Биверли Бирн 18 страница

– А вот ко мне сон не шел, – признался он.

– О чем же вы думали? – спросила она, естественно ответ предполагая.

– О вас.

Поправляя шарф, повязанный вокруг своих пышных волос и укладывая его красивыми складками на груди, Софья заметила, что он следил за ее руками.

– Вы сегодня очень красивы, Софья, и я понять не могу, что вам больше к лицу – андалузское платье или мадриленьо. [11]

– И то и другое. Все зависит от времени и места.

– Все в жизни должно иметь свое место и б свое время, – сказал он. – Я согласен с вами.

– Ваша бессонная ночь сделала из вас философа.

Он рассмеялся и помог ей сесть в карету. Прикосновение его руки к ней подействовало на Софью, как ожог.

Роберт сел напротив нее.

– Я знаю одну женщину, вообразившую себе, что она есть олицетворение духовной свободы, – сказал он, – и большинство знающих ее людей считают также. А вот если ее сравнить с вами, то она – олицетворение комплексов и условностей.

– Условности никогда не шли мне на пользу. Я научилась обходиться без них… – ответила ему она.

Уже час, как они молчали. Запасы незначительных тем для болтовни иссякли. Теперь нужно либо молчать, либо говорить о чем‑ то серьезном, размышляла Софья. Я бы выбрала молчание, потому что не знаю, какими должны быть серьезные вещи. Да нет, все не так. Знаю, но они меня приводят в ужас. Ведь это так много, целых два года. Два года я училась бесчувствию и приучала себя к нему. А теперь еще и это.

Софья не могла смотреть на Роберта из боязни потерять самообладание. Вместо этого она предпочла глазеть на дорогу, окружающую их местность, придорожные кусты… Позже, когда солнце достигло зенита, он решил ее удивить.

– Софья, у меня для вас заготовлен сюрприз. Сегодня мы будем обедать в одном, очень своеобразном месте.

– В какой‑ нибудь из ваших «милых» гостиниц или на «шикарном» постоялом дворе? – в ее голосе звучала ирония.

– Нет. Мы сейчас едем по земле, принадлежащей Мендоза, Софья. И довольно уже давно. Это фамильное имение, оно было даровано нам Фердинандом III, как утверждают, за то, что Мендоза помогли ему разбить мавров и овладеть Кордовой.

– Мендоза составили большую часть испанской истории, если я не ошибаюсь, – произнесла в задумчивости Софья.

– Если верить всему тому, что мне довелось слышать, то возможно и всю. Должен признать, что моим предкам ничего не стоило перейти из одного лагеря в другой. – В глазах Роберта блеснула какая‑ то хитринка, когда он об этом сообщал Софье.

Может быть, он думал о том, как поддерживал французов и испанцев, выступавших против лорда Нельсона и англичан? – пришла Софье в голову мысль. Если это было так, то значит, он проиграл, и это сейчас ему не давало покоя.

– Нам всем рано или поздно приходится делать свой выбор, – мягко, словно успокаивая его, вымолвила она. – Иногда, правда, оказывается, что выбор сделан не тот. Ну и что? Значит не судьба. А ваш предок был славно вознагражден. Очень красивые места, Роберт, просто чудесные.

В большинстве своем – это фермы, деревеньки, где живут крестьяне, лачуги, хибары. Но есть один дом, который можно назвать даже комфортабельным, хотя далеко не импозантным. Говорят, что построил один из Мендоза еще в четырнадцатом веке. Не знаю, так ли это. Место, в общем, непритязательное и даже примитивное. Но мне там очень нравится, и думаю, понравится и вам.

Он распорядился, чтобы слуга отправился вперед и предупредил в доме об их приезде. Когда они добрались до места, их встречали там двое слуг: мужчина и женщина. Женщина приготовила для них дикого кролика в виде жаркого с горькими апельсинами, которое подалось в комнату, где у очага стоял стол. Дом состоял всего лишь из двух небольших комнат и кухни.

– Наш род всегда отрицал и не понимал такого понятия, как «гасиенда», – объяснил ей Роберт. – Не верится мне, что Мендоза хоть раз сюда заглядывали.

Софья почему‑ то есть совсем не хотела. Она лишь ковыряла вилкой в тарелке, но имитировать легкую болтовню ей все же удавалось.

– А они всегда жили в Кордове?

