Часть третья 1 страница

Джанки

Второй раз я попробовал мову только через год. Потому что, voyez-vous[11], наркотик, за который можно получить десять лет тюрьмы – не та вещь, которую будешь искать в отделе экзотических блюд гипермаркета «Корона». Это произошло на музыкальном фестивале на Боровой. Боровая — бывший полевой аэродром, который сейчас по кругу застроен семидесятиэтажными небоскребами социального жилья.

Стояло на удивление жаркое лето после очень холодной зимы, и весь город будто сошел с ума – тутэйшие люди, как чокнутые или хронические торчи, не спали круглыми сутками, ходили по улицам по ночам, танцевали, устраивали в парках кинопросмотры и массовые игры в XBOX5760, короче, пробовали урвать свою частичку тепла перед тем, как мимолетное русское лето сменится нашей лютой, как приговор наркоману, зимой. Казалось, что если жара продержится еще пару месяцев, то тут просто грянет культурная революция и массы либо свергнут правительство, либо узнают, кто такой Марсель Дюшан, и перестанут заправлять свитер в джинсы. Что в плане эстетическом – почти одно и то же.

Электронная музыка всегда шла в плотной связке с наркотиками. Но на Боровой в тот июнь было хорошо и без психотропов. Есть что-то крышесносительное, когда двадцать тысяч человек двигаются в одном ритме, будто пробуждая таким образом древних богов. Все магические ритуалы аборигенов строятся вокруг танца. Музыка, темнота, танец – сами по себе наркотики.

Но я все никак не мог раскрепоститься – вы знаете это ощущение, когда ты буквально в одном шаге от того, чтобы подхватить волну и начать колбаситься, не зацикливаясь на том, насколько красиво и технично это у тебя получается. Но что-то мешало, и я из-за легкой ночной прохлады оставался в байке изумрудного цвета. Играл китайский micro-trip-trap, и, может быть, дело было именно в этом – попробуй, расколбасься, если из колонок по звуку в секунду цедятся синтетические басы и аскетичные барабаны.

Но люди вокруг шпарили так, будто FJ жарил dug-out-funk. Время от времени я отходил от dance floor, чтобы остыть. В воздухе клубился красный туман – можно было различить даже его привкус. Это была земля, вспененная и сбитая в пыль ногами танцующих. Я облизывал губы – мне казалось, что на них осела корица. А рядом извивались и безумствовали в танце разгоряченные тела девушек. От них исходил пьянящий запах полевых цветов, будто у каждой внутри было по цветущему полю. Сухие полуоткрытые губы, огромные зрачки, расширенные то ли разрешенными препаратами, то ли витающим в воздухе сексом. Я снова и снова пытался влиться в танец, но расслабиться все не получалось.

И вот, пока я прохаживался вокруг, ко мне подошел вихлястый человек, напоминающий насекомое. Он возник рядом со мной лишь на несколько мгновений, ничего не спрашивал, просто на долю секунды показал мне «знак мовы», который каждый знает со школы, где нас учили, увидев такой знак, сразу же звонить в милицию. Знак этот подается так: символ «Victory» правой рукой (кулак с распрямленными указательным и средним пальцем), над ним — изображающий “галочку” большой палец левой руки, таким образом, вместе все это выглядит, как буква “Ў”. Я испугался, но кивнул. Потому что уж очень у меня были позитивные воспоминания о моем первом опыте с мовой, if you know what I mean. Он показал — снова жестами, раскрыв всю пятерню – 500 юаней. Это был откровенный грабеж, но я тогда об этом не знал и недолго думая, позволил себя обобрать. Он положил в карман моей байки нечто и через мгновение исчез.

