МАРИЯ КИКОТЬ 5 страница

- Ну ладно, - он накрыл мою голову и отпустил мне грехи.

Я даже не ожидала, что все будет настолько мило и приятно. Довольная, пошла причащаться. Хороший был батюшка, понимающий. Да и что было с меня спросить?

Так я стала ходить в храм. В храме мне нравилось, я ходила почти каждый день. Я стала читать православную литературу, ту, что продавалась в храме и что находила в интернете. Противоречия и недоумения по поводу христианства, которые у меня были вначале, рассеялись, как дым, от чтения святоотеческой литературы и от того, что я сама хотела поверить во все это. Я всегда была человеком довольно внушаемым, людям я предпочитала доверять, даже верить, не особо требуя доказательств. Святые отцы все как один говорят, что нужно просто «верить» и не подвергать сомнению ни один из догматов православной веры. Сомнение здесь считается грехом, а всякие там каверзные вопросы типа: «Неужели все неправославные попадут в ад? Да и большая часть нерадивых православных, судя по всему, тоже? И где же тут Любовь? » - скорее всего либо от невежества и греховности, либо происки сатаны. Весомый аргумент. Если ты чего-то не догоняешь или с чем-то не согласен — ты просто еще не поднялся на тот уровень, где ты сможешь это понять. Работай усерднее, молись, постись, исповедайся, проси у Бога разумения, и Он, конечно же, не оставит. Ни у кого нет вопросов, все верят и вполне довольны. На все, даже самые серьезные вопросы здесь можно найти простые ответы. Все очень просто и понятно: черное-белое, плохие-хорошие, рай-ад, свои-чужие, согрешение-покаяние. Мне особенно понравилось, что после смерти вроде как ничего не менялось: мы все, верующие во Христа и старающиеся жить по заповедям, после смерти в таких же, только более духовных, телах будем жить вечно вместе с Богом и друг с другом в любви и согласии в раю. Что может быть лучше?

Я поверила всем сердцем. Во все сразу - иначе это уже не вера. Новые убеждения стали менять и мой образ жизни. Хотя для родных и друзей я стала невыносима, я себя чувствовала невероятно счастливой и свободной, как никогда. Все мои привязанности, привычки — все изменялось, моя личность перерождалась заново, освобождаясь от прежнего багажа. На смену неопределенности, запутанности, страха смерти - пришло облегчение и твердая вера во всемогущего Бога и Его промысел. Непостижимость сего промысла разгоняла все сомнения и вопросы. Эйфория, порождаемая новым состоянием души, была подтверждением истинности вновь обретенного знания. Весь опыт прошлой жизнь переоценивался с точки зрения нового видения, вытесняющего старое. Я чувствовала себя только что родившейся. Это была настоящая страсть — посвятить себя, отдать целиком, без остатка религиозному служению, обретая на этом пути возможность сделать свою жизнь осмысленной и одухотворенной, а после смерти обрести спасение и попасть в рай.

В церковной лавке я увидела небольшую книгу в красочном оранжево-красном переплете. Это была «Лествица» Святого Ионна. В книге рассказывалось о правилах жизни в древних монастырях Египетской пустыни. Я ее купила и стала читать. Уже в первой главе, а потом и дальше основной мыслью книги было то, что монашество — это идеал христианской жизни. По словам автора этого трактата, монашество — это самый лучший путь к спасению, даже как мне показалось, единственный. Это житие, подобное ангельскому, добровольное мученичество, открывающее двери Неба, дарующего свободу от страстей, высоте которого «миряне» не могут даже подражать. Монахи — истинные служители Христа, спасители мира, отмаливающие в своих келиях погрязших в грехах людей. Это только из первых двух глав:

«Итак, услышим, что Господь сказал юноше оному, по-видимому исполнившему все заповеди: единаго ти недостает, продать имение и раздать нищим (Лук. 18, 22), и самого себя сделать нищим, приемлющим милостыню от других.

Если кто возненавидел мир, тот избежал печали. Если же кто имеет пристрастие к чему-либо видимому, то еще не избавился от нее.

Если бы земной царь позвал нас и пожелал бы нас поставить в служение пред лицем своим; мы не стали бы медлить, не извинялись бы, но оставив все, усердно поспешили бы к нему. Будем же внимать себе, чтобы когда Царь царствующих и Господь господствующих и Бог богов зовет нас к небесному сему чину, не отказаться по лености и малодушию, и на великом суде Его не явиться безответными.