– Да, но что значит всегда? Мне точно известно, когда первые Мендоза прибыли в этот город. Но одно не вызывает сомнения – они жили в Кордове уже задолго до того, как был построен дворец. – Он улыбнулся ей, сердце ее мгновенно куда‑ то опустилось, руки задрожали и она не сомневалась, что он все заметил, хотя и не подал виду.

– Как бы то ни было, дворец выдающийся. Вы должны его видеть.

Она изо всех сил избегала смотреть ему прямо в глаза.

– А Патио Апельсиновых деревьев еще существует? Там еще был бассейн, в котором все отражается как в зеркале и розовые розы вокруг?

– Ага. Понимаю. Пабло показывал вам дворец.

– Никогда он мне его не показывал. – Софья ему рассказала, как еще девчонкой пела там для доньи Кармен.

– Значит, ваши жизненные пути пересеклись с путями Мендоза уже давно, – сказал Роберт. Он потянулся через стол и легонько провел пальцами по ее ладони невидимую линию. – Интересно, что бы по этому поводу сказала та пожилая цыганка‑ гадалка, вырастившая вас?

– Она бы назвала это судьбой.

– И была бы права. Я всегда знал, что вы когда‑ нибудь станете частью моей судьбы, с тех пор как впервые увидел вас.

Время притворяться миновало, сейчас нужно было выбирать: или – или. Она повернулась и стала пристально смотреть на него.

– Впервые увидели кого, дон Роберт? Цыганку, которая хорошо пела на постоялых дворах или донью Софью?

– Обеих. Обе женщины заинтриговали меня еще до того, как мне пришлось убедиться, что это одна и та же женщина.

Софья убрала свою руку, взяла бокал с вином и выпила его. Она не могла уже ничего ни выдумывать, ни изобретать и решила не противиться силам, которые неумолимо толкали ее в объятия этого мужчины.

– Роберт, – негромко обратилась она, поставив бокал. – Вы хотите, чтобы я стала вашей?

От шока он даже раскрыл рот, потом откинулся на спинку кресла и громко захохотал.

– Вы просто неповторимы, Цыганочка. Сомневаюсь, что у вас в этом смысле есть достойная соперница.

– Это не ответ на мой вопрос.

А может быть он сейчас возьмет и откажется, скажет ей, что сам выбирает себе женщин, с которыми хочет спать и в состоянии совратить кого угодно. Софья видела по его лицу, что он раздумывает, но искры ее горящих глаз зажгли огонь желания и в нем.

– Да, черт меня возьми, хочу. Не знаю, доверяю ли я вам, донья Софья, но вас хочу.

– Очень хорошо. Скажите, а есть на двери задвижка? – Она кивнула в сторону остальных комнат. – А то эти спальни выглядят не слишком гостеприимно, да и холодно там. А вот кухня как раз то, что надо.

Он поднялся, шагнул к двери и запер ее на тяжелую задвижку. Повернувшись, он увидел ее обнаженной, стоявшей у огня. Ее кремовая плоть отражала темно‑ красные блики.

Первая их любовь походила на вспышку, на нечто такое, к чему они долго готовились, давно уже созрели для этого, но никак не могли осуществить. Жадно, без лишних слов и без долгих поцелуев, он взял ее, разрядив в нее все свои накопившиеся за последнее время тяготы и переживания. И она себя не сдерживала… Два года постоянного воздержания буквально обрушились на него ее неистовой жаждой наслаждения… Их первое слияние напоминало некую трапезу двух до дрожи в руках изголодавшихся людей. С той лишь разницей, что пищей для них стали тела друг друга… Позже, когда их ищущие руки сплелись, и тела вновь соединились, возникла нежность, ласки и обретение после поисков нового, лишь им одним необходимого чувства. Когда их страсти утихли после полного удовлетворения друг другом, они молча лежали рядом. Софья чувствовала наплывающее на нее состояние услады, покоя и умиротворенности. Будто закончились эти бесконечные скитания, потери и она вернулась к родному очагу.

– Почему? – спросил ее Роберт. – Почему я? Почему сейчас и здесь?

– Потому что ты привез меня сюда для этого, – отвечала она.

Радость мешала Софье говорить, она ясно сознавала, что принадлежала этому человеку полностью, без остатка, что возврата к прошлому нет и быть не может.

– Потому что я тебе нужна. Потому что впервые в жизни я действительно поняла значение слова «любовь». – Она вдруг ощутила, как он будто бы отпрянул от нее, хотя даже не пошевелился.

