Колин Генри Уилсон 15 страница

Тут разом стало ясно, почему груоды — «мятежные» — чувствуют превосходство к своим «безобидным» родственникам по Уббо-Сатхла. Сам смак от ощущения неприличия, погрязание в грехе давали максимум живительности. А то, что эта женщина также предается пороку, давало несказанно пикантную смесь обожания и ненависти, что они, принадлежа друг другу, вместе с тем ведут друг друга к погибели. Он разом и восхищался этой связью и хотел совершить над Фаррой что-нибудь немыслимое, так, чтобы у нее с хрустом сломались кости.

Неуловимо для себя он утратил собственную сущность, сделавшись женщиной, в лоно которой сейчас входил. Прежде всего, обнаружилось, что у нее самой возбуждение гораздо острее, чем сознание распаленного соитием мужчины. Она была средоточием женского, вечной богиней, добровольно отдающейся мужчине, который служит ее цели и цели природы. Кто он — безразлично, важно лишь, чтобы имел должную силу наполнить ее здоровым семенем. Когда семя выделено и узы прерваны, его можно хоть в утиль. В конце концов, она и создала его прежде всего для того, чтобы он ее орошал. Вот почему — понял Карлсен той частью, которая оставалась подвластна — ему доставляло какое-то мазохистское удовольствие, когда кузина во все глаза следила, как он достигает оргазма: незрелая богиня, по — стигающая отрешение мужчины от семени — ну не прелесть ли!

Забавно было пользовать налегающего сверху самца, пронзающего экстазом. Ох уж эти мужчины, считают себя хозяевами мира, тогда как сами на деле всего лишь рабы, обязанные услаждать своих хозяев и орошать их семенем:

Но вот подоспел момент эякуляции, впрыскивания в утробу сока жизни, сути мужского естества. В этот самозабвенный миг он позволил ей пить свою жизненность, вплоть до полного истощения. Сама она одновременно втягивала его жизненное поле к себе в тело, пополняя коллекцию поглощенных прежде мужчин. Какая разница, кто он — в утиль так в утиль. Сам Карлсен поглощению не противился: получался как бы вполне логический исход этого пылкого и насквозь неправедного соития. Изливаясь семенем, слиться с ней — казалось, нет в мире желания жарче.

Фарра чутко уловила звук открываемой двери — муж вернулся. Бестактность просто редкая: знал же, что ей сейчас некогда!

Карлсен слишком был поглощен, и не расслышал звука шагов. Что-то забрезжило лишь тогда, когда поколебалось внимание партнерши. За софой — о ужас! — стоял Крайски, любуясь на его голый зад. Но и желание оставалось таким сильным, что он не попытался выйти. Какое-то даже садистское удовольствие затлело от того, что застали на чужой жене. Судя по сомкнувшемуся влагалищу, Фарра подбивала его к оргазму.

— Нет, пока рано, — вмешался Крайски. — Ему надо еще увидеть Ригель-10.

— Как?! — негодующе выпалила она.

Раздражение передалось и Карлсену.

— Я Грондэлу обещал.

— Этому…! — до Карлсена дошло, что разговор происходит на уровне телепатии, а потому четкого словесного выражения нет.

— Все равно, — тянучий техасский акцент как-то усиливал раздражение, — я дал слово. — Он легонько шлепнул Карлсена по заду. — Давай-ка, вытаскивай штопор.

Фарра отлепила губы…

— Извини, — голос прозвучал с неподдельной теплотой.

Карлсен, шелковисто выведя член из влажной прорези, неуклюже поднялся и начал натягивать брюки. Крайски смешливо наблюдал, как он заправляет все еще колом стоящую свою принадлежность в ширинку.

— Хорошо, что я на самом деле не из Техаса. А то бы ведь круто мог обойтись: заходишь, а жену твою долбит какой-то ухарь, аж пыль столбом! Карлсен пропустил юмор мимо ушей.

— Вы сказали про какой-то Ригель-10?

— Да. Нам нужно туда наведаться.

