ОТ АВТОРА 8 страница

– Пс‑ ст, – прошипела она. – Сэр, я насчет той дамы…

Себастьян резко обернулся, и она от испуга шарахнулась. Это была необычно высокая особа, к тому же молодая. Вглядываясь в ее лицо, он решил, что она еще подросток, самое большее, лет четырнадцати – пятнадцати. У нее были гладкие щеки, маленький носик и удивительно светлые глаза, придававшие ей почти неземной вид.

Себастьян ловко ухватил ее за предплечье и крепко сжал.

– Так что насчет дамы?

Девочка охнула.

– Только не бейте, прошу вас. – В его железных тисках она вдруг стала очень хрупкой. – Я слышала, как вы расспрашивали о даме, которая приходила в таверну на прошлой неделе. Дама в красном платье.

Он вгляделся в нее повнимательнее, не врет ли, но прочел в глазах лишь страх и настороженность.

– Ты ее видела? Знаешь, с кем она встречалась?

Бросив встревоженный взгляд через плечо, она втянула воздух, дрожа всем своим худеньким телом.

– Здесь я не могу говорить. Меня могут увидеть.

Себастьян тихо рассмеялся.

– Хочешь меня провести? Думаешь заманить в темный угол, где поджидают твои дружки, чтобы обчистить мои карманы?

Она выпучила глаза.

– Нет!

Толпа вокруг них редела. Мимо прошел музыкант, наигрывая на флейте знакомую мелодию, за ним вышагивал и трое ржущих погонщиков, от которых несло джином, они обнимали друг друга за плечи, выводя пьяными голосами слова старинной баллады: «Отец, мой отец, вырой мне могилку, вырой мне могилку глубокую и узкую, мой милый Уильям умер за меня сегодня, а я умру за него завтра».

Один из погонщиков, рыжий здоровяк со сломанным носом, подпрыгнул и стукнул каблуками, изображая джигу под одобрительное гиканье приятелей, но они сразу освистали его, стоило ему покачнуться на краю сточной канавы. Источая тяжелые пары джина и сырого лука, он упал на Себастьяна, толкнув его при этом, так что девочке удалось выскользнуть. Она бросилась в глухую улочку, мелькая босыми пятками, грязные светлые волосы разметались по ее плечам.

Разумеется, это была ловушка. Себастьян это знал. И все же последовал за девчонкой.

Он оказался в кривом переулке с немощеным тротуаром, по которому струились помои, огибая кучи мусора и расколотые бочки. Здесь стояли облупленные старые тюдоровские дома из кирпича, пахло сырой известью, в воздухе держался неистребимый запах крови, доносящийся из ближайшей мясной лавки.

Пробежав сотню ярдов, девчонка нырнула под низкий козырек дверной ниши, и в ту же секунду из‑ за горы ящиков поднялись трое молодцев и перегородили узкий проход.

Одеты они были плохо, но, как заметил Себастьян, не в лохмотья.

– Похоже, ты ошибся, – произнес один из громил, тот, который был повыше остальных и одет получше: в черном сюртуке и безукоризненно завязанном накрахмаленном белом галстуке. Его лицо с длинным аристократическим носом показалось Себастьяну смутно знакомым, но имени он не припомнил. – Что скажешь, парень?

Себастьян обернулся. В конце переулка, в дымке от факела, вырисовывались еще два силуэта. Ловушка захлопнулась.

ГЛАВА 28

Видимо, к его встрече готовились основательно, и это немало удивило Себастьяна. Он ожидал, что встретит одного, максимум двух. Его расспросы явно задели больной нерв. Опускаясь на корточки, он понял, что дело тут не только в смерти одной молодой женщины.

За голенищем сапога он заранее припрятал кинжал, и теперь прохладная гладкая рукоять незаметно оказалась у него в руке. Страха он не испытывал. Страх приходит, когда есть время поразмышлять или когда уже нет сил отражать атаку. Теперь же он ощущал огромный прилив энергии.

