Колин Генри Уилсон 18 страница

— А сексом-то они здесь занимаются? — полюбопытствовал Карлсен.

— А то как же! — Крайски указал на тротуар, где стояла ярко раскрашенная будка, Карлсен принял ее за торговую палатку. — Если кого-то раззадорит, пожалуйте сюда, быстренько перепихнуться. Когда проходили мимо, Карлсен ненароком бросил взгляд за неплотно прикрытую створку: там на нехитром ложе занималась любовью голая парочка. На вид не старше подростков. Девочка, сладко постанывая, ритмично двигалась вверх-вниз, руки сомкнув на худых бедрах партнера, который работал с неистовой быстротой.

— Они, вообще, с какого возраста начинают заниматься сексом?

— С любого, как вздумается. У детей сексуальные игры поощряются, едва они начинают ходить.

Парочка, похоже, не обращала внимания, что створки прикрыты неплотно, а одежда, оказывается, и вовсе валяется у будки на тротуаре…

— Берегись! — окрикнул вдруг Крайски. От тугого удара в плечо Карлсен отлетел через тротуар (неловко подумалось, что это за подглядывание) и, ударившись другим плечом о стену, съехал по ней на корточки, враз лишившись дыхания. Чувствовалось, как Крайски тормошит за предплечье, спрашивая громким шепотом:

— С тобой все в порядке?

Карлсен кивнул, все еще не в силах восстановить дар речи. Остановившись невдалеке, в их сторону недоуменно смотрел молодой парень.

— Я же говорил, смотри по сторонам, — запоздало укорил Крайски. Молодой человек, возвратись в их сторону, глянул в будку, затем себе под ноги и пошел, озадаченно покачав головой.

Карлсен, морщась, поднялся.

— Бог ты мой, они из чего сделаны — из бетона? Плечо ныло от удара от стену. Благо, что не головой.

— Тела у них гораздо плотнее, чем у нас, — пояснил Крайски. — По земным меркам, этот паренек весит пару центнеров.

Крайски на секунду-другую прислонился к стене, отдышаться.

— Ну что, полегчало?

— Да вроде. Идем.

Где-то еще с милю шли вдоль главного проезда, приближаясь к центру города. Всюду царила жизнерадостная, праздничная атмосфера — отчасти, может, из-за полосатеньких будок, отстоящих по проспекту примерно на четверть мили одна от другой (кстати, все остальные пустовали), а также опрятные, ярко размалеванные лавочки, где продавалось все — от обуви с одеждой до цветов и крупной утвари. Бросались в глаза обилие улыбок и общий дух благоденствия. Собак-рептилий встречалось несколько пород, от тех, что величиной с таксу, до мастиффов. Было и еще одно непонятного вида создание: туловище длинное, змеистое, и такой же хвост с небольшими шипами, буквально из боков торчат три пары согнутых лап. Из драконьей головы пялятся глава-луковицы, и физиономия, будто все время улыбается. Эта диковинная ящерица передвигалась с забавным вихлянием (кажется, именно такой кожей были обтянуты кресла в подземной капсуле у Грондэла).

От центрального проспекта шли узкие улочки, где в глубине проглядывали небольшие площади с фонтанами и сквериками — хотя с розовой травой свыкнуться было трудновато (вблизи она смотрелась совсем как на Земле, разве что глянцевитой и сочнее). Напоминало «старые кварталы», воссозданные в таких городах как Париж, Брюссель и Берлин — с булыжными мостовыми и домами «под Средневековье», — хотя здесь упор делался не на стилизацию под старину, а на создание атмосферы очарования и спокойствия. Только дома, построенные из полупрозрачного кристалла, придавали месту нездешний вид. От земных домов их отличала одна существенная деталь: окна не прямоугольные, а как-то странно искривленные. Некоторые вообще напоминают реющий на ветру флаг. Через одну из таких тихих заводей они прошли и свернули в извилистую улочку с видом на «собор», где по широким ступеням спустились еще на одну миниатюрную площадь с фонтаном (Карлсен с восторгом увидел там водяную лилию с зелеными листьями, а в глубине даже мелькнула рыбка, похожая на сазана). На бордюре фонтана, болтая ножками, сидела симпатичная девчушка и бросала в воду корм из кулька.

