(вместо эпилога) 15 страница

Пилипенко забрался на стену, некоторое время осторожно понаблюдал, потом крикнул:

— Нe-а… Вроде всё спокойно… Может, не слышали… Этот же орет в матюгальник… Поп ихний.

Между тем Сайдулла и Олег стали вытаскивать из арсенала автоматы и снаряжать их. Потом достали пару десятков гранатомётов.

Пилипенко остался наблюдателем на стене, а Глинский стал помогать набивать патроны в рожки-магазины.

И только снарядив пятнадцать автоматов, они пошли открывать норы узников. Во двор крепости вышли все шурави и афганские офицеры. Афганские солдатики — в массе измождённые и не оправившиеся от ран — остались в камерах, лишь руками помахали, а один от ужаса даже начал молиться. Остальные быстро взяли в руки снаряжённое оружие — Сайдулла сказал что-то на пушту, и афганцы вмиг подчинились. На своём автомате Борис быстро напомнил всем на всякий случай, как заряжать, как ставить на предохранитель, как снарядить магазин. Почти у всех получивших в руки оружие в глазах читался дикий ужас. Но автоматы никто не бросил. Оказалось, что с оружием управиться можно значительно легче, чем с нервами.

Борис понял, что должен что-то сказать, а он ведь никакого обращения к «гарнизону» заранее не готовил… Пришлось импровизировать на ходу.

— Значит, так, товарищи офицеры, сержанты и солдаты: меня Родина специально послала сюда, чтобы вытащить вас из этой жопы. И я вытащу. Вытащу при условии бесприкословного выполнения моих приказов! Всем ясно? За неповиновение — расстрел на месте!

Беззубый подполковник Абдул Хак не выдержал и заплакал:

— Я знал, товарищ Абдулрахман, вы — настоящий коммунист! Я знал!

— Ну и молодец, что знал… Только какой я тебе, на хрен, Абдулрахман! Ни-ка-кой! Все слышали? Обращаться ко мне: «товарищ Николай».

— А звание? — спросил Костя Захаров.

— Костя, милый, потом разберёмся… Если очень хочешь, можешь называть меня генералом, я не против… так, а где этот армян наш… Маркаряна не вижу?!

— Так этого… Асадуллу… «духи» с собой в мечеть забрали. Ещё до того, как грузовик пришёл, — пояснил Валера Сироткин.

— Да? Ну и чёрт с ним… Так, Каххаров, Сайдулла — давайте к продскладу, вытащите какой-нибудь жратвы. Только помногу не есть!!! Слышали все?! Помногу не есть ни в коем случае, можно помереть! И больше запивать. Вода — в генераторной, в бочке. Все слышали?

— Товарищ Николай, можно вопрос? — спросил высокородный араб Рашид. Он говорил по-русски почти без акцента. Глинский резко повернулся к нему:

— Слушаю!

— А как вы нас отсюда собираетесь вытащить? Мы же не можем улететь…

Борис кивнул, будто ждал этого вопроса:

— Объясняю… там, в Пешаваре, сел самолёт. С большими советскими начальниками. Они сюда прилетели специально. Мы должны дать им знак, что живы и ждём. Тогда они заставят пакистанцев предоставить нам коридор… Наша задача — уйти тихо и мирно.

— А какой знак? — это подал голос обычно неразговорчивый минчанин Василенко.

— А вот это, Серёжа, не твоя забота, а моя. Какой надо знак, такой и подам. Всем всё ясно?

Никому ничего ясно не было, но вопросов пока больше никто не задавал. Пленные ещё не отошли от шока.

Между тем Каххаров и Сайдулла открыли продовольственный склад и начали раздавать бывшим узникам галеты, консервированную фасоль и сыр. Откуда-то взялась пачка сигарет, и абсолютно все сразу же закурили — впервые за долгое время свободно, не прячась.

А ещё Бориса поразило то, как легко все повстанцы, в том числе и афганцы, перешли на русский язык. Даже старший капитан Аман, хорошо знавший разве что команды да русский мат.

