вЕчНыЙ пОеЗд 6 страница

Иуда разбивает горшки, затаптывает дотлевающие угли и поворачивает назад, к железке.

Он бежит — железная дорога магнитом притягивает его. В каком-то богом забытом месте он наталкивается на еще не законченное земляное полотно. Его лошадь устала и дрожит в снежной пыли. Иуда направляется к холмам, в деревню, вблизи которой идет строительство.

Хотя рабочие всем обеспечены и палаточные бордели раскинулись даже здесь, вдали от поездов, землекопы и взрывники наведываются иногда в деревню козопасов, где за ними наблюдает Иуда. Несмотря на неодобрение старших, местные девушки гуляют с мужчинами из Нью-Кробюзона, а когда их родственники пытаются побить чужаков, то сами оказываются побитыми. Им остается лишь зализывать раны и молча терпеть вторжение.

— А что мы можем поделать? — говорят поселяне. Они заражены вялостью и долготерпением.

Необычайное спокойствие владеет Иудой с тех пор, как железная дорога прошла сквозь сто любимое болото. Точно сквозь стекло смотрит он на мир.

Для пастухов он — источник рассказов о городской жизни. Те не возражают, когда Иуда разбивает рядом с ними свою палатку. Они благодарны Иуде за то, что он не такая скотина, как мужики с вечного поезда. На ломаном рагамоле они задают множество вопросов.

— А правда, что от дороги молоко киснет?

— А правда, что от нее детишки помирают в утробах матерей?

— А правда, что от нее рыба в реках дохнет?

— Как зовут дорогу?

— Я был там, где ее конец, — отвечает Иуда; вопрос: «Как зовут дорогу? » — приводит его в замешательство.

Он находит молодую женщину из местных, которая соглашается лечь с ним. Ее зовут Анн-Гари. Она несколькими годами моложе его, дикая и хорошенькая. Иуда думает о ней как о девушке, хотя ее восторги и пристальные взгляды, как кажется ему порой, больше пристали зрелой расчетливой женщине, а не юной простушке.

Иуда хочет взять Анн-Гари с собой — все равно она потеряна для своей семьи и деревни. Таких, как она, немало — двое-трое юношей и множество девушек, наэлектризованных появлением крутых рабочих парней и огненным дыханием паровозов. Родители обливаются слезами, а девицы продают скот строителям на мясо или меняют его на побрякушки из резных раковин, сделанные в железнодорожных мастерских. Юноши-пастухи вступают в бригады землекопов и засыпают русла рек. Девушки находят другие возможности.

Анн-Гари не принадлежит Иуде; он не может ее удержать. Их первая встреча состоялась, когда она была распалена дорогой и бросила свою девственность к его ногам со страстью, которая, как знал Иуда, не имела к нему никакого отношения. Он выжал все из тех нескольких дней, когда девушка принадлежала ему, и никому больше, словно старался запомнить ее как любовь всей своей жизни. С его стороны в этом не было никакой аффектации, только проигрывание роли; он дарил себя ей. А она, повиснув на Иуде, все время смотрела через его плечо, будто искала еще чего-то — не лучше, но больше. Скоро у Анн-Гари появились друзья. Она стала приходить к Иуде в деревню, принося запах Других мужчин.

Ее рубленый рагамоль изменился. Девушка стала пользоваться сленгом, нахватавшись у молотобойцев городских словечек. Иуда чувствовал, что за ее опьянением свободой скрывается холодный беспощадный интеллект и жажда знаний. Он показал Анн-Гари големов, которые выходили у него все сильнее и крупнее. Те позабавили ее, но не больше, чем тысячи других вещей.

Среди обитателей лагеря вспыхивают стычки. Шлюхи, которые покорно последовали за землекопами в эту глушь, отколовшись от основного лагеря, оскорблены появлением соперниц, деревенских девиц, не ждущих платы. Многие рабочие и сами напуганы этими ненасытными самками, которые не продают и даже не отдают любовь, а требуют ее. У них нет правил. Они не знают запретов: некоторые даже пробуют связаться с лагерными пленниками, закованными в цепи переделанными. Те в ужасе сами бегут к надсмотрщикам.