Кто истинно возлюбил Господа, кто истинно желает и ищет будущего царствия, кто имеет истинную скорбь о грехах своих, кто поистине стяжал память о вечном мучении и страшном суде, кто истинно страшится своего исхода из сей жизни, тот не возлюбит уже ничего временного, уже не позаботится и не попечется ни об имениях и приобретениях; ни о родителях, ни о славе мира сего, ни о друзьях, ни о братьях, словом ни о чем земном, но отложив все мирское и всякое о нем попечение, еще же и прежде всего, возненавидев самую плоть свою, наг, и без попечений и лености последует Христу. »

Монашество в этой книге представало какой-то панацеей, единственным спасительным и разумным выбором человека, избавлением от всех тягот, страстей и бессмыслицы «мира», оно позволяло в кратчайшие сроки угодить Богу и приблизиться к Нему, получить ответы на все вопросы, отмолить свои грехи и грехи мира, обрести мир души и много чего еще. Меня не смущало, что книга написано в шестом веке, для монастырей соответственно того времени. Я читала этот труд человека, который сам никогда не жил в общежительном монастыре - в предисловии об этом говорится. Он жил отшельником, сам по себе, а книгу написал по просьбе своего друга игумена. Сейчас, после стольких лет, я думаю: почему же до сих пор эту проклятую книгу, написанную много веков назад, которая может только заморочить голову современному человеку, продают во всех лавках и магазинах? Кому выгодна эта рекламная компания общежительного монашества сейчас, когда монастыри так разительно отличаются от тех, что описаны в этом рекламном проспекте?

Из-за этой книги у меня возникли мысли о монашестве. Жизнь, наполненная смыслом и самоотречением, имеющая четкую направленность и цель, полная подвигов и свершений меня увлекла. Я задавала себе вопрос: а что, если Господь избрал меня для этого высокого служения? Что, если все события в моей жизни не случайны?

Я стала много молиться дома и в храме, оставалась ночевать в студии, чтобы рано утром уже пойти на Литургию. Работать я перестала: фотографирование девушек-моделей мне казалось уже чем-то греховным. Дома я бывала редко. Раньше у меня с родителями были прекрасные отношения, а теперь мне казалось, что они меня не понимают. Я нервничала, когда они начинали критиковать мои новые взгляды. Любовь к ним казалась мне препятствием на пути отречения от мира. Я вела себя как фанатик: постилась, молилась и читала отцов, всю остальную жизнь считая греховной и не угодной Богу. Когда я говорила о. Владимиру, приходскому священнику у нас в храме, что хочу поступить в монастырь, он всячески отговаривал меня, говорил, что сейчас нет таких монастырей, в которых была бы настоящая духовная жизнь и опытные духовники, но я считала, что он просто меня не понимает или не знает о таких монастырях. Тем более, он же не монах. Я молилась, чтобы Господь послал мне знак, как поступить.

