Пощечина. Гибель генерала

Пощечина

К нам приехал начальник артиллерии дивизии подполковник Виталий Иванович Марков. Видно, он еще переживал гибель своего боевого друга и соратника — Ивана Васильевича Панфилова, нашего комдива. С коня медленно слез сгорбленный сорокалетний старик. Я очень удивился: никогда не думалось встретить Маркова таким! Этот моложавый, невысокого роста блондин раньше всегда производил на меня впечатление волевого, мужественного человека, офицера высокой культуры, большого природного такта и воинской этики — он умел с достоинством и подчиняться, и командовать.

От Маркова я ни разу не слышал ни грубого слова, ни окрика. Строгий, ровный и прилежный, он все делал по-человечески разумно и по-военному точно и правильно. Он не рисовался, никогда не злоупотреблял своей властью. Словом, это был достойный помощник Ивана Васильевича, а для нас — заслуженно уважаемый товарищ.

— Знаете, — с грустью сказал он мне, — нам приказано оставить занимаемые позиции и отойти на следующий рубеж. И приказано сжигать все на пути нашего отступления...

— А если не сжигать? — вырвалось у меня.

— Приказано. Мы с вами солдаты.

— Есть, приказано сжигать все! — машинально повторил я.

Ночью запылали дома: старые, построенные еще дедами, почерневшие от времени, и совсем новые, срубленные недавно, еще отдающие запахом смолы. Снег таял от пожаров. Люди, что не успели своевременно эвакуироваться, протестовали, метались по улицам, тащили свои пожитки.

К нам подошла пожилая русская женщина, еще сохранившая былую красоту и стройность; пуховая шаль висела на ее левом плече, голова с серебристо-гладкой прической была обнажена. Губы женщины сжаты грудь вздымалась от частого и тяжелого дыхания. Она не суетилась, нет — она была как комок возмущения И что возмущение пожилой красивой и стройной женщины было страшно.

— Что вы делаете? — строго спросила она Маркова.

— Война, мамаша, отечественная, — ляпнул я.

— А наши дома, по-твоему, не отечественные? Какой дурак назначил тебя командиром? — крикнула она и со всего размаха ударила меня по лицу. Я пошатнулся. Марков отвел меня в сторону...

Деревня горела. Мы уходили, озаренные пламенем пожара. Рядом со мной шел Марков. Мы долго молчали. Меня душила обида: меня бабушка не била, отец не бил, а тут...

Я взглянул на Маркова — он показался совсем маленьким. С опущенной головой, он, видимо, все еще искал ответа на свое горе.

Самое страшное горе то, которое молчит. Марков все время молчал. Позади нас слышался мерный звук приглушенных шагов. Батальон шел. Батальон молчал.

— Нет! — вдруг поднял голову Марков. — Она тебя правильно побила.

— Она должна была бить вас, товарищ подполковник, а не меня. Вы приказали...

— Ну, не пори горячку. Извини меня, если можешь. Больше этого не будет... Сам начальству доложу! — решительно сказал Марков.

Гибель генерала

Мы отступали. Днем воевали, ночью уходили от рубежа к рубежу.

Шли боевые дни, шли боевые ночи. Теперь ясно, что подчас враг преувеличивал наши способности к сопротивлению, а мы переоценивали его пробивную силу. В тактических звеньях иногда царила сплошная путаница в оценках действительной обстановки. По данным некоторых штабов, за день боев нами уничтожалось много сотен солдат и офицеров врага, а он на следующий день все равно наступал. Немецкие штабы тоже докладывали своему командованию о полном разгроме «таких-то полков и дивизий красных», а эти «разгромленные» полки и дивизии продолжали обороняться с такой силой, что немцы приходили в смятение.

Хочу привести пример из моей практики.

Фронт стабилизировался. Обе стороны перешли к обороне. Я командовал тогда уже дивизией. По точным данным разведки, перед одним из полков нашей дивизии стоял потрепанный предыдущими боями полк, насчитывавший в строю не более 1000 — 1200 человек. Конечно, и наш полк тоже далеко не дотягивал до полного штатного состава... Как обычно, командир каждого полка ежедневно подписывал боевое донесение, в котором указывалось количество уничтоженных солдат и офицеров врага. Штаб дивизии обобщал эти данные из полков и, в свою очередь, писал донесения в штаб корпуса. И вот как-то я поинтересовался боевыми донесениями полков за десять дней. Когда подсчитал количество уничтоженных вражеских солдат, у меня от удивления глаза полезли на лоб.