Ее слова, подобно горящим угольям, обжигали уши, раскаленными спицами входили в сердце. Как он старался забыться, избавиться от всего, изобретая самые разные способы бегства от себя, – недолгого, пусть даже на несколько дней, но муки и страдания не дремали, они ждали его. И опять судьба потешалась над ним. Ведь Софья преподнесла ему бесценный дар и именно тогда, когда он им воспользоваться не мог. Так как же быть? Ничего не оставалось, как отвернуться от дара Всевышнего…

– Софья, послушай меня. Я не могу… Я имею в виду, сейчас не могу, ведь все так… – Он замолчал, понимая, что слова сейчас бесполезны и неуместны.

Она не шелохнулась. Волны страсти и наслаждения откатились, оставили ее погибать на пустынном берегу. Я потеряла его, с внезапной отчетливостью, поняла Софья. Это пришедшее понимание боль внутри не утихомирило, а наоборот, делало ее нестерпимой. Я его потеряла, так никогда и не обретя. Разум ее всколыхнулся, и она поняла, все поняла до конца. До сих пор ей удавалось избегать наказания. Из‑ за нее погибли два человека, убийца ее дочери так и оставался в живых – да ведь это реки крови! Как она могла просто барахтаться в них и не утонуть? Когда‑ то она этого желала. Но, наверное, это было бы слишком просто. А вот теперь и начинается ад, маячивший раньше где‑ то там, далеко, за горизонтом… Потеря Роберта – расплата, наказание за грех, за пролитую ею кровь.

Он даже не появился на ее концертах в Кордове. Весь город собрался, чтобы посмотреть и послушать Цыганочку. Ее восторженно принимали, неистово аплодировали, но лишь один идальго Мендоза устранился от этого. На третье утро пребывания в городе она не имела даже и тех остатков гордости, которые способны были ее удержать в первые дни пребывания в Кордове. Она знала, что будет отвергнута, но сдаваться без борьбы она не привыкла.

Ставни на всех окнах дворца были закрыты, ворота заперты, на ее звонки, сколько она ни дергала за шнурок большого, медного колокола на воротах, так никто и не отвечал. Может быть он уехал? Да, но и тогда должна же оставаться в таком дворце хоть малочисленная прислуга? Софья шла вдоль этих стен, вспоминая прежние дни. На Калле Иудихос она остановилась как раз на том же месте, где много лет назад впервые столкнулась с Пабло Луисом. Ей показалось, что она его даже увидела… Его призрак решил навестить ее, она даже потрясла головой, желая отогнать его от себя, и он исчез.

Дверь, которую Софья искала, оставалась такой же, как и в те времена. Сомнений быть не могло, именно она вела в Патио де лос Наранхос. Она попыталась открыть ее, но дверь, конечно же, не поддалась. Продвигаясь по аллее, вдоль стены дальше, Софья обнаружила знак, оставленный тогда Фантой. Рядом появились и другие. Те цыгане, которые побывали здесь после них, оставили на знаке, нарисованном Фантой, три параллельных линии. Это говорило о том, что в этом дворце их считали за воров. Очевидно донья Кармен, разочаровавшись в снадобьях Фанты, отгоняла появлявшихся здесь цыган всем, что попадало ей под руку. Для Софьи предсказания Фанты тоже не сбылись. Ах, Фанта, Фанта, ты же обещала мне чудесное будущее. А вместо этого я теперь всего лишь шлюха и убийца, а тот единственный человек, которого я люблю, отвергает меня. Она обошла весь дворец и теперь стояла перед еще одной дверью и раздумывала звонить или нет. Но вдруг Софья заметила маленькую дверцу, предназначенную для пеших гостей. Эта дверца неожиданно открылась, и из нее вышел ребенок. Нет, это был не ребенок, а карлик. Он вытирал лицо носовым платком, а в его руках была сумка, в которой обычно носят книги.

– Я хочу видеть идальго, – без обиняков заявила ему она.

Он посмотрел на нее и довольно долго изучал ее, прежде чем ответить. Теперь она видела, что он плакал.

– Нет, сеньорита, идальго умер, – ответил он.

Софья в недоумении смотрела на него.

– Как умер, я же видела его три дня назад.

– Нет, нет. Он ходит, – продолжал карлик.

