{65} 19. С. Глаголь <С. С. Голоушев> Художественно-Общедоступный театр. «Антигона», трагедия Софокла «Курьер», М., 1899, 13 января

Принимаясь за постановку трагедии Софокла, дирекция Художественно-Общедоступного театра поставила себе далеко не легкую задачу. С одной стороны, трагедию нельзя исполнять так, как ее исполняли на древнегреческом театре, невозможны ни котурны, ни маски, ни весь вообще строй драматического представления, вполне естественный на сцене того времени. С другой стороны, нельзя исполнять трагедию реально, так как вся она построена в особом, повышенном тоне, невозможном в реальной драме.

Надо отдать справедливость дирекции: она положила на эту постановку много заботы и труда, и, благодаря этому, представление получилось интересное и не без впечатления. Прежде всего, все происходящее на сцене красиво, и, моментами, даже классически красиво. Центр трагедии, конечно, Антигона и царь Креон. Г‑ жа Савицкая оставляет в зрителях впечатление крупной классической фигуры. В момент, когда Антигона горячо отстаивает перед Креоном свое право жить и исполнять законы совести и веры, г‑ жа Савицкая захватывает своим страстным монологом весь зрительный зал, и Боже мой, каким диссонансом звучит эта пламенная речь со всем настроением нашей будничной жизни…

Вообще г‑ жу Савицкую можно вполне поздравить с тем успехом, который она заслужила в этой роли. В одном лишь я не могу с ней согласиться. Мне кажется, что последнюю часть своего монолога перед уходом на казнь г‑ жа Савицкая истолковывает не совсем верно. Вся эта сцена у нее исполнена тяжелого страдания. Свершив свой долг, она перестает быть героиней, в ней проснулась женщина, и она совершенно подавлена горем от сознания неизбежности своей судьбы.

Придерживаясь такого толкования роли, г‑ жа Савицкая вполне сходится и с взглядами многих комментаторов Софокла, но я прошу г‑ жу Савицкую обратить внимание на следующие строфы «Антигоны». Когда Креон приказывает спешить с казнью и говорит хору: «Прошу тебя, напрасно не надейся, что будто смерти ей избегнуть», Антигона восклицает:

«О, Фивы, град земли родной!
И вы, отеческие боги!
Взгляните, властелины Фив,
Из дому царского одна,
Последняя, какое зло
И от каких людей терплю
За то, что чтила благочестье! »[6]

Ужели в этих строках тот же вопль предсмертной тоски, а не проснувшийся вновь в душе энтузиазм, не то состояние экстаза, которое дает мученикам силу умирать смертью героев? Не много геройства в том, что Антигона, обреченная на голодную смерть, предпочитает сразу покончить с собою петлей, но когда перед вами дева, поддавшаяся минутной слабости, снова гордо поднимает голову и героиней уходит на казнь — вы верите, что она душит себя только для того, чтобы не дать другим возможности даже жалеть ее в момент предсмертных мук, — {66} и перед вами действительно героический образ. Такое толкование даст и самой артистке очень благодарный момент при уходе со сцены.

Перехожу затем к г. Лужскому в роли царя Креона. Артист сделал из роли все, что только было в его силах, и вся первая часть исполнения проходит у него прекрасно, хотя и тут хотелось бы видеть больше величия, больше классической красоты в каждом движении, большего самообожания власти. Если Антигона идет на смерть с сознанием правоты, то ведь и Креон не меньше ее убежден в том, что исполняет долг власти. Но когда наступает второй период, когда Креон падает, подавленный страданием, — артист совсем не увлекает зрительного зала, и, благодаря этому, к концу трагедии впечатление расхолаживается.

Я не виню артиста в этом. Если бы меня спросили, чего недостает в его игре, мне трудно было бы ответить, но в самом г. Лужском нет того лиризма, который здесь необходим, в голосе его нет тех страдающих, плачущих звуков, которые болезненно отзываются в сердце зрителя. Г. Лужский — прекрасный актер. Вспомните хотя бы такие фигуры, как старый, добродушный действительный статский советник в «Чайке» или птиметр в «Самоуправцах», или принц Мароккский[lxxxviii]. Ведь это все типы, все цельные образы, совершенно непохожие один на другого, но нельзя же требовать от артиста, чтобы у него в равной мере был и драматический, и комический талант, и необходимый запас лиризма для героя. Хотелось бы видеть другого исполнителя и в роли Гемона. Г. Дарский, по самым своим физическим данным, не подходит к передаче героического образа. Об остальных исполнителях едва ли нужно говорить. Все они сливаются в одну стройную картину и дают тот фон, на котором развивается трагедия. Только страж, возвещающий о преступлении Антигоны, выдается несколько из этого фона, и игра его слишком реальна, не в тон всей трагедии[7]. Старцы хора точно выхвачены из древней жизни.