Я же, по горлышко заполненный адреналином, вернулся к сцене и там наконец поймал волну танцевального кайфа. Подошел вплотную к колонкам, туда, где басы будто перебирали внутренности в твоем животе, и там дал дуста ногам. Помню, довольно долго я просто дергался на одном месте изо всех сил, ощущая чистое, дистиллированное упоение. Байку, насквозь пропитавшуюся потом, пришлось снять, я остался в красной тишотке. По лбу стекала соленая влага, я весь пропитался соком собственного тела, волосы прилипли к голове, а джинсы – к ногам. Я отполз, чтобы отдышаться, и стоял в сторонке, рассматривая чудесное звездное небо, которое еще можно было видеть тут, на Боровой, глубокой ночью, когда в окнах небоскребов гаснет свет. И тут я услышал, как пацан с подкрашенными ресницами и в клубном slim-fit пиджачке напряженно кричит куда-то в пустоту, прижимая динамик к уху правой ладонью и пытаясь перекричать грохот музыки:

— Повторяю ориентировку! Рост метр семьдесят — метр семьдесят пять, волосы длиннее среднего, одет в широкие джинсы и байку с капюшоном зеленого или темно-синего цвета.

У меня все внутри сжалось, но я продолжал рассматривать звезды, будто мне до происходящего никакого дела не было. Потом быстрое движение справа привлекло мое внимание, я невольно повернул голову и увидел, как два парня в плюшевых масках белых кроликов на головах, тянули куда-то подростка в темной байке. Да, можно сказать, что подросток чем-то был на меня похож.

— Седьмой, седьмой, продолжаем работать! Ты давай их пакуй, а там если что, мы и в жопе эти свертки найдем. Расширяй круг подозреваемых! Что? Мест больше нет? Если места закончились, вторую коробочку подгоняй! У тебя – ситуация Дельта Черемуха Восемь! Ты понимаешь? Мне тебя, бля, учить или что?

Он еще некоторое время послушал наушник и заговорил несколько другим голосом.

— Повторяю всем подразделениям, задействованным в операции «Боровая». У нас – Дельта Черемуха Восемь. Было продано восемь свертков двести шестьдесят четыре, найдено только семь. Восьмой исчез. Объявлен розыск. Ориентировка! Рост метр семьдесят — метр семьдесят пять, волосы длиннее среднего, одет в широкие джинсы и байку с капюшоном зеленого или темно-синего цвета.

Я больше не мог это слушать. Мне очень хотелось не просто уйти – убежать прочь, но я держался. «Байка с капюшоном зеленого или темно-синего цвета» была накручена у меня на поясе, будто патронташ. Интересно, когда до них дойдет, что во время танца людям свойственно снимать теплую одежду? Когда они изменят критерии поиска? Стараясь изобразить самую обычную беззаботную походку посетителя музыкального фестиваля, я пошел прямо в сторону агента. Он во что-то внимательно вслушивался по своему наушнику, но, увидев меня, на секунду – буквально на секунду – насторожился: его глаза прищурились. Еще немного, и он бы меня задержал.

Может быть, они, как звери, физически чувствуют человеческий страх. А страха в моем лице, в спине и под коленями было больше всякой меры. И тут он внезапно безразлично повернулся ко мне спиной. Я понимаю его логику: он понял, что я понял, что он агент Госнаркоконтроля. Мой страх объясним, а поэтому на изумрудного цвета байку, завязанную на поясе, можно не обращать внимания.

Прошел мимо аттракционов, мимо будочки Genes for Fun, где можно прикупить себе 15 минут жизни в образе Эйнштейна или Пресли, мимо активатора счастливых воспоминаний, мимо уменьшительной машины, в общем, мимо всего этого шарлатанского хлама, которым забита площадка любого музыкального фестиваля. Иногда возникает ощущение, что единственное, что производит современная наука – это вот такой коммерчески привлекательный, но совершенно ни для чего серьезного не пригодный хлам: сотовые телефоны, 3D, 5D, 7D-аромавизоры, еще чуть более быстрые машины, на которых все равно можно приехать только из унылого офиса в унылый дом. Причем по пробкам. Да. И рак они, кстати, лечить так и не научились.

В темноте блеснул проем одного из боковых выходов: фонари, два одиноких мента и охранник, который, увидев меня, оживился:

— Уже уходите, молодой человек? Давайте я сам поставлю на роговицу, чтобы вы вернуться могли!