Когда солнце уже стало клониться к закату, на крепостные стены с оружием в руках вышли тринадцать советских и афганских пленных: Олег Шилов из Тарусы, украинец Вася Пилипенко, подполковник Абдул Хак, волгоградец Костя Захаров, снайпер из гератской разведроты, майор-спецназовец Сайдулла, инженер Рашид Аль-Кундузи, крымский татарин Каримов, питерский хиппарь Валера Сироткин, душанбинец Валя Каххаров, Володя Пермяков из Иркутска, минчанин Серёга Василенко и старший капитан Аман, первый офицер из рода потомственных унтер-офицеров. Ну и капитан Борис Глинский, разумеется. Абдулла, то есть Гафар Халилов, никуда не пошёл, он сидел внизу, во дворе, трясся всем телом и набивал в магазины патроны.

Старший капитан Аман оказался очень толковым мужиком и самым тактически грамотным офицером. Он, быстро поняв, что Борис в тактике обороны таких объектов, как средневековая крепость, разбирается, мягко говоря, не очень, взял инициативу на себя и грамотно расставил людей по периметру. Он же подсказал Глинскому, что надо срочно затащить на стены побольше гранатометов, сложенных пока в одну большую кучу…

А между тем моджахеды продолжали свой молебен в мечети и рядом с ней. Удивительно, но они даже не поняли, что крепость уже захвачена. На единственный выстрел, еле слышный из-за громкого речитатива, никто не обратил внимания… Мало ли…

Больше других, непонятно почему, встревожился Азизулла — задницей своей почувствовал что-то, не иначе. Он еле дождался заключительного «Аллаху акбар! » и в сопровождении хазарейца Юнуса нервным шагом направился к крепости.

Увидев со стены, что к воротам идут всего двое, Глинский в сопровождении Олега, Абдул Хака и Сайдуллы бросился вниз к воротам. Борис понял, что есть шанс взять Азизуллу в заложники.

Они быстро откинули засов и приоткрыли одну створку…

…Азизулла шагал явно раздражённый, поигрывая своим стеком, гориллоподобный Юнус еле поспевал за ним. Едва войдя в крепость, начальник охраны властно спросил:

— Кто там стрелял?

И тут же уперся лбом в автоматный ствол… Взвизгнувшего по-заячьи Юнуса лицом в землю уложил Сайдулла. Хазареец затрясся, словно в припадке, тихонечко завыл на одной ноте и обмочился. Сайдулла не давал ему даже голову повернуть — во всяком случае, в свою сторону, — чтобы тот на него, по крайней мере, не дышал. Хазареец же решил, что его будут немедленно резать на куски. А к горлу Азизуллы поднёс нож Абдул Хак. Начальник охраны побледнел так, что стал похож на покойника. Олег быстро закрыл створку и опустил засов. А потом Азизулла услышал резкий, словно металлический голос:

— Як бор дигар ассалам алейкум, туран-саиб. [121]

До Азизуллы не сразу дошло, что это говорит Мастери. Да он и не сразу узнал этого Абдулрахмана — настолько он весь как-то переменился…

Борис, не давая начальнику охраны опомниться, продолжил на официальном, совсем не крестьянском-дехканском дари:

— Крепость захвачена, охранники пытались сопротивляться и были убиты. Оружия у нас достаточно. Спасибо за вашу дальновидность. Если будете помогать, обещаю вам жизнь…

До Азизуллы, видимо, никак не могло дойти, что в его жизни наступили необратимые перемены, потому что он злобно сверкнул глазами и угрожающим тоном спросил:

— Ты… Ты откуда так хорошо говоришь?

Глинский понял, что надо как-то помочь «рояль офисару» осознать свой новый статус. Борис вздохнул, вынул из рук Азизуллы стек и постучал им по его голове:

— Проснись! Ты — заложник! Ты отвечаешь на вопросы, а не задаёшь их! Если будешь правильно себя вести — обещаю жизнь, возвращение в Кабул, 50 баранов и звание полковника вооруженных сил Афганистана, благословенной родины таджиков… Заодно там твои проблемы с пищеварением порешаем.