Шестилетний опыт, добытый в горах Португалии, Италии и Вест‑ Индии, не прошел даром: Себастьян мгновенно оценил грозящую опасность. Он мог оставаться на месте, позволив громилам окружить его со всех сторон и завязать драку со всеми пятью одновременно. Или он мог атаковать одну из двух групп и попытаться бежать, прежде чем они успеют соединить свои силы. Три человека впереди и только двое блокируют отход на главную улицу – выбор прост.

Вначале обе группы противника предпочитали сохранять дистанцию.

– Кто тебя сюда послал? – спросил один из двух, блокировавших выход из тупика, – темноволосый мужчина средних лет с округлившейся талией и тяжелым подбородком. Он держал дубинку – приличный кусок дерева – и угрожающе похлопывал своим орудием по ладони свободной руки. Его рыжий приятель – огромный, со сломанным носом, абсолютно трезвый – вооружился ножом. Чуть раньше, когда они шли по улице, их было трое, вспомнил Себастьян. Это означало, что где‑ то его поджидал еще один – погонщик и, возможно, флейтист.

Облизнув губы нарочито нервно, Себастьян ответил гонким дрожащим голоском:

– Сквайр Лоренс из Лестершира…

– Угу, – хмыкнул громила с дубинкой. – А теперь подумай вот о чем: можно умереть быстро, а можно и медленно, моля о милосердии и сожалея о том дне, когда появился на свет. Выбор за тобой.

Себастьян мрачно улыбнулся.

– «Отец, мой отец, вырой мне могилку», – сказал он и бросился вперед.

Он выбрал того, который стоял справа, рыжеволосого громилу, ловкого танцора с ножом в руке – нож убивал быстрее, чем дубинка. Рыжий не отступил, держал нож наготове, чтобы отразить атаку Себастьяна. Но в последнее мгновение Себастьян перекинул кинжал в левую руку, а правую подставил под атакующее лезвие и подбросил вверх веснушчатую руку, державшую его, тем самым получив возможность всадить кинжал по самую рукоять в могучую грудь погонщика.

Он оказался так близко, что Себастьян разглядел поры на его лице, испарину на лбу, вновь почувствовал запах джина, которым пропитался сюртук из грубой шерсти. Громила булькнул, из его рта хлынула кровь со слюной, глаза закатились. Выдернув лезвие, Себастьян быстро развернулся к нападавшему с дубиной.

Оказалось, недостаточно быстро. Удар, нацеленный в затылок Себастьяна, пришелся на плечо. Нестерпимая боль пронзила ключицу, перешла в левую руку. Себастьян рухнул на одно колено, застонал сквозь стиснутые зубы. Над ним замаячила тень. Увернувшись, Себастьян заметил перекошенную от гнева физиономию, оскал желтых кривых зубов: громила решительно занес дубину, чтобы снова нанести удар.

Себастьян ударил кинжалом прямо в живот противника.

Тот закричал, потом закричал снова, когда Себастьян попытался выдернуть лезвие, но оно застряло. Вокруг поднялся шум. Он услышал топот бегущих ног, когда с другого конца улицы к ним ринулась троица.

Бросив кинжал, Себастьян вскочил. Выход из переулка был совсем рядом, очерченный тенями каменных стен. Он сделал шаг, второй, но тут в узком проходе между домов прогремел пистолетный выстрел и разнесся эхом по всему переулку. Он увидел желто‑ белую вспышку горящего пороха, почувствовал острый запах серы.

Огонь проложил обжигающую борозду по его виску.

ГЛАВА 29

Себастьян спотыкался, но продолжал бежать.

Ему удалось выскочить из переулка на Гилтспер‑ стрит. Шляпу он где‑ то потерял. По лицу текла кровь, влажный ночной воздух только усиливал ее острый запах. Красное пятно растеклось по пальто и жилетке, но только это была не его кровь.

