Нью‑Йорк, 2005 год. Библиография

___

Великолепное, свежее, прохладное утро в Нью‑ Йорке. Такого никогда не бывает в Париже. Вкусный свежий воздух. Ярко‑ синее небо. Над деревьями нависает линия горизонта большого города. Очень большого. Впереди сплошные заросли кустарников и деревьев. Слабый ветер доносит запахи хот‑ догов и сдобных кренделей.

Я протянула руку и погладила Нейла по колену, по‑ прежнему не открывая глаз, прикрытых от лучей набирающего силу солнца. Нью‑ Йорк и его контрастная, яростная погода. Палящее лето. Морозная зима. И свет, озаряющий город, – яркий, серебристый свет, который я в конце концов полюбила. Теперь мне кажется, что Париж и его серые дождливые рассветы остались где‑ то на другой планете.

Я открыла глаза и принялась наблюдать за тем, как резвятся и скачут мои дочери. Буквально за одну ночь Зоя превратилась в потрясающе красивую девочку‑ подростка, гибкую и подвижную. Она походила одновременно и на Чарлу, и на Бертрана, она унаследовала их породу, класс, очарование, обаяние, и эта вздорная и необыкновенно мощная комбинация Джермондов и Тезаков приводила меня в восхищение.

Малышка, впрочем, была совершенно другой. Мягкая, кругленькая, хрупкая. Она требовала внимания, заботы, поцелуев и ласк, причем намного больше, чем Зоя в ее возрасте. Может, все дело в том, что рядом с ней не было отца? Или в том, что мы втроем – я, Зоя и она – уехали из Франции в Нью‑ Йорк вскоре после ее рождения? Я не знала. Честно говоря, и не особенно мучила себя подобными вопросами.

Было очень странно и непривычно вновь вернуться в Америку после стольких лет, проведенных в Париже. Я до сих пор временами ощущала эту странность. Я все еще не чувствовала себя дома. И часто спрашивала себя, сколько еще это может длиться. Но так уж получилось. У меня возникли серьезные осложнения. И это решение далось мне нелегко.

Малышка родилась недоношенной, что стало причиной нешуточной тревоги, боли и беспокойства. Она появилась на свет сразу же после Рождества, за два месяца до планируемого срока. Мне пришлось пережить болезненное кесарево сечение в операционной клиники Святого Винсента. Рядом со мной находился Бертран, обеспокоенный, взвинченный и трогательный, словом, непохожий сам на себя. В результате всех этих мучений я родила крошечную, прекрасную маленькую девочку. Был ли Бертран разочарован? Что до меня, то я, во всяком случае, не была. Этот ребенок значил для меня слишком много. Я сражалась за нее, я не сдавалась и победила. Она стала для меня наградой.

Вскоре после ее рождения и перед самым переездом в квартиру на рю де Сантонь Бертран набрался смелости и признался, что любит Амели, собирается жить с ней и хочет переселиться в ее квартиру на Трокадеро. Он заявил, что не может больше обманывать меня и Зою, что развод должен состояться обязательно, но процедура будет быстрой и безболезненной. И тогда, слушая его пространные и путаные признания, глядя, как он меряет шагами комнату, заложив руки за спину и опустив глаза, я впервые подумала о том, чтобы вернуться в Америку. Я дослушала Бертрана до конца. Он выглядел опустошенным, сломленным, обессиленным, но справился со своей нелегкой задачей. Наконец он был честен со мной. И с собой тоже. Я во все глаза смотрела на своего красивого, чувственного мужа, а потом поблагодарила его. Он не на шутку удивился. Бертран признался, что ожидал более сильной и резкой реакции с моей стороны. Он ожидал криков, оскорблений, ссоры. Малышка у меня на руках завозилась и запищала, размахивая крошечными ручонками.

– Никаких ссор, – пообещала я. – Никаких криков, никаких оскорблений. Ты доволен?

– Доволен, – ответил он. А потом наклонился и поцеловал меня и ребенка.

Он уже чувствовал и вел себя так, словно ушел из моей жизни. Ушел навсегда.

В ту ночь, поднимаясь с кровати, чтобы накормить голодную малышку, я думала о возвращении в Штаты. Но куда, в Бостон? Нет, сама мысль о том, чтобы вернуться в свое прошлое, в город своего детства, вызывала у меня отвращение.

И внезапно я поняла, что должна сделать.

Нью‑ Йорк. Зоя, я и малышка, мы можем поехать в Нью‑ Йорк. Там жила и работала Чарла, да и мои родители находились неподалеку. Нью‑ Йорк. А почему бы и нет? Я не слишком хорошо знала этот город, мне еще никогда не приходилось подолгу бывать там, если не считать ежегодных поездок в гости к сестре.

Нью‑ Йорк. Пожалуй, единственный город в мире, способный составить конкуренцию Парижу в смысле полнейшей непохожести на него. Чем больше я думала, тем больше мне нравилась эта идея. Я не стала обсуждать ее с друзьями. Я знала, что Эрве, Кристоф, Гийом, Сюзанна, Холли, Джейн и Изабелла будут расстроены моим отъездом. Но знала я и то, что они поймут меня и одобрят мое решение.

