Часть третья 2 страница

«Это оправдывает долгие одинокие часы ожидания», – пыталась она убедить себя, наводя порядок на рабочем столе, возвращаясь домой, где долго взирала на пустую комнату Таны. Комната выглядела такой болезненно аккуратной, пустой и необжитой. Такой непохожей на ее теперешнюю комнату в Беркли, где все было разбросано по полу: у Таны не было времени наводить порядок. Она схватила, что попалось под руку, и помчалась в больницу к Гарри. После разговора с матерью она позвонила туда, и ей сказали, что у Гарри опять поднялась температура. Ему только что сделали укол, и он спал, но она хотела быть рядом с ним, как только он проснется. Причесываясь и влезая в джинсы, Тана думала о словах матери. Как несправедливо с ее стороны укорять Тану за свое одиночество. Как она смеет рассчитывать, что дочь всегда будет с ней рядом? Она пытается снять ответственность с Артура. Целых шестнадцать лет Джин находила ему оправдания, выгораживала его перед Таной, перед собой, перед друзьями, перед сотрудницами. Сколько можно оправдывать мужчину?

Тана сорвала с вешалки куртку и сбежала вниз. Полчаса на то, чтобы переехать по Бэй‑ Бридж, еще двадцать минут до больницы Леттермана, уютно расположившейся в Президио. Транспорт ходил еще хуже, чем пару дней назад, и неудивительно – ведь сегодня Сочельник. Выходя из автобуса, она старалась не думать о матери. Та, в конце концов, может позаботиться о себе сама, чего сейчас не скажешь о Гарри. С этой мыслью она подошла к двери его комнаты на четвертом этаже и проскользнула внутрь. Он все еще спал, шторы были задернуты. На улице сиял солнечный зимний день, но сюда не проникало ни лучика света и радости. Темно, тихо, мрачно. Тана тихонько села на стул рядом с кроватью и стала смотреть на его лицо. Он был погружен в тяжелый наркотический сон и битых два часа даже не пошевелился. Тана вышла в коридор, просто чтобы немного подвигаться, походила туда‑ сюда, стараясь не смотреть в палаты и на устрашающие приспособления, пришибленные лица родителей, пришедших навестить сыновей или то, что от них осталось, – бинты, части лиц, выглядывающие из‑ под них, переломанные, изувеченные руки и ноги. Это было почти невыносимо, и, дойдя до конца коридора, она глубоко вздохнула, как вдруг увидела мужчину, от которого у нее буквально перехватило дыхание. Самый высокий, самый прекрасный мужчина из всех, кого ей довелось видеть. Высокий, темноволосый, с яркими синими глазами, загорелый, широкоплечий, длинные – почти нескончаемые – ноги, изысканного покроя темно‑ синий костюм и пальто из верблюжьей шерсти, перекинутое через руку. Рубашка словно с обложки журнала – само совершенство сливочной белизны. Все в нем было несказанно прекрасным, безупречным и великолепно ухоженным. Палевой руке его был перстень‑ печатка, а в глазах – тревога; время от времени он бросал мимолетные взгляды на девушку, внимательно рассматривающую его.

– Вы не знаете ли, где нейрохирургическое отделение?

Она кивнула, вдруг почувствовав себя маленькой и глупой, а потом робко улыбнулась.

– Да, это вниз по коридору. – Она показала туда, откуда пришла, и он улыбнулся тоже, но глаза его в этом не участвовали. Что‑ то безнадежно печальное было в этом мужчине, словно он потерял то единственное, о чем заботился. Так оно и было. Или почти так.

Тана терялась в догадках, что привело его сюда. Казалось, ему около пятидесяти, хотя было в нем что‑ то мальчишеское, и, конечно, это был самый потрясающий мужчина из всех, кого встречала Тана. Темные с проседью волосы делали его еще более прекрасным. Он быстро прошел мимо нее, вниз по коридору, и она поплелась за ним туда, откуда пришла, увидела, как он повернул налево, к кабинету медсестер, от которых они все так зависели.