Прохожие оборачивались на него. Женщины, бледнея, шарахались в стороны, испуганно глядя на него вытаращенными глазами. Он понимал, что они, должно быть, слышали пистолетный выстрел, но никто не шагнул к нему, чтобы помочь. Здесь он был чужаком. В отличие от его преследователей.

Теплая струйка крови залила глаза. Его качнуло в сторону с узкого тротуара. Откуда‑ то из темноты вырвались лошадиные головы с раздувающимися ноздрями. Себастьян услышал свист кнута, окрик, позвякивание упряжи и едва успел отскочить, чтобы не угодить под копыта, когда мимо по дороге промчался огромный пивной фургон, грохоча подбитыми железом колесами.

Фургон, выкрашенный красной и зеленой краской, возвышался над Себастьяном фута на три, если не больше. Звонкий топот ног, бегущих по мощенному плиткой тротуару, раздавался все ближе. Не оглядываясь, Себастьян прыгнул на задний откидной борт фургона, стараясь ухватиться за него обеими руками. Но оказалось, что удар дубинкой все‑ таки вывел из строя его плечо. Левая рука соскользнула с шершавой доски и безжизненно повисла. Но правая рука нашла опору и вцепилась в нее, приняв на себя всю тяжесть тела.

За спиной раздался хриплый крик:

– Вот он! Держи его!

Заскрежетав зубами и болтаясь в воздухе, Себастьян изо всех сил старался подтянуться на одной руке. Но, стоило ему перенести локоть через борт, как один из громил, подпрыгнув, схватил Себастьяна за ноги.

Виконт почувствовал, что его стаскивают вниз прямо на мелькающую перед глазами дорогу. Развернувшись, он успел заметить, несмотря на боль, грубую физиономию с толстыми прямыми бровями и тонким носом. Оскалившись, громила прорычал:

– Попался, сукин сын.

Выдернув одну ногу, Себастьян поджал ее и с силой ударил сапогом прямо в ненавистную физиономию. Под каблуком захрустели кости и хрящи, брызнула кровь; противник был отброшен назад.

Еще секунду он яростно цеплялся за вторую ногу Себастьяна, но тут с нее соскользнул сапог, и громила, стукнувшись о землю, полетел в канаву, по‑ прежнему сжимая в руке, как трофей, грубый деревенский сапог секретаря сквайра Лоренса.

– Однажды, – приговаривала Кэт Болейн, прикладывая к его виску тряпочку, смоченную в соке лещины, – кто‑ нибудь стрельнет в тебя и уже не промахнется.

Себастьян втянул воздух через стиснутые от боли зубы.

– Да они и на этот раз не совсем промахнулись. Он сидел на низкой табуретке перед кухонным столом в доме Кэт на Харвич‑ стрит. Вся немногочисленная прислуга, включая Элспет, разошлась по своим каморкам, оставив дом погруженным в темноту и тишину. Откуда‑ то издалека доносился едва слышный скорбный похоронный звон.

Себастьян ощупал открытую рану над ухом и тут же получил шлепок по руке.

– Не трогай. – Кэт отвлеклась на секунду, готовя из растертых листьев мазь, потом сказала: – Ты ведь знал, что это ловушка. Зачем в нее полез?

– Я наделся хоть что‑ то узнать. Никак не ожидал, что их окажется пятеро, да еще с пистолетом.

– И что ты узнал? Что твои расспросы кому‑ то досаждают? Это было и так ясно. Вот уже несколько дней, как за тобой следят.

– Думаю, моей тени среди тех громил не было.

– Ты разве узнал бы его, если бы увидел?

– Нет. Но те люди не знали, кто я. Иначе мой приятель с дубинкой не стремился бы выяснить, кто меня прислал.

Кэт смазала открытую рану и принялась готовить компресс из смеси тертого сырого картофеля и холодного молока.

– Ты расскажешь об этом сэру Генри?