А потом умерла Mamé. Она кое‑ как оправилась от последствий перенесенного в ноябре инсульта, но больше не могла разговаривать, хотя и пришла в сознание. Ее перевезли в отделение реанимации в клинику Кошена. Ее смерть не стала для меня неожиданностью, я внутренне готовилась к ней, но все равно потрясение оказалось очень сильным.

И вот на похоронах, которые состоялись в Бургундии, на маленьком печальном кладбище, Зоя спросила у меня:

– Мама, а мы действительно должны переезжать на рю де Сантонь?

– Думаю, что твой отец ожидает от нас именно этого.

– А ты сама хочешь жить там?

– Нет, – честно ответила я. – Не хочу. Я не хочу переезжать туда с того самого момента, как я узнала, что случилось там когда‑ то.

– Я тоже не хочу.

Потом она сказала:

– Но где же мы тогда будем жить, мама?

И я ответила, легко, шутливо, ожидая, что она насмешливо и неодобрительно фыркнет:

– А как насчет Нью‑ Йорка?

___

Словом, с Зоей все получилось легко и просто. А вот Бертран отнюдь не пришел в восторг от нашего решения. Его совсем не радовала мысль, что дочь уедет от него так далеко. Но Зоя твердо и решительно была настроена уехать. Она сказала, что будет прилетать к нему чуть ли не каждый месяц и что он тоже может приезжать к нам, чтобы повидаться с ней и сестрой. Я объяснила Бертрану, что мы еще не приняли окончательного решения о переезде. И что в любом случае мы уезжаем не навсегда. Всего лишь на пару лет. Чтобы Зоя освоилась с американской стороной своей личности. Чтобы помочь мне встать на ноги. Начать все сначала. Он теперь жил с Амели. Они официально оформили свои отношения. Дети Амели были уже почти взрослыми. Они жили вдалеке от нее и, кроме того, часто навещали своего отца. Может быть, Бертран поддался искушению вкусить новой жизни без ежедневной ответственности за детей, своих или ее? Наверное. Во всяком случае, он сказал «да». И тогда я стала готовиться к отъезду.

Поначалу мы жили у Чарлы. Но потом она помогла мне подыскать недорогую, простую квартирку с двумя спальнями, «роскошным видом на город» и швейцаром на Западной 86‑ й улице, между Амстердамом и Коламбусом. [76] Я унаследовала жилище от одной из ее подруг, которая переехала в Лос‑ Анджелес. В доме жило много семейных и разведенных пар, это был настоящий улей, полный детей – совсем уже взрослых и грудных, велосипедов, детских колясок и мотороллеров. Здесь было уютно и комфортно, но чего‑ то все равно не хватало. Чего? Я не знала.

Благодаря Джошуа я устроилась нью‑ йоркским корреспондентом для одного французского веб‑ сайта. Я работала на дому и по‑ прежнему прибегала к услугам Бамбера, когда мне требовались фотографии из Парижа.

Зоя пошла в новую школу, Тринити‑ колледж, в паре кварталов от дома.

– Мама, я никогда не стану там своей, они зовут меня француженкой, – жаловалась она, и я не могла сдержать улыбку.

___

Мне нравилась в жителях Нью‑ Йорка их целеустремленность, их беззлобное подшучивание, их добродушие. На них было приятно смотреть. Соседи здоровались со мной в лифте, подарили нам цветы и сладости по случаю переезда и обменивались шуточками со швейцаром. Я уже успела позабыть, как это делается. Я настолько привыкла к угрюмой грубости парижан и к тому, что люди, живущие на одной лестничной площадке, не удосуживаются приветствовать друг друга даже коротким кивком.

Но, пожалуй, самое смешное заключалось в том, что, несмотря на очарование своей новой жизни, я скучала по Парижу. Я скучала по огням Эйфелевой башни, которые зажигались в строго определенный час по вечерам, отчего она превращалась в сверкающую, увешанную драгоценностями соблазнительницу. Я скучала по сиренам воздушной тревоги, которые завывали над городом каждую первую среду месяца, ровно в полдень, во время очередных испытаний системы оповещения гражданской обороны. Я скучала по субботнему блошиному рынку на бульваре Эдгара Куине, где торговец овощами называл меня ma p'tite dame, [77] хотя я была, наверное, самой высокой из его покупательниц. Я тоже чувствовала себя француженкой, хотя и была чистокровной американкой.

Вообще отъезд из Парижа оказался совсем не таким легким и безболезненным, как я себе представляла. Нью‑ Йорк, с его энергетикой, облаками пара, вырывающимися из люков теплоцентралей, огромными просторами, мостами и пробками на дорогах пока еще не стал моим домом. Мне страшно не хватало парижских друзей, несмотря на то что я уже успела обзавестись здесь новыми. Я скучала по Эдуарду, с которым так сблизилась в последнее время и который писал мне каждый месяц. Но особенно мне не хватало тех взглядов, которыми французы окидывают женщин, тех самых взглядов, которые Холли называла раздевающими. Оказывается, я успела к ним привыкнуть в Париже, а здесь, на Манхеттене, все ограничивалось приветственными восклицаниями, которые отпускали водители автобусов: «Эй, лапочка! », когда видели Зою, и оригинальным «Привет, блондиночка! », когда видели меня. У меня появилось ощущение, будто я превратилась в невидимку. Я никак не могла понять, откуда в моей жизни образовалась такая пустота. Как будто налетел ураган и вывернул меня наизнанку.