Напротив фонтана стояло высокое здание со сводчатым фронтоном, похоже на какую-нибудь муниципальную контору. Повинуясь направляющей руке Крайски, он приблизился к главной двери, которая отворилась, когда они были в нескольких футах. Парадная напоминала какой-нибудь скромный семейный отель в Северной Европе: толстые ковры, глубокие кресла (в одном сидит мужчина и читает газету) и можно сказать, чопорный декор с темной полированной мебелью. Налево за остекленной дверью видна была библиотека. За конторкой там стояла прехорошенькая брюнетка с короткими кудрявыми волосами и полноватыми губам. Синяя сорочка на ней смотрелась подобием официальной униформы…

Они поднялись по лестнице, прошли мимо читального зала, где за длинными столами за книгами и газетами сидело с дюжину человек, и еще одну комнату, явно картинную галерею. Карлсен хотел зайти, но Крайски потянул дальше:

«Успеется».

В дальнем конце коридора они остановились у массивной двери (по виду — полированное красное дерево).

— Стучи, — велел голос Крайски.

Он постучал, и звук, что удивительно, получился металлический, а не такой как по дереву.

— Войдите, — послышалось из-за двери. Дверь отворилась (видно, Крайски приналег), и навстречу им поднял глаза какой-то лысач, сидящий за столом у окна.

— А, Георг, ты снова здесь, — сказал он (прозвучало как «Гэй-орг»).

— На этот раз еще и с визитером, — уточнил Крайски.

Мужчина встал (росту шесть с лишним футов). На нем было коричневое одеяние с капюшоном за спиной, напоминающее монашескую сутану. Лицо кроткое, дружелюбное, с крупным румянцем.

— Чудесно! Кто же этот твой друг?

— Его звать Ричард Карлсен — доктор Карлсен. Он психиатр из Нью-Йорка.

— Ах, Нью-Йорк! — лысач расцвел в улыбке. — Один из любимейших моих городов на Земле. Добро пожаловать в Крэйс, доктор.

Карлсен протянул руку, верзила лишь улыбнулся и покачал головой.

— Нельзя нам пожимать друг другу руки: энергетический уровень разный.

Георг разве не объяснил?

— Георг ничего не объяснял, — вклинился Крайски. — Он это все предоставляет тебе.

— Вот как! Что ж, звать меня Аристид Мэдах, я куратор этого заведения. Зовите меня просто Аристид.

— Вы можете обоих нас видеть? — с интересом спросил Карлсен. — Да. Я наделен даром, который вы приписываете медиумам. Может, присядете?

— Пожалуй, воздержимся, — отреагировал Крайски. — Я привел его сюда посмотреть на Адама и Еву.

— А, еще один:

— Не возражаешь? Лучше, если бы он все это увидел до полудня, — в голосе у него почему-то угадывалось поспешность.

— Конечно, — он повернулся к Карлсену. — Доктор, соизволите пройти?

Вот это куртуазность — чтобы такое, да на запредельно далекой луне…

Аристид прошел к двери в другом углу кабинета.

— Кстати, — обратился он, прежде чем открыть, — я был бы признателен (надо же, английский акцент просто безупречный), если б вы пытались не обращаться ко мне в присутствии других людей. Они и без того считают меня за сумасшедшего. Большинство так меня и зовет: «Мэд», безумный. Делают вид, что как бы сокращают мою фамилию, но я-то знаю, почему. — Он поднес палец к губам и отворил дверь.

Следом за ним они прошли полутемным коридором и, спустившись на три лестничных пролета, попали, судя по всему, в подвал. Изумляло то, что здание не только смотрелось точь-в-точь как земное, но еще и одинаково пахло.