Вызвав командира того самого полка, которому противостоял немецкий полк численностью в 1000 — 1200 человек, я приказал ему немедленно перейти в наступление.

— А как быть с обеспечением? — недоумевал командир полка.

— По вашим данным, вы за десять дней истребили почти весь личный состав вражьего полка. Перед вами нет противника. Что же вы сидите? — и показал им же подписанные боевые донесения. Командир полка смутился.

Один пленный немецкий офицер не без юмора рассказывал, что нечто подобное имело место и у них в полку.

Но я отвлекся, забежал вперед.

Повторяю, Марков был ближайшим помощником и другом генерала Ивана Васильевича Панфилова. Как-то при встрече, выбрав удобный момент, я попросил подполковника рассказать, при каких обстоятельствах погиб генерал.

— Обстановка была тяжелая. Противник жал на нас со всех сторон, — начал свой рассказ Марков, склонившись над развернутой картой. Эта большая склейка топографических карт была его рабочей картой, которую он вел аккуратно. Я назвал бы ее графической повестью о наших боевых делах тех дней.

— Положение тогда складывалось так. На фронте панфиловцев сосредоточили свои основные усилия две пехотные и две танковые дивизии немцев. Своими превосходящими силами и умелым маневром противник упорно теснил и теснил боевые порядки наших полков. Немцы прорвались на трех участках. Они расширяли эти прорывы наращиванием ударов в сторону флангов, обходили наши опорные пункты, рвались в глубь обороны вдоль шоссе Волоколамск — Истра.

Генерал Панфилов, его штаб, командиры полков кое-как успевали отражать атаки противника, перебрасывать резервы на участки прорыва, выводить роты и батальоны из боя, организовывать оборону на новых рубежах. Все это было отражено на карте Маркова.

— Была получена шифрограмма, — продолжал Виталий Иванович, отодвинув карту. — В ней говорилось: «Поистине героически дерутся бойцы командира Панфилова. При явном численном перевесе, в дни самых жестоких своих атак немцы могли продвигаться вперед только на полтора километра в сутки». Таково было содержание сообщения Совинформбюро.

— Это о нас так пишут? — спросил генерал шифровальщика.

— О нас, товарищ генерал.

— Фронт-то большой. Может быть, есть другой командир Панфилов?.. Во всяком случае, до уточнения не спешите объявлять, а газету через день все прочтут, — распорядился Панфилов.

Затем была шифровка — приказ Народного Комиссара Обороны Союза ССР от 18 ноября 1941 года №339. Наша 316-я стрелковая дивизия переименовывалась о 8-ю гвардейскую стрелковую дивизию.

А обстановка на фронте оставалась тяжелой и напряженной. Но у генерала было хорошее настроение. За недолгим ужином он шутил, называл нас не иначе как гвардейцами.

Началась ночь, относительно спокойная, если не считать тревожных докладов с линии фронта, телефонных звонков, поздравлений высшего начальства и соседей. С поздравляющими Иван Васильевич говорил в шутливом тоне, называл командиров и комиссаров соседних дивизий по имени и отчеству. «Как говорится, один в поле не воин... Благодаря соседской помощи мы удостоены этого звания. Нам надо оправдать награду, мне сдается, что звание и ордена нам дали авансом. Надеюсь, что в ближайшее время и я буду иметь честь поздравить вас.. » И все в таком духе. Но с передним краем он говорил уверенно и решительно. «Все делать так, как мы с вами договорились. Ничего не менять! Нет! Я не могу за ночь принимать несколько решений... Да, я делаю так потому, что этого требуют общие интересы. Всем приходится трудно. На соседа не жалуйся, а сумей с ним рука об руку, в контакте работать. Дайте заявку, кое-чем поможем... Людей накормили? А как с эвакуацией раненых? »

Когда противник начал обстреливать дальнобойными Гусеново, генерал улыбнулся и сказал:

— Ну, теперь и немец решил нас поздравить.

На рассвете я зашел к генералу. Он заканчивал бриться.

— Гвардеец должен быть всегда чисто выбритым, — сказал он шутя. — Только вот морщины никак не разглаживаются. Раз бойцы — гвардейцы, и командир должен быть молодцеватым. Хочется выглядеть как свежий огурчик, но не получается... Вот уж и седина в висках поблескивает, — продолжал он с огорчением, рассматривая себя в зеркале, — Под глазами отеки, как у пьяницы, черт побери... Одним словом, выгляжу не как свежий, а как соленый огурец.

