ЗАПИСКИ ОФИЦЕРА АРМИИ НАПОЛЕОНА. 3 страница

Вывозка трупов из города представляла ужасное зрелище. Обыкновенно для этого употреблялись большие телеги, куда сваливались грудами еще не совсем оттаявшие мертвецы, в тех позах, как застыли в мучительной или легкой смерти, и ничем не прикрытых, среди белого дня, их везли по улицам города. Для сожжения стольких трупов требовалось слишком много дров, поэтому от такой мысли скоро отказались. Трупы из верхнего города свозили просто, в одно место, размытое водой, и слегка забрасывали землей. В нижней части города их просто сбрасывали в Вилию, уносившую их на льдинах и, вероятно, выбрасывавшую на берег в каком-нибудь другом месте.

Однажды, когда мы уже все пообчистились, запаслись новым бельем и платьем и ожидали скорой отправки в глубь России, мы, — несколько человек офицеров, — вернувшись как-то с прогулки, к своему великому ужасу нашли одну из наших комнат разграбленной. Сейчас же мы осмотрели свои пожитки и увидали с глубоким прискорбием, что у нас снова украли то немногое, что имели. У меня из ранца, где было сложено белье, пропал воротник на пальто, сделанный мной для путешествия, и многие другие вещи. Вероятно, вором был кто-либо из наших солдат, но доказательств у нас не было.

Наконец приступили к перевозке выздоравливающих пленных в глубь страны, и вскоре черед должен был дойти также до нас; тут один шорник-немец предложил мне воспользоваться услугами знакомого ему еврея, бравшегося переправить меня через Неман и доставить в Кенигсберг, в чем я с ним окончательно договорился. Случайно, или потому что мой план был открыт, полковник фон Зегер обратился к нам с не особенно связной речью указывая, что исчезновение одного из нас сильно повредит всем остальным и т. д., и взял с нас честное слово, что никто не сделает попыток к бегству. Таким образом и мне пришлось отказаться от своего намерения.

Благодаря любезности баденского офицера, фон Брёма, сестра которого находилась при русском дворе, — что доставило ему разрешение императора Александра вернуться на родину, — я мог написать несколько строк матери (фон Брём аккуратно передал ей письмо). Наконец наступило 7 апреля 1813 г., и очередь перевозки дошла до нас.

Наиболее поправившиеся из больных, находившихся в госпитале, были доставлены полицейским офицером в Дебречин, где находилось главное управление по делам военнопленных. Мы простились с друзьями и отправились туда, где уже собралось много народа, предназначенного для отправки. Наконец мы были все переписаны; после четырехчасового ожидания появился русский полковник фон Горн, комендант Вильны, и передал нас другому русскому офицеру, поручику Вейгелю, говорившему по-немецки и по-французски.

Многие из нашего транспорта, преимущественно штаб-офицеры, пожелали совершить путешествие быстрее и с большими удобствами. Полковник фои Горн, очень сострадательный человек, разрешил им отправиться только на следующий день в путь, совершенный ими благополучно до Минска; но здесь их соединили с французским транспортом, от чего их положение, конечно, значительно ухудшилось.

Во время войны у крестьян были отобраны почти все лошади, поэтому нам было предоставлено лишь несколько повозок для вещей, а самим нам пришлось идти пешком. К счастью, переход был небольшой. Мы остановились на ночлеге в усадьбе влево от дороги, где разместились в сараях и конюшнях, не имея сначала разрешения заходить в господский дом. Но когда капельмейстер Тейс спросил конвойного офицера, нет ли в усадьбе рояля, чтобы поиграть на нем, после того как он столько месяцев был лишен инструмента, его пригласили в дом, а за ним постепенно перебрались туда и мы все. Там нас даже, хотя скудно, но все же накормили и устроили на ночлег в теплых комнатах. Семья, по-видимому, почтенная, состоявшая из отца, матери и нескольких барышень, собралась в гостиную и вся превратилась в слух, наслаждаясь исполнением на фортепиано Тейса, игравшего великолепно, так что забывались черные, сухие пальцы с длинными грязными ногтями, резко выделявшимися на белых клавишах.