Однажды холодной ночью Анн-Гари прибегает к Иуде перепуганная, грязная, окровавленная и избитая. Произошла драка. Толпа проституток прочесывала палатки. Они растаскивали любовников, держали мужчин мертвой хваткой благодаря численному превосходству, а каждую женщину тщательно проверяли. Местных, не берущих платы, выволакивали наружу, мазали машинным маслом и валяли в перьях. Жандармы сочувствовали профессионалкам, а потому не вмешивались.

Анн-Гари была с мужчиной на краю лагеря, когда ее настигло правосудие горластых шлюх. Она отбивалась кулаками, пустив в ход свою недюжинную силу деревенской девчонки: троих сбила с ног, четвертую — женщину постарше — пырнула в живот буравом. И сбежала прочь от своей побелевшей жертвы.

Иуда никогда не видел ее такой смирной. Он понимает, что ничего страшного не произошло. Никто не умер, и вряд ли умрет — буравчик-то крохотный. Местные получили свой урок, а о сопротивлении Анн-Гари никто и не вспомнит. Но страх, который внезапная вспышка насилия поселила в ее душе, не проходит, и Иуда отчасти рад этому, потому что теперь он, может быть, сумеет уговорить девушку поехать с ним. Ему надоела глушь, он хочет послать железную дорогу ко всем чертям и поехать домой; а еще ему нужен свежий взгляд, чтобы увидеть вещи по-новому.

Два дня они идут пешком к умирающей станции, к поездам. Покупают билеты в третий класс. Иуда наблюдает за Анн-Гари, которая смотрит в окно на редеющую траву и деревья, на реку, которая остается сбоку от них, на глубокие раны земли, на тьму тоннелей. Часами они сидят в молчании, слушая мерный стук колес, и мчатся к городу, в котором Иуда не был несколько месяцев, а Анн-Гари не бывала никогда.

Иуда снова в Нью-Кробюзоне и хлопает глазами, точно деревенщина. Они с Анн-Гари разбили палатку на Худой стороне, на крыше здания. Оттуда хорошо просматривается остов Крупнокалиберного моста, который давно превратился в волнолом: разводную секцию заклинило во время прохода судна, и она заржавела.

По дороге все страхи Анн-Гари испарились, и ничто не мешает ей исследовать Нью-Кробюзон. Каждый день она возвращается к Иуде, взволнованно рассказывая ему все подряд. Вот она в первый раз увидела хепри.

— Тут есть женщины с какими-то тараканами вместо голов, — сообщает она.

Затем Анн-Гари осмотрела Ребра.

— Здоровенные такие, выше деревьев. Старые, твердые, как камень, кости торчат из-за крыш. Какая-то тварь издохла, и весь город стал ей могилой.

На поездах надземки она объездила весь город, от Травяной отмены на востоке до Вокзала, от Звонаря до станции «Холм» и Низин.

— Там есть один холм, у его подножия какие-то трущобы, вокруг них лес, но поезда туда не ходят, хотя там есть рельсы.

Это станция среди Строевого леса, на запасных путях. Ею давно не пользуются. Иуда слышал о ней, но никогда не видел своими глазами. Анн-Гари отправляется в Расплевы — опасное гетто, где живут опустившиеся горожане, а над их головами — редкие гаруды. Она смело шагает по вонючим, заваленным отбросами улицам в лес, к заросшим развалинам станции, а потом возвращается на поезде в Собачье болото и рассказывает обо всем Иуде. Девушка заново открывает для него Нью-Кробюзон.

Она рассказывает ему про Дом фуксий, про площадь Биль-Сантум и про Горгульев парк, про купол над кактусовым гетто, про зверинцы и прочие места, многие из которых Иуда в последний раз видел ребенком, а то и никогда. Она рассказывает ему о разных расах, которые встречаются на улицах. Ей нравится бывать на базарах.