Потом ее мысли вернулись к Гарри, и она решила, что и самой пора вернуться к нему. Хоть она и недолго отсутствовала, но он уже мог проснуться, а ей надо рассказать ему, о чем она думала всю ночь, очень хочется поделиться своими соображениями об их будущем. Говоря о том, что не позволит ему сидеть сиднем, Тана была вполне серьезна. У него впереди целая жизнь. Две медсестры, завидев ее, улыбнулись. На цыпочках Тана подошла к двери комнаты, где лежал ее друг. Там все еще царил полумрак, да и солнце уже заходило, но она сразу заметила, что Гарри проснулся. Он выглядел одурманенным лекарствами, однако узнал Тану и не улыбнулся. Они смотрели друг другу в глаза, не отводя взглядов. Она вдруг почувствовала что‑ то странное, что‑ то было не так, еще хуже, чем с самого начала, если только это было возможно. Она обвела глазами комнату, будто ища подсказки, и обнаружила: он стоял в углу – мрачный, красивый человек с седыми волосами, в темно‑ синем костюме, – и Тана чуть не подпрыгнула. Ей никогда не приходило в голову… И внезапно она осознала… Гаррисон Уинслоу Третий, отец Гарри… наконец‑ то он появился.

– Привет, Тэн, – вид у Гарри был несчастный. До прихода отца все было проще. Теперь же надо как‑ то справляться с ним и с его горем. Так хорошо было с Таной, она всегда понимала его чувства. Не то что отец.

– Как ты? – Пока они не обращали внимания на старшего, как будто для начала заряжаясь силой друг от друга. Тана не знала даже, что говорить.

– В порядке. – Но он вовсе не выглядел в порядке; потом он перевел взгляд на хорошо одетого мужчину. – Отец, это Тана Робертc, мой друг.

Уинслоу‑ старший почти ничего не сказал, только протянул руку. Он смотрел на нее как на что‑ то неуместное, чужеродное. Его интересовало в подробностях, как Гарри попал сюда. Накануне он прилетел в Лондон из Южной Африки, получил телеграммы, давно ожидавшие его, и тут же вылетел в Сан‑ Франциско, но до самого прибытия он толком не знал, что случилось. Он все еще не мог оправиться от потрясения. Гарри только что, перед тем как вошла Тана, сказал ему, что отныне на всю жизнь будет прикован к инвалидному креслу. Все это он изложил быстро, не пытаясь щадить чувства отца или как‑ то смягчить удар. Да он и не обязан быть добрым, так он считал. Это его ноги, и если они больше не станут ему служить, то это только его проблема, ничья больше, значит, и говорить об этом он может как ему заблагорассудится. Поэтому и не церемонился.

– Тэн, это мой отец, Гаррисон Уинслоу, – в его голосе зазвучали саркастические нотки, – Третий.

Ничто не изменилось между ними. Даже теперь. А отец его казался огорченным.

– Может, вы хотите остаться вдвоем? – Тана переводила взгляд с одного на другого, и было сразу видно, что Гарри не хочет, а его отец предпочел бы именно это. – Пойду выпью чашку чаю. – Она осторожно взглянула на Уинслоу‑ старшего. – Вам принести?

Он замялся, но потом кивнул:

– Да, премного благодарен.

Он улыбнулся, и невозможно было не заметить, как обезоруживающе прекрасен этот мужчина, даже здесь, в больнице, в палате собственного сына, придавленный грузом плохих вестей. Невероятная глубина синих глаз, сила точеной линии подбородка, нежные и в то же время уверенные руки… В этом человеке трудно было разглядеть того негодяя, каким его описывал Гарри, но приходилось верить другу. И все‑ таки внезапные сомнения закрались в ее душу, пока она не спеша ходила в кафе за чаем. Не прошло и получаса, как она вернулась, размышляя, не стоит ли ей уйти сейчас и навестить Гарри завтра или сегодня попозже. Да и учебу она забросила, надо наверстывать упущенное. Но, войдя обратно в палату, она заметила в глазах Гарри настойчивое выражение, словно он просил у нее спасения от своего отца; не ускользнуло это и от взгляда медсестры, и, не зная, в чем причина расстройства пациента, она вскоре попросила их обоих уйти. Тана наклонилась, чтобы поцеловать Гарри, и он шепнул:

– Возвращайся попозже… если сможешь…

– Ладно.