И еще ночи.

Ночи у меня все, как на подбор, были одинокими, даже те, которые я проводила с Нейлом. Лежа в постели и вслушиваясь в биение ритма большого города, я вновь перебирала в памяти образы и отголоски прошлого, которые накатывались на меня подобно приливу.

___

Сара…

Она ни на минуту не оставляла меня. Благодаря ей я изменилась навсегда. Я носила в себе ее жизнь, ее страдания. У меня появилось ощущение, будто я лично была знакома с ней. Я знала, какой она была в детстве. Я знала, какой она стала, когда выросла. Я знала ее, когда, будучи уже сорокалетней домохозяйкой, она направила свою машину в дерево на скользкой дороге Новой Англии. У меня перед глазами стояло ее лицо. Раскосые светлые глаза. Форма головы. Поза. Телодвижения. Ее руки. Ее редкая улыбка. Я знала ее. Если бы я встретила ее на улице, останься она жива, я бы узнала ее в толпе.

Моя старшая дочь отличалась острым умом. Она поймала меня с поличным.

Я искала в Интернете информацию об Уильяме Рейнсферде.

Я даже не заметила, как она вернулась из школы. Как‑ то раз погожим зимним днем она прокралась в мою комнату так тихо, что я не услышала.

– И давно ты этим занимаешься? – поинтересовалась она тоном строгой матери, заставшей своего отпрыска курящим травку.

Покраснев от смущения, я призналась, что регулярно разыскиваю его в Интернете в течение последнего года.

– И? – продолжала она, скрестив руки на груди и вперив в меня суровый взгляд.

– Очевидно, он уехал из Лукки, – заявила я.

– Ага. И где же он сейчас?

– Он вернулся в Штаты и живет здесь вот уже пару месяцев.

Я не могла больше выдерживать ее взгляд, поэтому встала с места и подошла к окну, глядя вниз на шумную и оживленную Амстердам‑ авеню.

– Он в Нью‑ Йорке, мама?

Голос ее смягчился, он был уже не таким резким и грубым. Она подошла сзади и положила свою чудесную головку мне на плечо.

Я кивнула. Я не находила в себе мужества признаться ей, что пришла в полный восторг, когда узнала, что он здесь. Я была счастлива тем, что в конце концов оказалась с ним в одном городе, через два года после нашей последней встречи. Я вспомнила, что его отец был коренным нью‑ йоркцем. Так что и Уильям наверняка жил здесь, когда был маленьким.

Он значился и в телефонном справочнике. Он жил где‑ то в районе Уэст‑ Виллидж. То есть всего в пятнадцати минутах на метро от моего дома. И потом целыми днями и даже неделями я задавала себе один и тот же вопрос: могу ли я позвонить ему? Он не сделал попытки разыскать меня после нашей встречи в Париже. С тех пор я не получала от него никаких известий.

Но спустя какое‑ то время мое волнение и восторг пошли на убыль. У меня не хватало смелости позвонить ему. Но я продолжала думать о нем ночь за ночью. День за днем. Молча, втайне. Я представляла, как в один прекрасный день столкнусь с ним в Центральном парке, или в супермаркете, или в баре, или в ресторане. Интересно, он приехал сюда с женой и дочерьми? И почему он вообще вернулся в Штаты? Что случилось?

– Ты звонила ему? – продолжала расспрашивать меня Зоя.

– Нет.

– А собираешься?

– Не знаю, доченька.

Я заплакала, молча и неслышно, плечи у меня вздрагивали.

– Ох, мама, перестань, пожалуйста, – вздохнула она.

Я сердито смахнула с глаз слезы, чувствуя себя ужасно глупо.

– Мама, он знает, что ты живешь здесь. Я уверена, он знает об этом. Он наверняка тоже разыскивал тебя в Интернете. Он знает, чем ты здесь занимаешься, и знает, где ты живешь.

Такая мысль не приходила мне в голову. Я имею в виду то, что Уильям может разыскивать меня с помощью поисковой машины. То, что он может знать мой адрес. Неужели Зоя права? И он знает о том, что я тоже живу в Нью‑ Йорке, в Верхнем Вест‑ Сайде? Интересно, он вспоминал обо мне? И что он при этом чувствовал?

– Мама, тебе надо расслабиться. Выброси эти мысли из головы. Позвони Нейлу. Вообще, мне кажется, тебе надо почаще с ним встречаться и продолжать жить собственной жизнью.

Я повернулась к ней, собственный голос показался мне хриплым и грубым.

– Я не могу, Зоя. Я должна знать, помогло ли ему то, что я сделала. Я должна знать это. Неужели это слишком много? Неужели это так трудно?

В соседней комнате захныкала малышка. Наши голоса разбудили ее. Зоя пошла туда и тут же вернулась, держа на руках пухленькую, икающую сестренку.

Зоя бережно погладила меня по голове, по‑ прежнему баюкая малышку.

– Не думаю, что ты когда‑ нибудь узнаешь об этом, мама. Не думаю, что он когда‑ нибудь будет готов сказать тебе об этом. Ты изменила всю его жизнь. Ты вывернула ее наизнанку, помни об этом. Скорее всего, он больше никогда не захочет тебя видеть.

