Примечание автора 1 страница

Глава 2

Поездка, даже для камеристок, оказалась более комфортной, чем ожидала Темпера.

Когда ей было десять, она побывала с родителями в Париже, а однажды, уже после смерти матери, отец взял ее с собой в Брюссель, чтобы не оставлять одну в Лондоне.

Однако опыт заграничных путешествий этим и ограничивался, поэтому ей казалось, что поезда во Франции должны быть шумные и неудобные.

Но путешествие в личном поезде герцога было совершенно иным. Там были и вагон-гостиная, и вагон-ресторан, и спальный вагон не только для гостей, но и для прислуги.

К большому удовольствию Темперы, у нее было отдельное купе, и рано утром она подняла шторку, чтобы взглянуть на окрестности.

Поля, залитые солнечным светом, были очень красивы, а вскоре, раньше даже, чем она ожидала, мелькнула яркая голубизна Средиземного моря. Поезд прибыл в Сан-Рафаэль.

Темпера с удовольствием просидела бы у окна весь остаток дороги, но вспомнив, кто она теперь, и выпив кофе со свежими круассанами, она вместе с другими камеристками поспешила в спальный вагон для гостей.

Вагон-гостиную она видела накануне, когда ходила распаковывать багаж мачехи. Стены там были отделаны шелком, а софа и кресла обиты бледно-зеленой парчой.

Все это произвело на нее большое впечатление, как и спальня леди Ротли, больше по размеру и эффектнее, чем обычные купе.

Умывальник и все туалетные принадлежности были из светлого металла, а тумбочка под ним обтянута темно-красной марокканской кожей.

«Даже рано утром, со сна, леди Ротли выглядит очень красивой», — подумала Темпера. С заспанными глазами и рассыпанными по плечам золотисто-рыжими локонами любому мужчине она показалась бы соблазнительной.

— Ты меня разбудила! — упрекнула леди Ротли.

— Сожалею, матушка, но мы прибываем через полчаса, а ты сама знаешь, как ты долго одеваешься. — Затем, сообразив, что вышла из своей роли, Темпера быстро добавила: — Пора вставать, миледи. Поезд простоит в Вильфранш, где мы выходим, недолго, а потом пойдет дальше в Монте-Карло.

— Мы можем говорить как обычно, — сказала леди Ротли. — Не думаю, что кто-то станет подслушивать под дверью.

— Этого никогда нельзя знать наверняка, — возразила Темпера. — И потом ты должна привыкнуть называть меня Райли.

— Я спать хочу, — пожаловалась леди Ротли. — Я никогда не сплю в поезде.

Это не соответствовало действительности, но Темпера предпочла не спорить.

Сама она была так поглощена созерцанием окрестностей, с того самого момента, как поезд отошел от Сан-Рафаэля, что не могла думать ни о чем, кроме как об этой красоте, от которой у нее захватывало дух.

Отец часто описывал ей эти места, но увидеть самой — это совсем другое дело.

Темпера досадовала, что ночная темнота не позволила ей увидеть Францию и подножие Альп.

Ей стоило большого труда вытащить леди Ротли из постели и облачить ее в элегантное голубое платье, выбранное ими для приезда.

Темпера упаковала дорожное платье мачехи и пелерину на меху и достала шляпу, украшенную васильками, в тон платью. И пока она всем этим занималась, ей казалось, что вместе с вещами она убирает все прошлые проблемы и трудности и открывает дверь будущему.

В Ницце поезд простоял довольно долго, и Темпере очень хотелось осмотреть город, который описывал Смоллет, и Английский бульвар, где, по рассказам отца, щеголи опытным взором наблюдали за прогуливавшимися дамами.

Но для осмотра времени не осталось, так как леди Ротли была готова только за несколько минут до того, как поезд прибыл в Вильфранш.

Их ожидали два экипажа и ландо для прислуги. Места в ландо располагались одни напротив других, но предусмотрительно устроенный полотняный навес с бахромой защищал от солнца всех сидящих.

Были еще и другие экипажи для гор багажа, с которым прибыли гости герцога. До погрузки вещи разбирала личная прислуга каждого, сами же леди и джентльмены уже отбыли. Леди Ротли была очаровательна под голубым зонтиком, скрывавшим ее лицо от солнечных лучей.

Когда Темпера убедилась, что все саквояжи, баулы и шляпные коробки благополучно размещены и ландо тронулось, она оглянулась по сторонам.