Себастьян стянул через голову рубаху.

– Лавджою? Да ни черта он не сумеет сделать.

Кэт подошла и прилепила холодный компресс на посиневшее плечо.

– Он мог бы прислать кого‑ нибудь в «Герб Норфолка» и учинить там расследование.

– Только этого мне и не хватало, – сказал Себастьян, придерживая компресс рукой. – Явится какой‑ нибудь тупоголовый полицейский, начнет задавать вопросы в лоб, всех распугает. Самый лучший способ ничего не узнать.

Он поймал встревоженный взгляд красивых голубых глаз.

– Тебе нельзя снова там появляться.

Он тронул кончиками пальцев ее лицо, нежно погладил щеку.

– Осторожно, мисс Болейн, иначе вы рискуете проявить почти супружескую заботу о моем здоровье.

Он ожидал, что она тут же возразит, а потом заговорит о другом. Но вместо этого она прислонилась к нему и обняла за шею.

– Если эти люди замешаны в заговоре против регента и считают при этом, что ты вышел на их след, они без колебаний тебя убьют. Сам знаешь.

Он зарылся лицом в мягкую грудь.

– Нам известно, что компания за столиком в общем зале таверны «Герб Норфолка» испытывает романтическую привязанность к умершему в изгнании королю. Это вовсе не означает, что вся округа повинна в заговоре против династии Ганноверов.

Кэт отстранилась от него и начала убирать различные мази и снадобья, которыми его пользовала. Момент слабости прошел. Она вновь управляла своими чувствами и произнесла дразнящим голоском:

– А я думала, ты не веришь в совпадения.

Поднявшись с табуретки, он начал делать медленные круговые движения рукой, чтобы размять затекшие мышцы.

– Не верю. Но я не понимаю, как увязать все это с тем, что мне известно о жизни Гиневры Англесси. Вот если бы мне удалось найти хоть какую‑ то связь между моими приятелями с Гилтспер‑ стрит и Беваном Эллсвортом, то все стало бы более или менее ясно. Если верить камеристке Гиневры, в прошлый понедельник Эллсворт ворвался в дом дяди и буквально пригрозил убить его молодую жену. А еще у него был чертовски весомый мотив – родись у Гиневры сын, малыш стал бы наследником всего. Кредиторы тем временем все настойчивее требовали выплаты долгов, в этой ситуации Эллсворт вполне мог решить, что не может рисковать и дожидаться, вдруг родится девочка.

– К тому же он тебе никогда не нравился.

Себастьян посмотрел на Кэт и улыбнулся.

– К тому же он мне никогда не нравился. – Стянув окровавленные бриджи, он подошел к сидячей ванне, придвинутой к кухонному очагу, и вылил туда еще один чайник кипятка. – Что тебе известно о Фабиане Фицфредерике?

– Они с Эллсвортом одного поля ягоды, хотя Фицфредерик также водится с городскими денди. – Кэт нахмурилась, – А что? Ты думаешь, здесь замешан Фицфрсдерик?

– Черт. Не знаю. Все‑ таки он служит звеном между Эллсвортом и королевским семейством.

– Не слишком прочным звеном.

– Не прочным. – Себастьян перешагнул высокий эмалевый бортик и уселся в ванну, подтянув колени к груди. – Проблема в том, что, хотя суд и находится подозрительно близко к Гилтспер‑ стрит, Эллсворт сам просто не успел бы отвезти тело Гиневры в Брайтон и вернуться к десяти часам на Пикеринг‑ Плейс, чтобы сыграть в фараон. А кроме того, интересы этого человека ограничены скачками, игральным столом, ну и, разумеется, покроем сюртука. Зачем бы он пошел на такой риск, пытаясь впутать регента?

– Чтобы отвести подозрение от себя? – предположила Кэт.

– Наверняка нашелся бы способ и попроще.

Кэт притихла, погрузившись в раздумья.

