ГЛАВА ПЯТАЯ. ГЛАВА ШЕСТАЯ. ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Рольф Карле начал работать с сеньором Аравеной в тот самый год и месяц, когда русские запустили в космос собаку, засунутую в какую‑ то герметически запаянную капсулу.

– Советы, чего от них ждать, у них даже к животным никакого сочувствия! – разгневанно воскликнул дядя Руперт, узнав эту новость.

– Ну не кипятись ты… В конце концов, это самая обыкновенная дворняжка без всякой родословной, – заметила тетя Бургель, не отрывая взгляда от сооружаемого на кухонном столе кулинарного чуда под названием «домашнее пирожное».

Это безответственное и непродуманное заявление супруги привело немолодую пару к страшной ссоре, одной из самых серьезных за все время их семейной жизни. Проругались они целый день – это была пятница, – осыпая друг друга проклятиями и высказывая упреки, накопившиеся за тридцать лет совместного существования. Так, например, помимо прочих неприятных и неожиданных слов, дядя Руперт услышал, что, оказывается, его жена терпеть не может собак и испытывает стойкое отвращение к тому, что она сама и вся ее семья занимаются разведением, выращиванием и продажей этих тварей. Оказалось, что она спит и видит, как чертовы полицейские овчарки, все как одна, подхватывают чумку и стройными шеренгами отправляются к чертям собачьим. После этого Бургель не без удивления узнала, что ее муж был в курсе насчет одного неприглядного и аморального поступка, совершенного ею в молодости, а молчал об этом лишь потому, что хотел сохранить мир в семье. В общем, наговорили они друг другу много такого, о чем лучше было бы каждому не знать, и в конце концов выдохлись. На следующий день, в субботу, Рольф, как обычно, приехал в колонию и обнаружил, что дом заперт; первым делом он подумал, что вся семья подхватила азиатский грипп, который свирепствовал в стране как раз в те годы и унес множество жизней. Он, когда обнаружил тетю Бургель живой, хотя и не совсем здоровой, вздохнул с облегчением. Она лежала в спальне на кровати с компрессом из базилика; дядя Руперт, как выяснилось, сжигаемый обидой и злостью на супругу, заперся в мастерской – естественно, вместе со своими псами‑ производителями и четырнадцатью недавно родившимися племенными щенками – и стал методично разбивать молотком все собранные и приготовленные для продажи часы с кукушкой. Глаза у обеих кузин были красные и воспаленные от выплаканных накануне слез. К тому времени обе девушки успели выйти замуж за тех самых хозяев свечной фабрики, и теперь к их привычному запаху гвоздики, корицы, ванили и лимона примешивался тонкий аромат пчелиного воска. Жили они на той же улице, буквально напротив родительского дома, и успевали не только вести свое новое домашнее хозяйство, но и по‑ прежнему помогали родителям работать на псарне, в курятнике и обслуживать туристов в гостинице. В те выходные некому было разделить с Рольфом Карле радость по поводу приобретения новой кинокамеры и, более того, никто даже не удосужился выслушать, как это было прежде заведено, подробный рассказ о том, что происходит в его жизни, в жизни города, или, например, о политических волнениях и выступлениях студентов в университете. Ссора между родителями настолько выбила из колеи всех членов семьи, включая и младшее поколение, что Рольфу Карле за все выходные не удалось даже хорошенько ущипнуть своих кузин за мягкие места, не говоря уже о том, чтобы развлечься с ними более основательно. Обе девушки ходили по дому мрачные, с лицами, искаженными гримасой страдания, и не выказывали ни малейшего желания прибраться в пустых гостевых комнатах или хорошенько взбить там перины. В общем, в воскресенье вечером Рольф вернулся в столицу с горящими трубами, без смены чистой одежды на неделю вперед и без солидного сухого пайка из домашних галет и ветчины, которым тетя с дядей обычно снабжали его. Кроме того, его преследовало неприятное чувство уязвленности тем фактом, что какая‑ то беспородная московская дворняжка оказалась для родственников важнее, чем его появление в их деревне. В понедельник утром вместе с сеньором Аравеной они зашли позавтракать в кафе на ближайшем к редакции углу.