Мельком она увидела порт, полный торговых судов и белоснежных яхт. «Интересно, какая из них принадлежит герцогу», — подумала Темпера, но спрашивать не стала, чтобы не показаться слишком любопытной. Она удовольствовалась тем, что могла наслаждаться почти тропической растительностью. По сторонам дороги, идущей вверх по склону холма, стояли оливковые рощи и лежали лесистые долины, полные ярких цветов.

Темпера сперва огорчилась, что они едут не по берегу, но теперь с восхищением любовалась снежными вершинами гор, видневшихся в отдалении.

Камеристки сплетничали между собой, и в другое время Темпера охотно прислушалась бы к их беседе в надежде узнать что-нибудь полезное.

Но сейчас она не могла оторвать глаз от диких орхидей, желтых рябчиков, белых и лиловых крокусов, пурпурных салданелл и других альпийских цветов.

Они поднимались все выше и выше, пока вверху, над морем, на фоне голубого неба, не показалось что-то похожее на замок.

— Что это? — спросила Темпера одну из камеристок.

Мисс Бриггс прервала разговор со своей собеседницей и равнодушно взглянула в указанном направлении.

— Это замок Бельвью, куда мы едем.

— Это дом герцога? — спросила изумленная Темпера.

— Впечатляет, верно? — заметила мисс Бриггс.

Зрелище действительно впечатляло, если не сказать больше.

Замок казался средневековым стражем, возвышавшимся над окрестностями, и Темпера подумала, что это, наверно, и есть бывшая крепость.

Но оказалось, что его построил отец герцога в восьмидесятые годы, как раз когда премьер-министр маркиз Солсбери строил свою виллу.

Решив, вероятно, превзойти всех, шестой герцог Шевингемский пригласил итальянского архитектора, который в точности скопировал для него один из знаменитых замков Италии.

Вместе с герцогом они выбрали место повыше над побережьем, на вершине скалы, прямо над деревней Болье. С другой стороны нависала над морем тысячефутовая скала. Казалось, сильный ветер может легко сдуть постройку с опасной высоты.

Но со стороны деревни все выглядело вполне безопасным. Окна выходили в долину, вдали виднелись горные вершины.

Сады, прилегавшие к замку, как впоследствии узнала Темпера, были самые изысканные и экзотические в округе.

Когда они въехали под арку ворот, первое, что увидела Темпера, была бездна цветов, от которых у нее заколотилось сердце.

Она даже не могла вообразить, что бугенвиллея может так пламенеть, а вьющаяся душистая герань — показать столько оттенков розового.

«Игра света и тени на стенах восхитила бы отца, — подумалось Темпере, — а вид из окон на море просто зачаровывал».

Сразу же по приезде ей пришлось отыскать спальню мачехи и приготовиться принять и распаковать ее багаж.

За этим занятием ее и застала леди Ротли.

— Это изумительно, Темпера! — воскликнула она, плотно прикрыв за собой дверь. — Гостей только узкий круг, и мне явно предстоит составить пару с герцогом. Из холостых здесь только лорд Юстас Йейт. Я его знаю и буду стараться держаться от него подальше.

— Почему? — спросила Темпера.

Она встряхнула платье, которое, к сожалению, измялось, хотя она аккуратно проложила все вещи листами мягкой тонкой бумаги.

— Лорд Юстас — сын герцога Тринга, которому приходится жить за границей, потому что он — необъявленный банкрот, — объяснила леди Ротли.

— Если у лорда Юстаса нет денег, он нас не интересует, — сказала Темпера.

— А я тебе о чем? Но он довольно привлекателен и умеет приваживать женщин, как выражалась моя няня.

— Если он так же беден, как его отец, он тобой не заинтересуется, — заметила Темпера.

— Всерьез, конечно, нет, — согласилась леди Ротли. — Всем известно, что он ищет богатую невесту, но ему будет трудно ее найти.

— Почему? — осведомилась Темпера, доставая другое платье. И с облегчением вздохнула, увидев, что оно менее пострадало в дороге.

— А потому, — объяснила леди Ротли, — что ходят слухи о его легкомысленном поведении, и ни один сколько-нибудь влиятельный глава семьи не позволит дочери выйти за лорда Юстаса, которому даже на титул рассчитывать не приходится, ведь у него есть старший брат. — Опустив голову на руки, она задумчиво добавила: — Я думаю, герцог пригласил его по доброте сердечной. Так что герцог достается мне, поскольку все остальные гости — супружеские пары.