Прошли помещение, похожее на гардероб, хотя вешалки пустые. Возле двери стол — очевидно, место билетера. Мэдах вынул из кармана большой медный ключ и вставил его в скважину. Другой рукой нажал на выключатель, и открывшееся впереди помещение сразу наполнилось мягким зеленоватым свечением. Этот огромный зал (в длину ярдов сто) был уставлен стеклянными тумбами. Еле уловимый запах пыли и дезинфектанта вызывал ассоциацию с хранилищем Чикагского антропологического музея. Над дверью висели старинные механические часы вроде тех, что на стене Нью-Йоркской публичной библиотеки — эти отчетливо тикали.

От земного музей отличало то, что большинство экспонатов здесь было совершенно незнакомы. Минералы типа и цвета, каких на Земле никогда не встречаются, престранные скелеты и муляжи, иные с виду полная бессмыслица — так, в одной из тумб стояла лишь дымчато-розовая вода.

Остановились перед тумбой в дальнем конце зала — футов пять в высоту, а внутри двое прямоходящих существ, издали похожих на человекообразных обезьян. Приблизившись, Карлсен сразу же распознал в них неандертальцев — похожие восстановленные экземпляры стояли в музее Филадельфии. Рост на удивление маленький, не больше четырех футов. При более пристальном взгляде показалось, что они состоят из живой плоти; волоски на грубой коже, и те как настоящие…

— Это что, подлинники?

— Нет. Хотя плоть действительно человеческая, сделана одним из опытнейших наших биохимиков.

Карлсен посмотрел вниз, на табличку.

— А почему, интересно, Адам и Ева?

— Потому, что мы их считаем истинными прародителями человечества. Эти существа первыми преобразовали животное ворчание в зачатки речи. В этом смысле они — родители вашего кроманьонца.

Карлсен продолжительное время вглядывался в неподвижные фигуры, пытаясь по лицам составить картину их личностных черт. Мужчину, с его обезьяньей физиономией и клыкастой пастью, в сходстве с человеком трудно было и заподозрить, не говоря уже об отношении к нему как действительно к своему предку-человеку. Только рот — широкий, тяжелый и чувственный — казался странно осовремененным.

Карлсен перевел взгляд на соседнюю тумбу, где стоял прямоходящий человек.

— Да, — сообщил Мэдах, — это кроманьонец. На его создание ушло почти три тысячелетия.

Кроманьонец был выше неандертальцев и на современного человека походил так, что не вызвал бы никаких вопросов на Пятой авеню. Карие глаза смотрели дружелюбно и с умом. Карлсен долго его разглядывал.

— Замечательное достижение.

— К несчастью, он послужил еще и причиной нашего разрыва с толанами. Наши эксперименты в био-инженерии они считали беспринципными и разлагающими.

— И у нас на Земле такое все еще доводится слышать, — вставил Карлсен. — По счастью, в эту пору одна из наших экспедиций открыла Криспел. — Он посмотрел мимо Карлсена. — Ты ему рассказывал о нашем мире? — Нет, — отозвался голос Крайски.

— Для своих размеров Криспел имеет исключительно высокую гравитацию, и он же — наивысший уровень свободно текущей витальности по галактике. Это потому, что Саграйя — своего рода печь жизненной силы. На ней высоко развита растительная жизнь, но условия такие невообразимые, что единственная возможность выжить — это воспроизводиться быстрее, чем сметут. Гигантские побеги на Саграйе растут почти со скоростью идущего человека. Но их, пока растут, чуть ли не сразу разрывает на куски. Вот почему планета излучает такую колоссальную жизненность.

Криспел на нашем языке означает «волшебный сад», а центр нашего мира он и есть. Там выращивается все, в чем мы нуждаемся. Если у вас есть время, я с удовольствием свожу вас туда на прогулку.

— Времени, боюсь, нет, — перебил Крайски, — Как-нибудь в другой раз. Мэдах, судя по всему, приуныл. Ему явно нравилась роль гида-экскурсовода.

— А это кто? — проворно отвлек Карлсен, указывая на тумбу по другую сторону зала.

— А-а, это один из экспериментов, который позже решили забыть за ненадобностью.