Последнюю фразу Глинский добавил, потому что Азизулла с нервяка вдруг выдал задним местом целую руладу, этакую пердёжную трель, услышав которую недавние узники вдруг начали хохотать — и беззубый Абдул Хак, и полунемой Олег, и спецназовец Сайдулла, державший за горло воющего Юнуса… Да и Глинского подмывало на нервный смешок, но он справился с собой, понимая, что сейчас не время для смеховых истерик…

Похоже, именно смех над ним вчерашних (да каких там вчерашних — ещё сегодняшних! ) узников помог Азизулле прийти в себя и осознать всё случившееся. Он облизал трясущиеся губы и, мелко кивая, согласился:

— Я… я всё сделаю, как надо… Я согласен…

Глинский кивнул, но этак — не до конца удовлетворенно, словно учитель, ожидавший от любимого ученика более полного ответа.

— Молодец, что согласен. А теперь скажи — на что ты согласен?

— Я согласен… вести себя правильно… помогать…

— Молодец! У тебя есть шансы…

— Что я должен делать?

Борис резким движением усадил, почти бросил Азизуллу к стене, так, что он даже стукнулся затылком:

— Пока сиди тихо. Дай мне подумать… Сайдулла, ты можешь заткнуть этому хазарейцу его вонючий рот?

— Навсегда? — хмуро поинтересовался афганский майор.

— Нет, дорогой, навсегда пока не надо. Заложники нам пригодятся живыми…

Сайдулла кивнул, ловко оторвал рукав от праздничной рубахи хазарейца, сунул ему между зубов подобранный с земли камень и перевязал голову через рот. Подвывать Юнус не перестал, но звук стал намного тише. У наблюдавшего за этим Азизуллы на лбу выступили крупные капли пота.

— Сигареты есть?

Начальник охраны закивал, достал из нагрудного кармана початую пачку «Мальборо» и хотел было достать одну сигарету, но Глинский, хмыкнув, мягким движением отобрал все. И еще зажигалку забрал, пошарив в том же нагрудном кармане.

— Не жадничай. У нас в России говорят, что жадные долго не живут. Знаешь, как по-русски «жадные»? Жмоты. Понял?

Азизулла кивнул и попытался воспроизвести русское слово «жмоты». Получилось у него не очень. Борис присел рядом с начальником охраны и с наслаждением закурил.

«…Так, пока всё — более чем… Это ненадолго. Скоро к крепости подтянутся остальные… У нас есть несколько минут… Всего несколько минут…»

Он поднял голову и в одну затяжку добил сигарету:

— Товарищ Абдул Хак! Я тебя очень прошу, сходи, посмотри, что там с радиостанцией! Сайдулла, этого красавца связать как следует и запереть в одиночную камеру. Только смотри, чтоб его ваши же не достали.

Афганские офицеры почти одновременно ответили «есть! » и отправились выполнять поручения: подполковник подбежал к радиорубке, а майор пинками погнал Юнуса по двору. У того ещё раз потекло из штанины.

Глинский внимательно посмотрел на Азизуллу:

— Деньги есть?

— Что?

— Деньги есть? У тебя с собой есть деньги?!

— А… Нет… С собой нет… Но деньги есть. Я могу… принести…

Борис снова вздохнул:

— Слушай, Азизулла… Ну, возьми себя в руки… Ты же офицер, а не говно… Помнишь, как ты мне представился во время нашей первой встречи? А кого говном назвал, тоже помнишь?!

Азизулла отвёл взгляд.