Одна моя знакомая, Екатерина, посоветовала мне поехать к «прозорливому старцу, который может ответить на любой вопрос». Мы вместе поехали в Лавру к старцу Науму, она тоже хотела его спросить что-то относительно своего будущего замужества. Мы выехали из Москвы в 3 утра, было еще совсем темно. Всю эту ночь я не спала, волновалась о том, что скажет мне старец, и молилась, чтобы Господь мне послал силы исполнить то, что он мне скажет. В том, что этот старец действительно знает волю Божию, я даже не сомневалась, хотя ни разу еще его не видела. С пяти утра в домике старца уже занимали очередь. Народу было много, каждый со своими вопросами. Многие приходили сюда уже не первый день, но не могли попасть на прием. Одна женщина, у которой тяжело болела дочь, пыталась попасть к старцу уже неделю. Каждый день с пяти утра она занимала очередь, но ее все не приглашали. В этот день она стояла с пакетом свежесоленой осетрины, так как ей подсказали, что «батюшка любит рыбку». Ей удалось всучить этот пакет м. Пелагеи, которая его приняла и обещала посодействовать. Я подумала, что у меня с собой ничего нет, стало неловко заявляться к старцу с пустыми руками, остальные стояли кто с чем. Я подумала, что пожертвую просто деньги, раз уж не купила подарка. Хоть это был только ноябрь, но снег уже лежал, и было очень холодно, на стенах веранды перед домиком старца был толстый слой инея, и все толпились на лестнице, ведущей в келью, где он принимал, там было чуть-чуть теплей. К нам иногда выходила келейница старца — монахиня Пелагея и его помощник — иеромонах Аверкий, спрашивали, кто по какому вопросу идет к старцу. Я сказала, что у меня вопрос, связанный с монашеством, а Катя сказала, что хочет спросить про своего жениха. Как только я озвучила свой вопрос, о. Аверкий пригласил меня внутрь без всякой очереди, в приемную. Там тоже ждали какие-то люди, в основном женщины. О. Аверкий спросил меня, правда ли, что я хочу поступить в монастырь, я ответила, что пока не знаю, хочу спросить старца, есть ли на это воля Божия. Он тут же, опять без очереди, повел меня в маленькую келью, заваленную почти до потолка книгами, коробками со всякими продуктами и подарками, где в уголке на кресле сидел старец Наум в подряснике и епитрахили. Батюшка как будто дремал или просто сидел с прикрытыми глазами. Возле кресла среди коробок лежал маленький коврик, на который мне указала м. Пелагея, на него следовало встать на колени. Я встала на колени на этом коврике, от волнения не зная как начать. М. Пелагея озвучила мой вопрос:

- Вот, Батюшка, она хочет в монастырь.

Отец Наум открыл глаза и сходу начал спрашивать меня о моих грехах. Просто называл грехи, а я должна была говорить, согрешила я в этом или нет. Причем почему-то это были в основном блудные грехи. До того, как я начала ходить в храм, я не очень представляла себе, чем отличается любовь от блуда, поэтому к двадцати восьми годам своей жизни я успела порядком нагрешить. Нужно было рассказывать старцу обо всем по порядку: когда, где, с кем и как. Дверь в келью была наполовину приоткрыта, закрыть ее мешали коробки, а в проходе и на лестнице стояли люди, ожидавшие своей очереди, им было слышно каждое наше слово. Старец внимательно слушал и задавал наводящие вопросы, люди на лестнице тоже стояли тихо. Мне было ужасно стыдно, и совсем не хотелось при всех в подробностях обсуждать свою личную жизнь. Я сказала, что все эти грехи мною уже исповеданы в храме священнику, но старец как будто не расслышал и продолжал допрашивать меня. М. Пелагея дернула меня за рукав: «Не груби батюшке! Он знает, что спросить. » Пришлось смириться и ответить на все его вопросы, многие из которых были странные и даже оскорбительные. Я думала, что это только мне досталось такое испытание за мои грехи, но потом, много позже, я узнала, что он всех так допрашивает, это называется «глубокая исповедь у старца». Молодых девушек, которые не имели реального опыта сексуальной жизни он допрашивал об их помыслах и снах, задавая пикантные наводящие вопросы. Некоторые после такой исповеди узнавали для себя много нового, чего не могли узнать даже из фильмов и интернета. В конце процедуры он спросил:

- В Шубинку поедешь?

Я ответила:

- Поеду. А где это?

Оказалось, это в Новосибирской области, как мне объяснила м. Пелагея. Это была родина самого о. Наума, и там по его благословению был основан девичий монастырь Святого Архангела Михаила по руководством игумении Марии Серопян. Монастырь был именно девичий, туда принимали только молодых девушек. Каким образом туда попала я, тем более после моей исповеди, для меня так и осталось загадкой. М. Пелагея поздравила меня с тем, что батюшка благословил меня на монашество, хотя об этом мы с ним так и не поговорили. Тут же она представила меня игумении Марии, которая была в это время в Лавре, она приехала из Сибири на лечение. Матушка мне понравилась: молодая, лет 45, на вид очень спокойная, с тихим голосом и большими, немного уставшими глазами. Мы с ней пообщались, она сказала мне, что благословение старца теперь нужно выполнять, и я пообещала, что обязательно приеду к ним в Сибирь.

Моя знакомая Катя так и не попала к старцу со своим вопросом о женихе.