Существа в тумбе смотрелись на редкость внушительно: мужчина восьми с лишним футов ростом, сложения такого мощного, что с расстояния вообще похож на каменную статую. Все тело излучает мощь, от лобастой головы с подбородком-глыбой до толстого, тяжелого пениса, свисающего до половины бедра (при эрекции, пожалуй, выше пупа будет). Не уступала и стоящая рядом женщина, здоровенная как цирковая силачка: мощные плечи, арбузно огромные груди и странно округлый лобок, будто ей туда сунули персик. От груди к животу тело повдоль разделялось заметной впадиной, исчезающей меж бедер. Карлсен на секунду с какой-то иллюзорной ясностью представил, как эта пара совокупляется, грузно смыкаясь-размыкаясь на манер гигантских машин. — Ну, а что, внешне смотрится без изъяна, — сухо заметил он. — Что вы, да никакого изъяна и не было — глаза у монаха засветились энтузиазмом. — Только наши предки на Криспеле подыскали более подходящий вариант. Один из наших биоинженеров научился создавать КОК — компактную организацию клеток. Живые клетки напоминают клетки батареи, которая заряжается жизненной силой. Благодаря новым компактным клеткам, мы смогли вмещать гораздо больший жизненный заряд, чем те же толаны или земляне. — И как вы их заряжаете?

Аристид посмотрел с замешательством.

— Конечно же, через солнце!

— Солнце?

— Наше великое зеленое солнце! — монах махнул рукой на небо, — животворящую Саграйю.

— А-а, понятно:

Хотя на самом деле он лишь делал вид, что понимает. При чем здесь солнце, когда все они находятся под землей, и энергия планеты попусту уходит в космос?

Внимание Карлсена привлекла тумба дальше вдоль прохода, где тоже находились мужская и женская особи. На первый взгляд, они напоминали карикатуры, сделанные каким-нибудь скульптором-сатириком: туловища-бочки с раздутыми животами и непомерными ягодицами.

Аристид посмотрел в направлении его взгляда.

— Ах да. Эти чудища были одним из ранних наших экспериментов. Мы предполагали, что ответ лежит в самой массе тела.

— Ответ??

— На проблему, как тело может держать максимум жизненного заряда.

— У них, наверное, волчий был аппетит.

— В этом вся беда. — Аристид кашлянул, и Карлсен удивленно покосился (не застеснялся ли чего монах? ). — Безусловно, им почти постоянно приходилось есть, а так как сьеденное перед превращением в живые клетки надо было еще переварить, весь процесс проходил неудовлетворительно. К счастью, — он прошел мимо тумбы, — с открытием КОКа все уладилось.

Он бегло глянул на часы над дверью. Стрелки показывали одиннадцать тридцать.

— Идем совсем уже скоро. Вы извините, я поговорю сейчас с секретаршей?

Может, встретимся снаружи?

— Пожалуйста.

Когда поднимались по лестнице (в тишине слышалось дыхание Крайски), Карлсен спросил:

— Зачем ему встречать нас снаружи?

— Время идти в Солярий.

— Что за солярий?

— То самое здание, как храм.

— Зачем? Что там будет?

— Они в это время ходят в церковь. Это у них называется часом Саграйи. Они стояли в вестибюле, кресла к этому времени уже пустовали. То же самое, очевидно, и по всей библиотеке. Карлсен поднял со столика газету. Она была на каком-то центрально-европейском языке, каком именно, непонятно.

— Это румынский, — предугадал его вопрос Крайски, — язык Трансильвании.

— Румынский-то здесь откуда?

— Этот город, можно сказать, Земля в миниатюре, с акцентом на Европу.

Большинство людей здесь отпуск проводят на Земле.

— Абсурд какой-то! — рассмеялся Карлсен. — Откуда они добывают тела?

— Обмениваются с визитерами, кто уже там.

— Я имею в виду, откуда они взялись изначально?

— Изготавливаются в лабораториях на Земле. Ты уже видел, что эвату — искусные биоинженеры.