— Вижу, что помнишь. Тогда веди себя как офицер и не говори глупости. Плохо, что у тебя с собой нет денег…

Стоявший рядом Олег, услышав знакомое каждому солдату в Афганистане слово «деньги» — «пайса», что-то замычал и показал рукой на джип Каратуллы — машина так и стояла во дворе крепости с поднятым капотом. Борис недоуменно сощурился:

— Что ты хочешь сказать? Там деньги? Да откуда там деньги? Каратулла не такой дурак, чтобы в бардачке их оставить… Но вообще, ты прав — сходи, глянь, что там есть, — на всякий случай. В бардачке, в багажнике… Вдруг чего полезное найдётся…

Олег, подхватив автомат, потрусил к джипу. Борис, провожая его взглядом, закурил ещё одну сигарету и вдруг аж вздрогнул от внезапно пришедшей в голову идеи:

«…Машина Каратуллы! Джип же, считай, на ходу, я ж почти закончить успел, там на пару минут ещё возни… А что, если Азизуллу — за руль, ствол ему в бок — и рвануть до наших? Олега в багажник… Мужикам сказать, чтоб хоть несколько часов продержались… Они поймут… Это шанс… Насквозь авантюрный, но шанс… А здесь — что, не авантюра? Тут по-любому…» Азизулла, поняв, что этот невероятно изменившийся Мастери задумался о чём-то серьезном и касающемся непосредственно него, затих и как-то съёжился.

Глинский, не мигая, продолжал смотреть на джип.

«Из лагеря выскочить можно… Но потом — поднимут тревогу, передадут постам военной полиции… Обычную полицию на уши поставят… Не успеем доехать — расстреляют и всё… К тому же все знают, что Каратулла свою машину никому не дает… Тем более таджику Азизулле… нет, это чистая авантюра… Нет, нет… И Азизулла здесь нужнее, как заложник… Невелика птица, но какое-то время он нам подарит. Нет, джип — это… всё. Забыли».

Борис отвернулся от машины, приняв решение. Наверное, попытка прорыва на джипе Каратуллы и впрямь имела бы мало шансов на успех, но всё же они были. Где-то очень глубоко в душе Глинский знал, что отказался от этой идеи не столько из-за её авантюрности, сколько… из-за подловатости, что ли… Ну, не мог он уже вот так взять и бросить тех, кого вывел на стены. Почти всех, если считать, что Олега он первоначально собирался забрать с собой.

Глинский принимал решение интуитивно, без особо долгих терзаний и размышлений на эту тему. Именно на подсознательно-интуитивном уровне он чувствовал, пусть даже не формулируя точно, одну очень простую истину: просто выжить мало, надо ещё смочь жить потом. Чтобы эта жизнь не превратилась в медленную казнь собственной совестью… Впрочем, рассуждать на темы, связанные с совестью, у Глинского времени действительно не было. Он встал и посмотрел на Азизуллу сверху вниз:

— Сейчас мы пойдем на стену, и ты попросишь, чтобы сюда пришёл твой племянник — Насим.

— Зачем? Он ещё совсем маленький!

— Поэтому ему ничего не грозит. Слово офицера. Ты скажешь ему, чтобы слушался меня. А я дам ему небольшое поручение и отпущу. А вот от того, как он исполнит поручение, будет зависеть твоя жизнь. Понятно?

— Да. Но, уважаемый… э… я хотел…

— Всё. Закрой рот и вставай. Времени нет.

Начальник охраны (уже бывший) тяжело встал и пошёл впереди Глинского. Уже на стене он столкнулся с Каримовым. Татарин не сдержался и двинул Азизуллу прикладом в челюсть. Борис еле угомонил Мустафу. Хуже всего было то, что и все остальные повстанцы могли сорваться в любую минуту. Как ещё никто стрелять-то не начал, непонятно…

Азизулла долго кричал со стены, вызывая Парвана и его восьмилетнего сына. Наконец докричался. «Прораб» важно зашагал в крепость, а мальчонка побежал впереди. Специально для них приоткрыли створку ворот. Насим легко забежал во двор, а вот Парвана что-то насторожило. Он, не дойдя нескольких метров, вдруг остановился и окликнул брата. Азизулла, в задницу которого был упёрт автомат (с обещанием отправить в рай без члена и яиц), откликнулся, но Парван начал окликать по именам и других охранников. Не получив ответа, он отпрянул от ворот, быстро развернулся и побежал, на всякий случай петляя.