Декорация, изображающая древнегреческую сцену, также очень красива, хотя немножко странно, почему колонны и портики ее изображены столь ветхими.

Хор исполняет свои строфы под музыку Мендельсона-Бартольди[lxxxix], и таким образом получается нечто вроде современного оперного хора, и в этом, как мне кажется, дирекция сделала ошибку. Хор в древней трагедии — слишком важное действующее лицо, а в пении оно как-то стушевывается, слова затемняются музыкой и не слышны, а в музыке нет тех определенных музыкальных фраз, которые могли бы заменить смутно слышные слова. Думается, что впечатление было бы сильнее, если бы добрая половина всего, что поет хор, была бы передана при той же музыке, на фоне тех же хоров, под сурдинку, но мелодекламацией старейшины хора (хорега). В сущности, дирекция уже и подошла к этой перемене, заставляя во многих местах этого старейшину разговаривать с Креоном.

В заключение не могу не остановиться на желании дирекции во что бы то ни стало воспроизвести на сцене со строго исторической точностью картину древнегреческого театра. Для этого на сцене пришлось построить новую сцену чуть не трех аршин вышиною, и в результате представление происходит на высоте чуть ли не пяти аршин. Первые ряды партера и первые ложи бенуара смотрят на эту сцену совсем снизу вверх, почти под углом в 45 градусов, и от этого, понятно, искажаются и выражение лиц, и при всяком движении позы исполнителей[xc]. Лица сокращаются в перспективе, носы кажутся {67} курносыми, брови высоко поднимаются над глазами, а когда артист вытягивает вперед руку, обращенную к зрителям, плечо закрывает почти всю голову. Весьма возможно, что и на меня многие позы г. Лужского произвели бы гораздо лучшее впечатление, если бы я видел их на одном уровне с собою или на высоте обыкновенной сцены. Против желания дать на сцене полную картину древнего театра, конечно, ничего сказать нельзя. Даже наоборот, желание это достойно всякой похвалы, но тогда уже нужно было бы или поднять весь уровень зрительного зала, или же отодвинуть передние ряды назад и, несколько приподняв уровень оркестра, снять отделяющий его барьер и поместить здесь хор, а сцену обратить в сцену древнего театра. Ведь и в древнем театре хор помещался на одном уровне со зрителями, а начиная с пятого, шестого ряда амфитеатра даже ниже их. Но все это, конечно, очень неудобно и трудно устроить, а потому дирекции надо было устроить древнюю сцену гораздо ниже и поместить хор не перед ней, а по бокам. Правда, это было бы уже исторически не совсем верно, но потерялся бы лишь внешний эффект, а само исполнение трагедии было бы поставлено в гораздо лучшие условия. Ведь и во многом другом пришлось отступить от исторической правды, пришлось снять маски и котурны и т. п., и от этого, конечно, исполнение трагедии не потеряло. Я намеренно останавливаюсь так долго на этом замечании. Когда-то в блаженной памяти «Артисте»[xci] мне приходилось упорно доказывать нашим режиссерам необходимость безукоризненной и натуральной постановки каждой сцены во всех ее самых незначительных мелочах, но и при этом никогда не следует забывать, что во всяком представлении центр тяжести все-таки не в декорации, не в обстановке и не в чем подобном, а в самом исполнении и в создании таких условий, при которых это исполнение производит наиболее сильное впечатление. Дирекция Художественно-Общедоступного театра очень склонна к увлечению оригинальностью постановки, но будет очень жаль, если это увлечение поведет к тому, что обстановка будет давить и затемнять исполнение. Во всем этом необходима прежде всего мера и мера.

Публика отнеслась к исполнению трагедии с большим вниманием; каждый перерыв сопровождался аплодисментами и вызовами, а режиссеру г. Санину был поднесен венок.

⇐ Предыдущая 19 20 21 22 232425 26 27 28 Следующая ⇒