В этот момент дверь открылась, и вошла темноволосая библиотекарша. Она приостановилась перед вешалкой. Карлсен ожидал, что она сейчас возьмет одно из висящих там пальто. Вместо этого она расстегнула свое официального вида платье, сняла и повесила его на один из крючков. Вслед за тем сняла лифчик и повесила его туда же за лямку. На тот же крючок последовали и миниатюрные белые трусики, которые она стянула вдоль ног. Оглядев затем себя в настенное зеркало и поправив прическу, девушка вышла на улицу.

— Я вижу, — заметил Крайски, — ты проникаешься местным колоритом.

Карлсен посмотрел вниз и с удивлением обнаружил у себя эрекцию, он и не заметил, как это произошло. Хотя все тело сейчас покалывало от приятного предвкушения.

Когда дверь за девушкой закрылась, здание смолкло, словно пустое.

— Где же Аристид? — было без четверти двенадцать.

— Пошел, наверное, подкрепиться.

— Подкрепиться? — Крайски коротко хохотнул. — Я же говорил, комплексы у них все же есть.

— Не понимаю.

— Ты заметил на главном проспекте хоть один гастроном или ресторан?

— Нет, если вдуматься с твоих слов…

— Вот-вот. А как Мэдах покраснел, когда ты спросил его насчет тех монстров возле выхода?

— Я подумал, он просто как-то уклоняется.

— Да он остолбенел от ужаса, подумал, что я сейчас вмешаюсь с разъяснениями.

— Какими разъяснениями?

— Он тебе наплел, что те уродины-тяжеловесы были якобы просто эксперимент. А просуществовали-то они, ни много, ни мало, две тысячи лет.

— Не вижу смысла: зачем они тяготели к такой наружности?

— Да нет же, никто и не тяготел, — Крайски досадливо вздохнул. — Такая наружность им была необходима, чтоб достаточно было плоти впитывать жизненную энергию. Ты-то этого не чувствуешь, потому что у тебя тело не на их вибрационном уровне.

— И у тебя тоже.

— Безусловно. Я об этом позаботился, потому и невидимый. Иначе мне не вынести.

— Так ты что имеешь в виду: что они стыдятся есть?

— Именно. Те глыбы-монстры едой бредили точно так же как сексом: жрали и жрали, пока не стошнит, и снова жрать, жрать. Те образчики в подвале еще цветочки, ни в какое сравнение не идут. А то были просто необъятные ходячие желудки, в триста с лишним кило весом. Только, когда многие от обжорства стали гибнуть, инженеры у них схватились искать какое-нибудь спасительное средство и создали КОК. То есть вес получался тот же самый, а размеры вдвое меньше.

— Тогда почему они все еще тушуются?

Крайски сказал терпеливо:

— Потому, что тяга к еде у них стала инстинктом, еще сильнее полового влечения. На Земле мужчина возбуждается от вида раздевающейся женщины. Эвату разбирает от вида чашки с супом или мясного рулета. У них даже пищевая порнография есть, где смакуются обеды из десятка блюд. Я как-то раз видел скандальный комикс про Проныру Тома, который в замочную скважину подглядывает, как женщины завтракают. Есть еще одна непристойная книга про педофила, что ест только молодую морковку и мясо исключительно молодняка. Книга эта вызвала такой скандал, что ее пытались запретить.

— Но надо же им как-то питаться.

— Разумеется. Супруги здесь едят вдвоем, в приватной обстановке, но при этом вначале задергивают шторы. На обеды-ужины никто здесь друг друга не зовет — представь, как на Земле какая-нибудь респектабельная пара пригласила бы своих соседей на «групповушку». Ты заметил, когда мы подходили, как маленькая девчушка кормит там рыбок?

— Заметил.

— Так вот это потому, что она еще ребенок. Взрослого бы уже арестовали.

— Ты шутишь?!

— На Криспеле с этим не шутят.

— Боже ты мой, — Карлсен только головой покачал. — У них и еще какие-нибудь странности есть?

— Насчет мытья, например, хотя с этим полегче…

Сзади на лестнице кто-то осторожно кашлянул. Мэдах — стоит переминается, неловко так.

— Уж вы, прошу, извините меня, что заставил ждать. Я как-то забыл, что мне письмо надо было продиктовать, важное. Ну что, идем? Карлсен заметил, что корешки волос над самым лбом у него влажны, видимо, мылся.

