От автора 15 страница

– Но… ты сможешь приезжать ко мне в гости? Я знаю, у тебя много дел, но… – она выпрямилась, увлеченная идеей, – когда тебе не нужно быть в Лондоне, ты сможешь приезжать ко мне домой, а не сюда.

Он покачал головой:

– К сожалению, это тоже не выйдет, Чара. Чтобы неженатый мужчина посещал одинокую юную даму – это просто недопустимо.

Между ее бровей появилась знакомая складочка. У него защемило сердце – так жалобно и тревожно смотрела она на него.

– Получается, что я больше никогда тебя не увижу? – спросила она.

Радость заполнила его, но он не собирался подавать виду.

– Возможно, на будущий год. Ты могла бы снова приехать следующим летом, как гостья моей матери.

– Следующим летом… – в растерянности повторила Мерлин.

Рансом погладил ее по щеке. Придуманная, мифическая угроза разлуки неожиданно подействовала и на самого Рансома, сделала его заложником собственной стратегии. Он вдруг ясно представил себе, что Мерлин действительно может уехать, и они больше не увидятся. Он прижал девушку к себе и прильнул к ее бархатным губам. Он обнимал и целовал ее, ощущая, что она полностью ему принадлежит – до тех пор, пока чернота вновь со всех сторон не накрыла его.

Все еще обнимая Мерлин, он запрокинул голову, судорожно втягивая воздух.

– Мерлин, – сказал он между тяжелыми вдохами. Голова его кружилась; мысли и желания беспорядочно перемешались, – выходи за меня. Выходи за меня замуж, и тогда… – он сильнее сжал ее плечи, – тогда тебе не надо будет отсюда уезжать.

Из‑ под опущенных век он увидел, как выражение ее лица изменилось. Мечтательное замешательство от поцелуя уступило место хмурому взгляду. Она стряхнула с плеч его слабеющие пальцы. Даже несмотря на головокружение, он понял, что совершил ошибку. Серые глаза ее потемнели и смотрели на него с подозрением. Она откинула назад рассыпавшиеся волосы и встряхнула головой. И прежде чем он смог дотянуться и удержать ее, она уже вскочила на ноги:

– Я же сказала. Эту тему я больше не буду с тобой обсуждать.

Оставив его беспомощно сидеть на полу, Мерлин двинулась к выходу. Рансом сжал кулаки и в порыве ярости стукнул ими по индийскому ковру.

– Я не понимаю! – крикнул он ей вдогонку. – Проклятие! Я люблю тебя, Мерлин! И я ничего не понимаю!

Она остановилась возле двери:

– Если я за тебя выйду, то ты позволишь мне работать над летательной машиной?

Он в изумлении уставился на нее. Он пытался обдумать ее слова и понять их смысл, но в голове его творилось что‑ то странное: казалось, она была наполнена гудящей пустотой.

– Это твое условие? Ты хочешь, чтобы я пообещал, что позволю тебе над ней работать?

– Ах да, обещание… Ты уже объяснил мне, чего стоят твои обещания.

Он был в отчаянии:

– Тогда давай назовем это сделкой.

– Ты найдешь какой‑ нибудь способ из нее выкрутиться.

– Мерлин… – От нового приступа гнева чернота и светящиеся искорки опять завертелись у него в глазах. – Так это и есть причина? Из‑ за нее ты отвергаешь меня, из‑ за своей трижды проклятой, дьявольской летающей ерунды?

Секунду она молча простояла у двери, а потом ответила:

– Да. Наверное, так и есть.

Рансом схватился за ручку кресла и медленно, мучительно поднял себя на ноги. Он оперся о спинку обеими руками, слегка нагнулся вперед и какое‑ то время простоял так, усилием воли отгоняя черноту.

– Ты говоришь, что любишь меня, – сказал он и сам ощутил злость и растерянность и боль в своих словах. – И все‑ таки ты выбираешь ту штуку, а не меня.

Мерлин медленно ответила:

– И ты говоришь, что любишь меня. Но хочешь ее у меня забрать.

