Часть вторая 3 страница

Вдруг он почувствовал, что кто‑ то слегка тронул его за рукав. Он оглянулся – женщина шла за ним следом и нагнала его, а он и не слыхал ее шагов!

Все ее существо было теперь гораздо спокойней, и прежнее растерянное выражение покинуло ее взор.

– Нет, не сюда, – сказала она. – Подожди, я скажу тебе, где ты Его найдешь. Спустись к Капернауму, спроси дом Симона рыбака и подожди там, Он еще не сегодня вечером туда придет. Помни, что я тебе сказала: дом Симона рыбака, ты его легко найдешь! Сделай, как я тебе говорю, и не бойся! Прощай!

Она кивнула ему с улыбкой, в которой промелькнул как бы отблеск былого очарования, а затем стала поспешно удаляться в том же направлении, откуда пришла.

Вскоре она исчезла за деревьями.

Иуда задумчиво смотрел ей вслед.

* * *

Дом Симона стоял на окраине города; он был окружен просторным двором, засаженным деревьями, и выходил окнами на озеро.

Вечером этого дня на дворе собралась толпа мужчин и женщин; они сидели отдельными группами на траве и были заняты своей вечерней трапезой, беседуя тихим, пониженным голосом, словно боясь кому‑ то помешать. По внешности это были большею частью простые, бедные люди; но на всех лицах лежал своеобразный отпечаток напряжения и торжественного ожидания. Солнечные лучи косо падали сквозь верхушки деревьев и играли на лужайке, ибо солнце стояло уже низко, и небо начинало принимать на западе золотистый цвет.

Внутри дома сам Иисус сидел за столом с некоторыми из Своих учеников. По правую Его сторону сидел хозяин дома, Симон или Петр, как называл его обычно Иисус. Он был маленького роста, широкоплечий, с лицом, казавшимся в первую минуту некрасивым и незначительным, но делавшимся вскоре привлекательным, благодаря энергичному, умному выражению и открытому, чистосердечному взгляду. Когда же он смотрел на Иисуса, его лицо становилось почти прекрасно: так много светилось в нем мужественной преданности и беззаветного доверия.

Рядом с ним сидел его брат Андрей, хотя и напоминавший своими чертами брата, но не имевший в них выражения внутреннего спокойствия и равновесия, которое отличало того. Лицо у него было изнуренное и исхудалое, со спутанными волосами и бородой и с чем‑ то тревожным, ищущим во взоре. Он первый признал Иисуса Мессией и привел к нему затем своего брата и некоторых других из Его первых учеников. Тем не менее, он не занимал среди них выдающегося места. Душа его была способна к мгновенно вспыхивающему энтузиазму, инстинктивно приводившему его к истине, – так, он был сначала страстным приверженцем Иоанна Крестителя, но оставил его ради Иисуса, в котором угадал более великий, более могучий ум; но ему недоставало твердости и авторитетности, сделавших его брата по общему признанию первым среди учеников.

Еще трое сидели за столом. Сидевший ближе к Иисусу по другую сторону отличался несколько от прочих своей осанкой и одеждой и принадлежал, по‑ видимому, к другому общественному слою; у него было тонкое, нежное лицо с мечтательной складкой над глазами; это был Нафанаил, тоже один из первых последовавший за Иисусом.

Возле него сидел высокий, крепко сложенный человек с густыми рыжими волосами и светлым, беззаботным лицом; что‑ то в роде слепой собачьей преданности было во взоре, который он то и дело устремлял на Иисуса; когда же последний заговаривал с ним, он улыбался так, что белые зубы сверкали. Наконец, пятый был почти юноша с чертами, имевшими некоторое сходство с Иисусом, – сходство, которое он, быть может, намеренно усиливал, нося, подобно ему, длинные волосы, ниспадавшие на плечи. Его улыбка своей юношеской беспечностью напоминала несколько рыжеволосого, но во взгляде его было что‑ то отсутствующее, что‑ то восторженное, хотя и являвшееся выражением неопределенной, только еще пускавшей ростки мечтательной юности, но лежавшее вместе с тем и глубже: семя, которое не должно было развеяться под первым сильным напором жизненного ветра.