– По‑ моему, единственный, у кого была причина бросить тень на регента, – это сам Англесси. Если он обнаружил, что принц преследует маркизу, а она это скрыла, то маркиз вполне мог поверить, будто ухаживания регента были приняты благосклонно.

Себастьян прислонился затылком к бортику ванны, наслаждаясь блаженным теплом, успокоившим боль в плече. Через несколько секунд он сказал:

– Если бы Англесси захотел подставить кого‑ то в этом деле, то, мне кажется, он выбрал бы не регента, а своего племянника. Кроме того, Англесси больной старик. Он просто слишком слаб и не справился бы с таким делом. Не говоря уже о том, что он находился в Брайтоне, не забыла?

Кэт опустилась на каменные плиты рядом с ним и, встав на колени, взяла в руку кусок мыла.

– Он мог бы кого‑ то нанять.

– Черт, они все могли бы кого‑ то нанять.

– Нагнись. – Кэт провела мылом по его плечам и спине. – А что насчет Вардана? Они могли поссориться. Любовники иногда переходят границы, когда ссорятся.

– Нам не известно, были ли они любовниками.

– Были, – сказала Кэт.

Себастьян улыбался, пока она намыливала ему спину, а потом мыла грудь. Сам он не был ни в чем уверен.

– По словам его матери, Вардан находился дома вплоть до трагического вечера, – напомнил он Кэт.

– А что еще она могла сказать?

Кэт рывком поднялась и отступила на шаг, пока он вылезал из ванны.

На стуле лежало приготовленное толстое полотенце, и Себастьян потянулся за ним.

– Я, очевидно, чего‑ то не заметил, хотя следовало. Она подошла и помогла ему надеть шелковый халат.

– Если ты что‑ то и упустил из виду, то скоро поймешь, – просто сказала она.

Он обернулся к ней. В приглушенном свете огня от кухонного очага она казалась такой спокойной, такой уверенной в его способностях, что на секунду ему стало стыдно. Он взял гребень и убрал с ее лица темную тяжелую прядь волос.

– Иногда я невольно спрашиваю себя, какой в этом смысл? Даже если я узнаю, кто ее убил… и почему… это ничего не изменит. Гиневру не воскресить.

– Мне кажется, ей хотелось бы знать, что убийце, погубившему ее и ребенка, это дело не сошло с рук.

– Так вот для чего все это? Ради мести?

Она прижалась щекой к его груди, ласково обняла.

– Нет. Думаю, речь идет не просто о том, чтобы отомстить за ее смерть. Ты должен защитить память о ней и не позволить исказить правду тем, кто хочет спасти свою шкуру. А еще ты должен сделать так, чтобы у того, кто это совершил, не было шанса сделать это снова.

Он взял ее лицо в ладони, почувствовал, как бьется жилка на ее виске. Она казалась такой хрупкой, такой уязвимой, что у него от страха сжалось сердце, ему безудержно захотелось подхватить ее на руки, прижать к себе, да так и остаться навсегда.

– Выходи за меня, Кэт, – внезапно сказал он. – Нет ни одной причины для отказа, которая бы не прозвучала абсурдно и неубедительно, если подумать, как быстро смерть может унести одного из нас.

Голубые глаза расширились от боли, губы раскрылись, когда она взглянула ему в лицо и покачала головой.

– Нельзя жить так, словно завтра предстоит умереть.

– А следовало бы.

– И провести всю жизнь в сожалении?

– Я бы ни о чем не пожалел.

Улыбка тронула ее губы, но тут же померкла.

– Это ты сейчас так говоришь.

Он дотронулся лбом до ее лба и повторил:

– Я бы ни о чем не пожалел.

ГЛАВА 30

На следующее утро Кэт проснулась рано и полежала с минутку, не открывая глаз и прислушиваясь к ровному дыханию Девлина. Ее губы тронула улыбка. Он остался на ночь.

