Проклятые кровью 3 страница

Ее хватка ослабилась неохотно. Он разжал ее пальцы и забрал нож, сдерживая воспоминания о том, как они держались за руки. Она выронила второй нож на землю и он отпихнул его.

Пульс в ее сонной артерии прыгал под его рукой. Его сердце загнанно колотилось позади ее спины. Она была непреклонна. Кипела. Но ее аромат проникал в него, как лозы жимолости. Он взял нож в свою левую руку и приставил к ее горлу.

— Давай посмотрим, — сказал он, не имея возможности ограничить прикосновение своего носа с краем ее уха, он продолжил. — Веревка связывает твои руки. Ты все еще можешь бороться, но если ты это сделаешь, то я сверну тебе шею или перережу горло. И я сделаю это, поверь мне, потому что я знаю, ты убьешь меня, если окажешься на свободе.

Он провел ножом вниз по ее груди, позволяя ему зацепить первую пуговицу на блузке.

— Все верно?

Она ничего не сказала. Он сделал резкое движение ножом и пуговица отлетела. Хотя все это произошло бесшумно, но слабая дрожь прошлась вдоль ее спины. Обнимая ее, он почувствовал возбуждение. Для него не существовало никого пути назад, и никакого милосердия для нее.

Он оторвал следующую пуговицу. Ее подбородок, резко дернулся, словно у лошади, борющейся с поводьями, и со всей силой, угрожающе повернулся. Он не намеревался ждать, чтобы видеть то, что она планировала. Вместо этого он обхватил ее и швырнул ее головой в вентиляционную шахту позади них. Звонкое, похожее на скрежет металла, эхо прогремело внизу здания.

Это был не самый благородный поступок, но его это полностью устраивало.

Прижатая лицом к покореженному металлу, она сказала:

— Куда же делась романтика, Миша?

Ее голос звучал даже пугающе. Насмешливо. Использование его уменьшительного имени, было оскорбительно. И продолжая говорить, она пыталась завести свою ногу за его, чтобы лишить его равновесия.

— Это ты мне скажи, — ответил он, снова отбрасывая ее головой в шахту. Сильнее.

В это время она очнулась от удара. Осознав, что это был его шанс, он подхватил ее снова, пригвоздив спиной к ближайшей стене, прижимаясь к ней всем своим телом и ножом. Веревка невесты скользнула вокруг ее рук и туловища, делая захват более сильным.

Ошеломленная от ударов, она изо всех сил пыталась сосредоточиться на нем, ее голова качалась, висок был покрыт багровыми пятнами.

Наконец она выпрямила свой подбородок, как боксер, приготовившийся к следующему удару. У него сбилось дыхание. Он никогда не видел женщину, столь красивую. Она плюнула ему в лицо. Он подождал пока струйка слюны добежит к углу его рта, затем словил ее своим языком. Это не была ее кровь, но это было начало.

Он зажал своим плечом ее подбородок, таким образом, чтобы иметь возможность продолжать уничтожение ее блузки, но на сей раз, получая удовольствие от того, что он делает. Он оторвал третью пуговицу, потом четвертую. Она быстро дышала, кусая губу, ожидая, когда он допустит ошибку. Кончиком лезвия он распустил широкую блузку.

Кожа Алии всегда была желтовато-коричневой, как будто ее позолотили при рождении. Под блузкой она носила тонкий прозрачный черный лифчик, который не скрывал ее напряженные соски. Он разрезал его по центру, и чашечки упали, открывая взгляду ее высокие, круглые, сладкие ароматные грудки. Он плотно прижался лезвием к ее левой груди, прямо напротив сердца.

— И это вот таким образом, Князь, вы предъявляете свои права на жену, — ее голос был тихим и полным презрения.

" Так это и есть его право". Игнорируя волны ненависти, исходящие от нее он повернул лезвие так, чтобы тупой стороной царапнуть кожу вокруг ее соска. Если бы только его рука была свободна, чтобы он мог обвить ею ее тело, или в это время, попробовать ее своим языком. Он потряс головой, пытаясь сосредоточиться.

— Я не Ваша собственность.

Поддразнивание ее нижнюю губу кончиком ножа, он спросил:

— Кто Вы тогда?

Она глубоко вздохнула и медленно произнесла, трепетно вздохнув:

— Ваше уничтожение.