Иуда зарабатывает им обоим на пропитание, развлекая народ соломенными големами. Однажды он сооружает из дерева фигурку покрепче, соединяя ее цепочками вместо шарниров. К ее рукам и ногам он привязывает веревочки и, пока его магия заставляет куклу танцевать, дергает за них, притворяясь обычным кукловодом. Зеваки охотнее расстаются с деньгами, когда видят в нем простого кукловода, а не мага, оживляющего материю.

Они снимают комнаты у доков Паутинного дерева, где их каждое утро будят фабричные гудки и тяжелый топот рабочих, идущих на смену. Анн-Гари встречается с наркоторговцами. Когда она возвращается, у нее расширенные глаза и от нее кисло пахнет шазбой. Несколько ночей она проводит не дома, а если приходит ночевать, то спит с Иудой и берет у него деньги.

Ей нравится гулять. Иуда ходит с девушкой на дальние прогулки, они идут между рядами домов, пересекая тени от разномастных фасадов. Анн-Гари спрашивает Иуду, почему здесь так строят, а он не знает, что ответить. Однажды мимо них проходит в обнимку пара хепри, подергивая головными ножками и распространяя вокруг горький запах своего химического шепота. Иуда чувствует, как рука Анн-Гари замирает в его руке, и впервые в жизни сам замечает, как удивительны хепри, слышит лязгающий звук, который производят их челюсти-ножницы. Во всем вокруг он видит теперь необычные стороны.

Город на подъеме. У людей есть деньги, и на тротуарах выстраиваются очереди желающих немного подзаработать. Куклы Иуды пляшут бок о бок с певцами и музыкантами, акробатами и художниками, рисующими мелом на асфальте.

Наступает зима, но в городе странным образом тепло. Погода ленится. В красных отблесках костра Иудины големы развлекают студентов из Ладмида. Студенты — в основном очень молодые, хорошо одетые мальчики из центра города или старательные сыновья клерков, но попадаются и женщины, и даже несколько ксениев. Они проходят мимо подпрыгивающих деревянных кукол Иуды. Он сам немногим старше большинства из них.

Кое-кто бросает ему стиверы, марки и шекели, большинство прохожих не дают ничего. Один юноша вглядывается в движения куклы, ловит поток заклинаний и понимает, что марионетка — подделка.

— Так вот чем мы тут занимаемся, — говорит он. — Вот что ты тут делаешь. Магия, черт возьми, — моя специальность. А ты, значит, нагло являешься сюда со своим домодельным колдовством?

— Ну, так попробуй меня переиграть, — говорит Иуда.

Так борьба големов, детская забава копьеруков, приходит на улицы Нью-Кробюзона.

Небольшая толпа студентов собирается вокруг высокомерного парнишки в очках и загорелого, жилистого бродяги в лохмотьях. И хотя они криками подбадривают своего однокашника, Иуда чувствует их настрой и понимает, что эти сынки толстосумов не прочь поглядеть, как их приятель, заурядный сын простого наемного рабочего, проиграет чужаку. Симпатии золотой молодежи к сопернику едва не заставляют Иуду уйти, но ставки уже сделаны, и его шансы высоки: только он сам поставил на себя.

Он шепчет что-то своему голему, шипит и заикается, подражая копьерукам, и тот разрывает земляного голема соперника на куски. Легкая победа.

Иуда подсчитывает выигрыш. Проигравший несколько раз сглатывает и подходит к нему. Он не лишен ума и такта.

— Отличная победа, — говорит он. И даже улыбается. — У тебя есть и техника, и сила. Я еще никогда не видел, чтобы кто-нибудь заклинал голема, как ты.

— Я учился не здесь.

— Вижу.

— Попробуем еще? Новая схватка?

— Да! Да! Еще! — кричит один из студентов. — Приходи завтра, кукольник, а мы подыщем тебе противника получше нашего Пенниго.