— Как, в буквальном смысле?

— Безусловно.

— К-когда??

— Чем скорее, тем лучше. Ты готов?

На затылке будто разом стянуло кожу. Встала Фарра. Полностью расстегнутое платье соблазнительно приоткрывало обнаженное тело. Ловким движением она прильнула к Карлсену губами, руку вкрадчиво положив на выступ в брюках. Желание было так велико, что хотелось, наплевав на Крайски, подхватить даму и отнести ее в спальню.

— А позднее? — лукаво спросила она.

Крайски кивнул, и она поцеловала Карлсена еще раз.

— Ну что, ненасытный мой донжуанчик, пойдем занырнем.

Заходя уже в спальню, Карлсен понял, что муж позволяет жене умертвить гостя.

Спальня такая, каких в Нью-Йорке миллионы: на столике меж двумя одинаковыми кроватями пустые кофейные чашки, по ковру разбросаны туфли, тапки, сиротливо лежит клетчатая рубаха, флаконы с деодорантом стоят на туалетном столике. В приоткрытую дверь ванной виднелись колготки, трусики, лифчик, пара мужских носков на сушилке.

Крайски, открыв дверь стенного шкафа, потянулся внутрь, задняя стенка бесшумно отъехала, открыв взгляду небольшую комнатку. Такие комнаты вошли в обиход с прошлого века, служа обычно хранилищем ценностей. У этой были темно-красные стены и такой же расцветки ковер, потолок зеркальный (и приглядываться особо нечего: видно, что искажает).

Из мебели в комнате стояли единственно застекленный вверху столик, стилизованный под старину стул и мусорная корзина. На столике громоздился компьютер из породы ветеранов. Крайски коснулся выключателя, и стенка гардероба задвинулась с той стороны.

Крайски сел перед компьютером и, включив, понабирал на клавиатуре. Карлсен настороженно вздрогнул, когда потолок ожил эдаким чешуйчатым поблескиванием, словно переродившись в поверхность пруда. Стоило свету выровняться, как из его поверхности проплавились два квадратных предмета и стали медленно прорастать в комнату. Предметы, похожие вначале на какие-то стеклянистые кубы, постепенно приняли вид округлых полупрозрачных столпов, вытянувшихся, наконец, всплошную от потолка до пола.

— Что это? — недоуменно спросил Карлсен.

— Наш транспорт на Ригель-10.

— Он как-то… действует?

— Энергетической вибрацией. Ригель-10 на три энергетических уровня выше Земли. То есть энергия там распространяется в три раза быстрее скорости света. Так что с телом придется расстаться.

Сильный техасский акцент в речи больше не чувств вовался. Голос отточенный, сдержанный, без эмоций — артист, сошедший со сцены и сразу заговоривший по-нормальному.

— Расстаться… А сам я?

На душе было неспокойно, и как-то разом ощутилась полная зависимость от Георга Крайски.

— Тебя перенесет на Ригель-10.

— И что там?

— Твое энергетическое тело воссоздастся в приемнике.

— А физическое-то, физическое тело?

— Оно останется здесь, в полном порядке.

— На какой срок?

— Не важно. При переходе на третью вибрацию нормальное время стопорится.

На вопросы Крайски отвечал терпеливо и серьезно, очевидно понимая беспокойство Карлсена.

— А если сердце остановится?

— Нет, оно будет так же биться, как во сне. — Шагнув вперед, он коснулся ближайшей стеклянистой колонны, где сразу же, без всякой ручки очертился проем. — Схожу сейчас проверю приемник, все ли там в порядке.

— А если нет? — спросил Карлсен с наигранной непринужденностью. — Меня автоматически перенаправит обратно на Землю. Буду минут через пять.