– Да не собираюсь я ничего забирать у тебя! – Он повернул голову и, сделав глубокий вдох, сумел выпрямиться. – Я просто не хочу, чтобы ты себя погубила. Ну как же ты этого не понимаешь? Это как раз потому, что я люблю тебя, Мерлин. Пусть хоть тысячи других изобретателей, раскинув руки, спрыгнут с колокольни и расшибутся в лепешку в церковном дворе, – черт возьми, да мне наплевать! – Он снова схватился за стул и закрыл глаза. – Но только не ты, Чара. Не ты.

– Так, значит, ты действительно заберешь ее, если я стану твоей женой.

– Мы это обсудим, – это было лучшее, что он смог сказать, и все же очевидная ложь. – Мы найдем какой‑ нибудь компромисс.

– Жаклин объяснила мне… Она сказала, что если я выйду за тебя замуж, то ты можешь насильно заставить меня слушаться. И сможешь со всеми моими вещами сделать все, что только захочешь.

– Я же люблю тебя. О каком насилии может идти речь?

– Но это же правда? Таков закон?

Он стиснул зубы.

– Для твоей же защиты! – воскликнул он. – Да, если ты выйдешь за меня замуж, то принесешь клятву послушания. А я принесу клятву, что буду любить, уважать и заботиться о тебе. Я дам тебе свой дом, свое имя… Все, что у меня есть, я отдам тебе с радостью и подарю тебе столько счастья, сколько в человеческих силах подарить. Я хочу, чтобы так и было. Я хочу, чтобы ты была со мной, в моем доме, и в моих объятиях по ночам. Мерлин… Не знаю, что еще я могу… – Он замолчал, пытаясь обуздать эмоции. Ноги его подкашивались. – Все, что у меня есть… – слабой рукой он обвел пространство вокруг, тяжело опираясь на кресло, – все это твое, Мерлин. Мой дом… моя жизнь… Все годы, которые Бог подарит мне на земле…

Он услышал, как она, всхлипывая, втянула воздух.

– Я не хочу делать выбор, – в слезах сказала она. – Я люблю тебя… действительно люблю… но я не могу выбирать.

– Что выбирать? – Сквозь пелену перед глазами он едва ее различал. Он чувствовал, что дурнота одолевает его. – Какой еще выбор? Я не допущу этого! Ты мне нужна, Мерлин! Ты не можешь… оставить меня.

Последние слова Рансом произнес, глядя в спинку кресла, уронив голову на руки. Он вдруг понял, что упал на колени. Все кружилось вокруг… Это же нелепо… летательная машина, проклятая летательная машина… Чего хочет Мерлин? Что он мог ей пообещать? Хотя нет, никаких обещаний, она не поверит ему… но он уже был не в состоянии размышлять. Все вокруг вертелось и плясало, и он потерял способность думать…

– Доктор говорит, ему нужно постоянно давать успокоительное, – сказала герцогиня Мей, усаживаясь возле камина. Дождь все еще барабанил в окна Годолфинского салона. – Рансом оказался не очень послушным пациентом, к сожалению.

– Простите меня, герцогиня, – печально сказала Мерлин. – Мне очень жаль.

– Ну, что сделано, то сделано. Я должна была предвидеть, что он сразу же начнет провоцировать споры, стоит только выпустить его из кровати. Доктор уверяет, что он не причинил себе серьезного вреда. Но слишком сильное волнение после того, как он потерял так много крови, стало серьезным испытанием для его сердца.

– Простите меня, – снова сказала Мерлин. – Я хотела выйти и не разговаривать с ним. Но он встал на ноги, понимаете, и вид у него был такой… – В глазах у нее затуманилось, и она быстро опустила взгляд. – Это я во всем виновата.

– Очень сомневаюсь, – сказала герцогиня.

– Наверное, мне нужно уехать домой. Рансом сказал, что сейчас это уже безопасно, а вы с леди Блайз скоро поедете в Брайтон.

Графиня удивилась:

– Поехать в Брайтон? Дорогая моя, откуда у вас такая идея? В Брайтон ездит только принц и его окружение.