Но ни Пенниго, ни Иуда не глядят на студента. Они смотрят друг на друга и улыбаются.

Конечно, им далеко до гладиаторских боев, подпольных клубов Каднебара и его последователей: там для любителей кровавых потасовок устраиваются и поединки на ножах, и схватки двоих людей с одним кактом, и рукопашные бои без правил. Но Пенниго с Иудой становятся партнерами и устанавливают правила игры. Их лига привлекает к себе внимание, поединки големов входят в моду.

Поначалу приходят лишь студенты-сверхъестественники, потом появляются их профессора. Но слухи бегут быстро, и скоро поглядеть на бои стекаются маги-самоучки и подзаборные колдуны из всех городских трущоб. Новый спорт не то чтобы противозаконен, но существует без разрешения и, как почти все занятия такого рода, постоянно находится под угрозой запрета. Вчерашняя забава быстро превращается в бизнес, и вот уже приходится откупаться от милицейских осведомителей, давать на лапу университетскому начальству и привратникам. Всем этим занимается Пенниго.

Они не похожи на героев, эти энтузиасты: они ревностно преданы игре, взвинчены и прилежны. С каждым разом их становится все больше.

Они углубляются в детали, снабжают свои создания клинками или жестяными доспехами, а то приделывают им острые ноги-шила и зазубренные спинные плавники. Такие куклы называются големахами, боевыми машинами, их выставляют друг против друга согласно весовым категориям.

Иуда — первый среди игроков. Победы даются ему легко. Простая и примитивная техника копьеруков дает свои плоды. Конечно, и у него бывают проигрыши, но в беспощадной лаборатории игры он быстро учится исправлять свои ошибки.

— У тебя редкий дар, Иуда, — говорит Пенниго.

Пенниго не в силах одолеть Иуду, зато может его тренировать. Он не понимает чуждой магии копьеруков, зато может проанализировать ее и сопоставить эти знания с теми, которыми уже владеет. Он привязывает Иуду к магиографу и проверяет его катексис, отвечающий за извилины мозга.

— Ты силен, — сообщает он Иуде.

Анн-Гари дважды приходит посмотреть на поединок. Она болеет за Иуду и радуется его выигрышу, но спорт ее не увлекает. Ей больше по душе механизмы. Она ходит на конечные станции смотреть на прибытие поездов, посещает заводы, на которые удается пробраться, и бродит между рабочими, разглядывая машины.

Иуде нравится побеждать. Его возбуждает собственное искусство. Какое-то время они с Пенниго прибегают к старой уловке: Иуда притворяется, будто проигрывает, а когда ставки повышаются, разделывается с соперником. Но их быстро раскусили.

Теперь он звезда, Лёв из Болота. Другая знаменитость — Лотаниель Дюрейн, профессор магии, который руководит своими смоляными големами-кошками под именем Лот Человек-Кот. Оба обожают свои псевдонимы. Есть еще Нянька, неприметная женщина, которая, по словам Пенниго, скорее всего, консультирует милицию. Она любит приделывать своим големахам хлесткие хвосты из цепей. Первое место всегда достается одному из них, но чаще всего — Иуде.

Чем сильнее маг, тем больше подвластная ему масса. Скоро они начинают экспериментировать с весом. Но ни одна кукла крупнее большой собаки драться не может. Иуде становится интересно, какой величины голема он при желании может заставить двигаться.

Как организаторы поединков големов, сильнейшие практики и приемщики ставок, Иуда и Пенниго хорошо зарабатывают. Бои привлекают внимание журналистов, участников становится все больше. Иуда начинает скучать. Он не сражается ни с кем, кроме Лота и Няньки. И пристально наблюдает за тем, как они оживляют свои конструкции. Вслушивается в их заклинания. Теперь он сражается не только ради заработка, но и ради знаний.

Каждый раз, когда его голем оживает, Иуда ощущает свою связь с копьеруками.

