятницы. Митци играет в бридж. Брю глянул на часы. Мать честная. Поздно-то как. Но что считать поздно? Порой их игра заканчивается под утро. Надеюсь, она выигрывает. Для нее это важно. Не деньги, а сам факт выигрыша. Дочь совсем другая. Джорджи мягкотелая. Радуется, только когда проигрывает. Завяжите ей глаза в комнате, набитой парнями, и, если среди них есть безнадежный лузер, можете что угодно поставить на кон, через пять минут она с ним подружится.

А кто вы, Аннабель Рихтер из «Северного приюта»? Победительница или лузер? Если вы спасаете мир, то вероятней второе. Но ко дну вы пойдете, отстреливаясь до последнего, можно не сомневаться. Эдварду Амадеусу вы бы понравились.

Брю без раздумий набрал номер ее мобильного.

Глава 3

Первые признаки появления Иссы в городе отозвались эхом в тесной штаб-квартире Отдела по делам мигрантов города Гамбурга с высокопарным названием Центр по защите конституции — проще говоря, служба контрразведки — на четвертый день его блужданий по городу, ближе к вечеру, когда он, дрожащий и обливающийся потом, стоял под дверью Лейлы, умоляя его впустить.

Размещался Отдел, как его несколько пренебрежительно называли посторонние, не в главном здании загородного комплекса, а в дальнем конце территории, у самого ограждения из колючей проволоки: еще метр — и можно напороться. Непритязательным прибежищем команды в шестнадцать человек, усиленной исследователями, наружкой и водителями, служили бывшие эсэсовские конюшни, а рядом башня с вышедшими из строя часами, сваленные автопокрышки, запущенный сад.

При поддержке недавно сформированного в Берлине координационного совета, взявшего на себя миссию перестройки раздробленного на части, известного своей неэффективностью германского разведывательного сообщества, Отдел считался первой ласточкой амбициозного плана, призванного покончить со столь всеми пестуемой обособленностью различных подразделений во имя одного интегрированного и хорошо отлаженного механизма. Хотя на бумаге Отдел имел статус местного подчинения и не имел полномочий федеральной полиции, на деле он не отчитывался ни перед защитниками конституции в Гамбурге, ни перед штаб-квартирой в Кёльне, а исключительно перед столь же всевластным, сколь и малореальным управлением в Берлине, которое забрало в свои руки бразды правления.

Из кого же или из чего состояло это могущественное берлинское подразделение? Само его существование вселяло страх в окопавшиеся шпионские ведомства. В сущности, по крайней мере номинально, координационный комитет был всего лишь группой важных игроков, собранных из основных подразделений с целью улучшения общего взаимодействия после цепочки едва не осуществленных террористических акций на территории Германии. Его официальный вердикт, коему предшествовал шестимесячный подготовительный период, был спущен в виде рекомендаций в мозговые центры-близнецы национальной разведки, министерство внутренних дел и офис германского канцлера для принятия к сведению, — на чем все заканчивалось.

Или не заканчивалось.

Ибо в реальной жизни спущенные координационным советом рекомендации были равносильны мощному извержению вулкана — этакая модернизированная система командно-контрольного управления всеми большими и малыми подразделениями разведывательной службы во главе с координатором нового стиля — по кличке Царь — с беспрецедентными полномочиями.

Кто же мог быть назначен этим новым координатором?

Очевидно, кто-то из теневой когорты координационного совета. Да, но принадлежащий к какой из противоборствующих групп? С учетом того, что политическая стабильность Германии сделалась заложницей неустойчивой коалиции, в какую сторону он даст крен? Каких союзников, какую программу привлечет координатор для решения столь грандиозной задачи? Какие обещания придется ему выполнять? И к чьему голосу он станет прислушиваться, когда заработает новая метла?

Будет ли, к примеру, федеральная полиция по-прежнему брать верх над привыкшими держать оборону защитниками конституции в этой затянувшейся ожесточенной схватке за первенство в области контрразведки? Останется ли федеральная служба внешней разведки единственным органом, уполномоченным проводить тайные операции за границей? А если да, то очистит ли она свои ряды от сухостоя, то бишь бывших солдат и квазидипломатов, заполонивших все зарубежные офисы, — людей, в общем-то, неплохих, если речь идет об обороне немецких посольств в случае гражданских волнений, но совершенно непригодных в тонком деле вербовки агентов и координации всей подпольной сети.

Стоит ли после этого удивляться, что в атмосфере подозрений и озабоченности, охватившей все разведывательное сообщество Германии, отношения между таинственными непрошеными гостями из Берлина и вынужденно принимающими их в Гамбурге коллегами были в лучшем случае натянутыми, что проявлялось даже в повседневных мелочах, или что интерес к появлению Иссы у одних не вызывал никаких ответных чувств со стороны других? Если бы не развитое воображение — слишком развитое, по мнению некоторых — Гюнтера Бахмана, непредсказуемого главы отдела по делам мигрантов, тайный приезд молодого человека, называвшего себя Иссой, скорее всего, прошел бы незамеченным.

Кем же был этот Гюнтер Бахман, перебравшийся в Гамбург из Берлина?

Если в мире существуют люди, для которых шпионаж — это истинное призвание, то Бахман был таким человеком. Полиглот, сын яркой женщины немецко-украинских корней, сменившей нескольких мужей разной национальности, кажется, единственный офицер во всей разведке без академического образования, всего лишь ученик средней школы, из которой, впрочем, его выгнали, Бахман к тридцати годам успел побыть матросом, пересечь Гиндукуш, отсидеть в колумбийской тюрьме и написать тысячестраничный роман, который никто не хотел печатать.