По своей работе я много путешествовала, проводя большую часть времени где-нибудь на съемках. Путешествовать я очень любила, не важно где. В Сибири мне побывать не довелось, поэтому такая перспектива казалась мне даже заманчивой. Я не знала, сколько времени я проведу в этом монастыре, просто купила билет в один конец до Новосибирска, собрала самые нужные вещи в большой туристический рюкзак, взяла фотоаппарат и ноутбук, предупредила игумению о своем приезде и поехала.

Двое суток в поезде пролетели быстро, и 25 декабря 2008 года я оказалась в Новосибирске. Нужно было проехать несколько остановок на троллейбусе, а там меня должна была забрать машина и отвезти в деревню Шубинка (она же Малоирменка, ее называли по-разному), где располагался монастырь. Удивительная вещь, в Новосибирске все общественные автобусы и троллейбусы оснащены занавесками, но не такими, какие обычно бывают в таких случаях, а декоративными, самодельными, как дома, из тюли, с рюшечками и ленточками. В сорокапятиградусный мороз оказаться в таком по-домашнему уютном и теплом троллейбусе особенно приятно.

Монастырь, в который я приехала, был именно тем, о чем я мечтала, читая Лествицу и Авву Дорофея. Настоящая пустыня. Пусть не Египетская и не Палестинская, но тоже очень-очень суровая и пустынная. Ландшафт вокруг монастыря был великолепнейший - для любителя унылых пустынь. Маленькая деревня Шубинка, от которой осталось всего несколько домов, школа и свиноферма, только усиливала это впечатление. Монастырь стоял на пригорке, откуда открывался великолепный вид на почти бескрайние поля с жидкими перелесками, окружавшие его со всех сторон, живописный прудик и огороды. Монастырь Святого Архангела Михаила был совсем небольшой, здесь подвизалось около тридцати сестер, с неторопливым и по-пустынному простым укладом жизни. Сестры были заняты в основном на коровнике, птичнике, огороде, в храме и на кухне. Там не было ни иконописных, ни других послушаний, связанных с рукоделием, только самое необходимое. Я была в восторге, лучшего и представить себе было нельзя: настоящая пустыня, с завывающими ветрами, запредельными морозами и низким, очень звездным по ночам, абсолютно черным небом, никакой цивилизации, все так, как описано в древних книгах про монашество. Мне понравилось, и я решила остаться там навсегда, оставить этот мир с его страстями, посвятить свою жизнь молитве и послушанию. Так и сделала: позвонила маме, что больше не вернусь, и начала подвизаться.

Через некоторое время романтический настрой сменился недоумением, а потом и разочарованием. Оказалось, что внутренняя жизнь монастыря и сестер очень сильно отличалась от тех представлений об этом, которые у меня были из книг о монашестве. Среди сестер здесь царило какое-то непреходящее уныние, постоянный ропот на игумению, на несложившуюся судьбу, на весь мир за то, что они вынуждены были «прозябать в этом забытом всеми месте». Никто здесь не выглядел счастливым и довольным судьбой. Мне было трудно это понять, я-то была поначалу вполне счастлива. Оказалось, что кроме меня и еще трех-четырех сестер, пришедших сюда по своей воле, остальные были жертвами «благословений» старца Наума. Большинство этих сестер совсем не собиралось монашествовать. Их родители были чадами о. Наума, и их, еще почти девочками, старец благословил на монашеский подвиг, даже не спросив их мнения. Теперь, под страхом нарушить это страшное благословение, они должны были здесь жить и молиться Богу за весь мир, прозябающий во грехе. Уйти было нельзя, это означало малодушие, трусость, предательство самого Господа Бога. В монастыре постоянно рассказывали различные страшные истории про ушедших сестер: у них рождались только мертвые дети, а сами они были наказаны ужасными несчастьями как в этой, так и в следующей жизни. Меня тоже быстро поставили в известность, что я теперь никак не могу уехать из монастыря: «старец благословил». То есть, это выглядело так, будто меня купили в бессрочное рабство этим благословением. В дополнение к этому оказалось, что через два года, по словам того же старца Наума, ожидается конец света и пришествие антихриста, и все, не покладая рук, трудились и готовились к этому событию. Матушка Мария обо всем всегда спрашивала старца, и все в монастыре делалось так, как скажет он. Несколько недель она ездила по окрестным селам в поисках механической мельницы. В связи с концом света предполагалось скорое отключение электричества, поэтому молоть зерно нужно было начинать вручную.

