1. <Без подписи> В Художественном театре «Новости дня», М., 1902, 17 октября

{276} Сезон 1902 – 1903

Этот сезон Художественный театр начал в настроении особого подъема. К управлению делом приступил наконец рад артистов, вошедших в число пайщиков обновленного Товарищества МХТ. Театр переехал в новое, благоустроенное здание в Камергерском переулке. Впервые на афише двумя пьесами был представлен Максим Горький-драматург.

Театральные наблюдатели и критики ждали, что принесут эти события. Их интерес, пожалуй, «перегорел» лишь к теме реформы Товарищества, которую они обсудили в финале ушедшего сезона.

Перестроенное для МХТ помещение в знакомом москвичам старом театральном доме произвело впечатление на журналистов в первую очередь современностью сценического оснащения, затем необычностью интерьеров. П. М. Ярцев, один из немногих, увидел преднамеренную связь этих особенностей с самой идеей Художественного театра, с его историческим назначением. То, что открылось всем потом, ему было понятно сразу. Он писал: «Художественный театр в новом помещении напоминает реформатскую церковь. Строгие, серые тона, голые стены, рады массивных скамеек, разгороженных на “кресла”. Они покрыты кожею и стоят — все ровные и однообразные, придавая зрительному залу суровую красоту церковной аудитории.

Невольно чувствуется, именно таким должен быть театр будущего. Не со стороны внешней обстановки своей аудитории, или не только с этой стороны. И не в смысле формально приложимого натуралистического стиля, которым, как цепями, сковал себя театр Немировича и Станиславского. Нет, со стороны своего общественного значения и в смысле откровения искусства как религии» («Театр и искусство», 1903, № 1). И правда, Художественный театр в качестве классического театрального храма просуществовал в сознании части общества не одно десятилетие.

В приветственных заметках по поводу новоселья Художественного театра журналисты выражали надежды услышать «новое слово» сценического искусства. Вместе с тем они открыто сомневались, сумеет ли театр удержаться на занятой высоте.

Последнее больше всего заботило и руководство театра. Все лето перед предстоящим сезоном назначенный художественным директором нового Товарищества Вл. И. Немирович-Данченко занимался анализом творческого состояния МХТ. Усилия его завершились «Запиской к членам Товарищества МХТ».

В ней он назвал опасности, подстерегающие, по его мнению, театр, вкусивший плоды успеха в предыдущие сезоны. Опасностями казались: «горькиада»; отвлеченные поиски художественной формы; страх разрушить ореол моды на самих себя. Все это {277} вместе могло поколебать независимость МХТ от любых эстетических, общественных и политических направлений. «Мы с Вами, — писал Немирович-Данченко Станиславскому, — никогда не задумывались над тем, должен ли быть наш театр по репертуару либерален, или консервативен, или народническим, по инсценировке — символическим или натуралистическим… Если бы в нас крепко сидело то или другое направление — мы связали бы себя в художественном отношении» (ИП. Т. 1. С. 288).

Сейчас по части политической Немирович-Данченко был обеспокоен «горькиадой» — модой на Горького — общественного деятеля, борца и носителя освободительных идей[17]. Обращаясь к его произведениям, театр на самом деле интересовался художественной стороной его творчества, показанными им неизвестными сцене областями современной жизни. Однако премьеры из жизни мещан и босяков, а в дополнении с «Властью тьмы» Л. Н. Толстого — и крестьян, сконцентрировавшиеся в сезоне 1902/03 года, казались Немировичу-Данченко выражением тенденции, которую Художественный театр в виду не имел. Слишком много простонародья, грязи и мрака жизни, и в результате однообразие репертуара.

Волнения Немировича-Данченко оказались напрасными. Театральная критика так на дело не посмотрела и не упрекала театр в тенденциозности. Как и прежде, она по-разному отнеслась к эстетической форме постановок и была придирчива к актерским работам.