Это были братья Иаков и Иоанн, сыновья рыбака Заведея.

За столом прислуживала жена Симона, маленькая, краснощекая женщина с лицом, сиявшим радушием и доброжелательством, а младший из ее троих детей, пятилетний карапузик, стоял возле отца и рассматривал гостей спокойным, наблюдательным взором.

Иисус кончил Свою трапезу и сидел теперь, глядя в открытую дверь на двор. Что‑ то там привлекло, по‑ видимому, Его внимание, потому что Он внезапно оборвал речь среди беседы, и взор Его принял отсутствующее, задумчивое выражение.

Другие тоже умолкли, а Симон взглянул по направлению Его взора.

– Кто этот чужой человек, тот, что сидит там у порога? – спросил он жену.

– Я видел его здесь и тогда, когда мы пришли.

Жена стала возле него, посмотрела и ответила:

– Не знаю, кто он; но он, наверно, издалека. Он пришел сюда несколько часов тому назад и спросил, твой ли это дом. Но не хотел ни войти, ни сказать, по какому он пришел делу. После того, я все время видела его возле дома.

Иисус внимательно прислушивался к ее словам. Он снова посмотрел в ту сторону; лицо Его внезапно просветлело, и что‑ то блеснуло в глазах.

Симон сделал движение, чтобы встать.

– Господи, можно мне пойти переговорить с этим человеком?

Но Иисус удержал его, тронув его за руку.

– Нет, оставь его! – сказал он: – не ты ему нужен!

И видя, что ученики устремили на Него вопрошающий взор, Он оглянулся, как бы ища какого‑ нибудь другого предмета для разговора.

На лице Его покоилось светлое, счастливое выражение. Вдруг взгляд Его упал на мальчика, стоявшего возле Симона. Он привлек его к Себе и поставил между своих колеи.

– До чего он похож на тебя, Симон! – сказал он и, потрепав ребенка по щеке, продолжал, обращаясь к нему:

– Скажи, ты тоже будешь тверд как камень, да?

И Он с улыбкой взглянул на Симона, который густо покраснел.

* * *

Чужой человек на дворе был Иуда. Он сидел отдельно от всех других, совсем близко к растворенной двери, так что мог слышать голоса находившихся в доме, порой даже различал произносимые ими слова. Но он сидел, отвернувшись от них, и ни разу не заглянул в дверь.

Найдя дом Симона, он долго и тревожно бродил вокруг него, в надежде, что сюда придет Иисус, – преисполненный одной единственной мыслью, что вот он вновь увидит Его. Наконец, прождав несколько часов, он увидел кучку людей, шедших вдали, по дороге, и взор его, точно притянутый магнитом, сразу остановился на одной из бывших впереди фигур. Это был Он, – Иуда знал это прежде еще, чем мог различить черты Его лица. Чувство счастья, такого глубокого, такого безмерного, какого он никогда до тех пор не испытывал, заставило биться его сердце, и кровь мгновенно бросилась ему в голову. Поспешно, повинуясь инстинктивному побуждению, он примкнул к маленькой кучке женщин и стариков, стоявших в ожидании пред домом Симона, поместился позади всех, так что другие почти совсем заслонили его, но в то же самое время думал: «Он увидит меня, он узнает меня, – и тогда…» Голова у него закружилась. С затуманенным взором смотрел он на приближение группы – он не мог уже отчетливо различить фигуру Иисуса. Чем более он приближался, тем менее действительным, скорей похожим на видение казался Он ему. У него было такое чувство, точно на него устремлены тысячи горящих взоров, и была минута, когда его охватило трусливое поползновение обратиться в бегство. Но в то же время у него было смутное сознание, что он стоит здесь, предызбраиный для счастья, бесконечно превышающего все то, о чем кто‑ либо из окружавших его мог хотя бы только догадываться, что между ним и Пророком существует сокровенная, непостижимая связь, о которой никто не знает. Он не гордился этим, а только был потрясен.