Мерлин подняла глаза:

– Мне сказал Рансом.

– В самом деле? Должно быть, он просто пошутил.

– Но он сказал… – Мерлин нахмурилась. Через секунду брови ее сдвинулись еще сильнее и она воскликнула: – Значит, он солгал! Он снова обманул меня!

Герцогиня проявила мудрость:

– Я подозревала, что в этом эпизоде нет вашей вины.

– Так я и знала! – Мерлин вскочила и стала расхаживать по комнате. Юбка ее шелестела по индийскому ковру. – Он скажет все что угодно, лишь бы добиться своего.

– Да, он не слишком щепетилен, – согласилась герцогиня. – Он унаследовал это от покойного деда, к сожалению. Тот был готов лжесвидетельствовать, чтобы увеличить сборы на воскресной службе.

Мерлин почти не слушала ее:

– Я никогда не выйду за него. Никогда. Даже если он тысячу раз пообещает, что позволит мне летать. Как только я дам ему возможность мной командовать, он заставит меня сделать так, как хочет сам.

– Ах, так вы думали о том, не выйти ли замуж за моего сына?

– А как я могла об этом не думать? Он меня постоянно мучает этим вопросом. И он так смотрит на меня… и так говорит… о том, что… – Мерлин повернулась к собеседнице, и лицо ее дрогнуло. – Знаете, что он говорил, герцогиня? Знаете? «Все годы, которые Бог подарит мне на земле…» Он сказал, что хочет подарить эти годы мне. Всю свою жизнь! Он такой замечательный, а я такая глупышка с причудами! И я в это не верю. Очередная его уловка. Если бы он так сильно любил меня, то разве отнимал бы мою… летательную машину? Ведь это единственное, что я… действительно… делаю в жизни… единственное, что чего‑ то стоит.

Герцогиня слушала Мерлин, речь которой становилась все более отрывистой. В конце концов девушка расплакалась, и она вынула из корсажа платок. Мерлин высморкалась и глубоко вздохнула.

– Мерлин, дорогая, – сказала герцогиня. – Ты когда‑ нибудь чего‑ нибудь боялась?

– Ч‑ что?

– Например, ты не боишься подняться в воздух на своей летательной машине?

– Нет, – сказала Мерлин, уткнувшись носом в платок. Она вытерла глаза и смяла в руке кружевную ткань. – Конечно, не боюсь. Это совсем не то же, что спрыгнуть со скалы, как думает Рансом. Я вывела уравнения, все сама проверила и в точности знаю, как она будет работать. И я не стану пробовать взлететь, пока не буду совершенно уверена, что машина готова.

– Похоже, ты полностью сознаешь, что делаешь.

– Ну… Думаю, да.

– А больше тебя ничто никогда не пугало? Ты никогда не боялась, что произойдет что‑ то по‑ настоящему ужасное? Ты не испугалась, когда тебя похитили?

Мерлин взмахнула рукой, отмахиваясь от этих слов:

– Я же знала, что Рансом спасет меня. Он всегда меня спасает.

– Всегда? Как тебе повезло с этим, дорогая. Так, значит, ты никогда ничего не боялась?

– Нет‑ нет, вы не думайте, что… конечно же, я боялась! Когда Рансома ранило, я была… ох, я была просто в ужасе!

– Почему?

– Почему?! Потому что я боялась, что он умрет!

Герцогиня разгладила юбку на коленях:

– Но ты же была рядом и спасла его.

– Да, но вдруг у меня не получилось бы?

– Действительно. Что, если у тебя не получилось бы? Что, если бы… ты пыталась перевязать его рану… а он оттолкнул бы тебя и не позволил?

При мысли об этом глаза Мерлин округлились от ужаса.

– Если бы он не позволил? Тогда я силой заставила бы его меня подпустить. И кроме того, он был так слаб, что не смог бы помешать мне.