– Брось, старик, о чем ты вообще думаешь, забудь ты и об этом животном, и о проблемах с родственниками. Поверь мне, мальчик, грядут важные события, которые могут обернуться для страны большими переменами, – сообщил Рольфу его покровитель, склонившись над аппетитно выглядевшей тарелкой; обычно он начинал день с весьма плотного завтрака.

– А что такое?

– Через пару месяцев будет проведен референдум. Сам понимаешь, все вроде бы уже известно заранее, и наш Генерал уверен, что останется у власти еще на пять лет.

– Ну вот, тоже мне новость.

– Новость, Рольф, состоит в том, что этот плебисцит может выйти ему боком.

Точно в соответствии с тем, что было предсказано, незадолго до Рождества действительно был проведен референдум, которому предшествовала шумная пропагандистская кампания, буквально задушившая страну тоннами листовок, военными парадами, болтовней по радио и торжественными церемониями открытия бесчисленных патриотических монументов. Рольф Карле скромно делал свою работу, стараясь вести себя предельно осторожно; внешне он действовал весьма корректно, демонстрируя всем, что он всего лишь начинающий оператор, который набивает руку на съемке далеко не самых важных людей и событий. Тем не менее чутье помогло ему верно уловить пульс времени, и снимал он в основном репортажи с предвыборных митингов и собраний, а также интервью с офицерами Вооруженных сил, рабочими и студентами. В день референдума улицы были заполнены жандармерией, вот только обычных людей – тех самых избирателей – почему‑ то совсем не было видно около избирательных участков. Вечно шумная, столица в то воскресенье выглядела сонным провинциальным городком. Вскоре было объявлено об убедительной победе Генерала: за то, чтобы он оставался у власти еще пять лет, проголосовало подавляющее большинство граждан, имеющих право голоса, – восемьдесят с лишним процентов. Фальсификация была настолько наглой – такого количества людей вообще не участвовало в выборах, не говоря уже о том, что они все отдали голоса за Генерала, – что вместо ожидаемого пропагандистского эффекта выставила правителя на посмешище общественному мнению. Карле несколько недель собирал информацию о настроениях в обществе и о том, как готовился и проводился референдум. Наконец он появился перед Аравеной, гордый проделанной работой и готовый составлять казавшиеся ему весьма смелыми и проницательными политические прогнозы. Тот выслушал его с чуть ироничной улыбкой и сказал:

– Что ты ходишь вокруг да около, Рольф. Правда проста и очевидна: пока Генерала боялись и ненавидели, он мог держать в руках бразды правления, но, как только он стал объектом насмешек, власть стала ускользать у него из рук. Помяни мое слово: не позже чем через месяц его свергнут.

Долгие годы тирании не смогли окончательно уничтожить оппозицию в стране: полуофициально в политической тени действовали некоторые профсоюзы; политические партии, находившиеся вне закона, ушли в подполье, а студенты тем или иным способом выражали свое недовольство правящим режимом практически ежедневно. Аравена придерживался той точки зрения, что народные массы не являются решающей действующей силой в моменты, когда в стране происходят в самом деле исторические изменения: реальные шаги способна совершить лишь небольшая группа дерзко мыслящих формальных и неформальных лидеров. Он полагал, что падение диктатуры возможно лишь в результате консенсуса элит, а народ, привыкший подчиняться жесткой руке и воле$7

– Надо бы поговорить кое с кем из священников, – предложил он.

– Уже сделано. Я навел справки и выяснил, что многие из них не только выступают за преобразования в стране, но и подстрекают рабочий класс к борьбе с режимом. Говорят, что даже епископы готовы выступить с обвинениями правительства в коррупции и репрессивных методах правления. Моя тетя Бургель после семейной ссоры пошла в церковь, чтобы покаяться и исповедаться, и что бы вы думали? Священник достал из‑ под сутаны пачку листовок и сказал, чтобы она во искупление грехов распространила их в колонии.

– Что еще тебе удалось выяснить?

– Похоже, оппозиционные партии наконец смогли объединиться и подписали договор о взаимодействии.

– Ну что ж, видимо, настал момент посеять смуту в последнем бастионе власти – в Вооруженных силах. Их нужно расколоть и сподвигнуть какую‑ то часть армии на мятеж. В общем, мой юный друг, чутье меня не подвело, – с удовлетворением сказал Аравена и закурил крепкую гаванскую сигару.