— Я хочу узнать об этом все, что можно, — говорит он.

Пенниго приводит его в университетскую библиотеку и показывает тексты по големетрии. Он просматривает заголовки: «Теория магии», «Пределы действия плазмы», «Спор о границах нежизни».

— Я хочу все это прочесть, — говорит он.

Зима стоит мягкая. Иуда водит Анн-Гари на каток. Ей нравится, что Иуду узнают на улицах.

— Привет, Болотный! — окликает его один прохожий; у Иуды слегка портится настроение.

Они идут вдоль украшенных морозными узорами витрин, по центральным улицам Ворона, увешанным световыми шнурами и зимними цветами. Они заходят в кафе выпить горячего шоколаду с ромом. Анн-Гари не смотрит на Иуду. Девушка смотрит куда-то поверх него, и на лице ее прекрасная улыбка, но взгляд скользит мимо Иуды.

«До свиданья», — думает Иуда и улыбается ей в ответ.

Когда падает снег, все дома в городе ненадолго становятся на одно лицо: исчезают карнизы старых церквей с завитками, сливаются со стенами темные каменные опоры и все бесчисленные бетонные терраски, местами выложенные кирпичом, пропадают домишки рабочих, слишком убогие или примитивные, чтобы говорить о каком-то стиле. Все скрывает пушистый белый снег, но постепенно он тает, и дома словно приходят в себя, покрываясь слякотной испариной.

Иуда одевается в броское тряпье, по которому его узнают на улицах. Когда он идет по городу, за ним увязываются ребятишки из Собачьего болота вместе с тощим молоденьким кактом и подскакивающим по-лягушачьи водяным: они просят сделать им големахов. Иной раз Иуда оживляет для них кучку монет и пускает к ним, а дети смотрят и разбирают ее на части.

Анн-Гари не хочет учиться грамоте, но, узнав, что Иуда пролистывает все газеты, следя за успехами Трансконтинентального железнодорожного треста, требует читать ей каждый вечер, когда они вместе, а это случается все реже и реже.

— «…Суровая зима, — читает Иуда статью из „Перебранки“. — Те рабочие, которые еще не сбежали с болот, заняты преимущественно тем, что клянут погоду, однако им повезло хотя бы в том, что копьеруки, эти вероломные твари, покинули топи и больше не досаждают строителям. Сообщения с юга подтверждают, что бригады путейцев из Миршока, несмотря на более мягкую погоду, также не добились больших успехов…»

— Миршок — это где? — спрашивает Анн-Гари. Иуда таращит на нее глаза. Она ничего не знает ни о форме дороги, ни о ее будущем. Он рисует ей карту.

— Три ветки, — говорит он, чертя перевернутое и слегка покосившееся «Y». — Нью-Кробюзон. Миршок на берегу Скудного моря. Толстоморск на равнине. Из каждого тянется ветка, все они встречаются в трясине. От Нью-Кробюзона до места встречи пятьсот миль, оттуда до каждого из остальных городов по двести пятьдесят.

Иуда скрывает собственную одержимость дорогой, якобы утоляя интерес Анн-Гари. А сам непрестанно думает о людях, о том, что видел, о братстве молотобойцев, меняющих облик земли.

Дорога еще не достигла развилки. Сообщают о кратковременных, но дорогостоящих забастовках. Иные журналисты утверждают, будто жандармы ТЖТ сбежали, не в силах ни совладать с рабочими, ни подавить сопротивление местных князьков, мимо чьих владений проходит дорога. Мэру пора прекратить делиться властью, говорят они. Железную дорогу должна охранять милиция Нью-Кробюзона. Но никто не верит, что так будет. Правительство против.

— «Забастовщики жалуются на погоду, — читает Иуда. — Они бастуют из-за холода. Но чего они хотят от треста? Разве остальные рабочие, надсмотрщики, переделанные, сам Правли не мерзнут так же, как они? »

— Нет, — говорит Анн-Гари.