— Спасибо, не стоит, – я улыбнулся и махнул рукой – я совсем ухожу, сам себе зрачки маркируй, идиот.

Я успел отойти буквально на несколько метров, когда увидел впереди, в низком чахлом ельнике, который отделял аэродром от высоток, дюжину темных фигур. Первой моей мыслью было: и тут нашли. Но фигуры были какие-то не такие – худощавые, какие-то скрюченные. Может быть, если бы я шел через главный выход, этого бы не произошло, но кто его знает: Минск – город жестокий. Короче, я понял, что намечается заваруха только тогда, когда бежать было уже поздно.

Они обступили меня, будто те противные шестиэтажки, в которых такие, как они, и живут, обступили площадку Боровой. Но все не решались подойти ближе, поскольку бандерлогам в принципе свойственна боязливость. Когда глаза привыкли к темноте, я рассмотрел их неброскую красоту: отвисшие вьетнамские треники, кепки-семки, латунные перстни на пальцах – все то, что у них уже лихорадочно перенимала клубная молодежь, которая танцевала буквально в ста метрах отсюда. Но на этих все это выглядело тру. И потому – страшно.

Наконец из группы выделился один, немного менее горбатый и худой, и, сплюнув, задал мне какой-то вопрос. Остальные переминались с ноги на ногу и ждали. Я не услышал, что он спросил, потому что было довольно шумно – Боровая всегда отличалась тем, что после фестивалей возрастало число посетителей лор-кабинетов.

Тогда он подошел совсем близко, положил мне руку на плечо и закричал, прямо в ухо, потому что иначе он сам бы себя, вероятно, не услышал:

— Зачем ваши Белого покатили?

— Что? – из этой фразы я понял только слово «зачем». Ну и вопросительный знак в конце.

— Белого! Ваши! Белого! Покатили! Зачем? – спросил он.

Я до сих пор подозреваю, что, может быть, на этот вопрос и существовал некий правильный ответ и что, крикнув ему: «Потому что Белый с цыган не откатил! » или «Потому что братва ему маляву кинула! » или «Потому что двадцать восемь», — можно было избежать махача. Но все, что я сделал – это просто еще раз спросил:

— Что?

И он меня ударил – кулаком в зубы. Я покачнулся, но не упал и получил еще под дых и по голове. И вот, уже глотая пыль, щедро политую кровищей из носа, я услышал, как они подбегают со всех сторон. Кто-то бьет меня с размаху по спине так, что отдает аж в ноги. Чьи-то быстрые руки вынимают из карманов кошелек и телефон. Губы покрываются каким-то буграми, набухают и немеют, немеют… Глаз заплывает, в общем, я, прямо как в Genes for Fun, становлюсь другим человеком, значительно менее поворотливым, чем я сам. Человеком с широченными скулами, огромными губами, узкими китайскими глазками и соленым привкусом во рту.

Вот тут, где-то на грани полной бессознанки, я с удовлетворением ощутил поднимающуюся изнутри меня ненависть. Набрав в пригоршню земли, я сыпанул ею в глаза тому, кто был ближе. С оттяжечкой и удовольствием саданул ему по яйцам ногой так, что тот аж завизжал, как поросенок – крик прорвал даже грохот фестивальных басов. Со всей силы, которая еще оставалась в теле, брыкнулся куда-то в темноту, и нога попала в мягкое, хрюкнувшее от боли. Движимый пульсирующим безумием, встал на колени, готовый грызть, жрать, разрывать шеи зубами. Но нападающие уже скрылись – вот даже такого придушенного сопротивления оказалось достаточно, чтобы их напугать. Постоял так, покачиваясь на коленях, и упал на землю, ощущая, как голову изнутри разбивает камнебойный молот боли. Засмеялся, выхаркивая кровь: что за штука жизнь! Минуту назад меня чуть не арестовали, а теперь – еще чуть-чуть и вообще замочили бы. Просто так. Я потерял сознание, а когда включился, увидел над собой ноги милиционера – он озабоченно меня рассматривал, и на его лице читалось: «Нападение! Ограбление! Это же дело надо возбуждать! И это будет еще один «висяк» в нашем Советском РОВД! ». Из-за забора доносились звуки того же трека, под который я вырубился.