Группа приближалась все более и более; вскоре идущие были уже так близко, что Иуда мог слышать звуки их голосов. Тогда он закрыл глаза и стал ждать чуда, которое должно было теперь совершиться.

Прошло несколько минут, показавшихся ему бесконечно долгими; он слышал как будто в отдалении гул голосов и легкий шелест ветерка в верхушках деревьев; тогда вдруг его объял пробуждающийся страх; он открыл глаза и посмотрел вокруг. Он был один; все другие вошли во двор, и он не мог уже разглядеть фигуры Иисуса.

Он точно очнулся внезапно от блаженного сна, точно упал в бездну с высокой вершины. Глубокая грусть наполнила его душу, и к ней примешивалась горечь укоризны. Он думал: «Я пойду к Нему и скажу: Господи, это я, – Ты разве не узнаешь меня? » Он уцепился за эту мысль с жаром человека, ищущего утешения, и поспешно вошел во двор.

Но, дойдя до двери, он остановился, охваченный внезапным унынием, и сел у порога не бросив даже ни одного взгляда внутрь дома.

Он слышал их голоса, но не пытался понять, о чем они говорили, скорее избегал этого с инстинктивной досадой; один раз ему послышался смех, – и он преисполнился удивления и горечи. Так вот какова действительность, вот то, к чему он стремился и чего так ждал! Он увидел пред собой образ Иисуса, каким он видел Его в то утро в пустыне, когда Он сказал ему: «Помни, Иуда, ты не должен ненавидеть! »

«Может быть, я Его ненавижу! » – подумал он, но слова эти без всякого смысла прозвучали в его ушах. «Нет, – подумал он, – я не ненавижу Его, но лучше было бы мне никогда не приходить сюда! »

Он обвел взглядом толпу, находившуюся возле него, недоумевая пред светлым, счастливым выражением на всех этих лицах. «Чему это они радуются? » – подумал он не то с презрением, не то с горькой тоской. Он видел густолиственные ветви деревьев и мягкие очертания гор на фоне неба, пламеневшего отблеском заката. Струи теплого, крепкого благоухания неслись в воздухе и ударяли в голову Иуде, почти опьяняя его. И он мучительно чувствовал, что глубокая пропасть лежит между ним и всем тем, что его окружает; он сознавал себя совершенно чужим здесь, каким‑ то отверженцем и изгоем. Что‑ то жестокое проникло в его душу; он встал и отошел от дома.

Проходя мимо группы женщин, он увидал среди них и ту, с которой разговаривал на горе. Он поспешно отвернулся, сгорая от стыда, и ускорил свои шаги. «Уйду отсюда, – уйду! » – думал он почти со страхом.

В воротах стоял человек, погруженный в глубокое раздумье, с тревожным и измученным выражением на лице. Иуда сначала прошел мимо него, но потом остановился и повернул назад.

– Кто эта женщина? – резко спросил он.

Тот вздрогнул и рассеянно взглянул на него.

– О ком ты говоришь?

Увидав женщину, он ответил:

– Это Мария, называемая Магдалина, – ты разве не знаешь?

– Но кто сна? Что она тут делает? – продолжал Иуда в том же тоне.

– Она следует за Тем, за Кем следуем мы все! – ответил тот. – Она была грешницей, но Он очистил ее; она была одержима злыми духами, но Он изгнал их из нее.

Последние слова он произнес совсем тихо и остановил на Иуде внимательный, вопрошающий взгляд, как бы желая уловить впечатление, которое они на него произведут. С минуту Иуда стоял молча, потом стал расспрашивать дальше:

– А кто же ты?

Тот выпрямился, и взор его сделался гордым и смелым.

– Я – Фома, ученик Учителя.