— В этом огромном замке нашлось бы место для многих, — заметила Темпера.

— Вот потому и понятно, что герцог пригласил меня, так как жаждет именно моего общества, — самодовольно заявила леди Ротли.

Она встала и взглянула на себя в зеркало.

— Ради бога, Темпера, сделай что-нибудь с моими волосами! Я собираюсь встретиться с герцогом на террасе, а у меня ужасный вид после бессонной ночи.

Вид у нее был вовсе не ужасный, и обе это знали, но Темпера поправила ей прическу, и леди Ротли слегка припудрилась и тронула помадой губы.

— Только чуть-чуть, — предостерегла Темпера.

— Мы во Франции, а француженки все сильно красятся.

— У них чересчур фривольный вид, — возразила Темпера, — а тебе, как английской леди, это не подобает.

«Было бы катастрофой, — подумала она, — если бы герцог возымел в отношении ее прекрасной мачехи не благородные, а совсем иные намерения».

Чем лучше она могла оценить размеры его состояния и чем больше она о нем узнавала, тем больше подозревала, что вряд ли он нацелен на брак.

Если, конечно, он не будет сражен красотой мачехи, как некогда отец, и не потеряет голову от любви.

Но какой смысл расстраивать мачеху своими опасениями? А та уже отвернулась от зеркала и собиралась выйти на террасу, и выглядела просто прекрасно.

— Не забывай «смотреть и слушать», матушка, — напомнила Темпера, перед тем как открыть дверь. — Ничего не говори о картинах, кроме того, что они замечательны, пока я сама на них не взгляну и не скажу, что следует говорить.

— Я помню, — послушно отозвалась леди Ротли.

— Ты можешь восхищаться замком и видами, но чем меньше ты будешь говорить, тем лучше, — продолжала Темпера — Только не своди с герцога восхищенного взгляда. Мало кто из мужчин способен перед этим устоять.

— Это он должен не сводить с меня глаз! — возразила леди Ротли.

— Я знаю, но не забывай, что он герцог, а это особая порода людей.

— И все же должно же и у них быть сердце где-то под земляничными листьями герцогской короны, — сказала леди Ротли, обнаруживая неожиданное чувство юмора.

И с улыбкой вышла, а Темпера принялась дальше распаковывать вещи. Тревога не покидала ее.

Наконец она сказала себе, что, вероятно, напрасно беспокоится.

Шевингемскую коллекцию собрал старый герцог. Быть может, его сын и не интересуется сокровищами, развешанными по стенам и заполняющими залы его огромных домов.

С тех пор как Темпера впервые услышала о герцоге от леди Ротли, она старалась припомнить, что говорил о нем ее отец. Насколько ей было известно, они никогда не встречались.

Она помнила, что отец побывал в Шевингем-Хаус и, вернувшись, рассказывал им с матерью о замечательной коллекции картин Ван Дейка в одном из залов и превосходных голландцах в другом.

Но он имел дело со старым герцогом, теперешний владелец Шевингем-Хаус унаследовал титул всего четыре года назад.

Темпера, разумеется, нашла его в «Дебретте», но, кроме его возраста и имени, ничего больше выяснить не удалось.

Ее позабавило, что одно из его имен было «Вельде». «Наверно, старый герцог дал сыну при крещении наряду с другими именами и это — фамилию знаменитого голландского мариниста, потому что в его коллекции было много работ этого мастера», — подумала Темпера.

Она знала, что эту фамилию носили три художника, и пожалела, что у нее не было времени посмотреть и их картины.

Несколько работ Вильгельма ван де Вельде Старшего, написанных не красками, а тростниковым пером на белом фоне, украшали Национальный морской музей в Гринвиче.

«Интересно, разделяет ли герцог вкусы отца, — подумала она. — Если да, для него должно быть важно, чтобы и жена интересовалась живописью».

Было почти невозможно научить мачеху разбираться в живописи или заставить удержать в памяти фамилию художника хотя бы на несколько минут, не говоря уже о том, чтобы впоследствии узнавать его работы.

Когда она только что вышла за сэра Фрэнсиса и хотела ему угодить, она позволила Темпере повести себя в Национальную галерею. Но уже через полчаса опустилась на стул и отказалась продолжать осмотр.