Войдя в колонну, он развернулся лицом к Карлсену. Пространство внутри не составляло и двух футов, так что плечи приходились впритирку. Тут Крайски всем телом подался назад, и проем впереди затянулся. Он стоял с закрытыми глазами, навытяжку, как солдат, головой притиснувшись к тыльной части колонны. Через несколько секунд края колонны заалели, сменившись постепенно на огнистый, желтый и далее по спектру — густеющий синий, индиго и фиолетовый. Фиолетовый дрогнул, и тут вся колонна озарилась изнутри слепящей белизной. Крайски с ошеломленным выражением открыл глаза, напряженно застыв. Миг, и жизнь в нем словно угасла, настолько обмякло лицо. Подобную омертвелость Карлсен наблюдал уже второй раз, только сейчас она воспринималась как-то тревожнее, поскольку Крайски омертвел как-то против собственной воли. В углу рта поблескивал пузырек слюны.

Потрясенный увиденным, Карлсен опустился в кресло. Свет вверху колонны перемежался какими-то восходящими призрачными кольцами, снова остыв, вслед за тем, до ровного свечения. Карлсен ощущал наплыв страха, схожий со страхом высоты. Мысль о расставании с телом подтачивала самое главное: уверенность, что все в тебе незыблемо и нормально. Несколько дней назад ужас был бы просто беспросветный. Сейчас иначе: странные события прошедших полусуток привнесли какую-то внутреннюю силу, упрочив ум. Эта упроченность представила собственную — вообще человеческую — жизнь в ином, более четком свете. Чем-то сродни поездке в другую страну, где восприятие как-то обостряется из-за самой новизны и непривычности обстановки. Вместе с тем, не было вспышки сокровенного осознания основы, сути мироздания. Наоборот, все, смотрелось на порядок более непонятно и чуждо. Человек казался какой-то крохотной землеройкой, для которой пределы ее убогой норки и есть границы мира. Его вдруг словно вздернуло с земли в пугающую небесную высь. И оттуда открылось, что мир-то безмерно огромнее, чем он себе представлял, и одинаково ошеломительней своей сложностью. И никакого, никакого шанса когда-либо его познать.

Свет в колонне неожиданно усилился и призрачные кольца сверху пошли вниз, стопорясь где-то на уровне головы Крайски. Напряженно сузив глаза (все равно, что вглядываться в солнце), Карлсен заметил, как мышцы лица у него чуть шевельнулись — омертвелость схлынула. Еще полминуты, и содрогнулась грудь. Вот, поднялись веки и взгляд обрел осмысленность. Тут неожиданно погас свет, и на секунду все подернулось лиловой зыбью темени, а когда снова вспыхнуло, перед глазами стоял Крайски.

— Все готово. Ну что, давай внутрь, — при этом в соседней колонне вскрылся проем.

— Надо что-то такое сделать? — неуверенно спросил Карлсен.

— Ничего. Все окажется очень просто.

Карлсен шагнул внутрь и повернулся лицом к проему, успевшему уже затянуться. Моментально ощутилось легкое покалывание, идущее снизу через ноги, похожее на слабый электрический, ток. Он встал навытяжку, руки прижав к бокам. Неподалеку точно в такой же позе застыл Крайски. Когда возле ног заалело, покалывание усилилось. Разбирало любопытство взглянуть, что там происходит снаружи. По телу разливалась приятная немота, как от наркоза, пришлось даже сдержаться, чтобы не подгибались колени. Секунда, и усилие стало ни к чему. Тело сделалось плотным и до звонкости твердым, под стать металлу. Его окружал слепящий свет, а в ушах пронзительно жужжало. Где-то над самой головой ощущался прерывистый трепет (впечатление такое, будто птица хлопает крыльями). И тут Карлсен изумленно почувствовал, что всплывает. В глазах помутилось, мелькнула мысль, что сейчас стошнит. Но закрыл глаза, и как-то полегчало.

А открыв, увидел: сверху надвигается потолок. Бросив взгляд вниз, он ошарашенно заметил, что сам к тому же еще и голый. И еще, что под ногами виднеется чья-то макушка. Карлсен попробовал наклониться и разглядеть лицо, но в эту секунду голова прошла через потолок. И вот он уже стоит на крыше, а рядом Крайски, тоже голый. Грудь и живот у Крайски курчавились рыжеватым волосом. Тело мускулистое, без единой жиринки, и все равно какое-то неприглядное — чересчур анатомичное, что ли.