– Он дышит. Но он умер. Я не знаю, какое у вас к нему дело, сеньорита. Но Вы уж лучше идите. Вам здесь делать нечего, – он повернулся и посмотрел на ворота. – Живым здесь делать нечего. Это могила.

Когда он уходил, Софья смотрела ему вслед. Затем снова подбежала к воротам и стала в них колотить. Она колотила до тех пор, пока на ее руках не выступила кровь. Софья кричала, звала Роберта, пока хрип не сдавил ей горло. Ей даже показалось, что кто‑ то наверху стоит у окна, но все было напрасно… Через час Софья признала свое поражение и оставила дворец.

Какое‑ то время Роберт еще оставался сидеть возле бассейна, отражавшего апельсиновые деревья и слушая, как она его звала, как ее маленькие кулачки отчаянно молотили огромную толстую дверь. Когда он уже не смог больше выносить это, Роберт встал и отправился вглубь дворца.

Я люблю тебя. Какая простая фраза, сколько раз ее произносили мужчины и женщины с тех пор, как был сотворен этот мир. Я люблю тебя. Когда она впервые прошептала ему их, он с внезапной и болезненной ясностью осознал, что представляла собой его судьба. Его будущее представилось ему чем‑ то, не имевшим никакого содержания. Он будет ничем, никем, потому что он не мог никому и ничего дать. Да, эта красивая и восхитительная женщина любила его, и он вполне мог полюбить ее. Принять любовь Софьи, это значит предать все то, для чего он был рожден и даже то, что он разрушил и уничтожил. Принять любовь Софьи, вернуть ее, значило избегнуть своего нынешнего наказания, уйти от тех терзаний и мук, виновником которых он был сам и которые он обязан изведать до конца, в одиночку.

В ту ночь он побывал во многих комнатах дворца Мендоза. Ему казалось, что ее голос все еще преследует его. Еще долго ее крики стояли в его ушах. Роберт знал, что обречен слушать их вечно, что они никогда не оставят его в покое, что это был еще один припев в том хоре упреков, который поселился за этими древними стенами.

На лепном потолке главного обеденного зала висели две огромные люстры. Роберт стоял под ними и вспоминал Пабло Луиса. Потом подошел к окну и стал дергать за шелковые шнуры тяжелых расшитых гардин, испытывая их на прочность. Он оставил это занятие. Нет, искать забвения в небытии было актом трусости, вряд ли чем‑ нибудь отличавшимся от принятия любви Софьи.

Он побежал прочь из обеденного зала, тяжело стуча по полированному деревянному паркету, по пустым коридорам. На третьем этаже восточного крыла находилась длинная галерея. Стены были увешаны портретами его предков, давно почивших в бозе. Роберт смотрел на них. Он обливался потом, сердце его готово было выскочить, но он закрыл глаза, чуть подавшись назад, собрал всю свою энергию и обратил ее в крик. Он кричал так, как кричат от страшной, мучительной боли, он кричал и изгибался, словно кланялся чему‑ то, перед чем был виноват в самых страшных грехах и просил, умолял об искуплении.

– Перенесу, вытерплю! – кричал он. – Я виноват. Я не погибну! Пусть меня накажут – я вынесу!

Пастор колебался. Он не выпускал из своих костлявых старых пальцев перо, но имя свое не написал. Женщина ждала и не отрывала от него взгляда.

– Сеньорита, но ведь есть другие способы…

– Нет, теперь этих способов у меня нет.

Взгляд ее синих глаз был неподвижен. Их сейчас как бы подернула тень, след ее недавних мучений, но они оставались по‑ прежнему красивыми. И все же он не решался.

– Сделать то, о чем вы меня просите, значит совершить грех, – бормотал он. – Я не могу присягнуть тому, что является неправдой.

– Это не грех, а так, грешок, дон Лоренцо. И это должны сделать вы – ведь никто в этой деревеньке не может ни читать, ни писать. А вам поверят.

– Но я же совершу клятвопреступление.

– Об этом знаем только вы и я. – Софья наклонилась к нему.

– Две тысячи реалов, дон Лоренцо. Хватит на то, чтобы построить новую церковь и прорыть колодец, чтобы людям не приходилось за версту ходить к речке по воду. Ну, скажите на милость, где вы еще достанете на это две тысячи реалов? У кого?

– Нигде, – признался он. – Хорошо, я сделаю то, о чем вы просите.