Людей на улице прибавилось, причем, в основном, голых. Небо казалось ярче, как будто вышло солнце (хотя так и не понятно, где здесь вообще источник света). Карлсена в очередной раз удивляла веселость толпы — лица такие счастливые, что на Земле из них половину сочли бы за подвыпивших. Тем не менее, побыв несколько минут под солнцем, он уяснил причину этой веселости: вся улица оживлялась сексуальным возбуждением. Трепетало оно и в его собственном теле, наполняя пах светозарным, медово-сладостным теплом, отчего укромное место начало набухать. То же самое явно происходило и со многими другими, только у большинства мужчин была полная эрекция (это ж надо: идут, даже разговаривают, а она все равно держится). В очередной раз бросалась в глаза (как тогда у первого встречного в этом городе) необычная величина их пенисов с ярко-красной головкой. Причем теперь видно, что косметика здесь ни при чем: цвет естественный. У многих женщин лица цвели улыбкой мечтательного предвкушения.

И опять изумляла красота их тел. Кое-кто из женщин (в основном, средних лет) был немного полноват, но сложения, все равно, безупречного. Совсем рядом прошла высокая стройняшка с небольшими округлыми ягодицами, мелькнули заостренные грудки со светлыми сосками. Самые молоденькие — подростки еще, с неоформившейся толком грудью — шли пока в трусиках (чувствуется, из-за некоторой робости). Пользуясь возможностью глядеть во все глаза (благо невидимый), Карлсен отмечал, что на кого из идущих ни бросишь взгляд (включая детей), тело каждого поражает своей скульптурностью. Прямо парад нудистов, да и только.

Свернув на улицу, ведущую к Солярию, он обнаружил перемену цвета. Радужность исчезла, сменившись характерно зеленым, как Саграйя. Даже дымчатая взвихренность пригрезилась за кристаллической поверхностью храма. Уходя в самое небо (шпиль терялся в высоте), смотрелась громада на редкость внушительно. Явно росла и тяжелая сладость в паху, мелькнуло сравнение с осенними деревьями, гнущимися под тяжестью спелых плодов. Только выйдя на главную площадь, Карлсен уяснил сам размер Солярия. По форме он представлял собой овал, в основании длиной, по меньшей мере, полмили. Восходящие к основанию ступени, и те заканчивались вровень с крышами окружающих зданий. Кристалл храма по частоте подобен был воде, и, несмотря на солидную толщину стен, с внутренней стороны совершенно не давал искажения. Стиль, по земным стандартам, можно было назвать готическим, с тем лишь отличием, что башни и опоры были округлыми. Особенно грандиозно смотрелся огромный шпиль: выше любого готического собора, острие, словно пронзает небесный свод. Бока у храма были чуть вогнуты, а круглый плоский парапет вокруг основания придавал ему сходство с невероятной ведьмачьей шляпой.

Следом за Аристидом Карлсен стал подниматься по ступеням, статная фигура монаха защищала его от столкновений со встречными. Если кто иногда и задевал, то с рассеянным видом извинялся, не замечая в предвкушении, что рядом никого нет. Куда делся Крайски, Карлсен понятия не имел. Широкая, из зеленоватого кристалла площадь, между верхней ступенью и входом замечательно просвечивала, так что смотреть вниз было все равно, что глядеться в чистую морскую воду. Здесь паломники, сняв сандали, аккуратно составили их в рядок, сверху аккуратно сложив одежду. Наравне со всеми процедуру проделал и Мэдах, обнажив широкую грудь, поросшую рыжеватым волосом. Несмотря на крупную комплекцию, сложен он был безупречно. Что удивительно, пол внутри Солярия (Карлсен про себя так и называл его «собором») был не из мрамора и не из кристалла, а просто ковер из розовой травы, умело ухоженный, как площадка для гольфа, и пахнущий свежеподстриженным газоном. По странно упругой этой траве босые ступни паломников ступали совершенно бесшумно. От входа внутреннее пространство казалось необъятным — где-то в сотню раз больше любого земного собора. Колонны, каждая футов тридцать диаметром, напоминали о гигантских красных секвойях в калифорнийском Национальном парке.