Герцогиня Мей кивнула:

– Да. В этом случае сила была на твоей стороне. Но если бы понадобилось, ты применила бы эту силу и вопреки его желаниям, – она улыбнулась. – Для его же блага. Чтобы его спасти.

– Да, конечно, я бы так и поступила.

Герцогиня склонила голову набок и с той же улыбкой наблюдала за Мерлин. Девушка, нахмурившись, комкала в руках платок.

– Вы хотите сказать, что он чувствует то же самое к моей летательной машине?

– Ты могла бы немного подумать над этим.

– Но это же другое дело, – сказала Мерлин, однако в голосе ее не было уверенности.

– Возможно, с твоей точки зрения.

– Это другое дело! Тут есть большая разница. Когда я перевязывала его рану, то ничего не отнимала у него. И это не обедняло его как личность.

– Ох, Мерлин, ты же не думаешь, в самом деле, что потеря летательной машины обеднит тебя как личность?

Мерлин резко повернулась к ней:

– Вы не понимаете, герцогиня. Никто не понимает!

– Зато я вижу разницу между тем, что человек представляет собой сам, и теми вещами, которые он пытается сделать. Любое изобретение – это всего лишь вещь, Мерлин. Это не душа, не сердце и не то, что делает тебя самой собой.

– Ну как вы можете так говорить?! – воскликнула Мерлин. Она всплеснула руками и принялась снова расхаживать по комнате. – Герцогиня Мей, вы никогда ни о чем не мечтали? Вам никогда не хотелось увидеть все так, как может увидеть любая, даже самая маленькая птичка? Не хотелось получить этот дар, узнать секрет, существующий с самого сотворения мира? – Мерлин сжала кулаки и, глядя в огонь, со страстью в голосе продолжила: – Это и есть я сама. Машина из бального зала будет летать. Я точно знаю, что будет. Я строю ее всю жизнь. Она и есть моя душа и сердце, герцогиня. И никто на свете… никто на свете не отберет ее у меня.

Глава 17

Последние письма Рансом присыпал песком торопливее, чем обычно. Несмотря на все старания сохранять серьезный и важный вид, в уголках его рта играла улыбка, пока Коллетт не спеша забирал готовую к отправке корреспонденцию.

За время его двухнедельного нездоровья накопилось множество несделанной работы. Одну неделю он потерял напрасно – исполненные добрых намерений, родственники и врач пичкали его дурманившими, вгонявшими в сон лекарствами. Как только он смог прийти в себя, Рансом тут же поехал в Лондон. Он не желал больше рисковать и откладывать передачу говорящей коробки. Тайные совещания прошли вполне успешно, и он был в приподнятом настроении.

С присущей ему самодисциплиной, сразу же после завтрака он отправился в кабинет, чтобы заняться наиболее срочными делами. Рансом был слегка разочарован тем, что Мерлин в то утро еще не проснулась и не встретила его за завтраком. Он надеялся устроить ей сюрприз, вернувшись в поместье еще до зари.

Но ничего страшного, подумал он. Во всяком случае, теперь он знал, что она как следует высыпается и отдыхает, а не доводит себя до изнеможения, трудясь над своей проклятой летательной ерундой.

Рансом улыбнулся. Нет, ее летательная машина больше не встанет стеной между ними. Решение явилось к нему само, выплыло откуда‑ то из наркотических снов, хотя он еще несколько дней тщательно взвешивал эту идею, находясь в Лондоне. Теперь он позволит ей доделать свой аппарат. И даже будет ее поощрять и поддерживать. А когда машина будет готова, Рансом просто наймет кого‑ нибудь, чтобы ее испытать.

Это было так просто!

Завтракать Рансому пришлось в одиночестве. За столом не было даже Вудроу, который обычно рано вставал и ел вместе с дядей. Рансом покачал головой, губы его печально скривились. Получается, если человек вернулся домой на сутки раньше, чем планировалось, то он уже не может рассчитывать на радушный прием? И неужели кого‑ то волнует, что у него все еще першит в горле после целого дня горячей дискуссии в правительстве? Что во рту стоит вкус дорожной пыли, глаза щиплет от песка и страшно болит спина после целой ночи езды? Даже лошадь, вероятно, устала меньше, чем он.