О. Наум не благословлял сестрам получать паспорта нового образца (там видимо были какие-то печати грядущего антихриста), и сестры жили так, без паспортов, благо в пустыне это было не сложно. Естественно, выехать куда-то, даже в больницу, они не могли. Через год что-то изменилось, и сестрам всем вдруг разрешили получить новые паспорта, но конец света все же не отменили, сестры только и говорили о грядущих испытаниях, о тюрьмах, в которые будут заточаться служители Господни, особенно монашествующие, о том, что сюда, в Сибирь ожидается поток беженцев из России, в том числе и наших родных, которые пока не догадываются о грядущих бедах. Избрание нового Патриарха Кирилла рассматривалось как начало беззаконий, его считали служителем сатаны и экуменистом, даже календарь с его портретом запрещалось вешать на стену.

Масло в огонь подливал еще и Митрополит Новосибирский и Бердский Тихон (Емельянов). Несколько раз в год он служил у нас в монастыре, а потом на трапезе беседовал с сестрами: тоже на предмет грядущих гонений православных и тяжких испытаний, возможного изменения церковного календаря, которое ни в коем случае не нужно принимать, верности Христу до смерти и других героических предметах, которые очень нравились сестрам и игумении. С одной стороны сестры проклинали свою участь и неудавшуюся жизнь, протекающую в полумертвой деревне посреди огородов, коров и кухни, без родных, друзей и хоть каких-нибудь человеческих утешений, а с другой стороны — чувствовали себя героическими личностями, сражающимися с невидимыми силами зла во благо всему человечеству. Без этого чувства «избранности» и «героичности» никто бы не смог вынести ту тяжелую и однообразную жизнь, что организовал для них старец Наум.

Честно говоря, я не знала, как ко всему этому относиться. С матушкой Марией у нас были очень хорошие отношения, я ей во всем доверяла, но эти настроения никак не умещались у меня в голове. Получалось так, что весь мир, кроме нас в этой пустыне, должен был погибнуть за свои грехи уже через два года, а нас Господь должен был помиловать по молитвам батюшки Наума. Все это очень смахивало на секту с характерной сектантской эсхатологией.

Но зато в этом монастыре, в отличие от Свято-Никольского Черноостровского, хотя бы не было насильственного откровения помыслов, поощряемых игуменией доносов друг на друга и промывающих мозги занятий. Все было как-то по-простому: просто жизнь в пустыне в ожидании конца света.

Послушания здесь давались на неделю, это называлась «смена», потом сестры менялись. Таким образом все сестры исполняли по очереди все послушания, кроме разве что послушаний пасечника, водителя и воспитателя детей. Когда сестра выполняла то, что от нее в этот день требовало ее послушание, у нее оставалось свободное время, можно было почитать, помолиться, поспать или просто попить с кем-нибудь чаю в трапезной, это разрешалось в любое время. Общаться и дружить сестрам не запрещалось, как-то там даже и в голову никому не могло прийти, что это нехорошо. Первое время мне очень нравилась моя новая жизнь, хоть временами и было тяжело. Я старалась много молиться, в день я прочитывала по четкам две тысячи Иисусовых молитв, клала поклоны и учила наизусть Псалтирь. Также я научилась многому другому: читать и петь по церковно-славянски, печь хлеб и пирожки в настоящей русской печке, доить коров, стричь овец, варить сыр и сгущенку, бить масло в специально оборудованной для этого стиральной машинке, готовить трапезу на 40 человек, ездить верхом, водить «буханку» (монастырский уазик), штукатурить, красить, косить и много чего еще. В пророчества о близком конце света я как-то не верила, тем более в то, что мы тут, великие праведницы и молитвенницы за весь мир, достойны чего-то лучшего, по сравнению со всеми остальными людьми, только за то, что живем в этом монастыре. Также я и еще две сестры, у которых было высшее образование, занимались с детьми. Я преподавала биологию, химию и английский язык двум взрослым девочкам, они готовились сдавать ЕГЕ. Было очень жаль, что, несмотря на высокие баллы, которые они потом набрали на экзамене, о. Наум не благословил им продолжить образование, они так и остались в монастыре послушницами. Здесь тоже был небольшой детский приют, но отдельный корпус для него еще не был достроен, и дети жили прямо с сестрами, следуя сестринскому уставу, как маленькие монахи. Девочек было всего пять, три из них были сиротами из детского дома, одна, Маша, из неблагополучной семьи, ее мама иногда посещала ее, когда была трезвой, а еще одна девочка жила в монастыре с родителями. Эти дети всегда были с сестрами: отстаивали длинные ежедневные службы, работали на послушаниях, их серьезно наказывали за детские шалости, заставляли, так же как и монахинь, смотреть в пол, слушаться, смиряться и молиться. У них и лица были какие-то совсем не детские, как у маленьких старушек.