Приподнявшись на локте, она смотрела на него. Ей была знакома каждая черточка его лица, каждый изгиб тела, она знала, что у него на редкость светлый ум, а такое благородство души, как у него, встречалось еще реже. А еще она знала, каков будет итог, если она послушается веления измученного сердца и выйдет за Девлина.

Улыбка исчезла. Она любила его с тех пор, как ей исполнилось шестнадцать, в то время она была неизвестной актрисой из массовок, а он – молодым повесой, только что окончившим Оксфорд. Тогда он тоже делал ей предложение. И она по молодости и движимая отчаянным желанием сохранить его в своей жизни навсегда ответила согласием. Только позже, после того как его отец и ее собственная совесть заставили Кэт осознать, чем подобный брак явится для него, она отказала Девлину. То, что она увидела в его глазах в ту ночь – страдание от неприятия предательства, – разрывало ей сердце пополам и терзало душу.

Она помнила, как бродила по туманным улицам Сити, заливаясь горючими слезами от нестерпимого горя, и искала смерти. Но смерть не пришла, а те, кто уверял ее, что время ослабляет боль, частично были правы. Действительно, со временем она обрела причину жить дальше и дело, за которое стоило сражаться. Из‑ за этого‑ то теперь у нее и возникла проблема. Правда, небольшая.

Она убеждала себя, что выбор, сделанный несколько лет тому назад, не имеет большого значения и у нее все равно хватит сил сопротивляться предательской слабости сердца. Ее удивляло, что Девлин, так много видевший и испытавший за последние семь лет, по крайней мере в одном не изменился. Он все еще верил, что жизнь потеряна, если в ней нет любви. Она так не считала.

Она знала, каково ему будет оказаться отрезанным от собственного класса, стать объектом презрения и неуважения, жалости и насмешек. Брак с ней станет нарушением всех приличий, за которое его никогда не простят ни отец, ни сестра Аманда. Она не думала, что Девлин будет чересчур сильно страдать из‑ за разрыва со своей единственной сестрой. Но зато узы, связывавшие графа с его наследником, были сильны.

Она это знала. И все же в ее душу иногда закрадывалось сомнение.

Тогда она напоминала себе, что нельзя построить семью на лжи и что хотя Девлин знал горькую правду о ее детстве, проведенном на улице, ему до сих пор не было известно о других годах, проведенных без него. Когда она его прогнала, то занималась тем, что соблазняла важных господ и передавала секреты, которые они ей выбалтывали, французам.

В минуты слабости предательский голосок нашептывал ей, что ему совсем не нужно знать о тех годах. Она не имела к французам отношения с тех пор, как Пьерпонт исчез из Лондона четыре месяца назад. И хотя ей было сказано, что с ней свяжется новый агент, послание, которого она опасалась – двухцветный букет с вложенной запиской, где только цитата из Библии, – до сих пор не пришло. Кроме того, она никогда не была лояльна к Франции, а только к Ирландии, стране трагической судьбы, где прошло ее детство, где погибла ее мать.

Однако в глубине души Кэт понимала, что все это самообман. Если бы Девлин узнал правду, если бы он услышал, что она помогала врагу, с которым он сражался шесть долгих лет, он бы с отвращением отвернулся от нее… или приговорил к позорной смерти как шпионку.

Тут Кэт увидела, что глаза его открыты и он ее разглядывает. У него были совершенно необыкновенные глаза цвета янтаря, обладавшие почти нечеловеческой способностью видеть не только на огромные расстояния, но и в темноте. Слух у него тоже был чрезвычайно острым. Ейнравилось дразнить Себастьяна, называть волком, хотя она знала, что эти сверхъестественные способности выводили его из себя, ибо ни в материнском роду, ни в отцовском никто из его предков не обладал подобным даром.

– Дорогая, – тихо произнес он, потянувшись к ней.

Она нырнула в его объятия и не удержалась от улыбки, когда склонила голову для поцелуя. Кэт любила, когда он называл ее дорогой.