Но все равно улыбка затаилась в уголках его губ. А стоило ему приоткрыть коробку с письменными принадлежностями, как она расплылась во всю ширь – из глубины на него смотрела пара маленьких глаз и черная бусина‑ носик.

– Доброе утро, – сказал Рансом. – Как поживаете? – Он кивнул ежику, свернувшемуся в глубине коробки. – О да, поездка прошла вполне успешно, благодарю вас. Да, я полностью с вами согласен: дорога к югу от Севеноукса совершенно ужасна. Как раз сегодня утром я написал письмо в государственную комиссию. Ах, вы тоже хотите его подписать? Тогда извольте выйти наружу… только аккуратно, мы ведь не хотим повторения того инцидента, не так ли? Так… лапкой в чернильницу. Вот так, хорошо. Просто превосходно. Это немедленно привлечет их внимание. И, несомненно, у Коллетта есть наготове платок, на случай если вы пожелаете очиститься от чернил.

– Вы хотите отдохнуть, ваша светлость? – Секретарь протянул квадратик белой материи. – Боюсь, путешествие чрезвычайно утомило вас.

– Нет, почему вы так решили? – усмехнулся Рансом и согнул руку. Она еще немного побаливала. Головокружения больше не донимали его, хотя иногда он все еще утомлялся быстрее, чем раньше. Но сегодня утром усталость ничего не значила. Рансом встал, подошел к двери и остановился, взявшись за ручку. Коллетт задержался у стола, разглядывая испачканный чернилами платок.

– Я уверен, что экономка сможет найти вам замену, – сказал Рансом. – И когда все будет переписано и отправлено, почему бы вам не взять неделю отпуска? Отдых необходим нам обоим.

Коллетт поднял на него взгляд:

– Вы так считаете, ваша светлость?

– Да, и совершенно серьезно. Неделя – оптимальный срок. Но все же сообщите миссис Тидвелл, где вы будете находиться, и если я решу продлить ваш отпуск до двух недель, она вам сообщит. С полным сохранением вашего содержания, разумеется.

Коллетт откашлялся. Он попытался придать голосу такое выражение, как если бы неожиданно свалившийся недельный отпуск с сохранением содержания был чем‑ то обычным для служащих Рансома, но не очень преуспел в этом.

– Конечно, ваша светлость. Я так и сделаю.

– Тогда до свидания.

Рансом вышел в коридор, чувствуя себя как ребенок, только что решивший прогулять школу. Сунув руку в карман, он погладил пальцем лежавшую там маленькую бархатную коробочку с вензелем лучшего лондонского ювелира. В тысячный раз вызвал он в памяти мечтательно улыбающееся лицо. Он знал, что ведет себя глупо, но был невероятно счастлив, что любит эту маленькую мисс с ее путаницей в голове и абсурдными поступками.

У лестницы он остановился. Было уже больше одиннадцати. Он просил главного лакея привести к нему Мерлин, когда она спустится к завтраку. Рансом нетерпеливо надулся, обдумывая, не слишком ли неудобно будет послать наверх горничную с просьбой разбудить ее. Трудно быть взрослым мужчиной, в котором внезапно проснулись порывы юности. Рансом подавил в себе желание сейчас же, прямо на лестнице, громко закричать и потребовать, чтобы Мерлин немедленно к нему спустилась. Не важно, как там она сейчас одета. Или раздета. Он усмехнулся. И вправду, чем меньше одежды, тем лучше. Он побарабанил пальцами по резной стойке перил и нехотя вышел в холл, чувствуя себя семнадцатилетним.

В тишине, напоминавшей церковную, шаги его отозвались громким эхом. В центре холла он замер, оглядываясь вокруг. Огромные канделябры, вдоль стен – смеющиеся статуи нимф и сатиров. Куда, черт возьми, все подевались? У гигантских входных дверей в ожидании замерли два лакея, но Рансом скорее умер бы, чем стал расспрашивать слуг, куда это запропастились все его гости и родня.