Иуда смотрит на нее. Она ест засахаренную сливу и пожимает плечами.

— Нет, не мерзнут.

Иуда учится. Под руководством Пенниго он не только расширяет свои возможности, но и начинает понимать, что делает. Его подход остается интуитивным и бессознательным, но трудные, туманные тексты кое-что проясняют и улучшают его способности.

— «…То, чем мы занимаемся, есть не что иное, как вмешательство, — читает Пенниго Иуде свои конспекты, — реорганизация материи. Живое нельзя превратить в голема, поскольку жизненная сила организма — это взаимодействие плоти, животной или растительной, со своими собственными механизмами. Неживое, напротив, инертно, ему просто довелось лечь так, а не иначе. Мы придаем этому совпадению смысл. Мы не приказываем материи, а лишь указываем на тот порядок, который уже присущ ей изначально. Вот почему в этом процессе наряду с наблюдением большую роль играют утверждение и убеждение. Мы видим структуру и, указывая на нее, находим механизмы, которые используем, чтобы повернуть все по-своему. Ведь новая структура утверждается не в статике, а в движении. Големетрия есть прерывание. Это подчинение статичного „оно“ динамичному „я“».

Иуда вспоминает копьеруков и железную дорогу. Он и сейчас еще шепчет подобно болотным жителям, когда заставляет големов двигаться. Понимание этой науки приходит к Иуде все быстрее. Она захватывает его воображение.

Однажды они не успевают вовремя заплатить нужному офицеру, и в их зале устраивается проверка. Разумеется, милиционерам в масках ничего не стоит найти у посетителей шазбу, истинный чай и даже, как они утверждают, сонную дурь. Организаторам приходится отстегнуть кому следует, и пока Пенниго занимается спасением бизнеса, Иуда думает о другом.

Големетрия — это прерывание. Големетрия — это материя, видящая себя по-новому, это приказ, который реорганизует ее, это задание. Как же контролировать материю в его, Иуды, отсутствие? Как приготовить ее к действию и заставить ждать?

Он покупает батареи, переключатели и провода, он покупает таймеры, он пытается думать. В газетах под видом отчетов публикуют заведомую неправду о ТЖТ. Кто-то провоцирует скандал.

Иуда не видел Анн-Гари много дней. Внезапно он понимает, что девушка не просто нашла кого-то другого на пару дней, но ушла совсем. И он знает куда.

Ей понравился Нью-Кробюзон, разжег в ней страсть и интерес, но для Анн-Гари все его жители, его история, наслоения камней и столетия борьбы есть не что иное, как продолжение железной дороги. Только там она дома.

Анн-Гари ушла домой, к рельсам и вечному поезду. Она знает, что возмездие проституток ее не настигнет. Крестик, нарисованный помадой на зеркале Иуды, — это ее прощальный поцелуй. Анн-Гари помогла Иуде увидеть город по-новому, и он благодарен ей за это. Выясняется, что девушка взяла у него немало денег.

Бои големов ему наскучили. Пенниго увязает все глубже, налаживая связи с бюрократами из Парламента, здание которого ржавым гвоздем торчит из воды у слияния двух рек. Бои проводятся все реже, потом прекращаются совсем, но Пенниго это не тревожит: он все богатеет и наконец однажды приглашает Иуду в дорогущий ресторан в Ладмиде, где тот в своем уличном тряпье чувствует себя скованно. Пенниго говорит ему:

— Знаешь, для твоего таланта есть другой способ… гм, другой рынок сбыта.

Иуда понимает, что его время ушло и что Пенниго с потрохами продался правительству. Иуда остается без работы и без библиотеки. О нем быстро забывают.

Несколько недель Пенниго засыпает Иуду письмами с предложениями встретиться. Тот корявым почерком пишет отказы — ровно с такой частотой, чтобы не показаться невежливым.