А вверху на бархатно-черном небе сияли звезды — круглые, влажные, с отливом. Только тут до Карлсена дошло — тело осталось позади. Он двинулся было к краю крыши, но Крайски остановил.

— Не надо, иначе выйдешь за поле.

Смысл сказанного дошел моментально: стоило сделать пару шагов к парапету, как покалывание прекратилось, и в теле наступила внезапная легкость. Шаг назад, и по покалыванию вновь определилась верная точка. Озадачивало то, что тело на вид оставалось совершенно нормальным — он почему-то считал, что призраки должны быть полупрозрачными. Собственное бедро на ощупь было твердым и теплым.

Стоя сейчас в звездном полусвете, Карлсен обратил внимание, что парапет крыши вроде бы тоже чуть светится. Вначале показалось, что все это смуглое электрическое зарево Нью-Йорка, но тут понял, что смотрит-то он на юг, на океан. А приглядевшись, осознал, что свечение распространяется по всей крыше, как будто она сделана из люминесцентного материала, хотя такое слабое, что, не вглядевшись, и не различишь.

Что-то надвигалось. Покалывание начинало беспокоить, в ушах тяжелой волной поднимался гул. «Сначала тронешься медленно…», — донесся, словно издали, голос Крайски. И тут с мгновенной мощью метнуло вверх, как из пушки. Нью-Йорк в секунду выстелился под ногами дымчатым шлейфом света. Считанные мгновения, и к западу ровно забрезжило — там, где, сходясь, мягким светом отливали суша и серебристая кисея облаков. Вот в глаза ударило слепящее солнце, и пришлось, зажмурившись, отвернуться. Когда Карлсен открыл глаза снова, стояла странная тишина. На миг показалось, что всякое движение прекратилось, пока взгляд не упал на голубоватый с зеленью шарик Земли, уплывающий вниз, в нарастающую темноту. А вот звезды стали ярче и — надо же! — обрели цвет, будто огоньки на елке: красные и синие, зеленые, желтые и белые…

Зависнув, он неспешно плыл в странно безмолвном пространстве, завороженно глядя на неожиданно близкие созвездия, известные еще с тех детских ночей за домашним телескопом: Большая Медведица, Кассиопея, Андромеда, Телец, Орион, Персей… Просто изумительно, насколько они близко: все равно, что огни города при посадке. Солнце постепенно отдалялось, значит — как Карлсен и предполагал — они движутся в сторону Ориона — охотника в форме кривых песочных часов, самого приметного на небосводе. Вон в верхнем левом углу Бетельгейзе — самая яркая звезда в созвездии, а справа внизу Ригель — вторая по яркости — пронзительно розовая, как и все созвездие. В этот миг перед глазами взвихрилось, и больше он ничего уже не различал. Его завертело волчком, словно всасывая в исступленный водоворот, в котором тело растягивалось на манер жвачки. Вслед за тем затуманилось и само сознание. Любопытно, что, несмотря на такую размытость, Карлсен по — прежнему осзнавал свою, бытность эдакой сияющей крупицей. Чувство на редкость неудобное, так что возврат зрения был встречен им с радостью. Первым ощущением был режущий свет. Карлсен, зажмурившись, успел заметить, что светом ярится небольшая звездочка, которая, несмотря на грошовый размер, была определенно ярче Солнца. Непостижимо, чтобы такая кроха, и так полыхала. Это, судя по всему, и есть Ригель, по мере приближения начинающий голубеть.