Стоя в тишине Большого холла, Рансом вдруг услышал неясные крики. Он резко повернул голову к двери. Лакеи стояли неподвижно, опустив глаза в пол. Рансом увидел, как один из них, слегка склонив голову, искоса взглянул вправо, в открытое окно. Крики раздались снова, на этот раз громче. Рансом приблизился к окну.

Огромный двор за окном был пуст. И все же крики доносились откуда‑ то с той стороны. Теперь он хорошо их слышал – протяжные, веселые возгласы, и они становились все ближе. Вдруг за пределами двора, там, где зеленый газон плавно сбегал к ручью, а потом вздымался крутым холмом, на самой вершине показались фигуры людей.

Они бежали в сторону дома – все еще слишком далеко, чтобы Рансом мог их узнать. В основном мужчины, но среди них были и дамы, с задравшимися от бега юбками. Среди толпы весело скакал галопом пони – Рансом узнал маленькую черную кобылу Вудроу, – наездник обернулся назад и кому‑ то махал.

Рансом прищурился – не то нахмурился, не то улыбнулся, увидев эту странную процессию. Он собирался пойти к двери, но тут вдруг толпа разделилась надвое, расступившись перед всадником на лошади, стремительно преодолевавшим вершину холма. Это был Шелби – Рансом тотчас же узнал и огонь его волос, и его могучего гнедого жеребца, во весь опор уже скакавшего вниз по крутому склону. А следом за Шелби…

Следом показалось нечто – Рансом не смог бы такое вообразить даже в самых смелых своих фантазиях. На горизонте выросла невероятных размеров белая птица, рядом с которой Шелби и вся толпа сразу же сделались карликами. Показавшись полностью, чудовище расправило крылья и, сбросившись с гребня холма, оказалось в воздухе.

Рансом вскрикнул от ужаса. Не дожидаясь лакеев, он рывком распахнул окно и, перепрыгнув низкий подоконник, побежал по каменным плитам.

Огромная конструкция стремительно поднималась в воздух. Казалось, она парит, как какой‑ то ужасный демон. Тень от нее волной пробежала через толпу, а затем поплыла по газонам и деревьям. Прочная веревка – на этом расстоянии тоненькая ниточка – еще несколько секунд соединяла ее с конем Шелби, а затем свободно повисла. Сооружение парило теперь свободно, а жеребец шарахнулся в сторону и, весь в пене, остановился.

Рансом замер на верхней ступени. Он наблюдал за тем, как летательная машина, накренившись, грациозно описала кривую над ручьем, нацелившись пролететь к югу от дома. Он видел Мерлин, подвешенную между крыльев. Юбки ее от ветра облепили ноги, черты лица были едва различимы. Рансом вскрикнул и замахал руками.

Аппарат накренился вновь, теперь в другую сторону, и полетел обратно над домом – намного выше вздымавшихся над крышей труб. Мерлин была так близко, что он смог расслышать ее голос. Она смеялась. Смеялась! Рансом снова и снова кричал ей. Слезы стояли в его глазах, и он не мог уже различить ее лицо.

Он закричал, когда она чуть не перевернулась через голову. И все еще кричал, когда вдруг налетел резкий порыв ветра и машина резко накренилась. Он услышал громкий хлопок, и огромное крыло развалилось. Машина перевернулась в воздухе и, как раненная из рогатки птица, упала на землю. Раздался оглушительный треск, и он понял, что этот звук будет до конца жизни преследовать его в самых страшных кошмарах.

Только сейчас до него дошло, что именно все это время он ей кричал, потому что до сих пор по инерции продолжал повторять: «Нет, нет, нет… Спускайся… спускайся вниз…» Мольба перешла в хрип, и он, как во сне, бросился к обломкам, лежавшим на гравии посреди двора.

Он добрался до нее первым, раньше всех остальных. Мерлин лежала, закрыв глаза, и все лицо ее было залито кровью, струившейся из раны чуть выше виска.