Иуда сумрачно взглянул на него, повернулся и пошел. Он шел медленной, тяжелой поступью, не глядя пред собой, не обращая внимания на то, куда он идет. Свет на небе погас, и стало быстро темнеть. Во дворах воцарились безмолвие и тишина; двери домов стали запираться. Лишь изредка встречал Иуда какого‑ нибудь запоздалого путника; он видел все точно во сне и шел все вперед и вперед, точно двигаясь помимо своей воли. Вдруг он остановился, осмотрелся вокруг, чтобы удостовериться в том, что ом одни, и повернул затем обратно, влекомый силой, бороться с которой он не мог.

Он шел безостановочно, пока не очутился вновь у дома Симона. Здесь тоже было теперь тихо, на дворе не было никого, но дверь все еще оставалась полуотворенной.

Он устремил на нее взор и стоял неподвижно, застыв в ожидании. Но все было безмолвно, ни один листочек не шелестел. И дрожащим голосом стал Иуда повторять про себя: «Он меня не видал, Он меня не видал! »

Что‑ то точно порвалось внутри него; он прислонился к дереву и заплакал.

Это было первый раз с тех пор, как он себя помнил. Он плакал долго и бурно, не стыдясь своих слез и не имея силы удержать их; боль облегчилась, и спокойней стало у него на сердце.

Вдруг он вздрогнул. Он услыхал позади себя шаги, и чья‑ то рука тихо опустилась на его плечо. Весь затрепетав, он обернулся. Возле него стоял Иисус и смотрел ему в лицо приветливым, вопрошающим взглядом.

– Здравствуй, Иуда! – сказал Он. – Я тебя ждал.

Иуда взглянул на Него расширенными зрачками. Губы его зашевелились и, двинувшись на один шаг вперед, он едва удержался на ногах. Затем он склонился, схватил руку Иисуса и запечатлел на ней страстный поцелуй.

– Господь мой, я люблю Тебя! – прошептал он.

Так сделался Иуда одним из учеников Иисуса.

* * *

Теперь настал для него период счастья, период, во время которого его душа без раздумья и сомнений отдыхала среди того спокойствия, которое разливало вокруг себя существо Иисуса, и которое сообщалось всем, кто Его окружал. В нем было освобождающее дух сознание, что другой, более сильный взял теперь в свои руки его судьбу и ведет ее вперед к светлой, прекрасной цели, между тем как его собственная задача состоит только в том, чтоб следовать за ним с упованием и слепой верой. Ему казалось, что он утратил совершенно собственную волю, утратил всякую способность домогаться чего‑ либо ради самого себя, и он был счастлив этим.

Так, мало‑ помалу, сделался он участником Иисусова учения, которое воспринимал, не раздумывая над ним, не имея, в сущности, о нем ясного понятия. Он сидел в кругу учеников и, подобно им, внимал словам Учителя, смотрел на Него и думал: «Да, это правда, все это правда! » – но что собственно было правда, этого он не мог бы объяснить. Не столько смысл слов, сколько почти исключительно звук их наполнял его удовлетворением, так что на душе у него становилось светло и легко, и он не уставал повторять себе: «Я верю, – да, я верю! »‑ не стараясь выяснить себе, во что же он верит. В сущности, учение было для него ничто; все сосредоточивалось в Личности.

Но, если бы его спросили, что именно в Личности Иисуса производит на него такое обаяние, он не мог бы на это ответить. Он знал только, что, если ему случалось быть далеко от Него, он испытывал какую‑ то неопределенную тоску, чувство пустоты и уныния, и тогда осаждали его тягостные воспоминания о тех часах, когда он видел Иисуса занятым мелкими насущными заботами и делами, – воспоминания, от которых он мог избавиться, лишь вызвав в своей мысли Его образ, каким Он явился ему в пустыне; но стоило ему только вновь увидеть Его, встретиться с Ним взглядом, и эти воспоминания исчезали, подобно обманчивым тучам, или же превращались в светлые, блестящие, пронизанные солнцем облака.