А еще у нас в монастыре, в отдельном домике, жила семья: Сергей и Лена, им было на вид лет по 35. До этого они жили где-то не в Сибири, не помню точно где, и все у них было нормально: квартира, работа, машина, двое детей — девочка Лиза и мальчик Ваня. Через сестру Лены - Наташу, которая была чадом о. Наума, и уже жила здесь со своей шестнадцатилетней дочкой, они попали к нему на исповедь. Там дальше, конечно: конец света и все такое. Продали квартиру, все имущество, купили старый домик в Шубинке, девочку отдали в один приют, мальчика в другой: в соседней с нами деревне был, тоже окормляемый о. Наумом, мужской монастырь с приютом для мальчиков. Сергей работал в монастыре электриком и водителем, а Лена помогала на кухне. В преддверии близкого конца света эта история выглядела вполне логичной. Не знаю, какая судьба была дальше у этой семьи, надеюсь, что они потом пришли в себя.

Через два года после моего отъезда в Сибирь очень сильно заболел мой отец, но старец Наум никак не благословлял меня к нему поехать. Сестер вообще никуда не отпускали из Шубинки, только в очень экстренном случае. Потом заболела я сама, началась одышка, сильная слабость и головокружения, я думала, что это что-то с сердцем. Работать физически я практически не могла, и меня благословили поехать на лечение домой. Оказалось, что это просто анемия, малокровие: от тяжелой деревенской работы, и пищи, к которой я не привыкла, гемоглобин упал до 64, в два раза ниже нормы.

Дома я провела несколько месяцев, лечилась, ела и отдыхала, ходила в храм и ездила в Оптину Пустынь к о. Афанасию, с которым меня познакомил отец. Папа надеялся, что о. Афанасий, как опытный духовник, поможет мне избавиться от моего фанатизма и вернуться домой. О. Афанасий ему это пообещал, но на самом деле во время наших с ним разговоров только убеждал меня в истинности моего монашеского призвания и всячески поддерживал меня на этом великом поприще. Почему бы и не соврать ради такой великой цели, как спасение души?

Батюшка Афанасий был очень скептически настроен по отношению к старцу Науму, его монастырям, «глубоким исповедям» и его пророчествам. После разговоров с ним мне тоже как-то расхотелось возвращаться в Сибирь и ждать там конца света. О. Афанасий благословил меня продолжить монашеский путь в Свято-Никольском Черноостровском монастыре в Малоярославце. Он так много рассказывал мне об этой обители, с ее серьезным греческим уставом, что мне очень захотелось самой туда поехать. Собственно вот так я туда и попала.

Еще одним старцем, с которым мне довелось встретиться, был оптинский старец Илий (Ноздрин). Я видела его много раз в Оптиной, даже два раза лично с ним беседовала. Насчет его прозорливости у меня тоже есть очень большие сомнения. Он был в очень хороших отношениях с игуменией Николаей, одно время даже часто посещал ее монастырь и направил к ней достаточно много сестер, особенно «мам» с детьми.