Погода стояла хорошая, и конвойный офицер, сопровождавший нас, а также вся его немногочисленная команда из ополченцев, обходились с нами очень деликатно; только ночлеги были очень плохи в убогих избах, где ничего нельзя было достать и приходилось питаться припасами, захваченными с собой, так как нас предупредили заранее, чтобы мы запаслись на несколько дней мукой, крупой, хлебом, говядиной и т. д., пока не дойдем до другого города, потому что война оставила на всех окрестностях свои опустошительные следы.

11 апреля 1813 г. мы добрались до Сморгони, маленького городка, где едва раздобылись соломой для ночлега в еврейской корчме, и где нам даже не хотели разрешить приготовить себе пищу из привезенных с собой припасов, потому что все будет осквернено (треф), как объявил нам еврей. Но мы не обратили внимания на его слова и сварили себе кушанье.

Здесь мы посетили заведение, где воспитывали медведей, обучая их танцам и т. д., чтобы потом показывать за деньги за границей.

Хотя старых медведей почти не было, мы полюбовались на молодых, ласкавшихся к нам, обнюхивавших и облизывавших нас как собаки: это были забавные, косматые, дружелюбные ребята.

Мне этот городок был интересен еще потому, что звезда Наполеона спасла его здесь от погибели; здесь поджидал Наполеона отряд казаков, в тот самый день, когда он проезжал мимо; но он долго не появлялся, и казаки отлучились на полчаса, чтобы раздобыться кормом для лошадей в ближайшей деревне. В это время приехал Наполеон, и спрятавшийся французский офицер предупредил его об опасности. Наполеон, не меняя лошадей, поехал дальше в Вильно, захватив с собой офицера, а когда вернулись казаки, он уже был так далеко, что гнаться за ним было бы напрасным трудом. Это рассказывал мне мой квартирохозяин еврей; и другие, у кого я спрашивал, подтвердили его слова.

Получаемых ежедневно 15 крейцеров каждому в отдельности не хватало на удовлетворение всех потребностей, поэтому многие офицеры образовали так называемые артели; в такую артель соединились и мы — я, лейтенант фон Бюлов и лейтенант Рейс, взяв одного солдата. Мы останавливались по большей части в одном месте, на общие взносы закупали в городах съестные припасы и каждый день поочередно наблюдали за приготовлением кушанья, возложенным на солдата.

13 апреля 1813 г. мы пришли в Лебедев, 14-го в Леплиц, 15-го в Раково, 18-го в Заслав и 19-го в Минск.

В Ракове мы отдыхали несколько дней, и многие из нас посетили еврейскую школу; был как раз праздник. Школа представляла из себя убогую, довольно высокую, но темную лачугу, где стоял очень тяжелый воздух, при невыносимой жаре. Иначе не могло и быть, потому что евреи так кричали, так размахивали руками и ногами, раскачиваясь всем телом, что обливались потом и каждый заменял собой печку. Мы, посторонние зрители, не могли удержаться от смеха при виде такого странного служения Богу.

Все польские евреи говорили на плохом немецком языке, так что, внимательно прислушиваясь, их нетрудно было понять; почти на всех еще сохранилась печать восточного происхождения, черты лица были правильные, с орлиными носами, у всех почти без исключения черные волосы, коротко обстриженные на голове, только на висках висят два длинных локона, а на груди расстилается длинная борода, которой они очень дорожат. Одежда состоит из черного, доходящего до башмаков лапсердака, поддерживаемого на бедрах поясом. На голове они носят кожаную так называемую ермолку; на нее надевают шляпу с низкой тульей и широкими полями или черную бархатную шапку, опушенную мехом. Женщины закрывают волосы, как все еврейки, и в противоположность мужчинам одеваются в самые яркие цвета, по большей части в желтый и красный; на шее носят ожерелье из бус или настоящего жемчуга и показывают свой достаток, навешивая себе на грудь множество золотых монет; на ногах носят желтые или красные туфли.

Часто евреи вступают в брак еще детьми: так, я видел мужей четырнадцати, а жен двенадцати лет, проживавших, однако, еще несколько лет у родителей одной из сторон или временно у обеих сторон, пока для них не явится, наконец, возможности начать самостоятельное дело, и всегда служа своей любовью и дружбой утешением родителей.

Подобно полякам, евреи страдают от громадного количества паразитов; может быть, поляки заразились от евреев этой египетской казнью, принесенной ими, вероятно, из Египта.