Он крепко прижал ее к себе, потерся щекой о ее волосы. Кэт отбросила все страхи, сомнения, невозможные мечты и полностью отдалась своему мужчине.

Сколько себя помнил Себастьян, граф Гендон начинал каждый день в Лондоне с ранней верховой прогулки в Гайд‑ парке.

То утро понедельника выдалось холодным и сырым, густой туман проплывал сквозь кроны деревьев и не собирался рассеиваться. Но Себастьян знал отца: в семь часов граф будет трусить рысцой по аллее на своем большом сером мерине. Поэтому Себастьян оседлал изящную черную арабскую кобылку, которую держал в Лондоне, и направил ее в сторону парка.

– Обычно ты из дома не вылезаешь раньше трех, – буркнул Гендон, когда Себастьян поравнялся на своей кобыле Лейле с графским серым мерином. – Или ты вообще еще не ложился?

Себастьян спрятал улыбку, ибо правда заключалась в том, что хоть Гендон и ворчал, на самом деле он втайне гордился сумасбродством сына, как он выражался, точно так же, как гордился, что его сын превосходный наездник и мастерски владеет оружием. Если сын какого‑ нибудь джентльмена пил, бегал за женщинами и даже увлекался азартными играми, это считалось нормальным – в юности все простительно – лишь бы не впадал в крайности. Но вот с чем Гендон не мог смириться и чего не мог понять, так это любовь Себастьяна к литературе и музыке, его интерес к радикальной философии французов и немцев.

– Я бы хотел выслушать твое мнение по одному вопросу, – сказал Себастьян. Несколько секунд он ехал рядом с отцом молча, а потом без всяких обиняков спросил: – Как, по‑ твоему, в этой стране много найдется сторонников восстановления Стюартов?

Гендон так долго не отвечал, что Себастьян начал сомневаться, расслышал ли отец его вопрос. Но Гендон, как и Кэт, имел привычку погружаться в молчаливое раздумье, прежде чем заговорить.

– Еще год назад я ответил бы, что ни одного. – Прищурившись, он посмотрел вдаль, где в небо, не видное из‑ за тумана, взмывала стая уток, оглашая утро жалобными криками. – Стюарты всегда обладали определенной ностальгической привлекательностью для шотландских консерваторов и последователей Вальтера Скотта. Но это все романтические бредни, а за ними скрывается реальность: чрезвычайно глупый король, потерявший трон из‑ за того, что упрямо пытался сломать волю нации.

– Ну а теперь?

Гендон покосился на сына.

– А теперь у нас безумец король, задавленный долгами развратный регент, который больше времени проводит с портными, чем со своими министрами, и безмозглая пятнадцатилетняя принцесса, чей отец называет ее мать шлюхой. На днях я слышал от кого‑ то… кажется, от самого Брума… то, что происходило при Стюартах, не идет ни в какое сравнение с тем, что происходит сейчас.

– Но Стюарты не оставили наследника. У Якова Второго было двое внуков, Красавец принц Чарли и его брат, Генрих. Принц Чарли не оставил законных детей, а Генрих, ставший католическим священником, умер… когда? Четыре года назад?

Гендон кивнул.

– Он называл себя Генрихом Девятым. Право Стюартов теперь перешло к потомкам дочери Карла Первого, Генриетте. Строго говоря, трон должен был им достаться после смерти дочери Якова Второго, Анны, в тысяча семьсот четырнадцатом году, а вовсе не Ганноверу, Георгу Первому. Но они были католиками.

– Так кто теперешний претендент?

– Виктор Эммануил Савойский.

– Король без королевства, – задумчиво произнес Себастьян.

Бывшие короли Сардинии и Пьемонта, представители Савойской династии, были вынуждены отречься от всех своих владений в Италии под давлением армии во времена Французской революции.

Гендон натянуто улыбнулся.