С того дня Рольфа Карле перестала удовлетворять роль хроникера, регистрирующего происходящие события; ему захотелось принять в них непосредственное участие. Выяснилось, что он может благодаря своим профессиональным связям и знакомствам оказаться чрезвычайно полезным делу восстания. Лишь погрузившись в революционную работу, он понял, насколько прочно завладела умами народа оппозиция. Агитаторы сумели посеять сомнение даже в казавшихся непробиваемыми душах солдат. Студенты тем временем продолжали свои выступления, которые день ото дня становились все более масштабными и дерзкими. Они захватывали лицеи и факультеты, брали заложников, а затем дело дошло до того, что студенческий отряд занял одну из радиостанций и активисты оппозиции в прямом эфире призвали народ выйти на улицы. Это переполнило чашу терпения властей, и в ответ на улицы городов были выведены войка, получившие приказ восстановить порядок любой ценой, по возможности с максимальным количеством жертв. Войска должны были посеять панику в рядах восставших и сочувствующих, но в рядах самих солдат участились случаи неподчинения приказам, и в воздухе отчетливо запахло военным мятежом. Воинские части немедленно получили приказ вернуться в казармы, но было уже поздно: даже среди армейского руководства нашлись люди, разделяющие убеждения восставших или просто желающие перемен в стране. Человек с Гарденией отреагировал обычным для себя способом: камеры тюрем и пыточные подвалы были переполнены задержанными участниками беспорядков; многих он допрашивал лично; работал не покладая рук чуть ли не целыми сутками, но при этом не забывал сменить костюм и поправить, как всегда безупречную, прическу. Вскоре стало понятно, что и самые жестокие репрессии уже не способны предотвратить распад власти. Несколько недель спустя страна оказалась практически неуправляемой. Люди вышли на улицы уже не только для того, чтобы протестовать, но просто поговорить, обсудить все то, что замалчивалось диктаторской властью в течение долгих лет. Женщины проносили оружие под юбками, школьники по ночам расписывали стены домов революционными лозунгами, а в один прекрасный день Рольф, сам не понимая, как дошел до жизни такой, принял от кого‑ то из товарищей по борьбе сумку с динамитом и поехал в университет, где в условленном месте его встретила потрясающе красивая девушка. Он был покорен с первого взгляда, но этому порыву не суждено было развиться во что‑ то большее: девушка молча перекинула через плечо ремень с таким риском доставленной сумки и скрылась в темноте. Больше он никогда ее не видел и ничего не слышал о ней. В стране была объявлена всеобщая забастовка, школы и магазины закрылись, врачи отказывались лечить больных, священники позапирали храмы, и покойники оставались неотпетыми, а то и непогребенными. По вечерам, а особенно ближе к ночи, улицы заметно пустели: освещение не включалось и люди предпочитали сидеть по домам, чтобы не рисковать понапрасну. Ощущение было такое, что страна из цивилизации возвращается обратно в первобытный хаос. Все замерли, затаив дыхание, и ждали, ждали, ждали.

Человек с Гарденией отправился на личном самолете в Европу – в почетную и роскошную ссылку; там он и живет по сей день – пишет воспоминания, причесывая на свой манер прошлое. В тот же день из страны сбежал и министр с плюшевым креслом и ночным горшком. Он увез с собой также немалое количество материальных ценностей, в основном в виде золотых слитков. Чемодан, набитый золотом, забытый или брошенный в спешке, был лишь малой частью того, что министру удалось прихватить. Буквально в течение нескольких часов из страны, как тараканы, разбежались те, чья совесть была нечиста; они удирали по воздуху, морем и через сухопутные границы. Всеобщая забастовка не продолжилась и трех дней. Четыре армейских капитана вступили в переговоры с оппозиционными партиями и, заключив с ними соглашение, объявили свои подразделения перешедшими на сторону восставшего народа; очень быстро к ним примкнули и остальные полки и гарнизоны. Правительство пало, и Генерал, не позаботившийся обеспечить отступление, вылетел из страны с семьей и ближайшими соратниками на военном самолете, предоставленном ему посольством Соединенных Штатов. Торжествующая толпа, в которой было немало женщин и детей, желая смыть с себя пыль и грязь, прилипшие к ним на пути к победе, ворвалась в резиденцию диктатора, где состоялось массовое омовение восставших в его личном бассейне. В воду набилось столько народу, что она стала похожа на густой суп. Все это происходило под звуки джаза, который исполнял какой‑ то чернокожий музыкант, подсевший к белоснежному роялю, украшавшему террасу виллы. В тот же день народ взял штурмом казармы Службы безопасности. Жандармы отстреливались из пулеметов, но толпе удалось взломать двери и ворваться в здание. Здесь уже никто с пленными не церемонился. Пойманных офицеров и гражданских сотрудников Службы безопасности убивали на месте – без суда и следствия. Пыточных дел мастерам, которым удалось выжить, потому что их в тот день не оказалось на службе, еще много месяцев пришлось прятаться по темным углам; тех же, кому это не удалось, линчевали прямо на улице. He обошлось в те дни и без нападений на магазины и дома тех иностранцев, которых обвиняли в разграблении страны и необоснованном обогащении из‑ за преступной иммиграционной политики Генерала. Разумеется, были разбиты витрины магазинов, торгующих спиртным, и бутылки разошлись по рукам; сделав пару глотков, люди передавали их друг другу, чтобы отпраздновать долгожданное падение диктатуры.

