18. К. Арабажин «Вишневый сад». Пьеса в 4‑х действиях, соч. А. П. Чехова «Новости и Биржевая газета», СПб., 1904, 3 апреля

< …> [dlxxv] Когда я читал первые отзывы о «Вишневом саде», я думал, что в этой пьесе речь идет о вещи давно уже использованной художниками слова — о дворянском разорении. Но картина, нарисованная Чеховым, гораздо шире, да и трактовка сюжета совершенно новая, оригинальная, истинно чеховская…

Перед нами и дворяне, и крестьяне, и купцы, и на всех их лежит налет чеховской тоски, во всех чувствуется какой-то надрыв.

Это все слабые люди, чуткие, почти все склонные к поэзии, к мечтательности, почти все наивные как дети, милые и добрые, но не закаленные для борьбы за жизнь и не умеющие жить.

Это не хищники и не волки в богатом породами человеческом стаде; это люди с тонкой душевной организацией, не приспособленной для «скучных песен земли», для жизни, труда и прозы.

Они должны умереть, как надорванные судьбой, как умирают растения в несвойственном им климате, как гибнут и некоторые породы прекрасных и добрых животных в жестокой свалке за существование.

Герои Чехова — все люди совестливые и мучающиеся. Это прямая антитеза хищным дикарям М. Горького, с крепкими челюстями и желудком страуса, способным проглотить булыжник, которым неведомы нравственные сомнения и какая бы ни было раздвоенность. Герои Чехова мучают себя в своем безделье жаждой дела, а способны говорить только хорошие слова о человечестве, всеобщем благе и идеалах. С тонкой, едва заметной иронией заставляет Чехов своего 50‑ летнего оболтуса помещика Гаева, вечно болтливого, но милого и чудного человека, говорить речь фамильному шкафу, сто лет стоявшему в столовой на славном посту.

«Более ста лет твое существование было направлено к светлым идеалам добра и справедливости. Твое молчание призывало… и поддерживало во многих поколениях нашего рода бодрость, веру в лучшее будущее и воспитывало в нас идеалы добра и общественного самосознания»…

Какой сатирой, злой, но вместе с тем тонкой, звучит эта юбилейная речь, вложенная Чеховым в уста Гаева, и каким отвращением к фразе и болтовне проникнут автор. Да и сами герои «Вишневого сада» совестятся фраз; им так надоели слова, слова и слова, что они торопятся остановить {401} расходившегося оратора: «Тебя все любят, уважают, но, милый дядя, тебе надо молчать, только молчать»… — так говорят племянницы Гаева своему дяде и несколько раз в пьесе останавливают потоки его праздного и, увы, бесцельного красноречия.

Против слов вооружается и студент Трофимов, упрекающий интеллигенцию за бездеятельность, за жизнь в грязи, за грубость и низменность привычек, за нравственную нечистоту. «Очевидно, все хорошие слова и серьезные разговоры у нее для того лишь, чтобы душу отвести: я боюсь серьезных разговоров, лучше помолчим».

Но и студент не лучше других, он тоже мечтает «хорошими» словами, а сам не может в 26 лет кончить университета. Правда, его уже два раза исключали, жизнь успела его изрядно поломать, и сам герой будущей борьбы за счастье, хотя и убежден свято, что идет в первых рядах человечества, едва ли что-нибудь сделает. Это, по меткому выражению одного из действующих лиц, «облезлый господин». Преждевременно отцветший. Он хочет быть «выше любви» потому только, что не знает любви и не умеет любить. У него и борода-то перестала расти и выглядит как-то смешно и некрасиво, словно пух, не борода. Это какой-то ссохшийся юноша. «Чистюлька, чудак, урод», — возмущается им наиболее энергичная из женщин, Раневская, советующая влюбляться, любить и сочувствовать тем, кто влюбляется.

Непригодность к жизни и какой-то надрыв обнаруживает даже горничная Дуняша (А. Ф. Адурская), у которой тоже «руки белые, как у барышни», и сама она стала «тревожной и беспокойной».

Какой-то бессмыслицей оказывается и жизнь конторщика Епиходова, этой несуразной оглобли деревенской. Епиходов начитался книг, читал даже Бокля[dlxxvi], но ничего путем не умеет он сделать: все валится у него из рук, и он убежден, что судьба относится к нему без сожаления, и он никак не может понять, «какое ему себе направление выбрать» и не прикончить ли свою бестолковую жизнь.