— Всё, — сказал наблюдавший за ним Вася Пилипенко. — Сейчас он до «духов» добежит и хай поднимет.

— Ничего, — бодро откликнулся Глинский. — Это всё равно должно было случиться. Часом раньше, часом позже…

Борис строго посмотрел на Азизуллу. Тот, запинаясь, попросил племянника сделать всё, что попросит Мастери. Насим явно удивился, но послушно кивнул головой. Глинский отвёл его в сторону и присел на корточки:

— Насим-джан, твой дядя просит, чтобы ты прямо сейчас нашёл муэдзина самой главной пешаварской мечети. Знаешь, она по дороге на аэродром?

Мальчонка кивнул:

— Ну вот, найдешь муэдзина и передашь ему пять тысяч рупий — вот, держи… Отдашь и попросишь в микрофон прочесть суру «корова». Запомнишь? Молодец… Только попросишь муэдзина, чтобы он долго читал, много раз. До тех пор, пока не приедет дядя. А дядя приедет быстро и привезёт ещё денег. Много. Целых пятьдесят тысяч. Скажешь, об этом попросил наш достопочтенный гость, пешаварский имам. Ты знаешь, что он потомок самого Халида ибн аль-Валида? Молодец. Так вот, скажешь, что это его священная просьба. Только никому об этом, кроме муэдзина, не говори, а то дядя будет ругаться. Хорошо?

Насим кивнул, с подозрением оглянулся по сторонам, умело пересчитал купюры и сказал:

— Да.

Борис отвёл его к воротам и долго смотрел вслед мальчишке…

К нему подбежал Абдул Хак.

— Товарищ Николай! Там — рация… Батареи есть, но они — не войти.

— Пойдём посмотрим…

Они бегом поднялись в радиоточку. Новые батареи действительно лежали на столе. Борис немного помучился с ними, но они в гнёзда не входили никак. Матерясь сквозь зубы, Глинский, вспоминая всё, чему его учили на «даче» по радиоделу, с помощью подполковника попытался запитать станцию от тех же батарей дистанционно, через проволоку. Что-то получилось, но… Частотная шкала то зажигалась, то гасла… Борис установил частоту. В эфире то появлялся треск, то наступала гробовая тишина. А треск если и появлялся, то буквально на секунды.

— Опять, сука, гаснет! Ничего-ничего… Ещё разок… Ну! Давай, родная!

Вот в таком «мигающем» режиме Глинский начал читать суру «корова». Афганский подполковник ничего не понял, но по наитию стал даже вторить «товарищу Николаю». А Глинский, дочитав суру до конца, плюнул уже на всё и начал шпарить открытым текстом по-русски:

— Всем, кто нас слышит! Всем, кто нас слышит! Это Зангали, Пешавар, Пакистан! Советские и афганские военнопленные подняли восстание! Просим направить сюда международных представителей из Пешавара! Передайте всем! Если нас кто-то слышит! Здесь советские и афганские пленные…

Станция снова замолчала, и Борис почти закричал в отчаянии, уже не обращая внимание на филологическую неправильность фразы:

— Если кто меня слышит! Если кто-то… Слышите! Это Зангали, рядом — Пешавар, Пакистан! Советские и афганские пленные захватили крепость Бадабер!..

Радиостанция хрюкнула и окончательно погасла. И в этот момент со стены раздались автоматные очереди.

Матерясь, Глинский выскочил из радиорубки.

— Кто стрелял? Не стреляя-ять!

Он побежал наверх, а во дворе ухнул взрыв, и всё начало окутываться едким дымом — это «духи» запустили дымовую гранату. Похоже, они всё поняли… Тогда почему не стреляют? Надеются, что можно напугать дымом?

Снова ответная очередь с крепостной стены.

— Не стрелять! Прекратить огонь!!