На рынках, где полно старых и ворованных книг, он скупает все о големах. Уйма денег уходит на бесполезное барахло, и совсем немного — на редкие толковые работы, над которыми бьется Иуда.

«Что же я такое делаю? — спрашивает он себя. Природа собственных навыков остается ему непонятной. — Я делал голема из газа. А можно ли изготовить голема из еще менее уловимой субстанции? Големетрия — это вмешательство, это спор, так могу я вмешаться и сделать голема из темноты или из смерти, из электричества, звука, трения, идей или надежд? »

Иуда берет несколько заказов. Для эксцентричного богача, который презирает металлический лязг машин, он делает двух прекрасных слуг, мужчину и женщину, — настоящее произведение искусства из проволоки и наполненных песком кожаных валиков. Плату он требует высокую: работа отнимает силы.

По милости странной личинки, которая завелась у него внутри и не дает покоя, Иуда бродит по городу. Личинка словно тянет его куда-то; Иуда чувствует, что его глазами она смотрит на мир. «Во мне живет великая добродетель, — думает он без всякого высокомерия, — но она вроде незваного гостя. Я ощущаю ее как нечто постороннее. Делает ли она меня лучше? Добрее? Или, наоборот, портит? »

Иуда думает об Анн-Гари и читает в газетах, что строительство дороги снова набирает темп. Начинаются парламентские слушания. ТЖТ и самого Яни Правли обвиняют в махинациях. Рабочие гибнут от несчастных случаев, уклоны выравниваются необъяснимым для инспекторов способом, а следы температурного воздействия и ширина зоны отчуждения по обе стороны насыпи вызывают вопросы, на которые ТЖТ отказывается отвечать. Слова «жертвоприношение» или «демон» никто не произносит, но растет общая убежденность в том, что Правли одержим блеском золота и грандиозными стройками, что он не позволит ни географии, ни климату, ни политике стать у него на пути. Планы Правли отражены в названии его компании, и эта дорога — лишь малая их часть.

«Иуда, Иуда, Иуда». Собственное имя преследует его. Что-то должно случиться.

В Нью-Кробюзоне изготовляют новые товары или воспроизводят те, которыми торговали в Обильные Годы. В искусстве наконец кое-какие подвижки. В городе строят дома, в доках — суда. Магазины набиты новейшим ассортиментом. На улицах рядом с афишными тумбами, словно дикие цветы после половодья, появляются печатные вывески: на них — человек, кричащий в сложенные рупором ладони.

— Что это такое? — спрашивает себя Иуда и заходит в будку.

Там стул, какой-то аппарат, ряды кнопок с буквами и цифрами, трубка и наушники. Он читает инструкцию, опускает в прорезь монету. Появляется список названий:

Новогодняя речь мэра.

Как жаль, что это только песенка.

Маленькая симфония Требюшанда.

И так далее. Иуда выбирает мюзик-холльный номер «Лучше в работный дом», прижимает ухо к раструбу и словно завороженный слушает, как что-то, прежде сдерживаемое, щелкнув, становится на место, скрытая энергия вырывается на свободу, доносится какой-то треск; и вдруг он слышит шум и вздрагивает, потому что этот шум — песенка, ее поет неизвестная хористка, оттенки голоса которой неразличимы из-за треска, но все же это голос, и, несомненно, поющий. Иуда даже разбирает слова.

— А если впереди — работный дом, то мы туда отправимся вдвоем, всегда мы будем рядом, только так, я от тебя, мой милый, ни на шаг.

Иуда слышит слова: они пойманы в ловушку.

Все дело в воске — это он придает словам осязаемость. Иуда возбужден этим открытием. Воск может заставлять звук ждать и появляться тогда, когда нужно.

Новая технология, укрощение времени. Ее придумали для бесконечного повторения уличных песенок. Иуде она нужна совсем с другой целью. Он просматривает свои записи, сделанные в болоте. Он превращается в затаивший дыхание сгусток энергии и чувствует, как Нью-Кробюзон отступает от него.