К счастью, на пути света возникла неожиданно преграда, контраст приятный, все равно что из-под зноя перейти в прохладу. Через несколько секунд Карлсена окружали лохмы зеленоватого тумана, отрадно рассеивающие свет, по-прежнему несносно яркий, будто находишься внутри зажженной неоновой трубки. Хотя свет теперь постепенно ослабевал, так что появилась возможность по-нормальному открыть глаза. Достаточно долгое время Карлсен снижался через зеленоватый студень облаков, толстых и монотонных. Возобновилось покалывание в ступнях и голенях — он успел уже от него отвыкнуть. Вскоре оно пошло по всему телу, сказываясь неприятно, иглисто. Постепенно от него разгорелась кожа, а лоб и щеки будто погрузили в горячую воду. Возникло опасение, что сейчас это перерастет в боль, но тут покалывание прекратилось, а Карлсен снова очутился в кромешной темноте.

Облегчение нахлынуло такое, что несколько секунд он оставался неподвижен. Но вот занемели подошвы и темя. Вытянув было руки, Карлсен неожиданно наткнулся на стены, твердые и холодные как камень. Места еще меньше, чем в той стеклянной колонне на Земле: саркофаг и саркофаг. Возведя руки до груди, он попытался толкнуть, но куда там — стена и есть стена. И тут, спертым воплем прорвался страх. Еще секунда, и с ним уже не совладать, но камень сбоку вдруг сместился, и внутрь хлынул свет. Карлсен с замешательством сообразил, что все это время, уперевшись внаклонку, почем зря пихал стену.

— Прибыли, — сообщил Карлсен. — Приемники, стыдно признаться, примитивны до ужаса.

Стоило выйти, как снаружи моментально облекла влажная жара, словно где-нибудь в джунглях на экваторе. Они стояли на медном прибрежном песке — зерна грубые, крупные. В двадцати футах на берег неистово накатывалось изумрудно-зеленое море, завораживая взвихрениями пенных гребней. Приемник, из которого он только что вышел, действительно точь-в-точь напоминал скалу. Высотой футов восемь, с изъеденными ветром боками, камень темно-серый, с прозеленью — очевидно, какая-то разновидность базальта. Огромные шарниры из того же камня выдавали недюжинное техническое мастерство. В нескольких футах громоздился еще один приемник, тоже с открытой дверью. При закрытых дверях оба их невозможно было бы отличить от обыкновенных скал, разбросанных по берегу.

Карлсен грузно сел на песок, спиной привалясь к гладкому обветренному камню, и устало прикрыл глаза.

— Выдохся я чего-то…

— Еще бы — восемьсот световых лет за какие-то две с небольшим минуты.

— Как оно вообще происходит?

— В двух словах не объяснишь. Хотя можно сказать: пространство содержит множество измерений, все равно что дырки в сыре. И их можно использовать для срезания углов.

— А с чего меня так растянуло? — На самом деле это не сильно и занимало, просто на душе как-то спокойнее, если задавать вопросы. — Тебя действительно растянуло. Ты перемещался с быстрейшим энергетическим потоком в 112-мерной Вселенной.

Каждый ответ провоцировал все новые вопросы, поэтому Карлсен решил ограничиваться чем-нибудь менее отвлеченным.

— И что сейчас?

— Ждем.

Подняв глаза на леденцово-зеленое небо, Карлсен, несмотря на дискомфорт (духота, да еще песок — голимый наждак), чувствовал себя странно счастливым. Из-за того, что реальность сейчас ощущалась как нельзя более остро и емко. Было ясно, что на Земле сознание извечно находилось на полпути между явью и сном, потому-то такое множество философов доказывало, что явь есть сон.

Теперь же, когда столь глубоко и ясно сознавалась окружающая панорама — и жаркий влажный ветер, и звонкое шипенье прибрежных волн — подобное понятие казалось очевидным абсурдом. Все являлось стопроцентно достоверным, стопроцентно самим собой. За прибрежной полосой серо-зеленые скалы переходили в горный пейзаж, устремленный в облака. А середину склона занимали какие-то темно-синие организмы, напоминающие гигантские грибы. Хотелось сходить посмотреть, но жара и усталость размаривали. Карлсен прикрыл глаза, пытаясь задремать, но никак не получалось. Когда через несколько минут открыл глаза снова, то показалось, что ближний ряд синих грибов сместился по склону вниз.

— Это что за растения? — спросил он у Крайски.