Он видел, как дни проходили за днями, полные солнечного сияния, теплого веяния ветра, шелеста деревьев и плеска волн о берег, и с недоумением обращался мыслями к своей прежней жизни: «Для чего он работал, – чего он хотел, – к чему стремился? » Теперь он этого уже не знал. Вечером он засыпал усталый, словно после счастливого рабочего дня, утром просыпался с радостным сознанием обновленной силы, а между тем и тело его, и душа находились в состоянии постоянного покоя.

С другими учениками у него не установилось более близких отношений. Как он пришел к ним чужим, так чужим и остался. Оттого ли, что он не был галилеянином, как они, или причина этого лежала глубже? Порой он задумывался над этим, ибо горько чувствовал, что все его попытки сблизиться с ними разбивались о скрытое, но непреодолимое недоверие. В особенности к одному из них влекла его это время не столько симпатия, сколько смутная потребность в опоре. Ученик этот был Симон Петр, и, несмотря на то, что в отношении к нему тот проявлял если не холодность, то лишь сдержанную принужденную приветливость, это не отталкивало от него Иуду, и он постоянно держался возле него, со слабой надеждой, путем терпеливого выжидания, снискать, в конце концов, его доверие. К другому из учеников, Фоме, тому, с которым он разговаривал в воротах, он чувствовал, напротив, непонятную, необъяснимую для него самого неприязнь, близкую к страху. А между тем он единственный из всех добровольно с ним сходился и выказывал ему непритворное расположение. В его природе было что‑ то застенчивое, почти стыдливое, а в его подвижном, выразительном лице, выдававшем все, что в нем происходило, нельзя было найти ничего, что могло бы вызвать недоверие. Тем не менее, Иуда инстинктивно избегал его, но украдкой с любопытством наблюдал за ним; он видел, что Иисус часто и подолгу беседует с ним с глазу на глаз, и мучился тогда мыслью: «О чем это они говорят? »

Сам Иисус как‑ будто не делал различия между Иудой и остальными учениками, Его наружное обращение, как с ним, так и с другими – было совершенно одинаково. И все же Иуда чувствовал, что различие есть. Ему казалось, что взгляд Иисуса, когда он устремлен на него, имеет иное выражение, чем когда он покоится на других учениках, что он становится тогда в одно и то же время и более теплым, и более глубоким, и менее ясным, что всем своим обхождением с ним Иисус как будто указывает на тайную связь между ними, из которой другие исключены. Он редко говорил с ним наедине, не отличал его каким‑ либо особым доверием, как Петра, а также Иакова и Иоанна, и все‑ таки Иуда не чувствовал себя обойденным, не испытывал зависти к ним. Одно какое‑ нибудь ласковое слово, один неожиданный взгляд вознаграждали его за все это и наполняли его радостью, а вместе с тем неопределенной, не вполне пробудившейся тревогой. Порой ему казалось, что Иисус от него чего‑ то ждет.

И то же чувство внушало ему еще другое существо, вблизи которого он ежедневно находился. То была Мария Магдалина. Он ни разу не разговаривал с ней после того дня, на вершине горы. Он и ее избегал, но не по той причине, по какой избегал Фому. Не страх и неприязнь внушала она ему, а чувство тайного сродства, и вместе с тем невольную робость. Он думал: «Зачем мне говорить с ней, зачем к ней подходить? Мы все равно понимаем друг друга».

Часто вспоминал он ее темный намек на грозящую Иисусу опасность, и тогда еще сильнее чувствовал эти связующие звенья между ними, находил тогда сходство в их обоюдных отношениях к Учителю. Он недоумевал, что могут означать эти слова, но не хотел, однако, получить их объяснение. Слова же, произнесенные ею, когда она повернулась к нему, показывая ему свои слезы, тоже часто мелькали в его мыслях, но соединенные с какой‑ то странной, глухою болью.