— Это бесполезно, Темпера, — сказала она. — Я никогда не смогу отличить одну картину от другой, и, откровенно говоря, они мне наскучили! От этих самодовольных лиц, унылых пейзажей и обнаженных богинь у меня начинается несварение желудка! Твоему отцу нужна моя красота и чтобы я им восхищалась. А больше ему ничего не нужно.

Темпера была вынуждена признать, что это правда, и бросила попытки воспитать в мачехе художественный вкус.

Теперь она сожалела, что не настояла на своем, и только молила бога, чтобы герцог не догадался о ее невежестве.

Надо спуститься вниз и попытаться самой увидеть картины. «Если я расскажу мачехе немного хоть об одной, она сможет поразить герцога своими познаниями, а про остальные не думать», — решила она.

Но осуществить это было нелегко.

Заведенный полковником Анструзером порядок был такой же, как в английских усадьбах, с той только разницей, что вся прислуга, за исключением дворецкого, камердинера и нескольких лакеев, приехавших вместе с гостями, были французы.

Так как полковник Анструзер убедился на горьком опыте, что англичанам и французам вместе не сработаться, французы содержались отдельно от тех, кого они наверняка считали «незваными гостями».

Полковник Анструзер распорядился также, чтобы три камеристки завтракали, обедали и ужинали отдельно от мужской прислуги, в маленькой гостиной.

Это вызвало разочарование у мисс Бриггс и мисс Смит, которые находили удовольствие в мужском обществе, особенно в обществе личного камердинера герцога, обладавшего чувством юмора и занимавшего их рассказами обо всем, что происходило в доме.

Дворецкий, мистер Бэйтс, никогда не сплетничал. Он считал себя выше всех этих болтунов и передвигался по замку с достоинством и важностью епископа.

Все ходили у него по струнке, и он внушал такое уважение, что производил впечатление даже на французов.

Темпере оставалось только узнавать о происходящем от мисс Бриггс и мисс Смит.

Обе не имели привычки держать язык за зубами, и Темпера скоро узнала, что леди Ротли ничего не преувеличила, рассказывая о лорде Юстасе Йейте.

— Он ухаживал за дочерью лорда Мэссингема в прошлом году, — объявила мисс Бриггс, — но ее милость, ее матушка, быстро сообразила, что к чему, увезла дочь в Шотландию и выдала ее за графа Хинчема.

— Придется ему жениться на американке, — провозгласила мисс Смит, словно прорицая его судьбу.

Мисс Бриггс рассмеялась.

— Вы думаете, американка с настоящими деньгами польстится на лорда Юстаса? Таким, как Вандербильды с их миллионами, требуется титул не ниже герцогского.

«Это верно», — подумала Темпера, вспомнив, что Мэй Гоулет, чей отец считался самым богатым человеком в Нью-Йорке, в прошлом году вышла за герцога Роксбергского. Другая американка, Элен Циммерман, стала в девятисотом году герцогиней Манчестерской, а Консуэла Вандербильд — четырьмя годами раньше — герцогиней Мальборо.

Темперу интересовали эти брачные союзы лишь потому, что в газетах и журналах описывались бесценные произведения живописи, принадлежавшие женихам.

Те же источники сообщали, сколько европейских шедевров, приобретенных родителями трех невест, перекочевали за океан.

— У американских богатых наследниц полно долларов, но они хотят за них слишком много, — заметила мисс Бриггс.

Темпера начала испытывать сочувствие к лорду Юстасу, хорошо зная, каково это сидеть без денег.

Очевидно, он, как и она с мачехой, старался втереться в шикарное общество, окружавшее герцога, с их бессчетными миллионами.

Даже если доходы лорда Холкомба и нельзя сравнить с доходами сэра Уильяма Барнарда, Холкомбы жили на широкую ногу.

У них был большой дом в Лондоне, усадьба в Хэмпшире, охотничий домик в Лестере, и, как слышала Темпера, еще и порядочные угодья в Шотландии.

Все, что она узнала от камеристок, еще более убедило ее, что они с мачехой напрасно ждут от герцога предложения руки и сердца.

Она начала думать, что совершила большую ошибку, не убедив с самого начала леди Ротли не метить чересчур высоко.

Стоило поискать и других богатых людей, которые сочли бы ее достойной женой для себя и не усмотрели бы в союзе с ней урона для своего достоинства, чего можно было ожидать от герцога.