— Парэнь, ты как? – спросил он меня, наклонившись.

Какое-то акустическое чудо позволило мне услышать его вполне разборчиво. Даже через басы.

— Хорошо, дяденька милицанер! – прокричал я ему в лицо. – Все хорошо! Не стоит беспокоиться!

— Сколько их было? Приметы помнишь?

Каждая черта его лица молила, чтобы я не помнил приметы.

— Не знаю! Со спины напали!

Он благодарно кивнул. Я улыбнулся разбитыми губами и прокричал, преодолевая тошноту:

— Спасибо за беспокойство, товарищ милицанер! Я сам справлюсь! Возвращайтесь на пост!

Милиционер вежливо махнул рукой, его лицо стало светлым, будто лик ангела.

На его поясе лихорадочно мигал красным индикатор мова-сканера. Писка сканера не было слышно из-за музыки.

На Логойке я взял такси и вскоре уже отлеживался дома. Самое смешное, что сверток с мовой бандерлоги не нашли, он все еще лежал в кармане байки, а обчистили они штаны. Листок оказался необычный: это был не фрагмент, взятый из бумажной книги, но и не обычная кустарная рукопись. Больше всего она напоминала распечатку текстового файла на казенном принтере. В шапке распечатки стоял номер – то ли копии, то ли фрагмента — «22993\СП».

Мне показалось логичным, что этот казенный наркотик не вставит, потому что его задачей было исключительно подвести меня под статью. Я думал, что тут в принципе будет не настоящая дурь, а только какое-то плацебо. Но до меня быстро дошло, что, если бы они мне передавали просто невинную бумажку с буковками, не было бы никаких оснований для возбуждения уголовного дела. Так что госнаркоконтрольский стафф должен был вштырить сильно и держать по-взрослому.

Текст на свертке был странноватым – перевод какого-то европейского средневекового фрагмента, может быть – фейк или mockumentary. Потому что написано было от имени женщины, а во время Османской империи, когда правил янычар-ага, — женщинам не то что путешествовать и приключенческие тексты писать не позволялось, они даже из дому без разрешения мужа выйти не моли. Вот что было на листке:

«Ён меў дыяментавы гадзіннік, і аздоблены дыяментамі нож, і пярсцёнак, і футра сабалінае на сабе. У другой калясцы былі дзве яе нявольніцы і яе малыя дзеці, і ўзялі мы з сабою шмат добрых страў і цукровых сіропаў для піцця вады. А я загадала свайму лёкаю, каб дзеля мяне ўзяў дзве маленькія пляшачкі віна, і каб схаваў іх у калясцы, і каб мая кадыня не бачыла. Мы былі ў садзе, а каляскі стаялі ля саду. Я пасля частавання выйшла нібыта па нешта і сказала майму лёкаю: «Дай мне адну пляшачку віна». І я выпіла яе, а другая, поўная, засталася. Але ў Стамбуле існуе забарона піць і прадаваць віно, і таму частая і строгая варта ходзіць. І наткнулася варта на наш поезд, і знайшлі яны пляшку віна, і другую, выпітую (але з вінным пахам), і пыталіся, хто гэта піў? Фурман сказаў: «Не ведаю». Пыталася варта, што гэта за белагаловыя з мужчынамі? Фурман сказаў: «Гэта яны нанялі ў мяне каляскі». Варта толькі кепска пра нас падумала, мяркуючы, што той сын Фейзула – кепскі чалавек і мы, белагаловыя, людзі распусныя і дурных паводзінаў. Дык без цырымоніі пачалі яны яго, небараку, тармасіць на вачах у маці і адабралі гадзіннік, нож, сабалінае футра, а яго цапамі ўзяліся біць, і ён пад вартаю пад арышт за тую правіну пайшоў. Гэты Фейзула быў пакаёвым пахолкам у стамбульскага янычар-агі, гэта значыць, што ён клапоціцца пра турбаны янычар-агі. А мяне выратаваў Бог ласкаю сваёю»[12].