Отношение польских евреев, как вообще всех их соплеменников к гоям (ко всем принадлежащим к другой религии) презрительное; поведение, когда они могут что-нибудь сбарышничать или нажить, — по-собачьи раболепное. Они почти все трусливы; вероятно, в них еще не изгладилось воспоминание о разрушении Иерусалима. Они обладают большим лукавством и никогда не упускают из виду собственной выгоды. Все занимаются ремеслами и торговлей, и если не держаться настороже, то можно быть уверенным, что они постараются обмануть вас.

В Минске мы встретились с обер-офицерами, выехавшими позднее нас из Вильны и прибывшими на несколько дней раньше; но и они не были довольны своим путешествием.

Транспорт поместили на квартире у еврея, что было для нас чрезвычайно неприятно, потому что здесь было не так удобно готовить себе пищу, как при расселении по нескольким квартирам. Здесь мы провели неделю, пока праздновалась русская Пасха, и успели на досуге осмотреть город и соскучиться. Минск — довольно обширный губернский город, но большинство домов плохо построены и расположены. Церкви очень хороши. Больше всего мне понравился собор, где я несколько раз присутствовал на очень торжественном богослужении. Под собором находится красивый склеп, где, как делается у католиков, изображен Святой гроб, что произвело на меня очень приятное впечатление; но я ни за что не решился бы поцеловать деревянное изображение Христа, лежавшее на ковре перед могилой, рядом с кружкой для пожертвований: сколько тысяч разного народа уже прикасалось губами к этому изображению!

Православные крестные ходы, один из которых я здесь видел, мало чем отличаются от католических.

Евангелическая церковь, где я был несколько раз, очень маленькая, но очень изящна и выстроена на средства русской государыни (супруги императора Александра).

Нас поразило, что за всю неделю Пасхи мы не видали ни одного еврея на улице, хотя здесь также очень много евреев. Наш квартирохозяин ответил на мой вопрос, что на Пасхе ни один еврей не смеет попадаться на глаза русским, если не хочет быть избитым, «из-за старой истории, будто бы случившейся в Иерусалиме».

В Вильне мы обольщали себя надеждой, что, может быть, нас поселят где-нибудь недалеко от Минска, но тут мы скоро узнали, что всех пленных отправляют в Тамбовскую губернию, и это нас поразило как громом.

Часть 3.

Русский офицер, доставивший партию сюда, передал нас другому — ополченцу, подпоручику Ивану Михайловичу, — не говорившему ни по-немецки, ни по-французски и едва умевшему подписывать свое имя; поэтому свои желания нам приходилось выражать ему пантомимой.

28 апреля мы прибыли в Смиловичи, на речонке того же названия, плохой еврейский городишко. Хотя погода нам все время благоприятствовала, все — таки путь был очень скучен, потому что дорога шла большей частью по громадным хвойным лесам, где нам попадалось много ульев. Ульи эти состоят из колоды вышиной в четыре, пять футов, выдолбленной внутри и заделанной сверху и снизу дощечками. Внизу оставляется маленькое отверстие, как в наших ульях, чтобы пчелы могли прилетать и улетать. Расставляются они также очень странным образом: на высоте 15-20 футов устраиваются вокруг толстого дерева подмостки, так что по ним свободно можно обходить вокруг ствола. Здесь устанавливаются ульи, по 6-8 штук на каждых подмостках. Поляки не прилагают к пчеловодству никаких трудов, только выставляют пустые ульи, а полные уносят домой. Когда пчелы роятся, избранная царица пчел отыскивает такой пустой улей и там поселяется со своим роем; так как ульи никогда не пустуют, то безразлично, откуда прилетел рой, и право собственности оспаривать не приходится. Медведи очень опасны для таких ульев, и чтобы избавиться от них, поляки обсаживают дерево терновником, мешающим медведям влезать на деревья.

В этих громадных лесах мы видели много волков, редко, однако, нападающих на людей, если их не принуждает к этому отсутствие всякой другой пищи. Но все-таки испытываешь жуткое чувство в соседстве с этими дикими зверями.

Редко попадавшиеся по дороге деревни были еще по большей части покинуты жителями, и убогие соломенные крыши плохеньких изб сожжены располагавшимися поблизости биваками.