– Нет, – повторял Рансом, – нет, нет…

Казалось, он не может остановиться. Все время, пока он, сорвав с себя галстук, пытался остановить поток ее яркой крови, пока он, подняв ее руку, пытался нащупать слабый прерывистый пульс и пока бережно укладывал ее голову к себе на колени, он повторял: «Нет, нет, нет…»

Кто‑ то заговорил, обращаясь к нему, положил руки на плечи, попытался оттащить в сторону. Рансом, сопротивляясь, в ярости отшвырнул мешавшего ему человека, и лишь позже узнал потрясенное лицо Шелби. Рансом отвернулся от брата и склонился над лежащей Мерлин, нараспев повторяя бесконечное отрицание, как обрывки колыбельной: «Нет, нет, нет, этого не было… ничего не случилось… это неправда… спускайся… спускайся… возвращайся ко мне…»

Потом появился доктор, и Мерлин унесли. Рансом держал ее за руку, не выпуская. Ее ладонь в его руках казалась такой маленькой и холодной. Просто ледяной. Рансом рычал, как зверь, когда кто‑ то его трогал или уговаривал отойти.

Ее положили на его кровать – маленькую хрупкую фигурку под огромный полог. Он смутно догадывался, что приказы отдавал он сам: сначала ее собирались отнести наверх, куда он не смог бы подняться. Сейчас его могло вырвать, даже если бы он поднялся всего на один пролет, на площадку, которую видно из холла. Его и без того подташнивало, и, чтобы удержаться на ногах, приходилось вдыхать воздух короткими резкими глотками.

Он держал Мерлин за руку. Он боялся ее отпустить, боялся, что когда возьмет ее снова, то в ней уже и вовсе не будет биться пульс. Из толпы, сгрудившейся у кровати, выплыло лицо его матери. Она обращалась к нему, но Рансом не слышал ее слов, как будто был отделен от мира стеклянной стеной.

– Она жива, – сказал он через эту стену. – Она жива. Я чувствую ее пульс.

– … доктор… освободить… отпусти…

Обрывки ее просьбы долетали до него, как отдельные ревущие волны, перемежаясь паузами тишины.

– Нет, – сказал он, слыша собственный голос как будто издалека. – Не отпущу.

– Пусть Рансом… держит ее… Ради Бога…

Это был Шелби. Действительность рассыпалась на отдельные части, как в калейдоскопе. Когда все снова встало на свои места, Рансом сидел на краю кровати, а с другой стороны над Мерлин нависал доктор в черном сюртуке. Рансом ощутил на плече чью‑ то руку. Кто‑ то стоял за спиной. Он сосредоточился на этом ощущении – даже не видя лица, откуда‑ то знал, что это его брат. Эта рука держала его как якорь, не позволяла ему распасться на куски, когда он на долгие секунды терял ниточку пульса Мерлин, а потом снова нащупывал ее.

– Вывих плеча, – сообщил доктор.

– И это все? Значит, она поправится? – Тонкий голос его матери дрожал.

Доктор не ответил. Он склонился и приподнял веки Мерлин, одно за другим, приложил к ее щеке тыльную сторону ладони, а потом слегка ущипнул бледную кожу и, отпустив, наблюдал. Затем он поднес к ее носу нюхательную соль, такую едкую, что даже в двух футах от нее Рансом скривился, попросил воды и побрызгал ей на лицо. Не видя никакой реакции, доктор легонько хлопнул девушку по щеке и громко, вопросительным тоном произнес ее имя, велел ей проснуться, открыть глаза и ответить. В последовавшей за этим тишине он приложил пальцы к ее шее и достал из кармана хронометр. Через долгую минуту он поднял взгляд и медленно покачал головой:

– Ваша светлость, я посоветовал бы вам как можно скорее послать за ее родными.

Темная бездна разверзлась перед Рансомом, чернота завертелась перед его глазами. Он сидел очень прямо и потерял бы сознание, если бы не рука брата.

– Рансом? – мягко подтолкнул его Шелби.

– Нет, – ответил он. Голос его показался чужим даже ему самому. – Нет, мы не будем этого делать.