— Ты всегда была им, Алия Адад.

Зрачки ее глаз расширились, полностью затопив черным радужную оболочку. Они оба знали, что он сказал правду, и одного мгновенья было достаточно, чтобы она удивленно замерла. Ее брови нахмурились, а губы раскрылись в невольном вопросе. Тогда он прямо здесь потерял над собой контроль, и опустился губами к ее рту, задаваясь вопросом, сколько лет прошло с тех пор, когда он мечтал попробовать ее снова. Сто? Тысяча?

Ее дыхание все еще пахло корицей. Он ослабил давление своего предплечья у ее горла, притянул ее ближе к себе, и поцеловал так, как делал это в своих мечтах. Довольно сильное напряжение в ее позвоночнике отступило. Губы раскрылись, впуская его. Он застонал, запустив руки в ее волосы. Вместе они скатились со стены. Она перекатилась на спину. Он растянулся на ней, его руки, жадно гладили ее груди. Великолепная княгина.

Алия думала, что то, что она должна будет сделать дальше, будет легко. Они на войне. Она пленник. Ей понравилось быть под контролем. Быть связанной, сметенной и избитой решительным князем, это не способствовало обретению контроля.

И это было нелегко. Ее никто и никогда не целовал так жадно. Его нетерпение само по себе смутило ее. И он был не просто никто — он был голодным принцем. Ее тело было натренированно отвечать им, даже не смотря на то, что прошло много лет с тех пор, как она так играла.

Еще больше смущало то, что он был не просто принц, он был Михаилом, целуясь, он гладил ее через джинсы, так же как он делал это, когда они были подростками. Впервые она кончила, раскачиваясь под его ладонью, так же как и сейчас.

Как ты думаешь, что будет дальше? Он отвезет тебя домой, наполовину осушит тебя и будет трахать тебя снова и снова, пока ты не подчинишься его воле. Это их путь.

И этот хуже, чем все остальные, потому что он думает, что ты принадлежишь ему.

Она должна одержать верх и быстро, поэтому она корчилась, незаметно проверяя веревку. Она ослабла. Веревка подчинялась его воле, а его воля была отвлечена сейчас совсем на другое.

Мурлыча ему в рот, она напряглась, чтобы достать маленький нож, закрепленный на ее спине, дергая и крутя своим правым запястьем, пока не ободрала с него кожу. Это не имело значения. Как загнанный зверь, она отгрызла бы себе руку, лишь бы быть свободной. Чтобы отвлечь его от запаха крови, стекающей по ее запястью, она поцеловала его более страстно, подражая его свирепости.

Внезапно он прервал поцелуй и схватил ее у основания шеи.

— Не здесь, — произнес он грубым голосом.

Смена позиции позволила ей освободить руку. Ее локти были по-прежнему прижаты к бокам, но она могла немного двигать запястьями и предплечьем. Она тянулась своими влажными, липкими пальцами к креплению на своей спине, пока не ухватилась за рукоятку ножа.

Издав звук, который, она надеялась, звучал как покорность, она упала ему на грудь. Он погрузил свои руки в ее волосы и снова поцеловал. У нее было всего лишь пять дюймов отпущенной веревки, и она ими воспользовалась, чтобы нанести ему удар в бедро. Пах был бы лучше, но она не смогла так далеко дотянуться. Ее тонкое, острое лезвие резануло вверх, раздирая мускулы и задевая кость.

Он отпустил, смотря вниз, как если бы он не до конца понимал, что только что произошло. Как если бы кто-то другой нанес ему удар.

Она вертелась и пинала его под подбородок, заставляя его откатываться обратно. Она встала за ним и ударила его в голову, на этот раз бессознательно. Веревка замедлилась и упала с ее рук.

Когда веревка упала, исчезли все следы того чувствительного, эротического тумана, который почти ее уничтожил.

Он связал ее. Разорвал ее блузку и бюстгальтер. Разбил ей голову.

Она связала остатки блузки узлом под грудью, проклиная саму себя.

— Это за мою голову!

Она акцентировала каждое слово пинком по его телу, перекатывая его по крыше, словно тряпичную куклу.

ГЛАВА 4

Ее последний пинок привел Михаила в бессознательное состояние. Его лицо святого было пока безмятежным. Крыша могла быть его постелью, смола бумагой и гравий подушкой для его великолепных волос.