Короче, странный сверток, хитровывернутая история его обретения, и крышу у меня от него сорвало тоже как-то странно: я весь вечер с торжественной миной телезвезды расхаживал по квартире с ощущением, что участвую в кулинарном шоу на стамбульском телевидении. Под аплодисменты невидимых телезрителей я готовил люля-кебаб, куриную шаурму и чечевичную похлебку, уверенный в том, что рассказывая по-турецки все эти анекдоты и байки, я владею умами обожествляющих меня миллионов.

Больше я на телевидение с собственной программой не попадал.

Барыга

Утомленный событиями последних двух дней, я проспал весь день до вечера. Проснулся я с голодухи – в животе урчало и завывало, будто стая котов решила разобраться, кто из них главный. Я проснулся в отличном настроении с мыслью о банановых блинчиках, которые обычно жарил себе на завтрак на арахисовом масле, но какой день – такой и завтрак. Дома не было ни бананов, ни молока, ни муки – полный голяк! Так что пришлось выскребаться за продуктами, даже не перехватив обычного утреннего чайку: что за чаек без блинчиков!

Открыв дверь, я вздрогнул от неожиданности. Дверь у меня открывается на ту самую площадку с Шишкиным и креслами, на которой Дядя Саша любит покурить по вечерам. Рядом со столиком, Шишкиным и остальными прелестностями Сан Саныча, недвижимый, как столб, стоял молодой китаец. Тип личности — Adidas Basics, одет в белую узкую рубашку Lanvin, черный галстук Lanvin, пиджак Gucci, серый плащ Paul Smith, ботинки Grenson. Сложно объяснить, почему, но у меня сразу возникло ощущение, что я его совсем недавно где-то видел. И это ощущение было иной природы, чем обычное впечатление от китайцев, которые друг от друга неотличимы – ну, вы понимаете. Меня особенно удивило, что он очевидным образом стоял тут уже давно, но на кресло не присел, а вытянулся в стойку, будто оловянный солдатик. Но что тут удивляться – это Китай! Увидев меня, он поднял голову и оттарабанил медленно, почти по слогам: — При-вет-ствую вас. С ва-ми хо-тят. Встре-ти-ть-ся. Мо-же-те ли. Про-е-хать со мной? Про-шу вас. В этой фразе не было вопросительной интонации. Каждый слог он выговаривал в разном тоне. Может быть, так ему было проще запомнить. — Куда проехать? Кто хочет встретиться? – удивился я. Он поднял палец, привлекая мое внимание, и снова начал стрельбу заученными слогами. — При-вет-ствую вас. С ва-ми хо-тят. Встре-ти-ть-ся, – он, видимо, решил, что я не понял его произношение, и поэтому на этот раз произносил громче и выразительнее, как будто это могло мне помочь понять, кто его послал и чего они от меня хотят. В конце он ускорился, будто школьник, который заканчивает чтение стихотворения наизусть: — Мо-же-те ли. Про-е-хать со мной? Про-шу вас. Стало очевидно, что он не понимает, что произносит, и его просто заставили заучить этот меседж, не объясняя его смысл. — Хорошо, хорошо! – я поднял большой палец, демонстрируя интернациональный знак согласия.

До меня дошло: гонец, конечно, послан триадами. Со мной хотят обсудить мой бизнес и, может быть, предложат крышу. Год назад, когда четырех моих постоянных клиентов взял Госнаркоконтроль, у меня зависла крупная партия, которую я купил, взяв небольшой «продуктовый» кредит в «Русско-Китайском банке». Чтобы поднять клиентскую базу и поскорей погасить кредит, я был вынужден немного снизить цены на свертки, которыми торговал. По наркотской тусовке пошел шепоток про чувака, который продает стафф по 30—40 юаней вместо 50 (такова минимальная цена у остальных барыг).