Но теперь было уже слишком поздно. Единственное, что оставалось, это надеяться, что каким-то чудом мачехе повезет.

Леди Ротли так и лучилась надеждой, вернувшись переодеться к ужину, и никогда еще она не выглядела прекраснее, чем когда выплыла из своей комнаты в новом платье от Люсиль.

На следующее утро она дождаться не могла Темперы, чтобы рассказать, как чудесно прошел вечер, сколько комплиментов наговорил ей герцог и как она сидела рядом с ним за ужином.

— Сегодня вечером мы едем в Монте-Карло, — сообщила она. — Когда я сказала ему, что не умею играть, он обещал меня научить.

— Нельзя так рисковать деньгами, матушка, — в ужасе воскликнула Темпера.

— Я и не собираюсь, — успокоила ее леди Ротли, — я не так глупа, как ты думаешь! Я говорю, что не умею играть, он, конечно, берется мне показать, и если мы проиграем, заплатит он, а если выиграем, я возьму деньги себе.

«Иногда, — подумала Темпера, — в хорошенькой головке мачехи оказывается достаточно сообразительности».

С моральной стороны такое предприятие представлялось ей сомнительным, но она понимала, что в их ситуации это единственный выход.

Темпера решила на всякий случай проследить, чтобы в атласной сумочке мачехи, которую та брала с собой, не было денег.

— А что вы делаете сегодня? — спросила она.

— Плаваем у побережья на яхте герцога. Потом завтрак на борту. А потом краткий визит в казино. Это Дотти Барнард настояла Она — заядлый игрок.

— Ты даешь слово, что не будешь играть одна, без герцога?

— Ну конечно, — согласилась леди Ротли. — Но ведь он будет с нами.

— Тогда все в порядке. — Темпера вздохнула с облегчением.

Она вела себя как озабоченная курица, трепыхающаяся, когда цыпленок оказывается вне поля ее зрения, но она знала, что на мачеху положиться нельзя: она в любой момент может выкинуть какую-нибудь глупость просто потому, что по своему добродушию просто не способна сказать «нет».

Темпера нарядила ее в одно из очаровательных легких платьев, которые они привезли из Лондона. Но дала ей еще и короткий плотно прилегающий жакет и настояла на том, чтобы леди Ротли захватила с собой еще и легкую накидку.

— На море часто бывает очень холодно, — сказала она — Я помню, папа говорил, что на Средиземном море иногда внезапно начинается шторм.

— Если он начнется, я сейчас же лягу в постель, — сказала леди Ротли. — Не выношу, когда штормит.

— Только не говори об этом герцогу, — взмолилась Темпера. — Я уверена, он любит морские прогулки, и он может потерять интерес к женщине, страдающей морской болезнью при одном виде волн.

— Я не так глупа, как ты думаешь, — повторила леди Ротли, приняв вид оскорбленного достоинства.

— Ну, конечно нет.

Наклонившись, она поцеловала мачеху в щеку, а леди Ротли обняла ее.

— Слава богу, ты со мной. Так чудесно, что мы можем посоветоваться. Я знаю, что наделала бы много ошибок, если бы ты мной не руководила.

— Как только ты уедешь, — сказала Темпера, — я спущусь вниз взглянуть на картины. Облегчи мне задачу, матушка. Перед уходом оставь свой носовой платок на кресле в гостиной. Это даст мне возможность объяснить свое появление на хозяйской половине, если меня там кто-нибудь застанет.

— Обязательно, — пообещала леди Ротли. — А выбирая картину, о которой я могла бы поговорить, прошу тебя, найди какую-нибудь с запоминающимся названием. Ты же знаешь, как они все путаются у меня в голове.

— Найду обязательно, — заверила ее Темпера.

Захватив перчатки, сумочку, зонтик и платок, который ей дала Темпера, леди Ротли плавно спустилась по лестнице.

Темпера убрала вещи мачехи, разложила на туалетном столике щетки и гребенки в серебряной оправе, а потом ее потянуло к окну.

Справа виднелся порт Вильфранш. Ей ужасно захотелось присоединиться к обществу, направлявшемуся в Монте-Карло.

Темпера любила море и была уверена, что, в отличие от мачехи, не подвержена морской болезни. Будет ли у нее случай увидеть герцогскую яхту, а быть может, и выйти на ней в море?

«Не жадничай», — сказала она себе. После английских холодов было так хорошо на солнышке, среди цветов. Было бы просто неблагодарностью желать большего.