«Сколько раз я опускал руки перед силой? » Он вспоминает обо всех тех, кто погиб потому, что он предвидел момент, когда появятся охотники за головами, или милиция, или железная дорога, или газ, и всегда пасовал перед неизбежным. «Я боюсь времени».

Но те, кто развлекает других, смогли прервать сердцебиение времени. «Они законсервировали прошлое», — думает Иуда. Живущий внутри него паразит — добродетель, скрытая святость — шевелится.

Как просто, оказывается, взять и стряхнуть с себя Нью-Кробюзон; месяцы, проведенные в этом городе, без усилий превращаются в воспоминания.

Иуда пишет своим немногим клиентам. Пишет Пенниго, благодарит его за усилия, желает удачи, обещает, что они увидятся после возвращения Иуды, в которое он не верит.

Есть еще одна техника, которой он жаждет овладеть. В Кинкене он разговаривает с хепри — устные вопросы, на которые Иуде пишут ответы, — и выведывает у них все, что им известно о метазаводных механизмах. Потом он покупает магические батареи и до изнеможения заряжает их собственной кровью.

У него получается не сразу. Возле дома, где живут беспризорники, поклонники его таланта, он натягивает поперек тротуара тончайшую нить. С первыми лучами зари одна девчушка просыпается и выходит из дома, чтобы украсть что-нибудь на завтрак. Ее грязные ножки разрывают нить, волокно лопается, гудение, щелчок — и батарея включается; и вдруг от кучки камней у двери отделяется фигурка и, пританцовывая, направляется к девочке. Замерев, та наблюдает.

Крошечный голем высотой с детскую ладонь танцует точно так, как учил его Иуда, когда бормотал заклинания и настраивал приспособления, готовя пусковой механизм. Танцуя, голем подходит к девчушке: он сложен из монет. Споткнувшись, голем падает и рассыпается, а девочка собирает монетки с земли.

Иуда наблюдает за ней из подворотни. Он велел голему исполнять заранее подготовленную программу, заставил его ждать. Задуманная Иудой ловушка сработала. Он не знает, делал ли кто-нибудь такое раньше.

И вот он снова на болотах. Повсюду лед, стебли вьющихся растений задеревенели и стучат на ветру, животные спят, трясина отдыхает. Рабочий лагерь и поезд остались во многих милях позади.

Дорога провела Иуду мимо городов, превратившихся в трупы, вглубь земель, не укрощенных, но лишь изуродованных строительством, и дальше, по засаженным деревьями насыпным островам, этим перешейкам из привозного камня, в самое сердце болот. Иуда углубляется все дальше в поисках своих бывших одноплеменников.

У него большая поклажа: новый вокситератор с цилиндрами, камера, ружья. Он идет нарочито шумно, чтобы его не приняли за траппера, и поет песни, которым научили его копьеруки: песню завтрака, песню приветствия, песню пожелания доброго дня. Он идет, не пряча рук.

Когда те появляются, Иуда видит, что они совсем из другого, незнакомого ему племени, и затягивает песню добрых соседей, а потом песню с просьбой войти. Копьеруки окружают его, то прикидываясь деревьями, то принимая свой обычный вид, скалят зубы, грозят смертоносными руками-копьями, но Иуда не убегает; тогда его начинают бить, но он не уходит; и тогда его ведут в тайную деревню копьеруков. Их кланы и родовые союзы порушены: они последние из своего народа.

Ребятишки сбегаются поглазеть на него. Вот оно, последнее поколение копьеруков.

Добродетель всколыхнулась внутри Иуды, но он знает, что перед ним — мертвый народ и ничто этого не изменит. Болотные жители берут его с собой на охоту — самки вместе с самцами, теперь не до традиций, — и он снова слышит «ах, ах, ах», мелодию многих выдохов и отчетливые ритмы голосов. Вода взвихряется и тут же успокаивается.

⇐ Предыдущая 7 8 9 10 111213 14 15 16 Следующая ⇒