30 апреля мы переночевали в деревне Лиды, а 1 мая 1813 г. прибыли в большую деревню Якшицы. По дороге нам пришлось переправляться через Березину, здесь не широкую, но сильно прибывшую, на плохом пароме, состоявшем из двух круглых бревен, выдолбленных как корыто и связанных веревками. На них лежало несколько досок: через реку был протянут канат, к которому был прикреплен этот утлый плот, чтобы паромщик мог его перегонять с одного берега на другой. Первая партия была переправлена благополучно, но когда вторая, немного большая, доплыла до средины реки, выдолбленные бревна наполнились водой, так что мы стояли уже по колена в воде. Тут уже все принялись за работу, и, к счастью, когда паром совсем погрузился в воду и натянутый через реку канат готов был лопнуть, мы были уже почти у берега. После того нам, промокшим насквозь, пришлось еще идти с четверть часа пешком, пока мы добрались до места стоянки. Так как большая дорога на Бобруйск идет по правому берегу Березины, нам пришлось на следующий день переправляться через реку обратно в том же самом месте, но тут уже мы были осторожнее во избежание повторения неприятного приключения, пережитого нами накануне.

2 мая 1813 г. мы прибыли на стоянку в Остров, маленькую деревушку, т. е. нашли приют под крышей, где оказалось еще немного соломы, но о пище приходилось позаботиться самим.

3 мая мы пришли в Свислочь, небольшой городок на Березине, 4-го в Галинку, маленькую деревушку, и 5 мая в Бобруйск, где были довольно удобно помещены у еврея. И здесь у нас вышел спор с нашим хозяином, не позволявшим нам разводить огонь, не дававшим кухонной посуды, пока мы не обратились к своему конвойному офицеру, и тот несколькими ударами нагайки не призвал еврея к порядку.

В том же доме жило польское семейство. Муж, кажется, служил в какой — то канцелярии. Добрые люди сжалились над нами и часто присылали нам разную провизию, которая тут была очень дорога.

Бобруйск — маленькая крепость, расположенная среди песчаной равнины. С одной стороны перед ней река Березина и большие болота, но с другой стороны, откуда ее осаждал во время войны польский генерал Домбровский, ее легко можно бы было взять, потому что все укрепления возведены из песка и очень непрочны. Кроме того, деревянные дома города примыкают вплотную к укреплениям, что весьма нецелесообразно в крепости, потому что их легко поджечь, и пожар будет мешать защите главного вала. Прожив здесь пять крайне скучных дней, 10-го мы снова выступили в путь на Михайлово, маленькую деревушку, где ночлег был положительно невозможный, так что многие товарищи решили расположиться биваком; но так как мы имели право требовать себе более удобного приюта, то я в сопровождении еще нескольких человек отправился в ближайшую усадьбу, где поместился русский офицер, и мы также расположились там. Помещик оказался любезным человеком; нам была сейчас же отведена комната и предложен хороший ужин. 11 мая 1813 г. мы пришли в местечко Старопоболово, где переменили лошадей, и двинулись дальше к деревне Усперову, где ночевали.

12 мая перед отъездом мы полюбовались прекрасным видом на противоположный берег Днепра. Мы переправились на хорошем пароме через довольно широкую здесь реку и прибыли на назначенную стоянку, название которой я забыл, где в каждом доме застали двух-трех человек больных вследствие лишений, перенесенных во время войны.

Здесь должен был позаботиться о квартире лейтенант Рейс, но лейтенант ф. -Бюлов остался очень недоволен его выбором, после чего лейтенант Рейс вышел из нашей артели, а на его место был принят врач Клейн. 13 мая 1813 г. мы прибыли в Мирьелевицы, красивую, только что отстроенную деревню на дороге. На следующий день была плохая погода, но теперь мы двигались по красивой, живописной, разнообразной местности. В полдень прибыли на стоянку Чечерск, небольшой, хорошенький городок, где, однако, нам досталась очень плохая квартира у еврея, которому мы с досады разрисовали все стены углем, на что еврей очень рассердился. Здесь, в красивом доме, жила графиня, обращавшая день в ночь и наоборот. Ей предсказали, что она умрет ночью, и поэтому она спала только днем, чтобы таким образом обмануть смерть.