Оказалось, что, пока Глинский с Абдул Хаком бились над радиостанцией, к крепости ломанулась целая толпа, взбудораженная Парваном. И в этой толпе спецназовец Сайдулла увидел своего кровника, тоже бывшего офицера, только парчамиста — теперь инструктора у курсантов. Этот «перец» когда-то и подранил халькиста Сайдуллу, из-за чего тот попал в плен… Сдержаться майор не смог. Открыл огонь и попал, за что сразу же возблагодарил Всевышнего…

— Не стрелять! Не стрелять!! Без команды не стрелять, если жить хотите!!!

«Духи» быстро уволокли тело бывшего парчамиста и попрятались.

Быстро темнело. Больше никто не стрелял, и в наступившей тишине со стороны аэродрома послышался густой гул, будто большой самолет прогревал движки.

Глинский с надеждой посмотрел в ту сторону. Гул вскоре затих.

Борис не знал, что надеется он зря. Большой транспортно-пассажирский самолет, севший тем вечером, не имел никакого отношения к операции «Виола» и уже выруливал на взлетную полосу, чтобы вернуться в Исламабад. Этот самолет доставил одного, но зато особо ценного для борьбы с шурави в Афганистане арабского моджахеда. Глинский тем более не мог знать, что через несколько лет этого араба узнают во всем мире как Усаму бен Ладена. Он прилетел, так сказать, на политически «демонстративную» рекогносцировку, чтобы заявить о себе как о «главном по джихаду против Советов», а заодно посмотреть, где и как будут размещены его «добровольцы-двадцатитысячники». Этот моджахед уже собирался было сесть в давно дожидавшийся его джип, как в руках у встречавшего его американского советника вдруг ожил миниатюрный уоки-токи, прообраз мобильника. Такие мини-рации находились в распоряжении спецслужб и охраны ВИПов. А советника араб знал давно, ещё по Америке… Американцу передали, что в лагере Зангали происходит что-то непонятное, скорее всего, стычка между курсантами и охранниками — она давно назревала. И посоветовали немедленно отправить гостя в Исламабад… Никакого «русского» самолета на аэродроме не было…

…К Борису подбежал Валера Сироткин:

— Товарищ Николай! Там, когда «духи» попёрли… С ними Асадулла был, армян наш…

— Вот сука! Ну да хрен с ним, сейчас не до него…

— Товарищ Николай! — А это уже Валя Каххаров, напряженно вглядывавшийся в быстро густеющие сумерки: — Товарищ Николай, а почему они не стреляют?

— Не бойся, Валя, они ещё начнут… Сейчас они думают, они не понимают, что случилось, надеются всё уладить без лишнего шума. Ну и пусть думают подольше. Нам сейчас очень важно выиграть побольше времени.

А лагерное руководство и впрямь пребывало в полной растерянности. Сначала появилась версия, что произошел лишь частный конфликт между афганскими охранниками — местными пуштунами и пришлыми таджиками, всегда имевшими собственные счёты друг к другу.

Но когда успели перехватить побывавшего в крепости Насима, кое-что стало проясняться…

Американские советники быстро допросили Асадуллу-Маркаряна и по итогам допроса решили, что недавно побывавшая в крепости Людмила Бэрн своими слишком прямолинейными действиями спровоцировала столкновение между советскими «тоталитаристами» и «диссидентами». Помощник Каратуллы Хусейн, также пообщавшись с Маркаряном, настаивал, что причина конфликта — особо зверская расправа над беглецом Абдуллой… (Позже, кстати, именно на этой версии будут настаивать сами моджахеды. Она даже станет основной «полуофициальной». Но всё это будет потом. А тогда…)

Ни лагерному руководству, ни американским советникам очень не хотелось произносить такие слова, как «мятеж» или «восстание». Потому что тогда пришлось бы признать, что проглядели заговор. Да ещё в день визита «главного моджахеда»… Надо было срочно что-то придумывать. Особенно хорошо это понимал мистер Абюзейд, очень не хотевший ставить крест на своей карьере. В американское посольство в Исламабаде он уже звонил и знал, что на самом высоком уровне будут требовать от пакистанцев как можно быстрее «решить проблему». «Проблему», которая возникла, в том числе, и из-за его, Абюзейда, недогляда!