Я выхватила ребенка у нее из рук и яростно прижала к себе, вдыхая его запах, впитывая его тепло и невинность. Зоя была права. Мне нужно было перевернуть страницу и продолжать жить дальше.

Как? Это другой вопрос.

___

Я старалась занять себя чем только можно. Я старалась ни на мгновение не оставаться одна, что, в общем‑ то, оказалось не так уж трудно: у меня была Зоя, малышка, Нейл, родители, племянники, работа и бесконечные вечеринки, на которые приглашали меня Чарла и ее супруг Барри. За два года в Нью‑ Йорке я познакомилась с бо́ льшим количеством людей, чем за все время жизни в Париже. Это был гигантский космополитический котел, и мне нравилось в нем вариться.

Да, я покинула Париж навсегда, но стоило мне вернуться к своей работе, встретиться с друзьями или получить письмо от Эдуарда, как я уносилась мыслями в квартал Марэ, как будто ноги сами несли меня туда. Рю де Руазьер, рю де Руа де Сициль, рю де Экуффе, рю де Сантонь, рю де Бретань… Они проплывали у меня перед глазами, перед моими новыми глазами, глазами, которые помнили о том, что случилось здесь в сорок втором году, пусть даже это было задолго до моего рождения.

Я часто думала о том, кто теперь живет в квартире на рю де Сантонь, кто стоит у окна и смотрит на тенистый дворик, кто проводит пальцами по гладкой мраморной каминной полке. Я думала о том, подозревают ли новые жильцы, что в их доме когда‑ то умер маленький мальчик и что с того самого дня жизнь еще одной маленькой девочки изменилась навсегда.

И по ночам мне тоже снился квартал Марэ. Иногда ужасы прошлого, которых я не могла видеть своими глазами, являлись ко мне в ночных кошмарах. Являлись настолько зримо, что я в страхе просыпалась и включала свет, чтобы успокоиться и прийти в себя.

И вот именно тогда, бессонными, пустыми ночами, когда я лежала в постели, измученная бесконечным круговоротом общения, с пересохшим ртом после последнего бокала вина, которого мне, конечно же, не следовало пить, возвращалась и преследовала меня старая тоскливая боль.

Его глаза. Выражение его лица, когда я прочла вслух письмо Сары. Все это вновь наваливалось на меня, прогоняя сон и причиняя душевные страдания.

Голос Зои заставил меня вернуться в реальность Центрального парка, прекрасного весеннего дня и руки Нейла у меня на бедре.

– Мама, это чудовище хочет фруктовое мороженое на палочке.

– Ни за что, – ответила я. – Никакого фруктового мороженого, ни на палочке, ни без нее.

Малышка повалилась лицом в траву и зарыдала.

– Чертовски занятная картина, не правда ли? – язвительно заметил Нейл.

___

Январь две тысячи пятого года заставил меня в очередной раз вспомнить Уильяма и Сару. Заголовки всех газет и журналов мира кричали только об одном – 60‑ й годовщине освобождения концентрационного лагеря Аушвиц. Кажется, еще никогда слово «Холокост» не повторялось столь часто.

И каждый раз, когда я его слышала, мысли мои с болью устремлялись к нему и к ней. Глядя на экран телевизора, на котором разворачивалась мемориальная церемония в Аушвице, я задавала себе вопрос: а вспоминает ли обо мне Уильям, когда слышит это слово? Вспоминает ли обо мне, когда на экране мелькают черно‑ белые образы прошлого: безжизненные изможденные тела, сложенные высокими штабелями, крематории, жирный пепел, весь кошмар давних событий?

Его семья погибла в этом скорбном месте. Родители его матери. Или он не задумывается над этим, спрашивала себя я. Сидя с Зоей и Чарлой, которые устроились по обе стороны от меня, я смотрела, как на экране телевизора пушистые снежинки медленно опускаются на концентрационный лагерь, на колючую проволоку, на приземистую сторожевую вышку. Зажженные свечи, толпа, речи. Русские солдаты и их особый, танцующий строевой шаг.

И наконец финальная, незабываемая сцена: на лагерь опускается ночь, и в темноте светятся рельсы железной дороги, они сияют болезненным, резким и острым светом памяти и скорби.

___

Телефонный звонок раздался в мае, когда я меньше всего его ожидала.

Я как раз сидела за письменным столом, пытаясь справиться с взбунтовавшимся компьютером. Я подняла трубку, и мое «да» даже для меня самой прозвучало коротко и неприветливо.

– Привет. Это Уильям Рейнсферд.

Я резко выпрямилась, пытаясь унять бешено бившееся сердце и сохранить спокойствие.

Уильям Рейнсферд.

Я не могла вымолвить ни слова, ошеломленная и растерянная, прижимая трубку к уху.

– Джулия, вы меня слышите?

Я проглотила комок в горле.

– Да, слышу. У меня проблемы с компьютером. Как поживаете, Уильям?

– Отлично, – ответил он.

Воцарилось молчание. Но оно почему‑ то не казалось напряженным или тяжелым.

– Давненько мы с вами не виделись, – запинаясь, пробормотала я.

– Да, вы правы, – согласился он.

Еще одна пауза.

– Насколько я могу судить, вы теперь стали коренной жительницей Нью‑ Йорка, – наконец нарушил он молчание. – Я искал вас по Интернету.