— Опаснейшие твари на этой планете. У нас их называют хайссеры.

— И что они такое делают?

— Надеются нас слопать. Только прыти не хватает.

Карлсен цепко смерил взглядом синие грибы. Несмотря на отсутствие ног или какой-либо их замены, они различимо спускались по склону. За наблюдением он и не заметил, что на берегу они уже не одни. Оглянувшись на радостный возглас Крайски, он удивленно увидел двоих громоздких оранжевых созданий, грузно волокущихся из моря.

Распознать их не составило труда: именно этих созданий он видел в Космическом Музее внутри исполинской прозрачной колонны, уходящей в недра «Странника». Больше всего они походили на огромных спрутов, только щупалец было куда больше. По мере приближения они скорее напоминали перевернутые корневища деревьев. При движении вперед их толкала лишь половина щупальцев; остальные нежно покачивались сверху (Карлсену вспомнилась иллюстрация из детской книжки, где изображалась мифическая Медуза Горгона). Своим видом они нагоняли скорее страх, если бы не радостный вид Крайски.

— Это еще что? — спросил Карлсен, предусмотрительно понизив голос.

— Мы зовем их снаму. Такими были мои предки двести миллионов лет назад.

В уме мелькнул вопрос, почему же «снаму» за все эти двести миллионов лет так и не изменились, но чувствовалось, что сейчас не до этого. По хрустящему глянцевитому песку они приблизились к оранжевым чудищам, безмолвно застывшим, словно волоченье полностью их вымотало. Свесив сейчас наземь все щупальца, они действительно напоминали обрубки деревьев с длинными змеистыми корнями.

— Куда они нас?

— Никуда. Просто одолжат нам свои тела.

Карлсен ошарашенно уставился.

— А как? …

— Не время сейчас, что да как. Делай как я, и все.

Стоило подойти к ближнему снаму, как тот взнял половину своих щупалец в воздух — вблизи различалось, что их извивы покрыты белыми пятнышками-бородавками. Крайски шагнул прямо в оранжевые космы, которые, сомкнувшись, фактически скрыли его тело в подобии влажного травяного кокона. Карлсен завороженно наблюдал, что же сейчас будет, но ничего такого не происходило. И тут почувствовалось, что с ним контактирует тот, второй снаму. Ни единого звука, лишь упорное зазывание ступить в гущу щупалец-водорослей. Едва он это сделал, как они нежно сомкнулись, заключив его в тягучие объятия, холодные и скользкие. Причем не неприятные, а скорее, наоборот — до странности сексуальные, сладостно раздражающие пах. Вот что-то облекло пенис, вызвав безудержное возбуждение, в считанные секунды повергнувшее Карлсена в оргазм. При этом его вкрадчивым, змеистым движением словно вытянуло из собственного тела, и он гладко соскользнул в ждущий зев скользкой утробы. Ощущение, удивительно похожее на момент соития с Фаррой Крайски.

Он понял, что неуловимо проник в сознание снаму, точно так, как слился тогда с Фаррой. Какие-то секунды они разделяли громоздкую тушу сообща. Но вот он оказался один, чувствуя, что сжимает у себя в щупальцах человеческое тело. Человек, зашевелившись, начал вырываться. Отпустив, он узнал в нем себя, Карлсена — вот, отпрыгнув, он чуть не упал. Оперевшись о песок, пружинисто выпрямился. Крайски в нескольких футах, уже припустил через берег к приемникам.