Она поцеловала его в щеку и сделала мысленную заметку сначала позвонить медсестре. Но сегодня все же Сочельник, и ему, вероятно, не хочется оставаться в одиночестве. Еще она подумала, уж не поспорил ли он с отцом, который, оглянувшись через плечо на сына и тяжело вздохнув, вышел из палаты вслед за Таной. Они шли по коридору, отец Гарри печально опустил голову, будто разглядывая свои ослепительно начищенные туфли, и Тана боялась вымолвить слово. К тому же она чувствовала себя совершенной неряхой в этих растоптанных тапках и джинсах, но, идя сюда, она не ожидала встречи ни с кем, меньше всего с легендарным Гаррисоном Уинслоу Третьим. Она вздрогнула, когда тот обратился к ней:

– Как он, по‑ вашему? Тана судорожно вздохнула:

– Пока не знаю… еще рано судить… думаю, он до сих пор в шоке.

Гаррисон Уинслоу кивнул. Он и сам был в шоке. Прежде чем подняться к сыну, он поговорил с врачом и узнал, что абсолютно ничего нельзя сделать. Нейрохирург пояснил, что спинной мозг Гарри настолько серьезно поврежден, что он никогда больше не сможет ходить. Они сделали все, что могли, в ближайшие полгода ему предстоит перенести еще несколько операций, и кое‑ что оказалось не так уж плохо. Гарри описали его положение в общих чертах, но не сообщили всего: пока было слишком рано что‑ либо утверждать. Лучше всего было то, что он сможет, немного потренировавшись, заниматься любовью, так как этот участок нервной системы все еще действовал – в определенных границах, конечно, – и хотя он не будет испытывать всей полноты ощущений или полностью контролировать себя, все же значительная часть чувствительности сохранилась. «Он даже сможет завести семью», – добавил врач потрясенному отцу. Понятно, что он никогда не будет ходить, танцевать, бегать или кататься на лыжах… Слезы выступили на глазах отца при мысли об этом, и тут он вспомнил о девушке, идущей рядом. Хорошенькая, он обратил на нее внимание сразу же, как увидел ее в конце коридора, и отметил прелесть ее лица, большие зеленые глаза, грациозность движений, а когда она вошла в палату Гарри, был просто изумлен.

– Вы с Гарри близкие друзья, не так ли? – Странно, но Гарри никогда не говорил ему об этой девушке, впрочем, он никогда ни о чем ему не рассказывал.

– Да. Мы дружим уже четыре года.

Пока они стояли в приемной больницы, он решил не ходить вокруг да около. Ему нужно было знать, какие трудности предстоят, и сейчас, возможно, был подходящий момент для этого. Что связывает Гарри с этой девушкой: мимолетное увлечение, скрытая любовь, а может быть, она его тайная жена? Да и финансовые дела сына тоже надо обдумать, пока мальчик не настолько искушен в жизни, чтобы постоять за себя.

– Вы влюблены в него? – Синие глаза не отрываясь смотрели на девушку, и она едва не потеряла дар речи.

– Я… нет… я… это… – она не могла понять, почему он об этом спросил, – я его очень люблю… но мы… между нами нет физической любви, если вы это имеете в виду.

Она покраснела до корней волос, объясняя все это, и он извиняюще улыбнулся.

– Простите меня за такой вопрос, но, если вы хорошо знаете Гарри, вам должно быть известно, как он себя чувствует. Я не знал ничего о его жизни и предполагал, что в один прекрасный день приеду и увижу его с женой и тремя детьми.

Тана рассмеялась. Это было маловероятно, но возможно. Скорее, конечно, с тремя любовницами. И вдруг она осознала, что ей все труднее неприязненно относиться к этому человеку, как бы этого ни хотел Гарри, даже больше – она вообще сомневалась в том, что испытывает неприязнь к нему.