Мэдах, повернувшись, каменно взял его за руку и утянул за одну из громадин-опор, так что людской поток струился по обе стороны, не задевая. — Если желаете, можно обменяться телами.

Этого Карлсен ожидал меньше всего. Непонятно почему мысль об обмене телами с посторонним вызвала замешательство. Хотя колебаться сечас было явно не время.

— А чего. Только вы уверены? …

Аристид, не размениваясь на слова, завел его в высокую, глубокую нишу в основании колонны. По какой-то причине стены изнутри теряли прозрачность, становясь черными, как антрацит.

Мэдах шагнул следом, приперев своим чугунным корпусом Карлсена к стене. Чувствуя по-прежнему неловкость и замкнутость в себе, Карлсен без особого энтузиазма изготовился к какого-нибудь сексуальному возбуждению, как тогда со снаму. Чувстовался лишь легкий дискомфорт от тесноты и льдисто-холодного кристалла, давящего спину. Секунда, и он резко втянул воздух от невыразимого наслаждения. Ощущение такое, будто внутренности растворились. Совершенно неожиданно монах исчез, а взгляд Карлсена уперся в стену ниши. Прошло несколько секунд, прежде чем дошло, что между ним и стеной утиснута фигура — причем не чья-нибудь, а его самого. Он смотрел сверху вниз на собственную макушку, хотя если точнее, принадлежала она сейчас Аристиду Мэдаху. Он поспешно отодвинулся. «Благодарю», — сдавленно произнесла фигура голосом Ричарда Карлсена, непонятно зачем.

И тут он впервые в жизни ощутил себя полностью, стопроцентно живым. Тело дышало ощущением ровной мощи, какое на Земле возникает разве что в моменты сексуального оргазма. От восторга ощущение бодрствования поднялось до точки, откуда обычное сознание видится эдаким неизбывным состоянием легкой утомленности.

Ричард Карлсен, на удивление, улыбался.

— Ну что, теперь я доберусь вон до той часовни, — он указал туда, где в отдалении виднелось какое-то подобие алтаря, — и помедитирую. Когда надо будет, пройдете и меня отыщете.

— Как ощущение? — раздался вдруг голос Крайски. Он стоял как раз позади Карлсена, саркастически улыбаясь. А с телом у него происходило что-то странное: зыбкое какое-то, бесплотное. Карлсен спохватился было, что это что-нибудь со зрением: переливчато зыбится, как мираж.

— Сейчас я вас покидаю, — произнесло его собственное тело. — Приятных вам ощущений. — Осмотрительно поглядывая по сторонам, оно стало удаляться в направлении алтаря.

— Ну что, — подал голос Крайски, — почему б нам не пойти полюбоваться? Карлсен на эти слова и внимания толком не обратил. Чувство полной удовлетворенности поглощало его целиком. Как будто вся прежняя жизнь была каким-то сном, от которого, наконец, очнулся. Ощущение самой живости интриговало. Вспомнились юношеская пылкость, места, где любил бывать, дни, полные счастья. Над всем этим царило колоссальное радушие, жизненная щедрость, подобная добродушному смеху. Сейчас впору было даже обнять Крайски, из любви и одновременно жалеючи.

Двигаясь в притихшей толпе, он четко понимал, чего стремились достичь эвату. Это твердое компактное тело могло удерживать жизненную энергию, не давая ей уйти наружу. Все люди (теперь это сознавалось отчетливо) протекают: половина их энергии рассасывается в окружающем воздухе. Все это просто потому, что тела у них чересчур слабы, чтобы удерживать поле жизненной энергии. Все равно, что пытаться лить воду в треснувшую кружку. Если сравнивать, то тело Аристида жестко контролировало все свои жизненные силы. В результате — откровение, внезапный проблеск насчет того, что все люди должны собой представлять.