Я только-только успел погасить кредит и шел из банка, когда на улице рядом со мной остановился китаец на скутере с фантастически незапоминающимся лицом. Он протянул мне бумажку, на которой было накорябано явно нерусской рукой: «Садись на этот скутер, есть разговор». Скутерист отвез меня аж в Смолевичи, в китайскую промзону, на большой пустой склад. Посреди этого гулкого «ангара» стоял столик с термосом и табуретка, на которой сидел пожилой китаец. Я подошел к старику, он улыбнулся, кивнул и сказал так:

— Обычно китайцы предупреждают два раза. Но это пока даже не предупреждение. Мы знаем, что у тебя были временные проблемы, поэтому тебе пришлось снизить цены. Но мы советуем тебе подумать о своей выгоде. А также о тех, кто торгует рядом с тобой, — и налил мне чая из термоса. Это был чудесный японский чай, настоянный на лотосе. Он спросил, собираюсь ли я и далее демпинговать, потому что его это очень волнует. Я поклонился ему и сказал, что понял его озабоченность и с этой минуты буду просить за сверток не менее 50 юаней. Он снова любезно улыбнулся и пожелал моему бизнесу расцвета, а мне лично – здоровья.

То, что это был серьезный и опасный наезд, можно было понять только по одной маленькой детали: старик не предложил мне присесть. Он сидел, я – стоял. Но, как он сказал, он меня не предупреждал, а просто высказывал озабоченность. Потому что китайское предупреждение стоит ста русских. И обычно тех, кто не слышит китайские предупреждения, находят задушенными собственными кишками.

И вот, когда я понял, что мы договорились и угрозы жизни нет, когда расслабился и уже собирался прощаться, он снова заговорил:

— То дело, которым ты занимаешься, весьма небезопасно для одиночки. Одну чахлую веточку сломать просто, а вот пук таких веточек может переломать только настоящий силач. Тебе пока очень везет, но удача – капризная штучка. К тому же ты чист сердцем и не знаешь, как использовать свою удачу. Присоединяйся к нам, среди друзей ты быстро сколотишь настоящее состояние.

Он сделал паузу, чтобы я успел обдумать сказанное. Предложение работать на триады – редкий шанс. Даже китайцам такие предложения делают только в исключительных случаях. Круг людей, которые задействованы в триадах, сложился еще сто лет назад, ключевые позиции там передаются по наследству, просто прийти туда и сказать, что ты хороший торговец или хороший стрелок, поэтому претендуешь на дружбу – невозможно. Потому что ты банально не будешь знать, куда к ним прийти. О таком предложении мечтает любой минский барыга. Потому что оно гарантирует безопасность и благополучие. И уважение, кстати. Но если бы я хотел работать на корпорацию, я бы устроился в офис. А триады – та же корпорация, только с большей ответственностью за ошибку. И оттуда, кстати, невозможно уволиться.

Более того, старик не знал про мои сверхспособности, голубые глаза и лицо отличника, которые гарантируют безопасность лучше, чем членство в триадах. И потому я очень вежливо отказался, сказав, что «волк может работать только в одиночку». Дедуля тогда очень громко рассмеялся, заметив, что моя метафора неудачна, потому что волки как раз сбиваются в стаи, ведь так проще охотиться. И что худой и побитый жизнью волк – это последний зверь, которого я мог бы ему напомнить. Тогда я спросил, кого же я ему напоминаю. Он подумал и сказал: «Красную панду». Подумал еще и продолжил: «Такой же беззащитный и добрый сердцем». Далось ему мое сердце. На прощание он сказал, что они будут наблюдать за моими успехами. Что ж, похоже, триады созрели для нового предложения, от которого невозможно отказаться.