Со своим недоуменным видом, с исполненным обиженного достоинства лицом Епиходов высококомическая фигура. И. М. Москвин, к слову заметим, играет роль Епиходова великолепно, внося на сцену вполне уместное оживление и смех, нисколько не нарушая тем гармонии целого.

В новом и совершенно оригинальном освещении является и купец Лопахин. Это «чеховский» кулак. Его дед и отец были крепостные, он сам считает себя «хамом», чувствуя недостатки образования. Но бессердечности и хищничества кулаков у него нет. Правда, он срубит вишневый сад, но не он виноват, если владельцы по своему детскому легкомыслию не слушали его советов.

Он срубит сад, чтобы вернуть деньги, чтобы остаться в глазах других деловым человеком; он даже бестактно гордится, в полупьяном состоянии, что купил все у своих бывших господ, но какая-то тоска грызет и его душу. Что-то тянет его к милым и разорившимся детям-помещикам. «Пусть я хам, — говорит он Любови Андреевне, — главное, чтобы вы верили мне и чтобы глаза ваши глядели на меня, как прежде». Как хотел бы он, чтобы «изменилась наша нескладная, несчастливая жизнь». В труде он находит отдых от мучительных вопросов. Но обнаруживая таланты «дельца», своего счастья он не может устроить. Что-то мешает ему: не то робость, не то вечные хлопоты, не то, может быть, затаенное и невысказанное чувство к Раневской.

Это не тот кулак, сухой и жесткий, какого мы привыкли встречать в литературе. Он словно заразился от дворян каким-то недомоганием духа. Над его головой веет смертью и скорбью, как над всеми другими героями Чехова. Это новый купец, склонный к искусству, поэзии, утерявший прежнюю цельность, и он, разбитый русской жизнью, не знает, куда приложить свои силы.

{402} Передать в кратком отзыве всю красоту нового произведения Чехова невозможно. Его пьеса так же хороша, как вишневый сад в пору цветения (сад, замечу, составляет мечту каждого южанина, припомните «Садок вишневый» Шевченко); его пьеса так глубока и поэтична, так полна настроений, так чиста и законченна, что невольно чувствуешь бессилие слов, вырывающихся наспех, в торопливо слагаемом отзыве, чтобы передать полученное от нее впечатление.

Нужно идти и смотреть пьесу, потому что исполнение равноценно самой пьесе, — безукоризненное, художественное, несравненное. Здесь Художественный театр был в своей стихии. Только артистам этого театра с их нежной, чуткой отзывчивостью можно так понять и так передавать Чехова. Второй акт над рекой это — chef d’oeuvre искусства даже для «станиславцев». Что-то дивное, ароматное, обаятельное, музыкальное и задумчивое — в этой чудной картине летнего вечера. Но и все другие акты хороши.

В исполнение внесена чуть-чуть звенящая нотка добродушно-грустного смеха, и это придает игре артистов какие-то новые тона.

Все исполнители превзошли самих себя, удивительно перевоплотившись в героев Чехова. Я долго не мог узнать г. Качалова в роли студента: так изменил он грим, фигуру, речь. Г. Станиславский был удивительно типичным Гаевым. Нет! Этого мало сказать: он создал Гаева вместе с автором… О. Л. Книппер блестяще провела роль Раневской, мастерски воспользовавшись всем материалом, какой имеется в пьесе. Получился яркий, законченный образ, о котором можно было бы очень много писать. Также безупречно хороши М. Ф. Андреева (Варя), Л. М. Леонидов (Лопахин), А. Р. Артем в роли старого ребенка — дворецкого Фирса, которого господа забыли, но который и в одиночестве мысленно не перестает думать о своем стареньком барине.

Повторяю, играли все прекрасно — вдумчиво, талантливо, художественно.

Даже молодая артистка Л. А. Косминская, с нескольких репетиций заменявшая больную г‑ жу Лилину, была вполне удовлетворительна[dlxxvii]. Она ученица школы Художественного театра и делает честь своим руководителям.

Пьеса и артисты имели очень большой успех, и мне приятно отметить этот успех Московского Художественного театра именно в таком произведении, которое более всего соответствует дарованиям этого театра, как «коллективного художника»…

⇐ Предыдущая 122 123 124 125 126127128 129 130 131 Следующая ⇒