В спальне больше никаких дел не оставалось. Наверно, гости уже уехали, и ей представилась возможность побывать внизу.

Сначала ей было немного не по себе, но на лестнице она никого не увидела и прошла в гостиную, которую мачеха описала ей как «очень миленькую».

На самом деле комната была огромная, стены, обивка мебели и ковер сверкали белизной, огромные окна выходили на море.

Темпере еще не случалось видеть подобных комнат. Но она сразу же инстинктивно почувствовала, что пропорции комнаты идеальны, и это великолепный фон для висящих по стенам картин.

С первого взгляда ее очаровало тщательно выписанное и яркое полотно Себастино Риччи, которое, казалось, все переливалось и сверкало, перекликаясь с огромной картиной Рубенса на соседней стене.

Был здесь и Пуссен, который понравился Темпере, хотя она предпочла ему портрет мадам Бержере кисти Буше. Платье было выписано в его излюбленной манере, а розовые розы на заднем плане смотрелись как живые, прямо хотелось их потрогать.

Темпера переходила от картины к картине как зачарованная. Она поняла, что в гостиной висят только большие полотна, образующие на белом фоне яркие цветовые пятна.

Увидев дверь в соседнюю комнату, она прошла туда и ахнула от восторга.

Здесь размещалось собрание небольших полотен, которые Темпера особенно любила.

Здесь тоже были белые стены и белый ковер на полу, но еще и изящный письменный стол с инкрустацией, в стиле Регентства, с позолоченными ножками, на котором лежали какие-то бумаги.

Темпера сразу поняла, что это должен был быть кабинет герцога.

Ее внимание приковали к себе картины. Их было так много, что трудно было решить, с чего начать.

Первое, на чем остановился ее взгляд, были «Святой Георгий и дракон» Джованни Бацци, художника Сиенской школы. Об этой картине часто говорил отец, и ей очень хотелось ее увидеть.

На тщательно выписанном фоне деревьев, замков, кораблей и неба святой Георгий в развевающемся красном плаще пронзал копьем извивающегося в конвульсиях чудовищного дракона.

— Какая прелесть! — воскликнула Темпера, подумав, что могла бы вечно любоваться этим полотном.

И тут она увидела рядом еще одного «Святого Георгия и дракона».

Это было маленькое полотно Рафаэля, где святой Георгий на белом коне пронзал корчащегося дракона, а на заднем плане молитвенно склонялась спасаемая им девушка.

«Как бы это понравилось папе», — подумала Темпера.

И тут же увидела картину, которая, она была в этом уверена, понравилась бы ее отцу больше всего.

На самом деле, Темпера помнила, что он упоминал о ней, когда рассказывал о Яне ван Эйке.

Это крошечное полотно под названием «Мадонна в храме» было шедевром миниатюры.

Какое-то особенное чувство, отзвук ее души, поднялось в ней из самых глубин ее существа.

— Это прекрасно… просто невероятно прекрасно! — произнесла она вслух и усомнилась, удастся ли ей объяснить мачехе, в чем тут суть.

Ни один человек не может обладать чем-то столь бесценным и оставаться к нему равнодушным. Все картины ван Эйка, говорил отец, отражают его исключительную восприимчивость к натуре, как и его мужские и женские портреты.

Но это было нечто большее, чем восприимчивость, и Темпера поняла, что с радостью отдала бы все на свете, чтобы только смотреть на эту картину каждый день всю свою жизнь.

Она вспомнила, что отец говорил ей о том, что некоторые свои полотна ван Эйк подписывал словами: Als Ik Kan — фламандской пословицей, означающей: «Как могу, но не так, как хотелось бы».

«Наверно, стоило бы сделать это девизом для нас всех», — подумалось Темпере. Какое-то время она постояла, глядя на картину. Повернувшись, чтобы взглянуть на остальные, она внезапно застыла на месте.

На стене, напротив письменного стола, она увидела картину, которую сразу же узнала. Это был ангел с картины Леонардо да Винчи «Мадонна в скалах».

«Я часто думал, кого-то ты мне напоминаешь, Темпера, — говаривал отец, — и вот теперь я знаю. Вот так ты будешь выглядеть, когда станешь постарше».

И указывал на ангела с шедевра Леонардо, и Темпера удивленно следила за его взглядом.