Она колебалась, глядя на его грудь, и занесла нож. Нож дрожал в ее руках, бешеные огоньки прыгали по отполированному лезвию. Ее руки никогда не дрожали. Никогда. Нож был ее другом, и руки были хорошо натренированны.

Будучи ребенком, ее отец заставлял ее балансировать с яйцом в ложке течение пяти минут, десяти минут, тридцати минут. Если она роняла, время удваивалось. Если она роняла снова, он ее бил.

Она сжала свое запястье другой рукой и заставила нож не дрожать.

Это не страх заставлял ее дрожать. Но и не боль. Рваная рана на ее запястье была поверхностной. Желание? Она должна была признать, что чувствует его, нравилось ей это или нет, но и не желание заставляло ее трепетать. Ее любовники нуждались в том, чтобы ее рука была тверда, как камень.

Это было нечто иное, что-то, больше походившее на болезнь. Это было разочарованием, находиться рядом с ним после стольких лет. Большее, чем она когда-либо могла ожидать.

— Почему с тобой так трудно? — прошептала она.

Он должен был быть ненормальным, чтобы попробовать схватить ее. Если он искал невесту, семьи вампиров по всему миру, боролись бы за право предложить ему своих дочерей. Вампирское сообщество не рассматривало ее брачные данные, это уж точно.

Было трудно поверить, в то, что нечто несуществующее, как сон, могло заставить его вторгнуться на территорию противника, и что более странно, убедить его, что он должен жениться на ней. Если бы она была на его месте, то сказала бы " К черту пророчества, я не собираюсь этого делать! "

Что-то иное привело его сюда. Какой-то его план. План, который провалился.

Что ж, игра окончена. Она прижала лезвие чуть ниже мочки его левого уха, задаваясь вопросом, должна ли она обескровить его. Это было в пределах ее прав, более или менее. Это не был формальный бой, но она сомневалась, что любой другой принц отказался бы от возможности приобрести силу Фостинов.

Но если она действительно его суженная, свяжет ли ее с ним то, что она выпьет его кровь? Может ли она быть связана с мертвецом? Лучше не узнавать.

Тогда, никакого обескровливания. Просто быстрый порез от уха до уха.

Но при этой мысли, ее рука начала трястись еще больше, зубы стучали от сострадания. Она сжала свою челюсть.

Черт возьми, что это? Паралич?

Она была так же неустойчива, только однажды, насколько она помнила, и тогда она тоже была с Михаилом. В первый раз, когда они занялись сексом, она яростно дрожала до, во время и долгое время после. Михаил пытался обнять ее покрепче, но это не помогало, потому что он тоже дрожал.

До той ночи она считала, что секс будет… ну, сексуальным. Вместо этого, секс был странным и страстным и ослепительно интимным. Они оба плакали. Она помнила, как смотрела вверх на ветки ивы над головой, пока он давил на нее изнутри — они были в Центральном парке — и листва мерцала серебром и дрожала в вечернем бризе. Казалось, что весь мир дрожал вместе с ними.

К счастью, так было только в первый раз, или она наложила бы на себя целибат на всю жизнь. И после того раза она никогда не дрожала. Не в кровати, не на поединках.

Она скрестила руки и боролась за то, чтобы обрести контроль над собой, но давно забытые воспоминания продолжали проходить через нее. В ту ночь, под ивами, Михаил целовал ее тысячу раз. Он ублажал ее так, как ее никогда не ублажали, ни до, ни после, и она любила его глупо, дико, как только может любить шестнадцатилетняя девчонка с взбесившимися гормонами.

Сейчас не время для мягкости, Алия.

Она размышляла о подростковой любви, сидя на самом опасном вампире в мире. Этот холодный, безжалостный Михаил не был тем Михаилом. Михаил, который был тогда под ивами, никогда бы не срезал пуговицы с ее блузки, и не стал бы бить ее головой об стену. Он был принцем, предъявившим права на невесту. Они оба знали, что у нее было два варианта: подчиниться его воле или убить его.

Практическая сторона ее натуры, рвалась вперед и предложила придушить его. Так она не рисковала забрызгать артериальной кровью глаза или рот.