Итак, Зоя оказалась права.

– Ладно, как насчет того, чтобы увидеться и поболтать?

– Сегодня? – спросила я.

– Если вам удобно.

Я подумала о младшей дочке, спавшей в соседней комнате. Сегодня утром я уже отдавала ее в Центр дневного ухода за детьми, но ведь ее можно взять с собой. Хотя, конечно, ей наверняка придется не по вкусу, если я прерву ее сладкий послеобеденный сон.

– Да, мне удобно, – ответила я.

– Отлично. Тогда я приеду в ваш район. Можете предложить какое‑ нибудь подходящее местечко, где мы могли бы посидеть?

– Знаете кафе «Моцарт»? На перекрестке Западной 70‑ й улицы и Бродвея.

– Да, знаю. Встретимся там через полчаса.

Я повесила трубку. Сердце так сильно колотилось у меня в груди, что я едва могла дышать. Я пошла в соседнюю комнату, чтобы разбудить малышку. Не обращая внимания на протесты, я одела ее, усадила в коляску и отправилась на свидание.

___

Когда мы пришли в кафе, Уильям уже ждал нас там. Сначала я увидела его спину, широкие, сильные плечи, а уже потом волосы, густые и седые, – в них не осталось и следа прежнего соломенного цвета. Он читал газету, но резко развернулся при моем приближении, словно почувствовал, что я смотрю на него. Потом он вскочил на ноги, и повисла неловкая пауза – мы не знали, то ли пожать друг другу руку, то ли поцеловаться. Он рассмеялся, я последовала его примеру, и наконец он обнял меня, крепко, по‑ медвежьи, прижав к груди и похлопывая по спине. Выпустив меня из объятий, он склонился над коляской, чтобы полюбоваться моей дочерью.

– Какая славная маленькая девочка, – промурлыкал он.

Она торжественно протянула ему своего любимого резинового жирафа.

– А как тебя зовут, малышка? – спросил он.

– Люси, – пролепетала она.

– Так зовут жирафа, – поспешила я внести ясность, но Уильям уже сдавил жирафа в своей лапище, так что мой голос утонул в пронзительном писке игрушки, отчего дочка завизжала от восторга.

Мы нашли свободный столик и сели, оставив малышку в коляске. Уильям принялся изучать меню.

– Пробовали когда‑ нибудь творожный торт «Амадей»? – поинтересовался он, вопросительно изогнув бровь.

– Да, – откликнулась я. – В высшей степени дьявольское блюдо.

Он широко улыбнулся.

– Послушайте, Джулия, вы выглядите потрясающе. Нью‑ Йорк определенно идет вам на пользу.

Я зарделась, как подросток, представив себе, как эти слова слышит Зоя и драматически закатывает глаза.

И тут зазвонил его мобильный телефон. Он ответил. По выражению его лица я поняла, что это женщина. Интересно, кто бы это мог быть, подумала я. Жена? Одна из дочерей? Разговор все не заканчивался. Кажется, он расстроился. Я склонилась над коляской, играя с жирафом.

– Прошу прощения, – извинился он, пряча телефон. – Звонила моя подруга.

– Ага.

Должен быть, он уловил в моем голосе смущение, потому что фыркнул, давясь смехом.

– Я успел развестись, Джулия.

Он взглянул мне прямо в глаза. Лицо его было серьезным.

– Понимаете, после того, что вы мне рассказали, все изменилось.

Наконец‑ то. Наконец‑ то он говорил то, что я хотела услышать. Сейчас я узнаю все.

Я не знала, что сказать. Я боялась, что стоит мне открыть рот, как он замолчит. Поэтому я продолжала играть с дочерью, потом вручила ей бутылочку с молоком, следя, чтобы она не пролила его на себя, и пристроила ей на шее бумажную салфетку.

Подошла официантка, чтобы принять заказ. Две порции творожного торта «Амадей», два кофе и оладьи для малышки.

Уильям сказал:

– Налаженная жизнь рухнула. Разлетелась на куски. Это был кошмар. Ужасный год.

Несколько минут мы молчали, разглядывая столики. В кафе было шумно и оживленно, из динамиков лилась классическая музыка. Малышка агукала, улыбаясь мне и Уильяму, размахивая игрушечным жирафом. Официантка принесла наш заказ.

– Сейчас у вас все в порядке? – нерешительно поинтересовалась я.

– Да, – быстро ответил он. – Да, сейчас у меня все в порядке. Мне потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к своему новому «я». Чтобы понять и принять историю матери. Справиться с ее болью. Иногда мне это до сих пор не удается. Но я стараюсь. Я сделал парочку совершенно необходимых вещей.

– Например? – полюбопытствовала я, скармливая дочке кусочки сладкого оладья.

– Я понял, что больше не могу носить все это в себе. Я чувствовал себя одиноким, оторванным от людей, сломленным. Жена не могла понять, что со мной происходит. Я просто не мог объяснить ей этого, между нами не было взаимопонимания. В прошлом году, перед самым празднованием шестидесятой годовщины освобождения лагеря, я взял дочерей с собой в Аушвиц. Я должен был рассказать им, что случилось с дедушкой и бабушкой. Это было нелегкое решение, но только так я мог попытаться сделать хоть что‑ то. Показать им. Поездка получилась очень трогательной и полной слез, но я наконец‑ то почувствовал, что в душе у меня наступил покой, и, по‑ моему, дочери поняли меня.