Как и он, она держалась особняком, и редко видел он, чтоб она разговаривала с другими. Ему казалось даже, что она ему благодарна за то, что он не старается приблизиться к ней; но взоры их часто встречались, и тогда ее взгляд всегда бывал приветливым и как бы ободряющим. Лишь порой вселял он в него смутную тревогу, точно призывая его к чему‑ то, чего он не понимал; порой же он находил в нем какое‑ то восторженное выражение, от которого ему теснило грудь.

Так прошло некоторое время, и тайная неприязнь других учеников к Иуде постепенно смягчилась и сгладилась под незаметным влиянием Иисуса и благодаря силе привычки. Он был теперь окончательно принят в их маленькую общину, – больше того, был одним из двенадцати, состоявших всего ближе к Иисусу и Им самим избранных в апостолы. И все это время он был счастлив; одно только нарушало его покой: это чувство, становившееся все сильнее, что Иисус от него чего‑ то ждет, и часто спрашивал он себя с мучительной тревогой: «Чего же ждет Он? Боже мой, чего это Он ждет? »

В течение этого времени Иисус странствовал со своими учениками по берегам Генисарета. Затем они возвратились в Капернаум, где Иисус, как и прежде, был гостем Симона.

Однажды утром, войдя во двор Симонова дома, Иуда увидал там нескольких посторонних, хотя и совершенно незнакомых ему, но, тем не менее, возбудивших в нем своим видом чувство чего‑ то уже пережитого. Одеты они были крайне просто, почти бедно, с полным пренебрежением к внешности, и лица их носили отпечаток строгой, сдержанной скорби.

Некоторые из учеников Иисуса тоже собрались здесь; они казались взволнованными и стояли отдельными группами, шепотом переговаривались между собой. Только Андрей, брат Симона, стоял поодаль, и на лице его было такое же выражение, как у незнакомцев. Иуда обратился к нему и спросил, кто эти люди.

Не отрывая глаз от земли, Андрей ответил: «Ученики Иоанна Крестителя». И после минутного молчания он продолжал глухим голосом: «Иоанн умер! »

С чувством досады услыхал Иуда имя Иоанна, – той досады, которую мы испытываем при напоминании о том, что считали навсегда погребенным. Но при последних словах он исполнился в первое мгновенье тайной радости и с недоумением взглянул на Андрея. «Неужели он скорбит о том, что умер Иоанн? Кто такой Иоанн, чтобы его оплакивать? » Но затем это чувство встревожило его и, невольно противореча себе, он задал себе вопрос, почему же он‑ то радуется этому.

– Иоанн умер? – машинально повторил он.

– Да, – ответил Андрей все так же глухо. – Ирод умертвил его, умертвил его в темнице!

Какое‑ то самообвинение, чуть ли не раскаяние было в его голосе, а также и во взоре, который он поднял теперь от земли и невольно устремил на дверь Симонова дома. В ту же минуту он сделал движение, точно хотел отшатнуться, но удержался, пугливо скользнул взором в сторону и поспешно оставил двор.

Иуда с удивлением смотрел ему вслед. Его беспокоило поведение Андрея; зловещее предчувствие овладело им.

«Иоанн умер! – подумал он. – Что это значит? »

Углубившись в свои мысли, он обернулся. Вдруг он увидел на пороге дома Иисуса вместе с обоими братьями, Иаковом и Иоанном. Он казался печальным и удрученным, и во взоре Его не было обычного блеска. Но этого Иуда не видал. Он видел только, как солнце сияло на Его светлой одежде; одно мгновенье он остановил внимание на Иакове, который с жаром что‑ то говорил и улыбался, обнажая белые зубы, но затем снова пред его глазами остался только освещенный солнцем образ Иисуса, и точно стараясь разрешить какую‑ то загадку, он стал про себя повторять: «Неужели умер Иоанн? »

* * *

Спустя несколько дней Иисус покинул Капернаум и переехал по Галилейскому морю в пустынную местность вблизи города Вифасаиды. За Ним последовали ученики и большая толпа народа, но Он держался вдалеке от них и долгие часы проводил один в горах. Никто не знал, что происходит в Нем, и никто не решался Его спросить, даже столь смелый обыкновенно на язык Симон; но туча, лежавшая на Его челе, бросала свою тень и на толпу учеников.