Но удушение, было смертью воров. Принц не должен так умереть. Вопреки общественному мнению, у нее было несколько правил. Честь кое-что значила для нее: она не хотела казнить его, как преступника. Он был благороден, и когда то, давным-давно, они были друзьями.

Сверху, низкое небо освещалось самолетами и вертолетами, а не звездами. Это не дало ей подсказок или знамений. Снизу, движение на бульваре ревело, как река. Между ног, грудь Михаила поднималась и опускалась мерно, как у спящего.

Кончиком ножа она расстегнула заклепки на его рубашке и раздвинула ее. Его, когда — то, гладкий торс был испещрен шрамами. Заросшие пулевые отверстия. Глубокие раны. Следы от зубов. Она отлично могла читать шрамы. Как и она, он был воином.

Она вздохнули и вслух сказала:

— Это какая-то ошибка.

Он придет за ней опять. И после того, как она так его опозорила, его следующая атака и близко не будет джентльменской.

Но она могла побаловать себя немного. Ее рука обрела уверенность. Улыбаясь, она вырезала большую букву «А», с причудливым, завитым хвостом, на его груди, чтобы он знал, что она держала его жизнь в своих руках и помиловала его.

Вполне возможно, что он не проснется до рассвета. Но если так случится, значит на то воля Господня. Она подобрала его веревку и спрыгнула с крыши.

* * *

       Звон ударил ему в уши. Он начинался и прекращался, начинался и прекращался, разрывая его голову. После, казалось нескольких часов пытки, он узнал звук своего телефона. Он вытащил его из кармана своего пальто и выключил его. Его глаза были покрыты коркой. Голова болела. Где он?

       На улице.

       Он вскочил на ноги. Резкое движение принесло с собой волну боли и в глазах помутнело. Он потряс головой, чтобы очистить ее, готовясь к ее следующему удару, и лишь потом понял, что ее нет.

       Он упал на колени, благодарный за то, что остался жив. Поморщившись, он исследовал шишку на своем затылке, и провел рукой по опухшей челюсти. Он только потянул руку и его ребра заболели. Они наверняка были сломаны. Его рубашка развевалась на ветру. Он посмотрел вниз и обнаружил огромную букву А, вырезанную на его груди. Она была огромной, как его рука. Изумленный, он провел пальцем по ее контурам, пытаясь понять, что это значит. Она чесалась, но не болела. По сравнению с остальным ущербом, который она ему причинила, это было нежным поцелуем.

       Почему она его не убила?

       Его телефон снова зазвонил. И на этот раз он ответил. Грэгори.

       — Ты жив?

       Он не думал, что его голова болела бы так сильно, если бы он был мертв.

       — Ты не вышел на связь. Ты заполучил ее?

       Он обещал своим братьям, что будет связываться с Грэгори каждый день на рассвете. Михаил взглянул на небо. Который час? В Лос-Анджелесе никогда по-настоящему не темнело, особенно в пасмурную погоду. Низкие, грязноватые облака отражали свет фонарей, но он хорошо мог читать признаки того, что рассвет приближался.

       — Нет. Я должен идти. Я отключаюсь.

       — Что? Какого черта ты не позволил нам поехать с тобой? Где ты? Ты…

       Михаил повесил трубку. Поглаживая свои ребра, он подошел к краю крыши и посмотрел вниз, вздрогнув при мысли о падении на землю. Вместо этого, он выбрал менее болезненный путь, перепрыгнув на следующую крышу. Эта имела дверной проем, означающий, что вниз можно будет спуститься по лестнице. Он сломал замок и проскользнул в кромешную тьму.

       Внутри он прислонился к холодной, шлакобетонной стене и передохнул. Боль, окружающая темнота и приближение рассвета, напомнили ему то утро, после того, как Алия оставила его и Кортеблю бессмысленно избивал его — утро, о котором он запрещал себе думать на протяжении многих лет.

       После поединка с Кортеблю — хотя назвать это поединком, было бы преувеличением — он приехал на велосипеде на пляж, онемевший от боли, униженный, и прежде всего чувствующий глубокое, холодное небытие, которое он ощутил в ее отсутствие. В слабом, предрассветном свете он вошел по колено в воду, готовый приветствовать восходящее солнце. Море смыло бы его пепел.