Повисла пауза. Рансом понимал, что все смотрят на него. У него потемнело в глазах: комната завертелась быстрой спиралью, уходящей куда‑ то в пустоту, будто в черный туннель. Он с силой сжал руку Мерлин.

– …Тяжелое сотрясение мозга, – звучал из пустоты голос доктора. – Удивительно, что череп не расколот. В случаях такого серьезного повреждения… как правило, происходит подавление жизненных процессов. Мозг впадает в оцепенение, кровяное давление снижается, дыхание поверхностно, тело становится холодным и влажным. Я мог бы сказать, что знаю, как исцелить ее; я мог бы сделать кровопускание или смешать аммиачный раствор и втереть в ее лоб. Но я не стану вводить вас в заблуждение относительно наших возможностей в подобных случаях. Честно говоря… – Доктор обвел взглядом комнату. – Мне очень жаль. Ни я, ни любой другой врач ничем не смог бы ей помочь.

– Она жива, – отрешенно повторил Рансом.

– Да, ваша светлость. Она жива. Но упасть с такой высоты… Я не могу вселить в вас надежду, что она снова проснется.

Брат сильно сжал руку на его плече. Рансом посмотрел в сторону Мерлин и увидел, как лицо ее проступает сквозь черноту – бледное, неподвижное. Лоб девушки закрывал ставший красным галстук, а щеку рассекала свежая ссадина, из которой тонкой нитью сочилась кровь, странно темная на совершенно белой коже.

В глубине его опустошенного сознания появился и начал расти гнев – холодная сила разлилась внутри и вернула ему власть над собственным телом. Он сделал глубокий вдох и встал, стряхивая руку Шелби:

– Где Коллетт?

Кто‑ то открыл дверь. Через несколько секунд суеты секретарь вошел в комнату. Он посмотрел на фигуру на кровати, затем на Рансома, и губы его побелели.

– Там во дворе, – сказал Рансом, – лежит эта штука. Я хочу, чтобы из бального зала вынесли все и сложили туда же. Все. Записи, модели, инструменты, обрывки… все.

Мистер Коллетт перевел дыхание:

– Да, ваша светлость.

Рансом ждал. Коллетт стоял на месте, и он добавил:

– Немедленно, мистер Коллетт.

– Да, ваша светлость. А… а что мне делать после того, как я все это вместе сложу во дворе, ваша светлость?

Рансом ощутил, как ярость искажает его лицо: рот искривился, зубы стиснулись. В нем поднималась буря – горе и гнев заполняли его. Он услышал собственный ледяной голос:

– Сожгите. Все сожгите, мистер Коллетт.

На четвертый день к нему подошел Шелби. Рансом сидел в своей комнате у зашторенного окна и смотрел в пустоту. Брат остановился, вглядываясь в неподвижное тело на кровати. Какое‑ то время он молчал, потом поднял голову и повернулся к Рансому.

– Да, – ответил Рансом на невысказанный вопрос, который прочитал на лице Шелби. – Она умирает.

Шелби втянул воздух и открыл было рот. Рансом перебил его:

– Это не твоя вина.

Взгляд его задержался на Мерлин, на ее запавших щеках и закрытых глазах, на едва заметных, очень слабых движениях грудной клетки. Сначала еще была надежда, был, хотя и ничтожно малый, шанс, что она может поправиться, что какое‑ нибудь чудесное обстоятельство преодолеет оцепенение, в которое впал ее мозг. Это не исключено, подтвердил врач. Он слышал о таких случаях. Но прошло уже четыре дня. Четыре дня… и теперь она умирала, не столько от раны, сколько от недостатка жидкости и пищи.

– Это из‑ за меня, – сказал Рансом. – Я виноват.

Шелби подошел к окну и прислонился к резной раме:

– Это полная ерунда.

Рансом закрыл глаза. Не в силах встретить настойчивый взгляд голубых глаз брата, он чувствовал себя глупо:

⇐ Предыдущая 11 12 13 14 151617 18 19 20 Следующая ⇒