15 мая мы продолжали свой путь в Залесье. Перешли небольшую речку Сож и удобно разместились у радушных крестьян. Однако в эту ночь нам пришлось пережить сцену, нас сильно испугавшую. Не успели мы уснуть на соломе, как вокруг нашей избы поднялся сильный шум. Один из нас поспешил к окну, чтобы посмотреть, в чем дело, и увидал, к великому нашему страху, человек шесть, восемь мужиков, вооруженных дубинами и столпившихся перед домом. Мы приготовились к самому худшему, потому что ненависть к французам простиралась и на нас, пленников, и могла вызвать какую — нибудь дикую расправу. Однако, наконец, мы поняли, что дело касалось нашего квартирохозяина, прятавшегося весь день, чтобы уклониться от повинности по поставке подводы, и, наконец, ночью вытащенного крестьянами из избы и сильно избитого под ужасный крик женщин и детей. Нам оставалось только подивиться на такое правосудие.

16 мая мы прибыли в Свециловицы, плохую деревушку, где по обыкновению с трудом раздобылись кое-чем съедобным.

Здесь в первый раз мы видели русскую баню, устроенную следующим образом: в маленьком домике, стоящем около воды, заключается одна комнатка, где помещается печь, в роде наших хлебных печей. Когда жара в комнатке доходит до того, что почти захватывает дыхание, народ идет в баню, там раздевается и все тело сейчас же покрывается потом; чтобы вызвать его еще обильнее, они стегают себя вениками, взбираясь все выше и ложась на устроенных в бане ступеньках. Придя в совершенное изнеможение, обливаясь потом, они выскакивают из бани и бросаются в холодную воду, ложатся в нее или, если недостаточно глубоко, обливаются водой. После такого охлаждения они сейчас же возвращаются снова в баню, чтобы не простудиться и дать телу снова согреться. Это проделывается весь год, летом и зимой, обыкновенно по субботам.

17 мая 1813 г. мы прибыли в деревню Реслинку, 18-го в Ровеместо, тоже деревню. Долго мы не могли нигде устроиться, пока не зашли в маленькую усадьбу, где сначала нам отказали. Помещик был болен чахоткой; мы намекнули, что с нами доктор, и он очень обрадовался. Доктор Клейн пощупал у него пульс, принял глубокомысленный вид, прописал лекарство, и с этой минуты мы обратились в желанных гостей: нас накормили и, в первый раз за все время плена, прикрыли солому чистыми простынями и дали каждому по подушке. Как это было приятно мне, не видавшему постели с июня месяца 1812 г. и даже не всегда имевшему возможность получить охапку чистой соломы, потому что обыкновенно мы уходили из изб, благодаря невозможному дыму и ужасной нечистоплотности, и искали себе приюта где-нибудь в хлеву вместе с скотом. Ночи были по большей части очень холодные, в особенности под утро; у нас было мало одежды, прикрыться было нечем; но все же мы предпочитали такой ночлег на воздухе, где нас, по крайней мере, не тревожили тараканы или прусаки.

19 мая 1813 г. мы перешли из русской Польши в настоящую Россию. Миновали местечко Зыбь-Мая и заметили большую разницу с Польшей. Было как раз воскресенье или вообще какой-то праздник; все население было чисто одето. Так как здесь проходило еще мало транспортов пленных, а между тем русские отличаются большим любопытством, то нас окружила толпа зрителей, относившихся к нам, однако, не особенно дружелюбно и уже при нашем появлении встретивших нас от мала до велика обычным приветствием: «Шельма француз! французу капут!! » и т. д. Раньше проходивший транспорт они даже забросали камнями и грязью.

Накормив здесь лошадей, мы поехали дальше в Вымоту, очень большое село. Здесь нам отвели хорошее, чистое помещение, и хозяева оказались очень радушными людьми.

20 мая 1813 г. мы прибыли в Местикороб, местечко, где не было уже евреев, так как евреям запрещено жительство в России.

22-го прибыли в Карбовицы, 23-го, в плохую погоду, в местечко Семенотка. Здесь мы удобно разместились. Вечером некоторые офицеры пошли в сад русского генерала. Владельца не было дома; они застали только управляющего, порядочного человека, которому они рассказали о своем положении. Услыхав, что некоторые из нас играют на флейте, он сообщил о том молодой графине, дочери генерала; последняя, большая любительница музыки, пригласила офицеров устроить в саду маленький концерт. Мы последовали приглашению, играли сначала марши и арии, сочиненные нашим капельмейстером Тейсом. Собралось все лучшее общество города; управляющий позаботился об угощении; были поданы наливки, пиво, хлеб, мясо, сыр и т. д. Понемногу все развеселились, мы заиграли вальсы, и, наконец, начались оживленные танцы; хотя земля была довольно сырая, но этим никто не смущался, пока вечер не разлучил общество, расставшееся весело и в удовольствии. Это происшествие служило для нас потом долго темой оживленных бесед.