       Отец нашел его за несколько минут до того, как солнце озарило горизонт. Михаил сопротивлялся ему, и отец бил его за это, загоняя его в мутный прибой, пока он не смог больше отбиваться, потом затащил его в семейный фургон, до того как они оба стали пеплом.

       Они должны были прятаться в задней части фургона до заката. Сгорбленный в темноте, весь в соли и песке, с гноящимися ранами, Михаил пытался быть сильным. Но где-то, в течении этого бесконечного дня, он сломался под тяжестью своего гнева и позора и рыдал, как девчонка, позоря себя еще больше.

       Его отец сказал немного, но то, что он сказал, закрепилось в нем. Оглядываясь назад, Михаил задавался вопросом, а не применил ли к нему отец немного принуждения. Но по какой бы то ни было причине, Михаил выбрался из фургона переродившимся. Он поклялся отцу, что будет жить если не для любви, то ради долга. И он больше никогда не плакал.

       Тогда ни Михаил, ни его отец не подозревали, что он боролся против кровной связи. И это было к лучшему. Если бы он знал правду, он, возможно, вернулся бы назад на следующий день и закончил начатое.

       Правда, у него были достаточно низкие стандарты, но он подумал, что этот рассвет был лучшим. Самым лучшим из всех. Его рука потянулась дотронуться до буквы А на его груди, и его губы расплылись в улыбке.

     ГЛАВА 5

       Алию разбудил холод и влажность спутанных простыней под ней.

       О, — сказала она, открывая глаза, чтобы обнаружить свою кошку Лулу на подушке рядом, с тревогой уставившуюся на нее. — О, слава Богу.

       В своем сне она боролась со своими братьями. Они предали ее. Они собирались замотать ее в ковер и сбросить в море. Это было самое снисходительное из того, что они могли был ней сделать.

       Раздраженная и подавленная, она дотянулась до Лулу. Кошка шипела, поскольку ее передвинули, но Алия должна была что-то подержать, поэтому она проигнорировала предупреждение и притянула теплое, пушистое тело кошки к своей груди. Лулу громко мяукнула и стремительно начала сползать вниз по ее руке.

       Алия ее отпустила и кошка, побежала дальше, ее черный хвост высоко задрался и нервно подергивался.

       — Ты такая сука, — закричала она ей вслед. — Ты злобная сука.

       Упав назад, она обняла подушку вместо кошки. Во всяком случае, она была теплая. Ужасное одиночество, которое по ее мнению было ничто иное, как опасная форма жалости к себе, отступило.

       Огоньки на панели возле ее кровати спокойно мигали, оповещая ее, что все системы по обеспечению безопасности активны. Она укуталась простынею и повернулась к большому шкафу в углу ее комнаты. Позади мониторы выстроились в одну линию, окружая терминал. На мониторах она могла видеть, что ее человеческие охранники стояли на своих постах. Через несколько минут их сменит ее ночная команда — все вампиры. Служба регистрации оповестила об это тихим сигналом.

       Никаких признаков Михаила.

       Она пожалела, что позволила ему уйти. Это было на нее не похоже, чтобы позволить сентиментальности затмить ее убеждения. Если бы она все делала правильно, то поместила бы его в судоходный контейнер, направляющийся в Китай. Ожидание его очередного нападения на нее, сводило ее с ума.

       И он знал это, ублюдок.

       Мне реально нужна сигарета. Ее глаза остановились на ящике, где она знала, что специально ею было оставлено пол пачки. Нет, я этого не сделаю.

       То, что ей было нужно, так это отвлечься. Проверив телефон, она удостоверилась, что приезжал Кристиан, чтобы в первую очередь ее накормить. Он бы прекрасно отвлек ее внимание. Прижимая тонкий халат к ее белой длинной ночной рубашке, она вошла в ванную и умылась прохладной водой, почистила зубы и провела щеткой по волосам. Несмотря на эти действия при наступлении новой ночи, она все еще чувствовала себя грязной, после сна, испорченного тем, что она увидела свою семью.

       Да пошли вы все. Она вернулась обратно в спальню, взяла сигареты и коробку спичек, захлопнула ящик и направилась в сад.