И потому я быстренько оделся, закинул за плечи рюкзак и спустился по лестнице. На улице меня ждал первый сюрприз. Я думал, что, как и в прошлый раз, меня повезут аж под Жодино на каком-нибудь двухколесном драндулете, и мне придется всю дорогу закрывать глаза, чтобы в них не надуло мусора. Но под подъездом стоял огромный бензиновый Toyota Land Cruiser Max – автомобиль, на котором ездят арабские шейхи, русские дикари-олигархи и тот загадочный человек, который послал за мной. За рулем сидел китаец в строгом костюме и белой рубашке, типаж — Agent Smith by Zara. Я залез внутрь и поздоровался с водилой, надеясь хотя бы от него узнать, куда мы едем. Но тот не отреагировал на мой вопрос – то ли понимал только по-китайски, то ли был инструктирован не вступать в контакт с пассажирами. «Гонец» сел рядом со мной и, как казалось, углубился в себя. На его лице почему-то застыло виноватое выражение.

Мы медленно, задевая крышей ветви деревьев, выползли из двора – стандартный проезд у моей хрущевки был слишком мал для этого здоровяка. Я отметил, что чудак в костюме с отливом продолжает топтаться под деревом. Заостренные носы его туфель «Марко» были слегка закручены вверх. «Успокойся, — сказал я сам себе. – Как можно бояться человека в туфлях «Марко» с задранными носами?

Мы вырулили на Колоса и поплыли в центр, с грацией крейсера рассекая транспортный поток, состоящий из крохотных, в сравнении с этим бугаем, электрокаров, скутеров и байков. Мы заняли полторы стандартных полосы, и машины перед нами расступались, инстинктивно давая дорогу более крупному существу. Кто же послал за мной эту машину?

У площади Мертвых мы вырулили на проспект, немного постояли в пробке, которая поднималась от Октябрьской, продрались сквозь хаотичный кольцевой перекресток возле ГУМа, по которому все перемещались, как хотели, в том числе – по встречной, задом наперед (сказывалась близость Шанхая), и, наконец, оказались у подножия гигантского муравейника чайна-тауна.

Какая же в нем красота и извращенность одновременно, в этом конгломерате лишь бы как построенных из картона, металла, цемента и дерева зданий, загонов для скота, китайских храмов, офисов, вок-закусочных! Как спотыкается на нем тутэйший глаз, привыкший к ровным перекресткам, прямым углам, ясной структуре этажей и ровным улицам! Как прекрасно он горит в ночи миллионами огоньков китайских фонариков, которые освещают дома и домишки, поставленные один на другой, будто в сказочном городе на дереве. При всей своей жути, антисанитарии, скученности, про которые вы, конечно же, слышали по net-визору, Шанхай оставляет ощущение места обитания каких-то сказочных персонажей – фей, хоббитов или гномов. Именно потому он просто не может не нравиться.

Двадцатиполосная улица Комсомольская забирала тут резко в сторону и вверх почти на пятьсот метров, чтобы обогнуть муравейник и связать Центральный район с Фрунзенским. Отсюда, с перекрестка у «Центрального книжного», где размещается один из лучших в городе рынков специй, особенно хорошо были видны тысячи домиков, которые прилипли к огромным распоркам моста, по которому ползла улица Комсомольская. Кажется, даже если бы тут была проложена канатная дорога, китайцы нашли бы способ понастроить своих избушек и на ней, будто на жердочке. Мне на минуту представилось, как живут люди в таком домике под мостом, постоянные вибрации от колес автомобилей, мчащихся по Комсомольской… Бррр! Все же китайцы не такие, как мы! Машина остановилась. Мой провожатый снова начал стрелять заученными словами: — На ма-ши-не даль-ше не пое-дем. Сле-дуй-те за мной!

Джанки

Они тогда сказали китайцам: вот вам площадка в городе, километр на километр, неровный прямоугольник, который накрывает Немигу вдоль улицы Ленина, тянется до Шпалерной, включает все то, что когда-то называлось Верхним городом, над Немигой идет до перекрестка с Мясникова и тут возвращается снова к проспекту. Они дали согласие на строительство, но с одним ограничением: никаких разрушений существующих построек, поскольку они признаны историко-культурным наследием.