Рольф Карле за те три дня ни разу не сомкнул глаз: он снимал все происходящее, находясь в самой гуще событий; его окружали возбужденные борьбой победители, он выходил на запруженные танцующими и веселящимися людьми улицы, по которым с трудом пробирались автомобили, сигналя во всю мочь. Именно его камера зафиксировала, как раздается вынесенное из магазинов вино и как люди, объединенные общим делом, по‑ братски, независимо от уровня достатка и социального статуса, его распивают. Он работал как заведенный и в профессиональном азарте совершенно забывал позаботиться о собственной безопасности: главным для него было дело. Он единственный из операторов осмелился ворваться вместе с восставшими в здание Службы безопасности, он снимал груды тел, стонущих в коридорах и кабинетах раненых, растерзанных толпой жандармов и тайных агентов и освобожденных узников, поднимающихся из пыточных подвалов Человека с Гарденией. Побывал он со своей камерой и в главной столичной резиденции Генерала; он не только сам видел, но и сумел заснять на пленку, как толпа крушит мебель, кромсает ножами прекрасные картины, составлявшие гордость коллекции, и топчет ногами шиншилловые шубы и расшитые драгоценными камнями платья первой леди. Побывал он и во дворце правительства – как раз в тот самый момент, когда там была провозглашена взявшая на себя всю полноту власти хунта, в состав которой вошли восставшие офицеры и выдающиеся деятели оппозиции. Сам Аравена поздравил молодого человека с первыми настоящими профессиональными успехами и дал ему подлинную путевку в жизнь, порекомендовав своим коллегам на телевидении проявить внимание к талантливому начинающему журналисту; увидев отснятые репортажи, телевизионщики тут же пустили их в эфир, и они стали гвоздем выпусков новостей, сделав Рольфа звездой.

Представители политических партий заключили между собой пакт о взаимодействии и признании права каждой из политических сил на существование, ибо горький опыт подсказывал победителям, что если они будут вести себя как стая каннибалов, то очень скоро в выигрыше от общей победы окажутся одни лишь военные. Несколько дней понадобилось ранее высланным из страны оппозиционерам, чтобы вернуться на родину, обустроиться на новом старом месте и начать разматывать запутанный клубок государственной власти. Тем временем разные экономические и политические силы, а также представители олигархии, примкнувшие к революции в самый последний момент, быстренько подтянулись к дворцу правительства и буквально в течение нескольких часов добились для себя самых важных официальных постов. Распределены должности, благодаря подковерной борьбе и интригам, были так хитро и искусно, что, когда новый президент приступил к исполнению своих обязанностей, ему тотчас же стало понятно: управлять страной возможно только путем компромисса с этими людьми и представляемыми ими силами.

Да, были в революции минуты отступления, неуверенности и даже тактические поражения; тем не менее, когда дым и тучи рассеялись, когда стих поднятый восстанием шум, настал рассвет первого дня демократии.