       Дом был тих и пуст, терракотовая плитка на полу в холе, была гладкой и прохладной под ее ногами. Она жила в сказочном замке, в испанском экстравагантном стиле, навевающем воспоминания о старом Голливуде. Легенда гласила, что когда-то сам Эррол Флинн[3] вешал ее изящные металлические люстры. Обычно ее это только радовало, когда она смотрела на витражи, тяжелые, резные балки в потолке, старые медвежьи шкуры на полу, но не той ночью. Пока Михаил не ушел, она не будет чувствовать себя спокойной и по-настоящему отдохнувшей.

       Лулу встретила ее на нижней площадке лестницы и начала крутиться вокруг ее лодыжек, в попытке завлечь ее в кухню для небольшого количества жидкой пищи.

       — Итак, теперь я твой лучший друг? Почему ты не убиваешь, как это надлежит делать нормальным плотоядным животным?

       Алия деактивировала сигнализацию на французских дверях и оставила их открытыми. Она купила дом, потому что массивные оливковые деревья, извилистые гранатовые, и качающиеся пальмы в саду за домом напоминали ей о ее детстве дома. Сегодня вечером она испытывала огромное желание продать все это и уехать куда подальше. Проблема была, в том, что было немного городов, куда бы она могла последовать, и не существовало вообще такого места, где воспоминания перестали бы ее преследовать.

       Сделав над собой усилие, она расправила плечи и шагнула наружу. Первые часы после наступления темноты были ее любимым временем ночи, это волшебное время, когда, казалось, мир облегченно вздыхал — еще один день закончился — и ночные существа зевали и расправляли крылья.

       Лулу преследовала ее, настойчиво мяуча. Алия вздохнула и схватила одно, из вышеупомянутых ночных существ, из воздуха — огромную моль. Лулу встала на задние лапки, предвкушая подарок.

       Алия усмехнулась, глядя на себя. Счастливая кошка. Спокойный вампир.

       Она прикурила сигарету. Никотин работал. Не стоило его игнорировать. Делая глубокие затяжки, благородного табака, она ходила вокруг бассейна, собираясь с силами, для предстоящей ночи. Алие Адад не позволительно прибывать в кризисе. Не перед другими, по крайней мере.

       Этот чертов сон. Ее плечи опять напряглись. Михаил вытащил все это. Она не позволяла своим братьям завладеть и мимолетной мыслью, за эти годы. Выкинув свою семью из головы, она затушила сигарету и сняла трубку телефона. Это все прошлое. Настоящее давило на нее.

       Набирая Доминика, она прогуливалась по своему ночному цветущему саду. Стоя среди наклоненных труб ангелов, ветвей жасмина, переплетенных лоз винограда, и причудливых цветущих кактусов, она отщипнула старые соцветия, чтобы дать возможность расти новым.

       — Что у тебя есть для меня? — спросила она, когда он снял трубку.

       — Не было найдено ни единого его волоска. Возможно, он решил смыться…

       Алия рассмеялась, прерывая его.

       — Он никуда не делся.

       — Со всем уважением, госпожа, как долго он может находиться далеко от Нью-Йорка? Как много времени он может потратить впустую на предложение руки и сердца?

       — Это нечто большее.

       — Вы думаете, он прибыл мстить? После всех этих лет?

       Как и любой другой вампир в мире, Доминик знал историю о том, как Алия Адад бросилась к Жану Кортеблю, принцу Байу, на глазах у сливок ночного общества. Как наследник Фостин бросил вызов Кортеблю на месте и был беззаговорочно повержен для всеобщего развлечения.

       Никто не знает, что происходило с ней, после той ночи.

       — Нет… Не месть.

       Изо всех сил, она пыталась ясно сформулировать, то, что ее тело узнало, по тому, как он ее целовал. У него был к ней интерес. Для него не было пути назад. Что вело его? Что изменилось?

       Или, что она не знала все это время?

       Алия замерла на полушаге, картинка, всплывшая из ее воспоминаний: Михаил, целующий ее руку. Он всегда так делал. Даже, когда был молодым человеком, в жалких теннисных ботинках, он был изыскан. Он, вообще-то, мог бы и отвесить поклон…

       Ее кулак сбил высохший цветок ангельских труб, превращая его в пыль.

       — Госпожа?

       Он попробовал ее.

       Была теплая, залитая лунным светом ночь. Она порезала костяшку пальца, играя с ножами. Он придвинул ее руку к своему рту и поцеловал кровь от ранки.

       Позже, той же самой ночью, они оба лишились девственности.