Гаррисон был сильный человек и не боялся спросить о том, что хотел знать. Он оглядел ее, бросил взгляд на часы и на автомобиль, ожидающий его на обочине.

– Не хотите выпить со мной где‑ нибудь чашку кофе? Может быть, у меня в гостинице? Я остановился в Стэнфорд‑ Корт, но я попрошу шофера отвезти вас потом куда нужно. Ну как, вас это устраивает?

На самом деле ее это не устраивало и выглядело слегка предательским, но она не знала, что ответить. Бедняга тоже немало перенес да и приперся в такую даль.

– Я… мне, правда, надо вернуться… мне еще столько надо перечитать… – она вспыхнула, а он выглядел таким огорченным, что ей вдруг стало его жалко. Такой элегантный и дерзкий, и в то же время было в нем что‑ то уязвимое. – Извините, я не хотела нагрубить. Просто…

– Знаю. – Он смотрел на нее с такой печальной улыбкой, что ее сердце растаяло. – Он рассказал вам, какой я негодяй. Но, может быть, в Рождество… Знаете, нам обоим было бы неплохо сейчас поговорить. Я ужасно потрясен, да и вы, наверное, тоже.

Тана грустно кивнула и пошла за ним к машине. Шофер открыл дверцу, она села на серое бархатное сиденье, а Гаррисон Уинслоу – рядом с ней. Всю дорогу он был задумчив. Город проносился мимо окон автомобиля, и через несколько минут они подъезжали к Ноб‑ Хилл с восточной стороны и, резко повернув, оказались у Стэнфорд‑ Корт.

– Эти годы для нас с Гарри были очень тяжелыми. Почему‑ то мы никак не могли разобраться в своих отношениях… – Казалось, он говорит сам с собой. Тана наблюдала за его лицом. Он не выглядел таким уж бессердечным, как его описывал Гарри. Честно говоря, он совсем не казался бессердечным, скорее печальным и одиноким. Гаррисон повернулся и пристально посмотрел на Тану. – Вы такая красивая… не только внешне, мне кажется. Гарри очень повезло, что у него такой друг.

А самое странное в ней было то, о чем Гарри, конечно, и не догадывался: она удивительно похожа на его мать в этом возрасте. Гаррисон смотрел, как легко она вышла из машины: почти сверхъестественное сходство, – и последовал за ней. Они вошли в ресторан «Попурри» и заняли одну из кабинок. Казалось, что он постоянно наблюдает за ней, стараясь понять, кто она и что значит для его сына. Ему было трудно поверить, что они «просто друзья», как заявила она, однако она упорно придерживалась этого, а причин лгать ему у нее не было.

Поймав его взгляд] Тана улыбнулась:

– Моя мать чувствует то же, что и вы, мистер Уинслоу. Она не устает повторять, что мальчики и девочки не могут дружить, а я говорю ей, что она не права. Ведь мы с Гарри именно друзья… он мой самый лучший друг во всем свете… он мне как брат… – При мысли о том, что с ним случилось, глаза ее наполнились слезами, и она отвернулась. – Я сделаю все, чтобы помочь ему снова вернуться к жизни. – Она с вызовом посмотрела на Гаррисона, гневаясь не на него, а на судьбу, искалечившую его сына. – Сделаю, вот увидите… Я просто не позволю ему отлеживать задницу. – Она вспыхнула от этих слов, но продолжала:

– Я заставлю его встать, двигаться, беспокоиться. – Потом она как‑ то странно посмотрела на него. – У меня есть идея, но сначала мне нужно обсудить ее с Гарри.

Он заинтересовался. Может быть, она и вправду имеет виды на Гарри, так сейчас это вовсе неплохо. Мало того, что девушка хорошенькая, совершенно очевидно, что она умна и полна решимости. Когда она говорила, ее глаза загорались зеленым огнем, и было ясно, что она отвечает за каждое свое слово.