Постановка «Власти тьмы» Толстого (режиссеры К. С. Станиславский, И. А. Тихомиров, художник В. А. Симов), хотя и критиковалась во многих отношениях, была встречена рецензентами с уважением и осознанием почетности задачи, взятой на себя Художественным театром. Даже Н. Е. Эфрос, в рецензиях которого сквозит, что он не верит Толстому, будто реальный Аким может быть источником света, утверждал: МХТ исполнил долг перед великим писателем.

Отмеченное многими из писавших отсутствие трагизма в спектакле по Толстому объяснялось ими не только постановкой, но и слабым исполнением ролей, особенно Никиты В. Ф. Грибуниным. Одна лишь Н. С. Бутова, сыгравшая Аксинью и с характерностью, и с истинным драматизмом, вызвала единодушное одобрение рецензентов.

Вообще же отношение критиков к мере этнографичности спектакля было разное. Эфрос писал даже, что натурализма на самом деле оказалось меньше, чем ожидали по слухам о готовящейся постановке. Несмотря на осуждение избыточного показа примет крестьянского образа жизни, Ю. И. Айхенвальд, к примеру, отмечает удивительную гармонию характерности постановки и актерской игры.

Каким бы значительным ни толковалось журналистами появление в репертуаре МХТ Л. Н. Толстого, рождение нового драматурга — Максима Горького — затрагивало всех острее. Читатели ждали от критики приговора общественным и художественным достижениям первых шагов модного писателя в неизведанной им области театра.

Как профессиональный драматург Горький был сразу же осужден за несценичность, преобладание придуманных диалогов над действием. За это критиковали не только новинку — «На дне», но и «Мещан», уже известных по исполнению в прошлом сезоне на гастролях МХТ в Петербурге и теперь впервые сыгранных в Москве.

{278} Когда появилось «На дне», то анализ нового произведения Горького вышел в статьях критиков на первое место, заслонив описания спектакля и персонажей. Крайние позиции в идейном истолковании пьесы заняли Н. Е. Эфрос и А. Р. Кугель.

Эфрос писал, что уже нет речи о том, надо ли на сцене показывать босяков, людей «дна». Речь должна идти о том, что надо понимать новую роль этих изгоев. Они олицетворяют собой возникающий пока неведомый общественный слой, который он называет «подпролетариатом» («Новости дня», 21 декабря 1902).

Кугель же, напротив, не верит ничему подобному и насмехается над героями Горького как «философским притоном», а его самого обвиняет идущим «дорогой дешевого временного успеха» («Театр и искусство», 1902, № 46).

Различные толкования идейного смысла пьесы, сопутствовавшие премьере, имеют теперь особую ценность. Последующие десятилетия все более романтизировали отношение к героям «На дне»[18]. Для сравнения: в советское время проповеди Луки считались приносящими вред, расслабляющими своей утешительной ложью. Лука переставал быть «центральной ролью» в пьесе, «выразителем ее лучших идей», как писал после премьеры Эфрос. В центр стали выходить противоборствующие монологи Сатина, а его слова о гордом человеке превратились в общеупотребительный идеологический лозунг.

Возвращаясь к премьере 1902 года, следует отметить, что все критики, по-разному думая о пьесе, почти одинаково думали об ее постановке в Художественном театре. Рецензенты признали постановку удачной и даже отошедшей от привычных методов МХТ.

Кроме произведений отечественной литературы Художественный театр в сезоне 1902/03 года обратился и к западному репертуару. Как обычно, это был Г. Ибсен. На этот раз Немирович-Данченко поставил его комедию «Столпы общества» (художник В. А. Симов).

Внутри театра и у критиков выбор пьесы считался неудачным, а сама она слабой. Однако и С. В. Яблоновский, и И. Н. Игнатов, и Н. Е. Эфрос единодушно держались мнения, что постановка ее оживила. Среди актерских работ основное внимание рецензенты уделили Станиславскому в роли консула Берника, чей образ и в пьесе, и в исполнении оказался, на их взгляд, противоречивым.

Традиционные гастроли МХТ в Петербурге в сезоне 1902/03 года длились с 7 по 23 апреля. Репертуар их был скуден — всего два спектакля: старый «Дядя Ваня» и новое «На дне». Отсюда малое число откликов, сосредоточившихся, разумеется, на пьесе Горького.