Лицо у него стало грустным и задумчивым. Я молчала, позволяя ему выговориться. Я вытерла личико малышке и дала ей воды.

– А в январе я совершил еще кое‑ что. Я вернулся в Париж. В квартале Марэ появился новый мемориал жертвам Холокоста, может быть, вы знаете об этом. – Я кивнула. Я слышала о нем и во время следующего визита в Париж собиралась сходить туда. – На его открытии в конце января выступил Ширак. Там, у самого входа, на стене высечены имена. Огромная, серая каменная плита. И на ней высечены семьдесят шесть тысяч имен. Имя каждого еврея, депортированного из Франции.

Я смотрела, как он нервно сжимает в руках чашку с кофе. Почему‑ то мне было трудно взглянуть ему в лицо.

– Я подошел, чтобы попытаться найти своих родных. И нашел. Владислав и Ривка Старжински. Мои дедушка и бабушка. Я ощутил тот же покой, что и в Аушвице. И ту же боль. Я испытывал благодарность за то, что их не забыли, что французы помнили их и увековечили их память. Перед этой стеной стояли и плакали люди, Джулия. Старики, молодежь, люди моего возраста, они касались стены руками и плакали.

Уильям умолк, судорожно дыша широко открытым ртом. Я не сводила глаз с его рук, сжимавших чашку. Жираф моей дочки слабо попискивал, но мы не слышали его.

– Ширак выступил с речью. Естественно, я не понял ни слова. Но потом я нашел ее в Интернете и прочел перевод. Хорошая речь. Он призывал людей помнить об ответственности французов за облаву «Вель д'Ив» и за то, что за нею последовало. Ширак произнес те же слова, которые моя мать написала в конце письма. Zakhor, Al Tichkah. Помни. Не забывай. На иврите.

Он наклонился, из лежавшего у ног рюкзака вынул большой манильский конверт и протянул его мне.

– Это фотографии моей матери. Я хочу показать их вам. Я вдруг понял, что не знаю, какой была моя мать, Джулия. То есть я знал, как она выглядит, я помнил ее лицо, ее улыбку, но, оказывается, мне ровным счетом ничего не было известно о ее внутреннем мире.

Я стерла с кончиков пальцев кленовый сироп, прежде чем взять их в руки. Сара в день бракосочетания. Высокая, стройная, на губах слабая улыбка, в глазах – отсвет тайны. Сара, баюкающая на руках маленького Уильяма. Сара держит Уильяма за ручку, он уже научился ходить. Сара в изумрудно‑ зеленом бальном платье, здесь ей уже за тридцать. И вот снимок Сары перед самой гибелью, большой цветной портрет. Я обратила внимание, что волосы ее посеребрила седина. Преждевременная седина, но она очень шла ей. Как и ему сейчас.

– Я помню ее высокой, стройной и немногословной. Большую часть времени она молчала, – продолжал Уильям, пока я с растущим волнением рассматривала фотографии. – Она редко смеялась, но была внимательной и любящей матерью. После ее смерти никто и не заикнулся о возможности самоубийства. Ни один человек. Даже отец. Я думаю, что он не читал ее дневник. И никто не читал. Скорее всего, он нашел его уже спустя много времени после ее смерти. Мы все думали, что произошел несчастный случай. Никто не знал о том, кем на самом деле была моя мать, Джулия. Даже я. И мне до сих пор трудно смириться с этим. С тем, что заставило ее покончить с собой в тот морозный день. С тем, что она все‑ таки приняла такое решение. С тем, что мы даже не подозревали о ее прошлом. С тем, что она предпочла ничего не говорить моему отцу. С тем, что она носила боль и страдание в себе.

– Очень хорошие фотографии, – сказала я. – Спасибо, что взяли их с собой.

Я немного помолчала.

– Знаете, я должна спросить вас кое о чем, – продолжала я, набравшись смелости и глядя ему в лицо.

– Спрашивайте.

– Вы не испытываете ко мне неприязни? – слабо улыбнувшись, задала я свой вопрос. – Меня не оставляет чувство, будто я разрушила вашу жизнь.

Он улыбнулся.

– Никакой неприязни, Джулия. Мне просто нужно было все обдумать. Понять. Сложить все кусочки головоломки. На это потребовалось некоторое время. Вот почему я не пытался позвонить вам все это время.

Я испытала невыразимое облегчение.

– Но я все время не выпускал вас из виду, – улыбнулся он. – Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы отыскать вас.

«Мама, он знает, что ты живешь здесь. Я уверена, он знает об этом. Он наверняка тоже разыскивал тебя в Интернете. Он знает, чем ты здесь занимаешься, и знает, где ты живешь».

– Когда вы переехали в Нью‑ Йорк? – спросил он.

– Вскоре после рождения малышки. Весной две тысячи третьего.

– А почему вы уехали из Парижа? Если мой вопрос кажется вам бестактным…

Я горько улыбнулась.

– Мой брак распался. Тогда у меня только что родилась вот эта девочка. Я не могла заставить себя жить в квартире на рю де Сантонь после всего, что там произошло. И мне захотелось вернуться в Штаты.