Истории всех этих «мам» вызывали у меня всегда возмущение. Редко это были какие-то неблагополучные мамы, у которых нужно было забирать детей в приют. Алкоголичек, наркоманок и бомжей в монастыри не принимают. Как правило, это были обычные женщины, у которых не сложилась семейная жизнь с «папами», и на этой почве поехала крыша в сторону религии. Но ведь духовники и старцы существуют как раз для того, чтобы направлять людей на правильный путь, попросту «вправлять людям мозги». А получается наоборот: женщина, у которой есть дети, возомнив себя будущей монахиней и подвижницей, идет к такому духовнику, а он, вместо того, чтобы объяснить ей, что ее подвиг как раз и заключается в воспитании детей, благословляет ее в монастырь. Или еще хуже, настаивает на таком благословении, объясняя это тем, что в миру трудно спастись. Потом говорят, что эта женщина добровольно избрала этот путь. А что значит добровольно? Мы же не говорим, что люди, попавшие в секты, добровольно туда попали. Здесь эта добровольность очень условна. Сколько угодно можно нахваливать приюты при монастырях, но по сути, это же все те же детские дома, как казармы или тюрьмы с маленькими заключенными, которые не видят ничего, кроме четырех стен. Как можно отправить туда ребенка, у которого есть мама? Сирот из обычных детских домов могут усыновить, взять в приемную семью или под опеку, особенно маленьких, они находятся в базах данных на усыновление. Дети из монастырских приютов этой надежды лишены - ни в одной базе их нет. Как вообще можно благословлять женщин с детьми в монастыри? Почему нет никакого законодательства, которое бы запрещало это делать горе-духовникам и старцам, а игумениям, как м. Николая, их с удовольствием эксплуатировать? Несколько лет назад вышло какое-то правило, запрещающее постригать в иночество или монашество послушниц, у которых дети не достигли 18 лет. Но это ничего не изменило. Они просто подолгу живут без пострига и все. В Свято-Никольском женском монастыре больше половины сестер - «мамы» или бывшие «мамы», если дети уже выросли и оставили приют.

Конечно больше всего сестер направил к игумении Николае старец Власий из Боровского монастыря. Он умудрялся благословить сюда не только женщин и молодых девушек, с детьми и без детей, которые приезжали к нему, как к прозорливому старцу, за разрешением своих жизненных проблем, но и очень преклонного возраста бабушек, и даже иностранок.

Каким же образом сестры попадали в монастырь? Как правило, женщина или девушка приезжала к старцу или иеромонаху-духовнику в сложной жизненной ситуации, многие приходили в депрессии, утратив жизненные ориентиры, потеряв близких людей или просто в духовных поисках чего-то высокого и вечного, а кто-то и просто из любопытства. После продолжительного или совсем короткого общения они узнавали, что имеют, оказывается, высокое призвание к монашескому подвигу. У некоторых желание осуществить это призвание возникало сразу, некоторые долго посещали монастыри и думали. Потом духовник благословлял их в ту обитель, с которой сотрудничал.

Конечно, должно быть кто-то и имеет призвание к монашеству, но почему-то оно оказывается практически у всех, кто только ни приходит за советом. Все это больше походило на вербовку, чем на духовное окормление.

В монастырь приходят совершенно не похожие друг на друга люди: с разным воспитанием, характером, образованием и социальным положением. Асоциальных или психически нездоровых людей монастыри стараются не принимать. Часто это совсем молоденькие девушки, даже дети, чьи установки и моральные ценности еще не успели сформироваться. Было бы неправильно назвать всех этих людей ненормальными, неудачниками или чрезмерными идеалистами, потому что среди них много способных и образованных людей. Попадая в монастырь, многие из них думают, что получат возможность жить более полной и содержательной жизнью в стремлении к Богу, в кругу единомышленников и под руководством опытного в духовной жизни наставника. В монастыре они также надеются получить возможность выразить себя и найти применение способностям, которые не были востребованы в их жизни. Но на практике эти люди редко получают возможность реализовать себя в монастыре. Все, что от них там потребуют — слепое послушание и труд. Как говорится: если надеваешь шоры — будь готов, что в комплекте всегда идут упряжь и кнут.

Книги о монашестве, как древнем, так и современном, которые в изобилии можно сейчас найти в любой церковной лавке и магазине идеализируют жизнь в общежительных монастырях настолько, что люди, начитавшись их, приходят в монастырь словно в розовых очках, ожидая увидеть там подобие рая на земле. Пока эти жертвы рекламы пытаются понять что к чему, им внушается основной догмат монашеской жизни: «не доверяй себе, доверяй наставнику. Твой прежний опыт, твои мысли, твои желания — все это греховно и может быть даже не твое, а происки сатаны». Критическому осмыслению ситуации не способствует и сам устав монашеской жизни: строгие посты, хронический недосып, отсутствие свободного времени, бесконечный изматывающий труд, невозможность остаться где-либо наедине с собой, а также «промывающие мозги» групповые занятия. И все: для успешной манипуляции сознанием человека и полного контроля над его мыслями и поведением ничего больше уже не нужно.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