25 мая мы завтракали в городе Новгород — Северске на Десне. Нас поразило, что все дома в городе покривились и покосились. Каменные дома в таком положении непременно обваливались бы, но деревянные дома, где балки пригнаны друг к другу, стоят так уже много лет и еще очень крепки. Мы узнали, что городок и окрестности пострадали от бывшего когда-то давно землетрясения, и действительно, вокруг города мы видели несколько глубоких расщелин. Более подробных сведений мы не могли собрать, еще плохо понимая по-русски, а никто из жителей не говорил ни по-французски ни по-немецки. Жители обошлись с нами очень приветливо, убедившись в нашем печальном положении.

Приблизительно в четыре часа пополудни мы снова двинулись в путь и на следующей остановке, в деревне Сверсь, любовались живописным видом берегов Десны.

26 мая 1813 г. мы ночевали в Чернявском, большом селе, 28-го проехали через местечко Зевист, где отдохнули, а на ночлег поехали дальше в другую деревню. Жара все усиливалась; кроме того, нам приходилось сильно страдать от пыли, так как мы совершали большие переходы.

29 мая мы прибыли в Севск, где нагнали несколько транспортов пленных, выступивших раньше нас из Минска. Нам отвели плохое помешение; жители отличались большой грубостью и осыпали нас насмешками и бранью.

Саксонским офицерам и солдатам было объявлено здесь об освобождении из плена, так как Саксония присоединилась к союзу держав. В соборе было торжественное богослужение, и все пленные получили приглашение на нем присутствовать. Человек тридцать певчих составляли прекрасный хор; потом священник прочел об освобождении саксонцев (на русском языке, чего мы, конечно, не поняли и нам об этом повторили еще раз). Затем епископ, в праздничном облачении, произнес речь и пожелал счастливого пути освобожденным, после того опять запел хор, а епископ обошел всех и кадил так, что мы чуть не задохлись. В заключение он пожелал на французском языке скорого освобождения тем, кто оставались еще в плену, чего, однако, пришлось еще долго ждать. Жители после того стали относиться к нам лучше, а мы все начали выдавать себя за саксонцев.

Нам пришлось пробыть здесь несколько дней, пока русские офицеры покончили с передачей саксонцев, потом мы простились с уезжавшими на родину друзьями и продолжали свой путь 1 июня 1813 года в село Доброводы.

2 июня 1813 г. мы прибыли в Дмитриев, небольшой городок; здесь мое внимание обратил на себя козел с семью рогами, имевший очень забавный вид; я спросил, сколько он стоит, мне отвечали, что пять рублей ассигнациями (на наши деньги два флорина). С удовольствием я купил бы его шкуру, но как было довезти ее из такой дали на родину?

3-го мы переночевали и отдохнули в деревне, в тридцати верстах от Дмитриева и Анненкова, где устроились в избе у хороших крестьян.

5 Июня прибыли в Шевец, маленькое местечко. Во время этого переезда между нашим конвойным офицером и возчиками вышел спор; последние отказывались ехать, получив не сполна следуемую плату, выплачиваемую русским офицером. Задержавшись, благодаря этому, на целый час, мы поехали дальше очень быстро и остановились на ночлег в селе Чернявском.

6 июня мы прибыли в Ливны, маленький городок; здесь народ тоже с любопытством разглядывал нас и выражал свое злорадство, на что мы, однако, уже не обращали внимания. Мы сварили себе кое-как обед и снова двинулись в путь; в шести верстах от города переменили лошадей, при чем опять вышло недоразумение между русским офицером и крестьянами, которые в этой местности очень неотесаны и собираются толпами, чтобы отстоять свои права, как только в деревне происходит хотя самое незначительное событие. После новой задержки, продолжавшейся несколько часов, мы поехали дальше в Казаки, деревню, где переночевали.

7 июня 1813 г. мы прибыли в Елец, красивый, вновь отстроенный город, совершив большой переезд при очень дурной погоде и промокнув до костей. После продолжительных поисков нам удалось, наконец, найти плохую квартиру, где даже за плату нам не хотели дать свечи.