Он уже дважды повторял это: в первый раз неделю назад, когда она впервые обратилась к нему, и сегодня утром, когда она принесла документ на подпись. И все же он никак не мог решиться. Сейчас пастор перечитывал бумагу еще раз.

«Я, Лоренцо Гонзалес Рудин, приходской священник деревни Энсинасола, провинции Андалузия настоящим подтверждаю факт, что женщина по имени Софья, или Гитанита родила в этой деревне сына двадцать девятого феврале года одна тысяча восемьсот четвертого. Этот мальчик был окрещен мною и наречен Рафаэлем Пабло Мендоза Софья в соответствии с законами Бога и Святой Церкви».

– Здесь все правда, за исключением даты, – напомнила она ему.

– За исключением даты, – согласился он.

Ее сын родился неделю назад, двадцать девятого июля 1806 года, но она настояла на том, чтоб свидетельство о рождении было выдано с датой на два года и пять месяцев раньше.

– И имя, – казалось он боится. – Может, вы не будете пользоваться именем столь знатного дома?

Софья встала.

– Вы это подписываете или нет, дон Лоренцо? Но решайте теперь, меня ждет экипаж. Если вы откажетесь, я найду другого священника, которому понадобятся две тысячи реалов.

И дон Лоренцо подписал свое имя маленькими, кривыми буковками, будто надеялся, что ангелы сверху не разберут.

Софья взяла документ и положила в кожаную сумочку, которую носила с собой и подала ему коричневатый замшевый мешочек с монетами.

– Спасибо, надеюсь, вы будете довольны вашей новой церковью, дон Лоренцо.

– Сеньорита, независимо от мотивов, склонивших вас к этому решению, я не хочу вдаваться в подробности, – это не мое дело, хочу лишь сказать вам, чтобы вы жили в согласии с Богом. С этим грехом, грехом в сердце вы не сможете жить.

– Нет, – сказала она, – смогу жить. Раскаяние наступит лишь тогда, когда мне настанет время с ним умирать. До свидания, дон Лоренцо.

Карета стояла у домика, где жил священник. Возница помог Софье сесть в карету и теперь ждал распоряжений.

– В Касерес, – сказала она ему. – Но осторожнее.

Она наклонилась к ребенку и отодвинула шелковое покрывало, закрывавшее лицо ребенка. Женщина, державшая ребенка, улыбнулась ей.

– Он все время спал, Роза? – Кормилица кивнула в ответ.

Она не могла говорить. Несколько лет назад деревня Энсинасола стала объектом нападения бандитов, они убили ее семью, а Розу изнасиловали и вырезали ей язык. От пережитого кошмара у беременной Розы случились роды, но ребенок прожил недолго. Она благодарила Бога, что именно так все случилось, В грудях у Розы сохранилось молоко, и она стала кормилицей. Как‑ то раз к Розе приехала одна состоятельная женщина и предложила ей стать кормилицей ее сына, которого она недавно произвела на свет. У этой доньи с голубыми глазами ребенок был, без сомнения, внебрачный, иначе, зачем вся эта таинственность. Впрочем, Розы это не касалось. Сейчас они уезжали в Касерес, подальше от этой деревеньки, где каждому было известно о ее позоре. Она еще раз улыбнулась и кивнула донье Софье. Экипаж выехал из деревни на широкую дорогу. Софья взяла ребенка к себе на руки. Подумать только – ему всего лишь месяц от роду, а уже красавчик. Я люблю тебя, мой маленький Рафаэль, люблю твой пушок на головке, твои синие глазки, которые когда‑ нибудь может, и превратятся в карие. Я рада, что не успела предохраниться. Ты мое сокровище. Ты вырастешь в уверенности, что твой отец умер еще до твоего рождения. Ты никогда не узнаешь боль, которую испытывает отвергаемый человек. Я дам тебе столько любви, сколько смогу. Я буду тебе и матерью, и отцом. Я вынуждена оставлять тебя часто и надолго, но ведь я должна зарабатывать нам на хлеб. Но я буду всегда заботиться о тебе до тех пор, пока в один прекрасный день ты не затребуешь свою часть наследства. И когда этот день настанет, ты будешь готов к нему, сын мой.

Карета наехала на выбоину, и ее сильно тряхнуло, ребенок чуть не выскользнул из ее рук, но она его удержала.

⇐ Предыдущая 13 14 15 16 171819 20 21 22 Следующая ⇒