Лагерное начальство и советники понимали, что надо попробовать решить все тихо. Тогда ещё можно будет как-то отбрехаться. Ну да. Немного постреляли, но так… Между собой…

(Кстати говоря, именно эта версия потом пошла по пакистанской «линии» как основная. Курсанты и охранники не поделили оружие. Оно предназначалось моджахедам-пуштунам, возвращающимся в Афганистан, а их «конкуренты»-таджики воспротивились, не захотели столь непропорционально укреплять позиции пуштуна Хекматияра… Ведь конфликт между Каратуллой, Яхьей и Азизуллой ни для кого не был секретом. Собственно говоря, американцы и Хусейна-то подтянули в лагерь, чтобы его высокородность помогла разрешить явно обостряющийся конфликт. )

Тем временем над Зангали уже начали зависать пакистанские вертолёты. А посты военной полиции спешно сворачивались, пакистанцы уходили из сектора обстрела, чтобы за укрытиями спокойно дождаться подхода бронетехники…

Темнота густела. И вдруг захваченную крепость с тыльной стороны осветили мощные аэродромные прожекторы, с той стороны атаковать крепость, кстати, было сложнее — там и стена повыше, и ворот нет, да и бронетехнике туда добираться сложнее — сплошные валуны… Чем-то эта «иллюминация» была даже выгодна восставшим: они могли видеть «духов» на расстоянии метров ста — дальше всё сливалось в один сплошной серо-чёрный фон.

Из него, из этого фона, вдруг, словно для привлечения внимания, раздались несколько выстрелов, затем громкая команда: «Не стрелять! » — а потом… Потом на свет вышел американский советник Абюзейд — в голубой ооновской каске, в такого же цвета бронежилете. Вид у него был более чем экзотический. Кем-кем, а трусом американец точно не был — он медленно, но уверенно направился к воротам крепости. Один.

— Не стрелять! — закричал Глинский и побежал со стены вниз, отдавая на ходу распоряжения о подстраховке себя во время переговоров.

«Только бы у ребят нервы не сдали… Тогда ещё есть шанс… Ещё можно потянуть время. А вдруг, может… получится мистера в крепость затащить?.. »

Несколько прикрывших Абюзейда моджахедовских снайперов специально выдвинулись под свет прожекторов, демонстрируя свою готовность к стрельбе. Борис приоткрыл массивную, обитую сталью створку ворот, высунулся из неё и тут же, от греха, спрятался обратно.

Советник подошёл ещё на несколько метров. Надо отдать ему должное — он не стал пытаться выдать себя за ооновского наблюдателя. Понял, наверное, что если руководители восстания примут его за клоуна, то никакого разговора не получится — скорее всего, его просто убьют.

Поэтому разговор с самого начала пошёл в исключительно деловом русле, на английском языке:

— Mr Doroshenko… You didn’t kill me, though you could. I take it, you want to avoid bloodshed? [122]

— I want to save the POWs’ lives, [123] — глухо ответил Борис из-за створки.

Американец кивнул, будто услышал что-то очень важное:

— Define the reason for your riot. [124]

Глинский усмехнулся:

— The illegal internment of Soviet and Afghan POWs’, in Pakistan. Isn’t it obvious? [125]

На лице советника не дрогнул ни один мускул:

— What compromise would you go for? [126]

— If you bring a transmitter to call the Russian Embassy from here, I’ll translate their response for you. [127]

Глинский произнёс последнюю фразу с лёгкой усмешкой, поскольку понимал, что с американцем бесполезно говорить о чём-нибудь серьёзном. Советник пришёл не столько чтоб договориться, сколько для проведения разведки на месте.