8 июня мы прибыли в Патриаршее, большое село, совершив большой переезд и переправившись по зыбкому мосту через Дон, здесь еще незначительную реку. Тут предполагалась остановка, но за несколько часов до нас сюда прибыл отряд рекрутов. Совместное пребывание с ними было для нас невозможно, поэтому мы попросили конвойного офицера перейти с нами в другую деревню. Он исполнил нашу просьбу, и мы отправились дальше в деревню Студинец, находившуюся за пять верст. Был праздник, из церкви нам навстречу выходили нарядно одетые крестьяне.

9 июня 1813 г. мы миновали Липецк, небольшой городок на реке Воронеже, через которую мы переправились в тот же день. Ночевали в деревне, в нескольких верстах от города.

10 июня прибыли в деревню Сокольничье. Нас поразило, что всюду вокруг деревни валялся павший скот. Справившись, мы узнали, что здесь был падеж на скот, но павший скот не зарывали, потому что крестьяне считали это за грех: так как земля принадлежит Богу, то надо оставлять падаль под открытым небом. Запах был ужасный и привлекал сюда тысячи ворон, никогда не виданных мной в таком количестве.

12 июня мы прибыли в Тамбов, наше будущее местопребывание, о котором нам рассказывали так много хорошего во время всего нашего путешествия. Однако нас ждало разочарование. Нас провели по городу по многим улицам, но, как мы потом убедились, только на показ, потому что, наконец, мы вернулись в тоже предместье, где проходили раньше, — самое плохое, — и тут нам было указано убогие, отвратительные помещения. Кроме того, мы узнали, к своему ужасу, что через несколько дней нас повезут дальше. Некоторые вообразили даже, что в Сибирь.

Тамбов — довольно большой губернский город на небольшой реке Оке. Здесь встречается много красивых каменных домов, потому что тут живет много богатых помещиков. Мне очень понравился своей

- 68 архитектурой и живописным видом на реку монастырь, расположенный в верхней части города. На башне его помещаются часы с курантами. Внутренность церкви очень красива. Я спросил, нет ли какой-нибудь достопримечательности или древности. Меня привели к очень старому, но безвкусной работы маленькому стеклянному ящику, где лежал кусок дерева, длиной с фут, и сказали, что это ступень лестницы, виденной Иаковом во сне. Кроме того, мие показали волос из бороды Спасителя.

Я посетил также кадетский корпус, где преподают по большей части учителя немцы и французы, и откуда, как мне говорили, выходят очень дельные люди. Юношей воспитывают хорошо, пища питательная, но простая, постелью им служат деревянные нары, как в караульной, чтобы заранее закалить их для военной службы.

Некоторые товарищи постарались заручиться благосклонностью губернатора и получили разрешение здесь остаться.

После недельной, скучной остановки мы были переданы русскому полицейскому офицеру, изрядно выпивавшему, и 20 июня 1813 г. покинули город в составе 120 офицеров. Так как образовался целый поезд из семидесяти повозок, то нам приходилось сильно страдать от пыли.

22 июня после двойного перехода мы прибыли в деревню Пушновки, где переночевали.

23 июня мы остановились в селе Гавриловке. Обыкновенно, сейчас же по прибытии, мы обчищались от пыли и, если была поблизости вода, шли купаться. То же самое повторилось и здесь. Один из наших друзей (лейтенант Фогель, баденец) зашел за нами, чтобы пойти на озеро, где уже купались многие из наших товарищей, предупредившие нас, чтобы мы не заходили далеко, потому что здесь очень опасные места. Фогель понадеялся на свое уменье плавать и отошел далеко от берега; вдруг он оступился и, несмотря на усилия удержаться на воде, пока мы спешили к нему на помощь, скрылся под водой. В числе пленных находилось несколько французских морских офицеров, сейчас же принявших меры к его спасению; но его уже отнесло водой в другое место, и наши поиски оказались тщетными. Позвали из деревни рыбаков с сетями, и им удалось вытащить тело нашего товарища. Наш врач прилагал все старания вернуть его к жизни, но его усилия не увенчались успехом. Мы обратились с просьбой к своему конвойному офицеру разрешить похороны тела до ухода; он не имел ничего против, но крестьяне этого не допустили и, когда мы спросили — почему, то объяснили в ответ, что на нем нет креста на шее, значит он не христианин. Поэтому офицер сейчась же написал тамбовскому губернатору и остался в деревне с несколькими товарищами, а мы продолжали дальше свой путь в Студенку.

⇐ Предыдущая 1 234 Следующая ⇒