       Алия присела на корточки. Пытаясь изо всех, говорить небрежным тоном, она спросила:

       — Доминик, а что тебе известно о кровной связи?

       — Ничего особенного.

       — Ты можешь кое-что найти для меня? Этого не может быть в Интернете. Ты должен будешь поехать в библиотеку мистера Вильгельма в Оджей. Он тебя впустит, поскольку предан мне. Узнай, сколько крови необходимо выпить, чтобы началась инициация кровной связи. Что-нибудь, действительно стоящее.

       — Сделаю. И последнее. Крыса Фрэнк только что поведал мне некоторые любопытные факты о Джимми. Я бы сказал, нечто действительно стоящее.

       — Отличные новости, — пробормотала Алия, слишком расстроенная, чтобы пошутить по поводу крысы.

       Прежде, чем Доминик почувствовал ее незаинтересованность, она повесила трубку. Не в состоянии подняться, она осталась там, где и была, сидя на корточках на дорожке, выложенной кирпичами, в окружении засохших цветов. Погруженная в тяжелые мысли, она покачала головой, сжав ее руками, и закрыла глаза.

       Михаил сильно изменился после их того первого раза вместе. Всегда эмоциональный, он еще глубже погрузился во все это. Каждый раз он хотел быть с ней, дотрагиваться до нее, смотреть не нее.

       Поначалу она млела от его внимания, но, через некоторое время, его напористость начала душить ее. Даже тогда, задолго до всех этих событий, она не могла оставаться в заключении, а его любовь ощущалась именно так. Под ивами они абсолютно подходили друг другу, но скоро его страсть начала восприниматься мелкой и не адекватной. Она не могла этому подражать, она, даже, не могла этого понять.

       В конце концов, она сбежала от него. Она отдалась в руки человека, который очаровал ее, которому, она была уверена, Михаил не сможет причинить вреда. И сделала она это на Новогоднем балу. Она едва ли могла вспомнить, о чем она тогда думала. Возможно, ей нравилась театральность публичного расставания, возможно, она думала, что обстоятельства заставят Михаила принять эту новость спокойно. Возможно, она была немного напугана им. Она не могла даже предположить, что он бросит вызов Жану и всех этим смутит.

       Она блуждала среди цветов, опустилась на уютную кушетку, расположенную возле бассейна и прижала подушку к груди.

       Кровная связь многое объясняла.

       Когда Михаил поцеловал ее порез той ночью, она перестала дышать. Пробывать кровь было запрещено тем более среди вампиров подростков. Осмелиться на это было извращением, баловством и очень сексуально. Как она умудрилась остаться в трусиках, после этого?

       Но как такое небольшое количество крови могло их связать?

       Может ли одна капля крови по-прежнему направлять его, после тридцати лет?

       Она помнила те дикие голодные поцелуи, которыми он тогда покрывал ее. Похоже, он вообще никого не целовал в течении многих лет.

       Задумавшись об этом, она вспомнила, что никогда не слышала, чтобы у Михаила Фостина были с кем-то отношения

       Вот, дерьмо. Она взялась за следующую сигарету.

       Но если он связан с ней, как он выжил так долго? Хотя, она немного знала об этой связи, но слышала, что связанные вампиры сходили с ума, когда лишались своей половинки. Михаил же процветал. Он был гребанным принцем Нью-Йорка.

       Она откинулась на кушетку, сминая аккуратно сложенные подушки. Не было никакой возможности узнать больше, пока не вернется Доминик. Все, что она могла сделать, это сосредоточиться на том, каким будет его следующий шаг.

       Если Михаил привязан к ней, каким-то непостижимым образом, он не отступит. Но теперь, зная это, у нее есть преимущество. Он никогда ее не убъет. Он будет угрожать, но ему она нужна живой. Но это так же значит, что если она его не убьет, он никогда не оставит ее в покое.

       Позвонил охранник с ворот. Приехал Кристиан. Она сказала, чтобы они пропустили его и прислушалась к звуку открывающейся двери. Услышав его, она юркнула, через тени падающие от дома, преследуя его. Золотой Кристиан, серфингист и, подающий надежды, актер, принес с собой запахи морской воды, воска, которым он натирает доску, и моторного масла. Надеюсь, что когда — нибудь, он станет большой знаменитостью.

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