Тут генерал рассмеялся и отставил зеркало в сторону.

— Виталий Иванович, — тепло обратился он ко мне, — я вам должен рассказать один довольно интересный случай. Вы должны знать о нем.

— Я вас слушаю, Иван Васильевич.

— У Елина я забрел как-то на передний край. Идем. В окопе скучилось целое отделение. Подошли, поздоровались. Я предложил бойцам сесть. Сам тоже сел, спрашиваю: «Как настроение, товарищи? » Все почему-то потупились, молчат. Я повторяю... Тут сержант, их командир отделения, поковырял носком сапога землю, потом поднял голову, испытующе посмотрел на меня и говорит:

— Коль вас, товарищ генерал, интересует наше настроение, разрешите доложить по-честному.

— Вот именно, докладывайте по-честному, — говорю я.

— Настроение, товарищ генерал, неважное!

— Почему?

— Надоело сидеть в окопе и ждать, откуда и когда стукнет фашист.

— Надоело, товарищ генерал, — вставляет другой боец. — Надоело оставлять позиции за позициями, отходить!

Тут Елин хотел было вмешаться:

— Вы что генералу...

Я его остановил жестом руки.

— Правильно, честно вы говорите, товарищи. Продолжайте, пожалуйста!

— Продолжать-то нечего, товарищ генерал, — смущенно говорит сержант, — если чего не так сказали, извините нас.

И все. Разговор прервался. Признаться, я чувствовал себя неловко. Я не спросил фамилии ни у сержанта, ни у красноармейца.

— Почему, Иван Васильевич?

— Опасался, как бы они не подумали, что их накажут... Я, Виталий Иванович, неопытный генерал. В генеральском звании воюю впервые, но я опытный рядовой, ефрейтор, младший унтер-офицер, фельдфебель первой империалистической войны, я опытный взводный и ротный командир гражданской войны. Против кого я только ни воевал! Белополяки, Деникин, Врангель, Колчак, басмачи... Но я немного отвлекся, — признался генерал, — хотя иногда не мешает оглянуться и подытожить пройденный путь... Красноармейцы, младшие командиры, командиры взводов и рот — это, я бы сказал, настоящие «производственники», труженики на поле боя. Ведь именно они и творят по-рабочему, по-крестьянски победу в ближнем бою. Именно от их сознательности, патриотического чувства, воинской стойкости и боевой страсти зависит претворение в жизнь общего замысла боя или операции, разработанной высшим командованием. Наше с вами счастье, Виталий Иванович, что наши бойцы — это крепкие, идейно вооруженные советские люди... И вот мы, наверно, скоро перейдем в наступление. Значит, наступательный дух в нас сидит крепко. Наши неоднократные поражения не сломили этот дух! И это очень отрадно! Я хочу встретиться с тем сержантом и с тем красноармейцем в наступлении и спросить их: «Ну, теперь как, богатыри, себя чувствуете? »

Но тут генерал прервал свой рассказ, спохватился:

— Ох, чую, вот-вот должен начаться «гутен морген». Пойдем-ка на наблюдательный пункт.

Когда мы вышли на улицу и направились на НП, начался обстрел. Навстречу нам шла саперная рота. Командир ее, капитан, скомандовал: «Смирно! Равнение направо! ». Генерал принял рапорт капитана, поздоровался с бойцами.

— Здравствуйте, товарищи гвардейцы! Бойцы ответили дружно.

— А теперь, товарищ капитан, ведите роту в расчлененном строю. Одно прямое попадание может наделать много неприятностей, — спокойно приказал Панфилов.

Мы отошли от этого места около полутораста метров. Недалеко бухнулась тяжелая мина. Панфилов, сделал два-три неровных шага, качнулся и упал. Когда я приподнял его, он посмотрел на меня и сказал: «Буду жить! » Больше он не произнес ни одного слова. Маленький осколок пробил его сердце... Смерть генерала Панфилова была проста, как прост был он сам, этот простой русский человек, — громко сказал Марков. — Ну, а что было потом, вы знаете из газет.

Марков закончил свой рассказ.

Мы оба молчали.

⇐ Предыдущая 11 12 13 14 151617 18 19 20 Следующая ⇒