* * *

Были в стране и такие места, где жители оказались не в курсе насчет падения диктатуры; произошло это по многим причинам: например, они попросту не знали, что у власти находился Генерал и сколько лет он простоял во главе страны. Жизнь этих людей текла так, что им не было дела до современных политических событий. В нашем странном географическом пространстве одновременно сосуществуют разные исторические эпохи. Если в столице биржевые магнаты обсуждают по телефону свои многомиллиардные сделки с партнерами, находящимися на другом конце света, то где‑ нибудь в Андах есть районы, где люди живут по законам и нормам поведения, внедренным пятьсот лет назад испанскими конкистадорами, а в глуши сельвы и вовсе имеются территории, на которых живут фактически первобытные люди: целые племена не знают даже одежды и ведут точь‑ в‑ точь такую жизнь, как их предки в каменном веке. То, что для одних являлось периодом великих перемен и чудесных преобразований, для других было всего лишь обычным очередным днем, месяцем или годом, ничем не отличавшимся от других. Народу вообще свойственно великодушие: своих врагов и обидчиков он прощает с необычайной легкостью; сейчас в стране нет ни смертной казни, ни пожизненного тюремного заключения, и так получилось, что и наживавшиеся в эпоху тирании, и сотрудничавшие с диктаторским режимом и непосредственно служившие ему, и тайные агенты и стукачи‑ информаторы Службы безопасности вскоре были прощены, а их грехи забыты; таким образом, все эти люди смогли найти свое место в обществе, ставшем открытым буквально для всех.

Подробностей происходившего в те дни я не знала еще долго; лишь несколько лет спустя я из чистого любопытства пролистала подшивки газет, выходивших во время революционных событий; мы же в Аква‑ Санте в те дни ничего и не заметили. В день свержения диктатуры главным событием для нас был званый обед, организованный Риадом Халаби для сбора денег на ремонт школы. Гости собрались достаточно рано; все знали, что даже местный священник выступил в поддержку благотворительного мероприятия, хотя поначалу был против, потому что подобные праздники были для многих людей лишь поводом, чтобы предаться порокам пьянства и любострастия; ни для кого не было секретом, что массовые гулянья заканчивались дракой, а то и поножовщиной. Однако жизненный опыт и мудрость помогли священнику принять верное решение – он сделал вид, что не замечает греховной стороны подобного сборища, потому что прекрасно понимал: ни своими силами, ни даже силами проповеди Слова Божьего он не сможет собрать необходимую сумму на ремонт школы, изрядно потрепанной последним ураганом. Отдав должное выставленному на стол угощению, гости устроили карнавал с выборами королевы красоты: победительницу короновал сам глава города, на голову ей водрузили корону из живых цветов, украшенную нитью искусственного жемчуга, пожертвованной учительницей Инес, ну а после окончания застолья настало время петушиных боев. Посмотреть на это зрелище собрались не только жители городка, но и гости из соседних деревень. В какой‑ то момент один из гостей, у которого с собой был маленький приемник на батарейках, переполошил собравшихся, издав громкий вопль. Когда все замолчали, он сообщил, что Генерал бежал из страны и на улицах столицы творится что‑ то невообразимое: толпы восставших людей громят тюрьмы, выпускают заключенных и буквально четвертуют попавшихся им в руки жандармов и агентов Службы безопасности. Не дослушав политически активного соседа, собравшиеся на праздник решительно посоветовали ему заткнуться и не отвлекать петухов от подготовки к схватке. Единственным человеком, кто не столько из личного интереса, сколько по долгу службы покинул на время праздник, чтобы выяснить, что творится в столице, был как раз глава города; он без особого энтузиазма вышел из‑ за стола и удалился к себе в кабинет, чтобы связаться по телефону с начальством и получить из столицы необходимые разъяснения и указания. Через пару часов он вернулся к веселящимся согражданам и сообщил, что ничего страшного не произошло и нет никаких оснований переживать и уж тем более беспокоиться по поводу какой‑ то столичной суеты: ну да, вроде бы правительство действительно пало, но причин для волнения нет – все остается по‑ прежнему, поэтому давайте танцевать и веселиться, и, кстати, передайте‑ ка мне еще пивка, предлагаю тост за демократию. В полночь, когда гости стали расходиться, Риад Халаби пересчитал собранные деньги, передал их учительнице. Инес и вернулся в дом – усталый, но довольный: его затея оказалась удачной и за крышу школы можно было больше не беспокоиться.

– Диктатура пала, – сообщила я ему, едва он вошел в дом.