– И что было дальше?

– Поначалу мы жили у моей сестры, в Верхнем Ист‑ Сайде, а потом она нашла мне квартиру, которую раньше снимала одна из ее подруг. И мой бывший босс подыскал для меня отличную работу. А вы?

– Та же самая история. Продолжать жить в Лукке как ни в чем не бывало казалось мне невозможным. И мы с женой… – Голос у него сорвался. Он махнул рукой, как если бы прощался с кем‑ то. – До того как переехать в Роксбери, мы жили здесь. Тогда я был еще мальчишкой. И мысль о том, чтобы вернуться сюда, уже несколько раз приходила мне в голову. Так что в конце концов я взялся за ее осуществление. Сначала я жил у одного из старых друзей, в Бруклине, а потом нашел квартиру в Виллидже. Здесь я занимаюсь тем же, что делал и в Италии. Я эксперт по продуктам питания.

Зазвонил сотовый телефон Уильяма. Это снова оказалась его подружка. Я отвернулась, чтобы не ставить его в неловкое положение. Наконец он закончил разговор.

– Она ведет себя, как маленькая собственница, – извиняющимся голосом произнес он. – Думаю, лучше отключить телефон на какое‑ то время.

Он возился с аппаратом, нажимая на кнопки.

– Вы уже давно вместе?

– Пару месяцев. – Он взглянул на меня. – А вы? Встречаетесь с кем‑ нибудь?

– Да, встречаюсь. – Я вспомнила любезную, вежливую улыбку Нейла. Его осторожные жесты. Рутинный, приевшийся секс. Я едва не добавила, что у меня все это несерьезно, буквально за компанию, только для того, чтобы не оставаться одной, потому что каждую ночь я думаю о нем, Уильяме, и о его матери. Я думала о нем каждую ночь на протяжении последних двух с половиной лет, но решила придержать язык за зубами. Поэтому я просто сказала:

– Он хороший человек. Разведен. Адвокат.

Уильям заказал для нас еще кофе. Когда он передавал мне чашку, я снова обратила внимание, как красивы его руки с длинными тонкими пальцами.

– Примерно через полгода после нашей встречи, – сказал он, – я вернулся на рю де Сантонь. Мне нужно было увидеть вас. Поговорить с вами. Я не знал, где вас искать, у меня не было вашего номера телефона и я не помнил фамилии вашего мужа, так что даже не мог найти вас в телефонном справочнике. Я подумал, что, может быть, вы все еще живете там. Я и понятия не имел, что вы переехали.

Он помолчал, провел рукой по густым, посеребренным сединой волосам.

– Я прочел все, что мог, об облаве на «Вель д'Ив», съездил в Бюн‑ ла‑ Роланд, побывал на той улице, где раньше располагался стадион. Я был в гостях у Гаспара и Николя Дюфэр. Они отвели меня на могилу Мишеля на кладбище в Орлеане. Они оказались добрыми, славными людьми. Но мне все равно было очень тяжело. И вдруг захотелось, чтобы вы были рядом. Мне не стоило отказываться, когда вы предложили поехать со мной, нужно было соглашаться не раздумывая.

– Возможно, мне следовало проявить большую настойчивость, – заметила я.

– Мне надо было послушать вас. Для одного такая ноша слишком тяжела. А потом, когда я наконец вернулся на рю де Сантонь и вашу дверь открыли какие‑ то незнакомые люди, я подумал, что вы обманули и подвели меня.

Уильям опустил глаза. Я поставила чашечку на блюдце, чувствуя, как во мне закипает обида. Как он может так говорить, подумала я, после всего, что я сделала, после всех моих усилий, боли и пустоты!

Должно быть, он прочел по моему лицу, что я испытываю, потому что быстро накрыл мою руку своей.

– Простите меня за то, что я только что сказал, – пробормотал он.

– Я никогда не подводила и не обманывала вас, Уильям.

Голос мой звучал отчужденно и глухо.

– Я знаю, Джулия. Простите меня.

Он произнес эти слова дрожащим, срывающимся, но глубоким и красивым голосом.

Я чуточку расслабилась. Даже выдавила из себя улыбку. Мы молча потягивали кофе. Время от времени наши колени под столиком соприкасались. То, что мы вот так сидим вдвоем, казалось мне вполне естественным. Мы как будто знали друг друга уже давно, много лет, хотя встретились всего лишь третий раз в жизни.

– Ваш бывший муж не возражал, чтобы вы забрали детей себе? – поинтересовался он.

Я лишь пожала плечами в ответ. Потом посмотрела на малышку, которая уснула в коляске.

– Это было нелегко. Но он влюблен в другую женщину. И уже давно, надо сказать. Это помогло, в какой‑ то степени. А сейчас он вообще редко видится с девочками. Правда, он приезжает сюда время от времени, и Зоя проводит каникулы во Франции.

– С моей бывшей женой та же самая история. У нее родился еще один ребенок. Мальчик на этот раз. Я езжу в Лукку так часто, как только могу, чтобы повидаться с дочерьми. Или они приезжают сюда сами, но это бывает редко. Впрочем, они уже почти взрослые.

– Сколько им лет?

– Стефании двадцать один, а Жюстине девятнадцать.

Я присвистнула.

– Да, вы явно женились молодым.