Раз вечером они расположились вокруг костра, разведенного пастухами на склоне горы. Ибо, хотя ранние весенние дни были уже теплы, заходящее солнце уносило с собою тепло, и кроме того теперь, на закате, дул свежий ветер. Большой, пылающий костер, вспыхивая, освещал сидящие или лежащие фигуры пастухов, закутанных в грубые овчины и спавших глубоким, беззаботным сном, и учеников, которые по большей части еще сидели и бодрствовали, но хранили молчание, погрузись каждый в свои собственные мысли. С самого полудня Иисус не показывался среди них; Симон и Иоанн ходили искать Его и недавно вернулись после тщетных поисков. Теперь они сидели всех ближе к огню, чтобы согреться.

Несколько поодаль от огня лежал на спине Иаков, уставившись глазами в небесный свод, на котором мерцали и сверкали звезды. Он привык даже холодные ночи проводить под открытым небом и пренебрегал теплом, исходившим от костра. Он пел вполголоса песню, которой когда‑ то научился от одной эллинской девушки и которая теперь внезапно пришла ему на память.

Рядом с ним сидел Андрей и кутался в свой плащ. Он зяб, по‑ видимому, но, тем не менее, не придвигался ближе к огню. По временам он прислушивался к песне Иакова, но, очевидно, ему стоило больших усилий приковать к ней свое внимание. Он мучительно чувствовал на себе чей‑ то настойчивый взгляд; пытался забыть об этом, но не мог; наконец, он повернул голову и, разгневанно вскинув глаза, встретился с этим упорным взглядом, как будто хотевшим проникнуть в его душу.

Иуда – ибо это он смотрел на него – медленно, но без замешательства отвел от него свой взор. Он сидел одни, вне общего круга. Однако ж его глаза совсем машинально покоились на Андрее, лишь теперь он спохватился, что так упорно смотрел на него, и с недоумением задал себе вопрос: «Уж не думает ли он об Иоанне, который умер? И почему льнет он к Иакову? Эти дни я постоянно видел их вместе».

«А что же я сам? » – думал он дальше. «Почему мои мысли то и дело возвращаются к Иоанну? К Иоанну, которого я забыл! Быть может, это дух его меня преследует за то, что я!.. » – С содроганием оборвал он пить своих мыслей.

С тех самых пор, как он попал сюда, в эту местность, своей голой пустынностью напоминавшую виды Иудеи, он находился в каком‑ то странном настроении. Ему казалось, будто он очнулся от грез, но не вернулся еще к действительности, витая между бодрствованием и сном. Мысли его были печальны и унылы, и часто пробирала его невольная дрожь.

Он услыхал блеяние коз в загоне и со смутным чувством зависти взглянул на спящих пастухов. Затем он посмотрел на учеников Иисуса и подумал: «А они – ведь и они тоже счастливы? » И вместе с тем воспоминание о том времени, которое протекло с тех пор, как он разыскал Иисуса, с такой удивительной ясностью и живостью нахлынуло на него, что он испугался, видя в этом как бы предвестие того, что это время навсегда миновало, и что для него начинается иная пора. Он стал озираться, думая с тоской: «Где же Он? Почему Он не идет? Быть может, я никогда больше не увижу Его! »

Эта мысль была для него так нестерпима, что он поднялся, примяв решение пойти искать Иисуса и не прекращать своих поисков, пока его не найдет.

Но, пройдя несколько шагов, он вдруг остановился. Он различил в темноте фигуру, шедшую навстречу ему. Это была женщина; хотя он не мог разглядеть ее лица, все же он сразу узнал Марию Магдалину.