Один взгляд на скалистый склон, и стало ясно, почему он побежал. Синие грибы, внешне якобы неподвижные, находились уже в сотне-другой ярдов. Крайски, добежав до одного из приемников, юркнул внутрь и закрыл следом дверь. Тело Карлсена забежало в соседний. Когда дверь за ним закрылась, «грибы» остановились, видимо понимая, что не успели. С такого расстояния хайсерры напоминали не грибы, а уродливые, искаженные человечьи тела под эдаким синим зонтом. Было в них что-то безотчетно зловещее, гнусное. Несмотря на отсутствие глаз, ощущалось, что пятнышки-бородавки представляют собой сенсоры, дающие гораздо больше информации, чем все человеческие чувства вместе взятые. А чувствовалось, что эти синие поганцы способны поглощать жизненную энергию других существ и удерживать их в своего рода анабиозе — примерно так, как на Земле отдельные виды пауков парализуют свою жертву ядом, и та живет сколько надо. Но в этом случае суть была не в подпитке свежей едой, а само наслаждение страхом и отчаянием жертвы. Причиняя страдание, эти существа чувствовали в себе большую живость — на Земле такое свойство присуще садистам.

Его коснулось щупальце, Крайски давал понять, что пора уходить. И хорошо, что пора. На новое это тело жара действовала еще более угнетающе — у снаму, судя по всему, отсутствуют потовые железы.

Возвращаться в море было невыразимо приятно. Блаженая прохлада — ведь тело приспособлено именно под эту температуру. Удаляясь вперевалку от берега (вода здесь не такая плотная, как у земных морей), он понимал и то, почему верхние щупальца у снаму при перемещении дыбятся в воздухе. В их нехитрой нервной системе все взаимосвязано, так что действовать порознь щупальца просто не могут. Теперь понятно, почему «глаза» у снаму расположены снизу. Время они проводят, в основном, у поверхности, внимание направляя туда, в глубину.

Уплывая все дальше, он ощущал чарующую легкость вроде той, когда засыпаешь — наплыв приятной расслабленности, уносящей в сон. Все вдруг утратило значимость. Плыть — мирно и безмятежно. Хайссер, заклятый враг, не смеет заходить в воду дальше, чем на пару футов, поскольку не умеет плавать (по суше-то он передвигается с помощью мышц на нижнем выступе, толкающих туловище вперед как гусеницу или змею). В целом снаму тяжелее воды, поэтому им приходится держать себя на плаву, хотя обилие щупалец делает это усилие совершенно неощутимым, будто вода сама поддерживает на весу. И плылось куда приятнее, чем на Земле. Начать с того, вода здесь при своей низкой плотности впитывала за счет волн намного больше воздуха, и у поверхности напоминала скорее шипучку, пузырьки на секунду приставали к коже и ласково пощипывали. Да и тело идеально гармонировало с температурой.

Вода была не просто чистой, а можно сказать, прозрачной, как воздух (или это сенсорный аппарат у снаму настолько чуток, что «видит» гораздо дальше человеческих глаз). Неважно как, но на глубине примерно в полмили он ясно различал дно с прядями водорослей, яркими пятнами разнобразной растительности (основной пищей снаму). Там же на дне обитали и массивные создания в раковинах, похожие на безногих крабов — фактически беззащитные и славные на вкус. Только на спину их переворачивать так сложно, что снаму берутся за это лишь от случая к случаю, и скопом, преимущественно в брачные периоды, которых у них пять в году.

Всякое чувство поспешности — и даже цели — сошло на нет, сознание снаму напоминало сознание человека, блаженствующего зимним утром в теплой постели. Только человек максимум блаженства испытывает тогда, когда знает, что долеживать осталось минут десять. По выходным, когда в постели можно лежать хоть весь день, такого как-то не возникает. А вот снаму испытывают его постоянно. И тут он вдруг понял, почему снаму за двести миллионов лет так и не изменились. Изменяться им не было причины. Их, разумных и общительных, текущее положение устраивало полностью. Жизнь ощущалась сплошной приятной дымкой, у людей возникающей разве что от алкоголя или «травки». Он никогда не сознавал с такой беспощадной ясностью, что эволюция на Земле подхлестывалась невзгодами и опасностью. Человек поспешал по эволюционной лестнице, подгоняемый жестокостью природы. Здесь на Ригеле — 10 невзгоды и опасность фактически отсутствовали — снаму жили в беспрерывном Золотом веке.