– Слишком молодым, наверное.

– Не знаю, – заметила я. – Иногда я чувствую себя неловко по отношению к младшей дочери. Я жалею, что она не родилась раньше. У них с Зоей такая большая разница в возрасте.

– Она у вас очень славненькая, – заявил он, откусывая здоровенный кусок творожного торта.

– Да, вы правы. Я ее просто обожаю, это последняя отрада для матери‑ старухи.

Мы оба рассмеялись.

– Вы не жалеете, что у вас нет сына? – спросил он.

– Нет, ничуть. А вы?

– Нет. Я люблю своих девочек. Хотя и надеюсь, что когда‑ нибудь у меня появятся внуки. Так вашу дочь зовут Люси, я не ошибся?

Я посмотрела на него. Потом перевела взгляд на дочь.

– Нет, так зовут ее игрушечного жирафа, – ответила я.

Наступила небольшая пауза.

– Ее зовут Сара, – негромко сказала я.

Уильям перестал жевать и отложил вилку в сторону. В глазах у него появилось новое выражение. Он посмотрел на меня, потом на спящего ребенка, но ничего не сказал.

И вдруг он закрыл лицо руками. Он сидел так долго, и я не знала, что делать. Я коснулась его плеча.

Молчание.

Я снова испытала чувство вины, мне показалось, что я опять сделала что‑ то непозволительное. Но я с самого начала знала, что назову свою малышку Сарой. Как только мне сказали, что у меня родилась девочка, еще в родильном доме, я уже знала, как ее зовут.

У моей дочери просто не могло быть другого имени. Она была Сарой. Моей Сарой. Напоминанием о другой Саре, о маленькой девочке с желтой звездой на груди, которая изменила всю мою жизнь.

Наконец он опустил руки, и я увидела его изменившееся, осунувшееся, но такое привлекательное лицо. В глазах его была пронзительная грусть и боль. Он не боялся того, что я увижу их. Он не стал скрывать слез. Казалось, он хочет, чтобы я увидела все – и красоту, и боль его жизни. Он хотел, чтобы я увидела и его благодарность, и отчаяние.

Я взяла его за руку и крепко сжала ее. Я больше не могла смотреть на него, поэтому закрыла глаза и прижала его руку к своей щеке. И заплакала вместе с ним. Я почувствовала, как его пальцы стали влажными от моих слез, но все равно не отпускала его руку.

Мы долго сидели молча, пока толпа вокруг нас не рассеялась, пока солнце не стало клониться к горизонту и дневной свет не начал меркнуть. Мы сидели до тех пор, пока не почувствовали, что можем снова взглянуть друг другу в глаза, на этот раз уже без слез.

Библиография

• «Le Mé morial des enfants juifs de France», Serge Klarsfeld, Fayard

• «Vichy‑ Auschwitz», Serge Klarsfeld, Fayard

• Le Calendrier des la persé cution des Juifs de France, Serge Klarsfeld, Fayard

• «Je veux revoir maman», Alain Vincenot, é ditions des Syrtes

• «Paris, 1942, Chroniques d'un survivant», Maurice Rajfus, Editions Noesis

• «La Rafle du Vel' d'Hiv'», Maurice Rajfus, Que sais‑ je? Presses Universitaires de France

• «Journal d'un petit Parisien, 1941–1945», Dominique Jamet, Editions J'ai Lu

• «Les Juifs pendant l'Occupation», André Kaspi, Points/Seuil

• «Paroles d'Etoiles, Mé moire d'enfants caches», 1939–1945, Librio

• «La Petite Fille du Vel' d'Hiv'», Annette Muller, Denoë l

• «Les Guichets du Louvre», Roger Boussinot, Gaia Editions

• «Voyage a Pitchipoi», Jean‑ Claude Moscovici, Ecole des Loisirs

• «Lettres de Drancy, un é té 42», Editions Taillandier

• «Sans oublier les enfants (Les camps de Pithiviers et Beaune‑ la‑ Rolande)», Eric Conan, Grasset

• «Beaune‑ la‑ Rolande», Cé cile Wajsbrot, Editions Zulma

• Opé ration «Vent Printanier», La rafle du Vel' d'Hiv' Blanche Finger, William Karel, Editions La Dé couverte

• «La rafle du Vel' d'Hiv'», Le ciné ma de l'Histoire, cassette vidé o, Passeport Productions/Editions Montparnasse/la Marche du Siè de

• «La Grande Rafle du Vel' d'Hiv'», Claude Lé vy et Paul Tillard, Editions Robert Laffont

• «Les Juifs en France pendant la Seconde Guerre Mondiale», René e Poznanski, Hachette Litté ratures

• «Les convois de la honte», Raphaë l Delpard, Editions Michel Lafon

• «Nous n'irons pas à Pitchipoi», Janet Thorpe, Editions de Fallois

• «J'ai pas pleuré », Ida Grinspan, Editions Robert Laffont

• «Les franç ais sous l'Occupation» Pierre Vaillaud, é ditions Pygmalion/ France Loisirs

• «Carnets de Mé moire», Michè le Rotman, Editions Ramsay

• «Convoi Numé ro 6», Editions le Cherche‑ Midi

⇐ Предыдущая 14 15 16 17 18 19 202122 23 Следующая ⇒