«Она искала Его, видела Его, быть может! » – тотчас же пронеслось у него в голове, и он повернул назад, сам не зная почему, и лег на свое прежнее место. Какое‑ то тупое равнодушие нашло на него; он отвернулся от огня, закрыл глаза и вскоре заснул.

Странный ему приснился сон. Что‑ то темное было возле него. Он взглянул и увидел у себя в головах чей‑ то высокий, нечеловеческий облик, своей тенью заслонивший свет от его взоров. Он стоял неподвижно, словно в спокойном ожидании, и смотрел на него со скорбным призывом; а между тем из его очей не проникало взора, это был зрячий мрак, и, не будучи в силах ему противиться, Иуда впился глазами в его загадочную глубину.

Он очнулся совершенно внезапно, – одно мгновение сон смутно носился перед ним, потом бесследно исчез из его памяти. «Это бес меня душил», – подумал он и снова забылся на минуту, но затем приподнялся и сел, на этот раз совсем уже проснувшись. Его душу наполнило одно воспоминание, воспоминание о той ночи, которую он провел в пустыне вместе с Иисусом.

На востоке небо начинало алеть, предвещая появление солнца. «Точно так же было и тогда, когда я проснулся! » – подумал Иуда, и это совпадение глубоко поразило его. Им овладело предчувствие, что этот день будет для него почему‑ то решающим.

Он обвел взглядом кучку людей, спавших вокруг погасшего и почерневшего костра. Между ними он увидал и фигуру Марии; она тогда казалась погруженной в глубокий сон. На минуту его взор остановился на ней, – затем он отвернулся с чувством, похожим на прощание, и стал удаляться медленным шагом.

Все ярче разгорался багрянец на ожидавшем солнца небе, а на восточном краю горизонта собирались легкие, мглистые туманы, проводившие по прозрачному воздуху более густые, алые полосы. Слабый свет разлился по окрестности, ночной ветер стих, и вся природа точно с удивлением готовилась к встрече солнца.

Но Иуда шел вперед с опущенным взором, не обращая внимания на рассвет. «Только бы мне поскорей найти Его! » – была его единственная мысль.

Запылала одна высокая вершина, а за ней целый ряд других, свет стал все ниже и ниже спускаться со склонов гор, – но в самом низу, в глубокой котловине, Генисаретского озера лежала совсем черная, непроницаемая гладь, а на другом берегу, на поросших кустарником откосах, еще покоились густые тени. И вот среди туманов взошло солнце, громадное и пурпурное, и весь ландшафт предстал в лучезарном, волшебном сиянии; но туманы растаяли, вместе с ними исчезло очарование первой минуты, и при трезвом свете дня кругом оказалась голая и угрюмая пустыня.

Тогда только Иуда поднял глаза; эта угрюмость благотворно подействовала на его душу, укрепляя намерение, созревавшее в его груди. И вдруг он увидал недалеко от себя Иисуса и остановился, вперив в Него пристальный взор.

Иисус стоял на вершине холма; Он отирал себе чело; стан Его несколько согнулся, и Он тяжело опирался на посох, как бы изнеможенный после трудного странствия. Он окинул глазами Генисарет и противоположный берег, затем мало‑ помалу выпрямился и легкой поступью стал спускаться вниз, по направлению к Иуде.

Тот смотрел, как Он идет, и ждал, но без тревоги. Он находился в каком‑ то странном состоянии ясновидения, обостренной душевной восприимчивости. С первой минуты, как он увидел Иисуса, он сказал себе, что в Учителе произошла какая‑ то перемена, что Он уже не Тот Человек, за Которым он следовал и Которого любил. Однако, постепенно, по мере того, как Иисус приближался, это впечатление рассеялось, и вместо этого Иуде стало ясно, что изменились его собственные чувства, что они не были уже так светлы и так счастливы, как прежде, а сделались глубже и задушевней. Он видел веление во взоре Иисуса, и ему казалось, что теперь он понимает Его.

⇐ Предыдущая 1 2 345 Следующая ⇒