Но в процессе всех этих невероятных достижений он обрел как ощущение своей национальной принадлежности, так и профессиональное призвание: сначала в качестве нерегулярно использовавшегося агента в одном из далеких немецких представительств, а затем в роли сотрудника немецких посольств, без дипломатического статуса, работая под прикрытием в Варшаве благодаря знанию польского, в Адене, Бейруте, Багдаде и Могадишо — благодаря знанию арабского и в Берлине благодаря своим грехам — там он тихо отсиживался после грандиозного скандала, о котором только ходили слухи: чрезмерное рвение, попытка шантажа, самоубийство, спешный отзыв германского посла.

Затем, по-тихому, снова под чужим именем, обратно в Бейрут, где он должен был заняться тем, что делал лучших других, хотя далеко не всегда играя по правилам, — но кого в Бейруте интересуют «правила»? — а именно вылавливать, вербовать и любыми методами использовать тайных агентов, этот золотой фонд, без которого невозможен сбор разведданных. Со временем, когда даже в Бейруте из-за него стало слишком уж жарко, самым безопасным для него местом — если не в глазах самого Бахмана, то в глазах его высоких покровителей в Берлине — показался офис в Гамбурге.

Но Бахман был не из тех, кого можно отправить на пенсию. Те, кто выбрал для него Гамбург в качестве места ссылки, просчитались. В свои сорок пять это был такой беспородный пес, неухоженный, готовый в любую минуту взорваться, широкий в плечах, с папиросным пеплом на лацканах пиджака, откуда его периодически стряхивала всем известная Эрна Фрай, его давняя коллега и помощница. Он был целеустремлен, харизматичен и несгибаем, трудоголик с обезоруживающей улыбкой. Копна его соломенных волос как-то не вязалась с изборожденным морщинами лбом. Подобно актеру, он умел, смотря по обстоятельствам, льстить, очаровывать или нагонять страх. Мог показать себя сладкоречивым и сквернословом в одном предложении.

— Пусть пока погуляет на свободе, — сказал он Эрне Фрай, стоявшей рядом с ним плечо к плечу в сыроватом логове спецов-исследователей, устроенном в бывших эсэсовских конюшнях; оба не отрываясь смотрели на монитор, где Максимилиан, их хакер-ас, демонстрировал фотографии Иссы. — Пусть болтает с теми, с кем ему велели болтать, и молится, где ему указали молиться, и спит, где ему велели спать. Никто не должен его трогать, пока мы сами не решим. И в первую очередь это касается придурков в соседнем здании.

Первое визуальное наблюдение Иссы, если его можно таковым назвать, вряд ли представляло хоть какой-то интерес. Речь шла об объективке, выпущенной в соответствии с правилами Европейского договора штаб-квартирой шведской полиции в Стокгольме, извещавшей все подписавшиеся страны о том, что нелегальный русский эмигрант — имя, фотография, особые приметы — бежал из-под стражи и его местонахождение в настоящее время неизвестно. В любой день рассылается полдюжины таких объективок. В Центре по защите конституции, через двор, ее должным образом отметили, распечатали, повесили на стену комнаты отдыха рядом с рядами таких же объективок и благополучно о ней забыли.

Но, видимо, черты лица Иссы отпечатались на сетчатке третьего глаза Максимилиана, так как спустя несколько часов, когда в логове спецов-исследователей начало смеркаться, члены команды, сидевшие в разных концах конюшен, стали один за другим подходить к его столику, где постепенно нарастало общее возбуждение. В двадцать семь лет Максимилиана отличали сильнейшее заикание, память, сравнимая со словарным запасом двенадцатитомного словаря, и интуиция, позволявшая ему связывать воедино фрагментированную информацию извне. Но только сейчас, когда давно уже миновало время ужина, он, словно наконец выдохнув, откинулся на спинку стула и сомкнул на своем рыжем затылке длинные веснушчатые пальцы.

— Покажи-ка еще раз, Максимилиан, — сказал Бахман, нарушая почти храмовую тишину своей на удивление хорошей английской речью.

Максимилиан покраснел и снова запустил картинки: фотографии Иссы анфас и в профиль, справа и слева, сделанные шведской полицией, а сверху, как пожар, «Разыскивается» и, тоже крупно, как грозное предупреждение, «Карпов, Исса».

Ниже жирным шрифтом десяток строк, описывающих его как бежавшего из тюрьмы мусульманского радикала, уроженца города Грозного, двадцать три года, предположительно склонен к насилию, требуются меры предосторожности.

Губы сжаты. Улыбки под запретом.

Глаза расширены от боли после нескольких суток, проведенных в вонючей кромешной тьме контейнера. Небритый, изможденный, отчаявшийся.

— А если он назвал вымышленное имя? — спросил Бахман.

— Он так и сделал, — ответила Эрна Фрай за Максимилиана, тщетно пытавшегося что-то выговорить. — Он назвался чеченским именем, но его продали с потрохами те, кто сидел с ним в контейнере. «Это Исса Карпов, русский аристократ, находится в бегах».

— Аристократ?

— Так зафиксировано в отчете. Подельники называли его снобом. Говорили, что он кого-то из себя строит. Как можно быть снобом, сидя в набитом людьми контейнере, это, конечно, большой вопрос.

Максимилиан наконец переборол свое заикание.

— Шведская полиция утверждает, что он вернулся на корабль и расплатился с командой. — Слова хлынули из него потоком. — А последним портом, куда они заходили, был Копенгаген. — Это слово прозвучало как настоящее торжество воли над человеческой природой.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 Следующая ⇒