– Что за идея? – Девушка его заинтриговала и очаровала бы, если б не тревога за сына.

Она колебалась. Он, наверное, сочтет ее сумасшедшей, особенно если в нем ни на грош тщеславия, как говорил Гарри.

– Не знаю… Возможно, вам это покажется безумным, но я подумала… не знаю… – Ей было неловко открываться ему. – Я подумала, что, может быть, смогла бы убедить его пойти учиться вместе со мной на юридическом. Даже если ему это никогда не пригодится, все равно было бы полезно, особенно сейчас.

– Вы серьезно? – Вокруг глаз Гаррисона Уинслоу разбежались лучики смеха. – Юрист? Мой сын? – Он с усмешкой похлопал ее по руке, просто удивительный ребенок, такая зажигательная, но она способна на многое, на это тоже. – Если вам удастся уговорить его, особенно сейчас, – его лицо сразу погрустнело, – значит, вы еще более замечательная, чем я думал.

– Я собираюсь попробовать, когда он будет в состоянии выслушать меня.

– Боюсь, это будет еще не скоро.

Оба согласно кивнули, и в воцарившемся молчании услышали, как на улице поют колядки. Тана быстро подняла на него глаза.

– Почему вы так мало виделись?

Необходимо было спросить, ей‑ то терять было нечего, а если он разозлится на нее, она всегда может уйти. Он ничего ей не сможет сделать. Однако он вовсе не выглядел расстроенным, пристально глядя в ее глаза.

– Честно? Потому что до сего момента все было совершенно безнадежно. Я очень долго пытался наладить отношения с Гарри, но у меня ничего не получилось. Он стал ненавидеть меня с детства, а с годами это становилось все хуже. Не было смысла бередить старые раны. Этот мир очень велик, у меня много дел, а он может жить своей жизнью. – На глаза его навернулись слезы. – Мог, во всяком случае, до сих пор…

Тана через стол дотянулась до его руки.

– Он сможет жить своей жизнью. Обещаю вам… Если выживет… О боже… если он выживет… Господи, пожалуйста, не дай ему умереть, – она стирала слезы со щек. – Он такой замечательный, мистер Уинслоу, он мой лучший друг.

– Хотел бы я сказать то же самое, – печально отозвался он. – Сейчас мы как чужие. Когда сегодня я вошел в его комнату, я почувствовал себя незваным гостем.

– Может быть, это потому, что там была я. Надо было мне оставить вас вдвоем.

– Это ничего бы не изменило. Все так далеко зашло, слишком далеко. Мы чужие друг другу.

– Не обязательно такими оставаться. – Она разговаривала с ним, как со старым знакомым, и почему‑ то сейчас он не производил такого сильного впечатления, будь он хоть какой угодно светский, или изысканный, или красивый, или искушенный. Это просто человек, убитый горем отец, сын которого искалечен. – Вы можете с ним подружиться.

Гаррисон Уинслоу покачал головой и улыбнулся ей. Он подумал, что Тана замечательно красивая девушка, и вдруг опять его заинтересовало, что же все‑ таки между Гарри и нею. Его сын слишком большой распутник в своем роде, чтобы упустить такую возможность, разве что он заботится о девушке больше, чем она себе представляет… Вероятно, так и есть… Может быть, Гарри влюблен в нее? Да, должно быть, так. Нельзя поверить, что их связывает только дружба, как уверяет она. Ему это казалось невозможным.

– Уже поздно, друг мой. Слишком поздно. Да и грехи мои, по его мнению, искупить невозможно, – он вздохнул. – Полагаю, на его месте я чувствовал бы то же самое. – Он в упор взглянул на нее. – Знаете, он думает, что я убил его мать. Когда ему было четыре года, она покончила с собой.

Она чуть не задохнулась:

– Я знаю.

В глазах его была опустошенность и неприкрытая боль, до сих пор живущая в его душе. Его любовь к жене никогда не остынет, как и любовь к сыну.