— Mr Doroshenko, have you been sent here by your Government? [128]

Борис задумался ненадолго, а потом дал уклончивый ответ:

— I happened to be stationed in Afghanistan, ‘cause I had to. I believe, you don’t have all day to follow through with the interview. [129]

Американец медленно кивнул:

— OK. I’ll report our conversation. Let me advise you not to insist on the use of force. [130]

— Same here. [131]

Советник какое-то время ещё постоял молча, будто размышлял, что в этой ситуации можно ещё предпринять, а потом медленно, избегая резких движений, начал поворачиваться назад. И в этот момент будто что-то подтолкнуло Бориса:

— Wait! [132]

Советник замер.

Глинский глубоко вздохнул, а потом выпалил на одном дыхании:

— And this story has no reference to the matter. To whom it may concern. Remember a guy with big Jewish eyes… someone from the West… he escorted a SAM Stinger last June… He neither went missing, nor was he captured. He was killed in action. The body might’ve even been left unburied… In a dead village eight miles West from Shahjoy, Canyon of Miltanai…[133]

Сказать, что американец удивился, — это всё равно, что ничего не сказать. Он очень удивился. Можно даже сказать, обалдел. Наконец советник пришёл в себя и медленно спросил:

— What makes you disclose the case? [134]

Борис грустно усмехнулся. Ну не объяснять же американцу, как измучил его тот убитый «англичанин». Вслух же он сказал:

— Cause my family should be aware of no less. [135]

Советник кивнул, принимая объяснение, и медленно ушёл в серую мглу. Борис смотрел ему вслед, пока фигура американца не растворилась во мраке. Потом он закрыл створку ворот, закурил и, устало опустившись на корточки у стены, негромко спросил:

— Ну теперь ты доволен?

— В смысле? — не понял стоявший рядом Костя Захаров, он страховал Глинского во время переговоров. — Чем я доволен? Я ж не понял ни хрена, что вы там ему говорили…

Борис, словно очнувшись, тряхнул головой:

— Да нет, это я не тебе… Это я сам с собой разговариваю…

— А… бывает. Товарищ Николай, а как вы по-ихнему-то чешете… Я аж прибалдел. Это вас так… в какой-нибудь разведшколе учили?

— Да, Костя. В школе.

— А туда сложно попасть?

— Сложно. Но можно…

…Борис спрашивал сам себя, почему он даже не попытался затащить американца в крепость и зачем рассказал про того «англичанина», и не находил ответа. Конечно, в роли переговорщика он оказался впервые в жизни, но дело было не только в этом, не в том, что он растерялся и рассентиментальничался… Просто подсознательно Глинский уже понимал, что всё пошло совсем не так… И если советника захватить, а потом он при штурме погибнет, тогда никто не узнает о лагере, о восстании и об участии в нём шурави. Моджахеды могут прикончить всех свидетелей, вплоть до союзников-советников. Да и на высоком политическом уровне правда будет никому не нужна. А так — этот американец доложит наверх прямо сейчас. Получившие его доклад направят информацию ещё выше… И через несколько инстанций уже десяткам будет известно о случившемся. И когда-нибудь это обязательно станет известно не только их спецслужбам…

Тем временем «духи» открыли огонь, который постепенно становился всё плотнее и плотнее. Правда, пока ещё моджахеды опасались стрелять из безоткатных орудий и гранатометов — помнили, сколько боеприпасов в крепости, боялись, что взорвутся склады, в которых находился чуть ли не полковой боекомплект. Рассчитывали, наверное, автоматным огнём снять тех, кто на стенах.

Стрельба нарастала, и Глинский дал команду на ответный огонь — чтоб ребята хоть душу отвели. Правда, он распорядился, чтобы не все стреляли одновременно — это ему старший капитан Аман подсказал, — чтобы не демонстрировать раньше времени максимальную плотность огня…

Перестрелка шла примерно с полчаса, потом как-то сама собой стала затихать. Никакого ущерба защитникам крепости она не нанесла. Потом вдруг со стороны моджахедов сразу несколько голосов закричали:

— Не стреляйте! Не стреляйте!

К крепостным воротам выскочил маленький Насим с красным (однако! ) флагом в руке. Тонким, срывающимся голосом он выпалил:

⇐ Предыдущая 23 24 25 26 27 282930 31 32 Следующая ⇒