Нельзя сказать, что неудобства отсутствовали вовсе. Как всякий живой организм, снаму нуждались в питании. Наиболее пригодное — жесткие, но сочные растения предпочитали обитать на глубине двух с лишним миль. Снаму такая глубина давалась нелегко, и при этом возникала опасность потери сознания. Потому поиск пищи представлял собой задачу, не дающую им деградировать до примитивных пищесборников. Но поскольку питались снаму лишь изредка (по земному времени — раз в две недели), «борьба за выживание» была не сказать, чтобы напряженной. Так что, можно было безмятежно парить у поверхности, нежась под цедящимся через зеленые облака солнечном свете.

За час с небольшим их теплым течением отнесло далеко в море. Карлсен удивленно поймал себя на том, что чувствует к своему попутчику определенное тепло. На Земле Георг Крайски непременно вызывал бы неприязнь, здесь, на Ригеле-10 — это, по сути, не имело значения. Хайссеры другое дело — гнусная нежить, ненасытная до чужой боли, Крайски и иже с ним в сравнении казались без малого праведниками. Он точно такое же живое существо, по-своему приспосабливающееся к сложностям и прихотливости жизни. А то, что он — вампир-хищник, — что ж, это сугубо его дело.

Через несколько часов (время текло приятно, безо всякой скучливости) они сошлись с основной популяцией снаму в этой части планеты. Их он почувствовал, когда во время ленивого кульбита под солнцем часть щупалец у него высунулась над водой и взгляд охватил нечто, напоминающее гигантский, размером с милю, массив плавающих водорослей. Тут теплый прилив восторга дал понять, что он приближается к группе сородичей, большинство которых, как и он, выставило щупальца к солнцу. Его охватила искренняя, детски чистая радость возвращения домой…

По мере их приближения некоторые из снаму, отделившись от общего скопища, тронулись навстречу. Некий инстинкт в заимствованном теле узнавал в них давних друзей, даром что, по человеческим меркам, это были совершенно чужие существа. Сблизившись, они обнялись, ненадолго сплетясь передними щупальцами. Вслед за тем они приступили к общению, просто обнажая свой ум перед собеседником. При этом информация не то чтобы выстреливалась единой вспышкой — мысли выкладывались по полочкам как товар на прилавке, чтобы собеседник мог выбрать то, что ему интересней или привлекательней. Вместе с тем это напоминало человеческое «чувствуйте себя как дома». Постепенно Карлсен оказался в центре скопища. Каждый тянулся обняться и поговорить с ним. Много внимания уделялось и Крайски, хотя оба понимали, что это просто из вежливости. Он уже был им знаком, а мысли более-менее известны. Карлсен же вызывал пылкое любопытство. Так, должно быть, какой-нибудь паломник Средневековья возвращался к себе домой из святых мест, полный невероятных живописаний и сведений. О нем хотели выведать все: как рос, что ждал от жизни, чему себя посвящал. Особый интерес вызывали два его распавшихся брака. Видимо, потому, что их как-то интриговало: две человечьи особи примерно одного строения, а тем не менее принадлежат к разным полам и совокупляются. У снаму тоже два пола, но они так привыкли делиться всеми мыслями, ощущениями и чувствами, что барьера между ними как такового и нет. Вот почему «запретный» элемент в человеческой сексуальности виделся им таким чарующе пикантным.

Спустя долгое время (по земным меркам, многие часы) любопытство было утолено, хотя бы временно. Снаму (числом больше двухсот) расслабились, переваривая услышанное и просто блаженствуя бок о бок друг с другом. Активное общение прекратилось — точь-в-точь как старые друзья, готовые часами сидеть молча, попыхивая трубками. На Земле Карлсен был вхож во многие клубы — как доктор, как член Нью-Йоркского собрания, как спец по затяжным прыжкам — и с удовольствием ощущал себя частью той или иной неформальной компании. Однако между снаму было куда больше тепла и единства, чем в любой, даже самой сплоченной, студенческой тусовке. Каждый здесь был на редкость близким другом, с которым не хотелось разлучаться.

⇐ Предыдущая 10 11 12 13 141516 17 18 19 Следующая ⇒