– Она умирала от рака и не хотела, чтобы кто‑ нибудь знал об этом. Перед самой смертью болезнь должна была обезобразить ее, и она не могла этого вынести. Ей уже сделали две операции, и… – он чуть было не замолчал, но пересилил себя и продолжал:

– Ей было страшно тяжело… да и всем нам… Тогда Гарри знал, что она больна, но сейчас не помнит. Впрочем, это неважно. Она больше не могла переносить операции, боль, и мне невыносимо было видеть ее страдания. То, что она сделала, конечно, ужасно, но я всегда понимал ее. Она была так молода, так прекрасна… Она была очень похожа на вас, правда, и сама почти ребенок…

Он не стыдился своих слез, а Тана с ужасом смотрела на него.

– Почему Гарри не знает об этом?

– Она взяла с меня обещание, что я никогда не расскажу.

Гаррисон откинулся на спинку дивана, будто его толкнули. Отчаяние, в котором он пребывал после ее смерти, так никуда и не ушло. Долгие годы он старался убежать от него: сначала с Гарри, потом с разными женщинами и девушками, вообще с любым человеком, потом в одиночку. И вот в пятьдесят два года открыл, что не столь уж далеко убежал, и бежать больше некуда. Воспоминания были с ним, и боль, и горе, и утрата… А сейчас вот и Гарри может уйти… Эта мысль была невыносима, когда он смотрел на милую юную девушку перед ним, полную жизненной силы и надежды. Почти невозможно было все объяснить ей, так давно это было.

– О раке тогда разное говорили… Он был вроде неприличной болезни, к нему относились почти как к чему‑ то постыдному. Я не соглашался с ней, но в одном она была непреклонна: Гарри ничего не должен знать. Она написала мне предлинное письмо и, когда я вечером поехал в Бостон навестить старую тетушку, приняла смертельную дозу снотворного. Она хотела, чтобы Гарри запомнил ее жизнерадостной и прекрасной, романтичной, а не изуродованной болезнью, потому она и ушла… Для него она героиня. – Он печально улыбнулся Тане. – Такой осталась и для меня. Конечно, это грустная смерть, но другая была бы гораздо хуже. Я никогда не упрекал ее за то, что она сделала.

– И вы позволяете ему думать, что вы во всем виноваты? – Она в ужасе смотрела на него огромными зелеными глазами.

– Мне и в голову не приходило, что он станет так думать, а когда я понял, уже было поздно. Пока он был совсем маленьким, я всячески старался занять себя, надеясь заглушить чувство потери. Но мне так и не удалось, на самом деле это никогда не помогает. Отчаяние преследует тебя, как шелудивый пес, все время ожидая на пороге, когда ты проснешься, скулит у твоих ног, не обращая внимания на то, как ты занят, насколько хорошо одет и очарователен, не замечая друзей вокруг тебя, – оно всегда здесь, хватает за пятки, вгрызается в манжеты… Так все и было… Но к тому времени, как Гарри исполнилось восемь или девять лет, он сделал самостоятельные выводы на мой счет и одно время так меня ненавидел, что я отдал его в интернат, а он решил жить там. После этого у меня ничего не осталось, поэтому я усерднее, чем прежде, старался забыться, и… – Он философски пожал плечами. – Она умерла почти двадцать лет назад, так‑ то вот… в январе… – Он рассеянно посмотрел куда‑ то, потом вернулся взглядом к Тане, но это не помогло. Девушка была так похожа на мать Гарри, что, глядя на нее, он словно возвращался в прошлое. – А теперь и Гарри попал в эту страшную мясорубку… Жизнь такая гнусная и странная, верно?

Тана кивнула: что здесь можно было сказать? Он дал ей пищу для размышлений.

– Думаю, вы должны что‑ нибудь ему рассказать.

– О чем?

– О смерти его матери.