Они думали, что обвели китайцев вокруг пальца, потому что чего ты тут настроишь, если свободных площадей физически не осталось, все было «уплотнено» еще во Времена Скорби, которые предшествовали созданию Союзного государства Китая и России.

Они как думали: ну приедет десять тысяч человек. Ну поселятся в этих домах. Ну пооткрывают свои лавочки. Что еще может случиться? Но как говорится в классике кинематографа: «Chinese reaction is pretty fucking thing»[13]. Китайцы и правда ничего не разрушали. Они просто понастроили свой трындец поверх существующих построек. Они насадили на бетонные новостройки в стилистике агроклассицизма, которые появились во Времена Скорби на Немиге, еще сто этажей деревянных, картонных, шиферных изб. Они проложили искусственные улицы из досок, устроили что-то вроде проспектов, на которых едва-едва могут разминуться два мотоцикла, не зацепив друг друга зеркалами. Не зря все это называют муравейником – это и есть муравейник! Если хотите понять, что там внутри, но боитесь зайти, найдите в лесу муравьев и разворошите их домик. Вы увидите тот же хаос и ту же геометрию, то же отсутствие системы и тот же сверхпорядок.

Потому что, согласитесь, выстроить общий дом для миллионов жителей из одного лишь мусора (китайцы, как муравьи, пользовались практически исключительно тем, что можно было найти под ногами) – задача для гения. Когда мне доводится прогуляться по Шанхаю, осматривая его изогнутые стены и улочки, лестницы, которые часто просто нависают над головой, все эти скворечники, в которых живут люди, те «соты», которыми обросла старомодная высотка у «Торгового дома на Немиге», я вспоминаю Пиранези и его нездоровые архитектурные фантазии[14].

Ну и, естественно, вместо десяти тысяч в Шанхае поселился миллион китайцев. Миллион – это по официальным данным, которые непонятно, откуда берутся, потому что никаких социологов на эту территорию никогда не проникало, а если бы и проникли, они не зашли бы дальше поясных дорожек, которые пересекают эту вавилонскую недобашню, не углубляясь внутрь трущоб. Потому что, сойдя по тем мосткам, настильчикам, дощечкам, часть из которых – только для пешеходов, часть – для скутеров, а часть – для стока канализации в Свислочь, можно и не вернуться.

Шанхай регулярно сдувает, смывает, он промерзает, время от времени – горит, но китайцы быстро и эффективно, как муравьи, застраивают поломанное, шпатлюют, подклеивают, прикручивают скотчем.

Сколько этажей у самого высокого строения в чайна-тауне? Дело в том, что чисто математически ответить на этот вопрос невозможно. Каждый жилой «кубик» тут имеет уникальные размеры, в одном месте видим двадцать этажей старинного офисного здания (в каждой комнате этого здания сейчас живет по пять семей, не меньше), на ней – еще пятьдесят этажей самопальной постройки, а после – нахлобучка из замысловатых коммуникаций, от вида которых застрелился бы любой инженер, следом – храм, потом – еще десять этажей, а на них – искусственный парк с привезенными из Китая дешевыми бонсаями. А рядом, на той же высоте – восьмидесятый уровень узенькой бетонной башни, которую кинулись было возводить, когда муравейник только строился, прямо на том месте, где раньше была улица Немига, но – со всей обаятельной непоследовательностью китайцев, они что-то перерассчитали и решили не достраивать. Поэтому с восьмидесятого уровня башни начинается «любительская» картонная постройка. Полный писец, как говорит Писецкий по ящику.

Есть такая шутка: когда идешь по всем этим узеньким проходам и тротуарчикам на восьмидесятом уровне и боишься посмотреть под ноги, тебе в действительности ничего не угрожает. Потому что по прямой ты пролетишь только два — три метра. И обязательно наткнешься на очередной переходик, чей-то «козырек», мостик или еще что-то в этом роде.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