Озадачивало одно: зачем Мэдах сам предложил обменяться телами? Чего ему вообще может быть надо от этого слабого, недужного и неэффективного мешка костей? Карлсен хотя и занимал сейчас тело монаха, доступа к его мыслям и воспоминаниям у него не было. Оставалось лишь предполагать, что обмен этот — исключительно по доброте душевной.

Внезапно в голове полыхнула идея. А что, если остаться здесь, на Криспеле, и упросить эвату создать ему такое же вот тело, в каком он сейчас?

Эвату воплотили у себя то, к чему испокон веков безуспешно стремятся люди: не только полнейшую социальную гармонию, но и беспрестанную радость, ставшую сутью сознания. Если позволят остаться, будет просто глупо не ухватиться за такую возможность. Идея взволновала Карлсена так, что он в ту же минуту чуть было и не сорвался бежать к Мэдаху за советом. Сдержала лишь мысль о том, что монах, может быть, сейчас в глубокой медитации.

По мере продвижения вглубь собора, все больше внимания начинали обращать на себя тишина и чувство ожидания. Совершенно непохоже на атмосферу любого из земных храмов — даже величественного Казанского собора, где голоса двух тысяч молящихся во время Всенощной вызвали у него однажды слезы. Здесь же надо всем довлело молчаливое, сбывающееся предвкушение. Люди вокруг стояли теперь неподвижно и настолько свободно, что пространство просматривалось на полсотни ярдов вперед — туда, где гигантским кольцом загибалась какая-то полупрозрачная стена высотой футов семь. Карлсен тоже остановился и осторожно оглядел близстоящих. Казалось, все полностью ушли в себя, словно цепко во что-то вслушиваясь. Он медленно поднял взгляд, и поразился самой высоте шпиля, изнутри кажущегося еще более высоким. Его украшал бледно-золотистый узор, создающий впечатление рвущегося кверху пламени (изумительно: шпиль как будто венчается голубой вспышкой, словно верхушка его открыта небесам).

Он осторожно двинулся вперед, шепотом извиняясь, если случалось кого-то задеть. Раза с третьего стало ясно, что это необязательно: никто его, похоже, и не замечал.

Стена оказалась кристаллическим барьером, прозрачным, как дистиллированная вода. За ней зияла черная дыра диаметром ярдов пятьсот, похожая на кратер вулкана. Бока у нее были из грубой пепельного цвета породы, с вкраплением черных кристаллов — все это в трещинах, оплавлено, словно из раскаленного жерла. Дыра казалась бездонной, и голова начинала кружиться при взгляде в ее мертвую глубину.

Через несколько секунд донесся звук — гулкий рокот, напоминающий приближение поезда в метро. И тут дыра озарилась изнутри смутно-зеленым свечением, отчего глубина открылась примерно на милю. Свет медленно нарастал, покуда не стал таким нестерпимым, что пришлось отвернуться. Стоящая в поле зрения молоденькая девушка, зачарованно смотрела на воронку, распахнув глаза и приоткрыв рот. Не успел он толком отметить ее лицо, как за долю секунды свет словно сгустился в подобие зеленой воды, тугим жгутом рвущейся к поверхности. Карлсен испуганно отпрянул, когда он гейзером метнулся в воздух и взмыл на высоту мили к верхушке шпиля. Теперь ясно, почему верхушка открыта небу: чтобы у этого слепительного фонтана энергии был сквозной проход. Но и при этом, задевая о бока сужающейся кверху горловины, он осыпался на толпу сонмом неожиданно холодных брызг, отчего в воздухе создавалось подобие тумана. Шлепаясь на голову и плечи, они легонько пощипывали, как слабый ток. Плоть замрела невыразимо странным и приятно будоражащим ощущением, переросшим вдруг в вожделение такое, словно им враз воспламенились все части тела. Эрекция возникла, можно сказать, чугунная. Причем гораздо тверже, чем подобное бывает на Земле — очевидно, из-за уплотненной клеточной структуры (понятно теперь, почему мужчинам удавалось удерживать эрекцию, даже идя по улице). В эту секунду он обостренно осознал наготу, свою и окружающих.

⇐ Предыдущая 11 12 13 14 15 16 171819 20 Следующая ⇒