– Нет, не могу. Я обещал ей… и себе… Если я скажу ему сейчас, будет выглядеть так, словно я стараюсь оправдать себя, извлечь какую‑ то выгоду…

– Тогда почему вы рассказали мне? – Ее потрясли собственные слова и чувства, гнев, прозвучавший в голосе. Поразительно, сколько люди теряют в своей жизни, как они упускают моменты, когда могли бы любить друг друга, взять хотя бы этого мужчину и его сына. Они потратили впустую столько лет, которые могли бы провести вместе. А Гарри сейчас нужен отец. Все ему сейчас нужны.

Гаррисон виновато взглянул на нее:

– Полагаю, что не надо было вам все это рассказывать. Но мне необходимо было поговорить хоть с кем‑ нибудь… а вы… вы так близки с ним… – он отсутствующе смотрел мимо нее. – Я хотел, чтобы вы знали, как я люблю сына.

В горле у нее застрял комок размером с кулак, она не понимала – хочется ли ей ударить его или поцеловать, а может, и то и другое. Никогда ни один мужчина не вызывал у нее таких чувств.

– Какого черта вы сами не скажете?

– Ничего хорошего из этого не выйдет.

– А вдруг выйдет? Может быть, сейчас самое время. Он задумчиво посмотрел на нее, потом опустил взгляд и наконец снова прямо взглянул в ее зеленые глаза.

– Возможно. Хотя я совсем его не знаю… Я даже не знаю, как начать…

– Да так же, как сейчас, мистер Уинслоу. Точно так, как вы сказали мне.

Он улыбнулся ей, и тут же улыбку смыло усталостью.

– Откуда у вас столько мудрости, малышка?

Тана улыбнулась и ощутила необыкновенное тепло, исходящее от него. В чем‑ то он был очень похож на Гарри, и с острым чувством смущения она осознала, что ее тянет к нему. Будто все ощущения, казалось бы, заглохшие после изнасилования, внезапно снова ожили.

– О чем вы сейчас подумали? Она зарделась и помотала головой:

– Это не имеет отношения к разговору… Извините… Я устала… Вот уж сколько суток недосыпаю…

– Я отвезу вас домой, и вы сможете немного отдохнуть.

Он подозвал официанта, чтобы расплатиться, и, ожидая его, смотрел на Тану, нежно улыбаясь, а ей, никогда не видевшей своего отца, ужасно захотелось, чтобы этот мужчина был Энди Робертсом, а не Артуром Дарнингом, который сквозил в жизни ее матери – то явится, то исчезнет, когда ему удобно. Гаррисон Уинслоу был совсем не такой эгоистичный, в чем хотел убедить ее (да и себя тоже) Гарри. Все эти годы он так ненавидел отца, а сейчас Тана инстинктивно чувствовала, что ее друг очень сильно ошибался, и еще она думала, неужели Гаррисон прав и уже действительно слишком поздно.

– Спасибо, Тана, что поговорили со мной. Гарри очень повезло, что вы с ним дружите.

– И мне тоже повезло с другом.

Он положил двадцатку на стол и снова взглянул на нее.

– Вы единственный ребенок в семье? – Он подозревал это, и она, улыбаясь, кивнула.

– Да. И я никогда не видела отца, он умер до моего рождения, погиб на войне.

Уже десять тысяч раз она произносила эти слова раньше, но сейчас они преисполнились нового смысла. Как и все остальное. Но ей непонятно было, что бы это значило и почему все изменилось. С ней происходило что‑ то странное, и, сидя рядом с ним, она недоумевала: неужели это из‑ за усталости? Она позволила ему проводить ее до машины и удивилась, когда он сел вместе с ней, а не просто сказал шоферу, куда ее отвезти.

– Я поеду с вами.

– Право же, в этом нет необходимости.

– Мне сейчас нечего делать. Я приехал сюда ради Гарри и думаю, что ему лучше несколько часов отдохнуть.

Тана согласилась. Проезжая через мост, они толковали о том о сем, он сказал, что никогда прежде не бывал в Сан‑ Франциско, что ему здесь понравилось, но казалось, что он где‑ то далеко. Тана предположила, что он думает о сыне, но на самом деле именно ею были заняты его мысли. Когда они приехали, Гаррисон протянул ей руку:

– Увидимся в больнице. Вы можете позвонить в гостиницу, я пришлю за вами машину, если хотите.