Из них выделяется статья Solus’а < К. И. Арабажина> в «Новостях и Биржевой газете» (10 апреля 1903). По его мнению, Художественный театр постановками «Дяди Вани», «Трех сестер» и «Доктора Штокмана» уже завоевал право на место в истории европейского театра. Это подтвердилось в близком будущем.

Значительным событием для избранного круга публики явилось «Чеховское утро», устроенное Литературным фондом и деятелями МХТ на небольшой сцене театра «Пассаж». {279} Произнесенное там Вл. И. Немировичем-Данченко слово «Инсценировка чеховских настроений» послужило неким эталоном того, что следует понимать под чертами театра Чехова. Это и изящная простота неброских красок, и родство с поэзией произведений Левитана и Чайковского, и уничтожение условностей сцены. Изложение мыслей и формулировок Немировича-Данченко поместили «Петербургская газета» (21 апреля 1903) и «Новости дня» (22 апреля 1903).

1. < Без подписи> В Художественном театре «Новости дня», М., 1902, 17 октября

Художественный театр совершенно готов[cdxvi]. Остались мелочи — в главном фойе, где еще не размещена часть портретов драматургов, в уборных артистов; доделываются детали электрической установки и так далее. Зрительный зал совершенно закончен. Он, как и весь театр, производит теперь громадное впечатление. Это, поистине, — шедевр, художественное произведение, при безупречном удобстве. Полное отсутствие традиционной кричащей театральной роскоши, которую заменила благородная — и ах какая дорогая! — простота и строго, до последней скобки или надписи, номера ложи, выдержанный стиль. Смело можно сказать, что такого зрительного зала нет ни в одном европейском театре. Есть более богатые, нарядные, роскошные, но ни одного так художественно выдержанного. И не скупились местом. Широкий простор. Особенно это бросается в глаза в обоих ярусах. Былая «галерка» превратилась в уютный, богатый воздухом амфитеатр, не менее гигиенический и «приятный», чем дорогой партер. Нужна героическая любовь к театру, чтобы высидеть спектакль в духоте галерки любого из наших театров. Здесь этого героизма не потребуется. Эту заботу о дешевых тридцатикопеечных местах нельзя не оценить и не поставить в большую заслугу строившим Художественный театр, отказавшимся от третьего яруса и тем избавившим публику дешевых мест от грустной необходимости лепиться у потолка и задыхаться в атмосфере бани.

На занавесе красуется на золотом фоне вытянувшая в полете крылья белая чайка. Она выбрана эмблемой Художественного театра или, прозаичнее, его клеймом. Она — и в углах плафона фойе, и на театральных билетах, и на бланках театра. Вероятно, из признательности к чеховской «Чайке», которая дала молодому театру первый громовый успех.

То, что публика не увидит, что — для закулисной жизни театра, [тоже] не уступает тому, что будет на глазах у публики. И там тот же комфорт. Опять полный разрыв с традиционной обстановкой кулис, с уборными-клетушками, лишенными самых убогих удобств. Здесь — не только комфорт, даже роскошь. Уборная каждой артистки — изящный будуар, каждого артиста — уютный рабочий кабинет. Когда Художественный театр был только в проекте, нет, — в мечте, К. С. Станиславский обмолвился, помним, в одной беседе афоризмом, что хорошие театральные уборные — половина успеха театра. Художник не может хорошо работать в дурных условиях {280} места. Очевидно, эти шикарные «ложи» артистов — результат того афоризма. Артисты скажут за него искренне спасибо. Правда, Мочаловы гримировались в каморках. Но это — та часть славной «традиции», которую пора забыть. От уюта, комфорта кулис не может не выиграть сцена.

Самая сцена оборудована идеально. Еще долго некуда будет идти дальше. Впрочем, об устройстве сцены с ее вертящейся частью, приводящейся в движение электричеством, с громадными провалами и подъемами, у нас сообщалось.

Театр надеются открыть 24 октября, непременно «Мещанами». < …> [cdxvii]

⇐ Предыдущая 84 85 86 87 888990 91 92 93 Следующая ⇒