Теперь и она знала, что с годами стала куда более похожа на ангела, чем в детстве. Но смиренно напоминала себе, что ей бы никогда и в голову не пришло претендовать на подобную красоту.

И все же между ними было несомненное сходство, в овале лица с маленьким острым подбородком, в темно-рыжих волосах с пробором посередине, в больших ласковых глазах и полуулыбке губ.

Было что-то хрупкое, почти эфирное, в мягких линиях длинной шеи и в стройной фигуре, и в самом деле напоминавшее Темперу.

«Почему эта картина оказалась в коллекции герцога? » — подумала она.

Странно было среди оригиналов мировых шедевров видеть копию только одной фигуры с полотна Леонардо.

Впервые Темпера увидела «Мадонну в скалах» в Лувре, а вариант ее был и в Национальной галерее.

Ангел и там и там выглядел почти одинаково, разве что на полотне в Лувре краски были ярче и воздушнее, создавая эффект прозрачности, которого не было на варианте, хранившемся в Национальной галерее.

«Все-таки странно… очень странно… что герцог повесил его здесь», — подумала Темпера.

Она еще раз взглянула на работу ван Эйка и решила, что именно ее она должна описать мачехе и вложить в ее уста нужные слова для описания ее впечатления.

Она могла бы спросить у герцога: «Сказать вам, какая из ваших картин мне нравится больше всех? »

Тот, наверное, удивится, что она выбрала миниатюру, будучи сама довольно крупной и представлявшейся ему тициановской богиней.

Придумывая по дороге, что бы еще могла сказать мачеха, Темпера поднялась наверх, забрав платок, который был поводом сойти вниз.

Она решила, что не будет упускать ни минуты своего пребывания в замке, чтобы посмотреть картины, увидеть их, если такое возможно, глазами отца и послушать, что они могут ей рассказать.

«Всякая красота что-то говорит, — часто повторял сэр Фрэнсис. — Всем шедеврам живописи есть что сказать. Не только смотри на них, Темпера, но прислушивайся к тому, что говорят тебе твои чувства и что ты ощущаешь в душе».

«Вот чем я должна заняться, — сказала себе Темпера, — потому что другой такой возможности у меня не будет».

Завтракала она в полдень вместе с двумя другими камеристками в их маленькой гостиной.

Меню было и французское и английское, и если мисс Бриггс и мисс Смит фыркали на все незнакомое и казавшееся им странным, Темпера наслаждалась салатом из мидий и цыпленком по-провансальски.

— Я собираюсь прилечь, — сказала мисс Бриггс, когда завтрак закончился. — Я никогда не сплю в дороге, а от всего этого распаковывания и раскладывания я устала до бесчувствия.

— Я тоже намерена хорошенько вздремнуть, — отозвалась мисс Смит. — Ночью нам будет не до сна.

— А вы что, не ложитесь, пока не вернется хозяйка? — удивилась Темпера.

— Ну, конечно нет, — в унисон отвечали явно шокированные мисс Бриггс и мисс Смит.

— Уж не думаете ли вы, что ее милость могла бы сама раздеться? — презрительно заметила мисс Бриггс. — И ни одна уважающая себя камеристка не допустила бы горничную ей помогать.

— Последний раз, когда я была здесь, я до шести утра не ложилась, — добавила мисс Смит. — Ее милость всегда возвращалась на рассвете. Это в ее-то возрасте!

Мисс Бриггс засмеялась.

— Мою леди из казино не вытащишь, пока она не спустит последний пенни или двери не запрут.

— Должно быть, на следующий день вы просто с ног валитесь от усталости, — сочувственно заметила Темпера.

— Что и говорить! Вот поэтому, мисс Райли, послушайтесь моего совета, поспите днем, если представится такая возможность. Одно можно сказать об этом месте: постели здесь удобные!

— Мне нужен еще один стул в мою комнату, — сказала мисс Бриггс — Я уже просила об этом горничную-француженку, но она меня не поняла. Придется попросить мистера Бэйтса поговорить с полковником Анструзером Я не намерена мириться с неудобствами.

Темпера подумала, что особых неудобств ни у той, ни у другой нет. Когда обе удалились к себе, она вернулась в свою комнату, но только не затем, чтобы лечь спать.

В ее багаже были краски и холст в рамке, занимавшие очень мало места. Она любила заниматься живописью еще при жизни отца, и он поощрял ее, оплачивая уроки, с того момента, как только она смогла держать в руках кисть.

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 Следующая ⇒