– Совершенно верно.

– Но Савой – католик, а ведь именно это доставило Якову Второму неприятности более ста лет тому назад. Англия не позволит католику заседать в парламенте, не говоря уже о том, чтобы занимать трон.

– Ты прав. Но Савой будет не первым, кто пожелал изменить своей религии ради трона.

– А он готов на это?

– Не знаю. В последнее время до меня доходят очень тревожные слухи. К примеру, вся эта ерунда насчет проклятия: народ утверждает, что династия Ганноверов проклята и что Англия тоже будет проклята, пока ее трон занимает узурпатор. Как ты думаешь, откуда это идет?

– Ты полагаешь, тут не обошлось без якобитов? [12] – Кто знает, как начинаются подобные вещи? Но похоже, зерна упали на благодатную почву. Если и существует заговор с целью сместить Ганноверов, то теперь самое время заговорщикам сделать ход.

Какое‑ то время Гендон ехал молча, уставившись на дорогу. Тишину нарушало лишь поскрипывание седла и ритмичный топот копыт по утоптанной земле.

– Я родился через год после злополучного сорок пятого, – сказал он напряженно. – Я вырос на легендах о том, какие это были времена. И я не желаю, чтобы какой‑ то глупец вновь навлек на нас тот ужас.

Себастьян вгляделся в непроницаемое лицо отца. Он имел в виду легенды о шотландском восстании 1745 года в поддержку Красавца принца Чарльза. Себастьян тоже слышал эти истории от своей бабушки, матери Гендона, которая принадлежала к клану Грантов из Гленмористона. Она рассказывала, как безоружных людей вытаскивали из их домов и убивали на глазах плачущих ребятишек. Как женщин и детей сжигали заживо или прогоняли из деревень, и те замерзали в снегу. То, что сотворили с шотландцами после Куллоденского сражения, навсегда останется темным пятном на совести англичан. Все, начиная с волынок и пледов вплоть до гэльского языка, было под запретом, уничтожалась вся культура.

– Кто теперь поддержит Реставрацию? – поинтересовался Себастьян. – Шотландцы?

Гендон покачал головой.

– Предводители, поддержавшие Стюартов, были все перебиты или сосланы много лет тому назад, а их воины лежат в безымянных могилах… или насильно увезены и Америку. Кроме того, восстания имели больше отношения к Шотландии, чем к Стюартам. Какой интерес может быть у шотландцев к какому‑ то итальянскому князьку, чья прапрабабка оказалась дочерью Карла Первого, а вовсе не Якова Первого?

Гендон был прав: если не считать романтического ореола, связанного с потерей трона, новый претендент на престол, принявший пальму от Стюартов, не вызовет большого энтузиазма в Шотландии. Да и само движение якобитов не очень привлекательно для тори сегодняшнего дня. Династия Ганноверов была истинным бедствием для прежних тори. Но между политиками начала восемнадцатого века и сегодняшними не было почти никакого сходства. Французская революция нагнала страха на нынешних тори, и они не только не сочувствовали католикам, а наоборот, превратились в яростных защитников англиканской церкви, которая противостояла религиозной толерантности как католиков, так и диссентеров. [13] И теперь, по иронии судьбы, за толерантность выступали виги.

Но было бы сложно представить, что виги станут поддерживать реставрацию Стюартов. Хотя бы в этом виги не изменились. В то время как тори, отвернувшись от реформы, ратовали за неприкосновенность частной собственности, виги по‑ прежнему посвящали себя борьбе за ограничение власти короны и приписали себе достижения Славной революции.

Отец и сын продолжали прогулку, утренний туман начал рассеиваться под напором холодного ветра, из‑ за которого парк по‑ прежнему был пуст, если не считать одного‑ двух одиноких всадников. Гендон выдержал паузу, что‑ то обдумывая, после чего изрек:

– Это все из‑ за ожерелья? Ты из‑ за него занялся расследованием?

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