Она уже говорила, что мотается туда‑ сюда на автобусе, и это его очень беспокоило: она такая юная и хорошенькая, мало ли что может случиться.

– Спасибо за все, мистер Уинслоу.

– Гаррисон, – он улыбнулся ей и стал точно как Гарри, когда тот улыбался, не такой озорной, правда, но что‑ то похожее в нем было тоже. – До встречи. А сейчас отдохните немного.

Он помахал ей, и машина отъехала. Тана поднималась по ступенькам, размышляя обо всем, что было сказано. Как порой несправедлива жизнь! Она заснула, думая о Гаррисоне… о Гарри… о Вьетнаме… и о женщине, убившей себя, и в Танином сне у этой женщины не было лица, а когда она проснулась, в крошечной комнатке было темно, и она резко села и долго не могла успокоить дыхание. Тана взглянула на часы: девять – и подумала, как там Гарри. Она спустилась к телефону‑ автомату и позвонила. Оказалось, что жар спал, Гарри некоторое время бодрствовал, а теперь опять задремал, но не стал ложиться в постель. Ему еще не давали снотворного и, наверное, пока не будут давать. Вдруг, услышав доносящиеся с улицы колядки, Тана вспомнила, что сейчас Рождество, а Гарри один и нуждается в ней. Она быстро приняла душ и решила нарядиться для него. Надела красивое белое вязаное платье, туфли на высоких каблуках и красное пальто, повязала шарф, который не носила с прошлой зимы, когда была в Нью‑ Йорке, и думала, что здесь он ей не пригодится. Но почему‑ то все было таким рождественским, и она решила, что ему это будет важно. Она слегка надушилась, провела щеткой по волосам и поехала на автобусе в город, опять думая о его отце. К больнице, погруженной в праздничный сон, она подъехала в пол‑ одиннадцатого. На деревьях мигали лампочки, тут и там стояли пластиковые Санта‑ Клаусы. Но особенно праздничного настроения не чувствовалось, слишком много здесь было горя и безнадежности.

Подойдя к палате Гарри, она тихонько постучала и на цыпочках вошла, ожидая застать его спящим, но он лежал, уставившись в стену, в глазах его блестели слезы. Увидев ее, он вздрогнул и даже не улыбнулся.

– Я умираю, правда?

Она была потрясена его словами, тоном и этим безжизненным взором и, внезапно нахмурившись, подошла к кровати.

– Нет, если, конечно, ты этого не хочешь. – Приходилось быть с ним резкой. – Многое зависит от тебя.

Она стояла очень близко, глядя ему в глаза, а он не пытался взять ее за руку.

– Глупо так говорить. Не моя была идея получить пулю в задницу.

– Конечно, твоя.

Голос ее звучал бесстрастно, и на какой‑ то момент он почувствовал раздражение:

– И что, черт возьми, это, по‑ твоему, значит?

– Что ты мог бы пойти учиться. Но ты вместо этого решил поразвлечься. Так что тебе досталась короткая палочка. Ты рискнул и проиграл.

– Да‑ а. Только я потерял не десять долларов, а свои ноги. Совсем не ерундовая ставка.

– Мне кажется, что они все еще при тебе. – Тана глянула на беспомощные конечности, а он чуть не зарычал на нее:

– Не будь идиоткой! Какая сейчас от них польза?

– Но они есть, и ты жив, и у тебя масса возможностей. А если послушать медсестер, так у тебя еще встает. – Никогда еще она не говорила с ним так резко, да и для Рождества это был чертовски неподходящий тон, но Тана была уверена, что пришла пора подтолкнуть его, особенно если он решил, что умирает. – Взгляни же на все с хорошей стороны, черт побери, ты даже можешь опять и триппер подцепить.

– Меня тошнит от тебя. – Он отвернулся, но Тана не раздумывая схватила его за руку, и он вынужден был повернуться к ней.

⇐ Предыдущая 9 10 11 12 131415 16 17 18 Следующая ⇒