Сама я на праздник не ходила, потому что весь день провела рядом с Зулемой, у которой, как и следовало ожидать, с самого утра случился очередной приступ.

– Я уже в курсе, дочка.

– По радио передали. А что все это значит?

– Для нас – ничего особенного, на нашу жизнь это практически не повлияет, это все происходит слишком далеко отсюда.

* * *

Прошло два года, и демократия окрепла. О диктатуре с тоской вспоминали лишь генералы да неформальный профсоюз таксистов. Нефть по‑ прежнему била ключом из‑ под земли, и никто особо не задумывался над тем, куда и каким образом вложить так легко зарабатываемые деньги. Похоже, в глубине души руководители страны уверовали в то, что так будет всегда и черное золото никогда не иссякнет. Между тем в университетах среди студентов началось новое брожение умов: молодые люди, так недавно рисковавшие жизнью ради свержения Генерала, чувствовали себя разочарованными и даже обманутыми новым правительством, обвиняя президента в том, что он действует в интересах Соединенных Штатов. Победа революции на Кубе[22] стала настоящим факелом надежды, озарившим весь континент. Никто тогда не мог предположить, насколько иллюзорными окажутся эти надежды, а в те годы все наглядно увидели, как народ может взять власть в свои руки и действительно изменить веками установленный порядок жизни. Голоса революционеров звучали в эфире целыми днями, и слова их были бальзамом для истосковавшихся по настоящей борьбе студенческих душ. Полубогом был для них Че – со звездой во лбу, готовый сражаться за идеалы революции в любом уголке Америки. Среди прогрессивной молодежи стало модно носить бороду и цитировать наизусть Карла Маркса и Фиделя Кастро. Несмываемой краской на стенах университета было начертано: если в стране нет предпосылок для революции, настоящий революционер должен их создать. Самые горячие головы, убежденные в том, что без вооруженной борьбы народ никогда не сможет взять власть в свои руки, уже призывали браться за оружие. В стране стало формироваться партизанское движение.

– Я должен снять этих людей, сделать о них фильм, – заявил Рольф Карле сеньору Аравене.

Так он и отправился в горы, вслед за немногословным, смуглым и таинственным молодым человеком, который несколько ночей вел его какими‑ то козьими тропами на те неприступные скалы, где скрывались от властей его товарищи по борьбе. Так он стал единственным журналистом, напрямую контактировавшим с повстанцами, единственным, которому те позволяли снимать свои лагеря и базы, единственным, кому вполне доверяли командиры боевых подразделений. Так он в конце концов познакомился с Уберто Наранхо.

* * *

Наранхо взрослел и мужал, набираясь сил и опыта в набегах на зажиточные буржуазные кварталы столицы; еще совсем молодым он сумел сколотить вполне успешно действовавшую банду, сплошь состоявшую из маргиналов; помимо добычи хлеба насущного, эта компания вела многолетнюю войну против отпрысков богатых семей, ездивших по городу на шикарных хромированных мотоциклах, одетых в кожаные куртки и вооруженных цепями и ножами. Естественно, вся эта атрибутика копировала образ хулиганов‑ байкеров из американских фильмов. Этим богатым сеньорчикам многое сходило с рук, и развлекались они в свое удовольствие: начинали с того, что вешали и душили котов, резали ножами сиденья в кинотеатрах, а затем переходили и к более серьезным шалостям – лапали и доводили до истерики молоденьких нянь, прогуливавшихся с детьми в парках, врывались в монастыри, наводя ужас на монашек, вламывались в кафе, где праздновали свое совершеннолетие девушки, и справляли малую нужду прямо на праздничный торт; родители, занимавшие высокие посты в управлении страной или в бизнесе, не давали своих чад в обиду: время от времени тех задерживала полиция, нашаливших мальчиков увозили в комендатуру, оттуда звонили родителям, договаривались с ними полюбовно и тотчас же отпускали виновников легкого переполоха, даже не зарегистрировав их фамилии в отчетах о дежурстве. Это же дети, наиграются, перебесятся, а потом возьмутся за ум, умиленно качая головами, говорили сделавшиеся такими снисходительными офицеры полиции, вот подрастут сорванцы, сменят косухи на костюмы с галстуками, выучатся в университетах и, не успеешь оглянуться, возьмут семейные фирмы в свои руки и встанут у руля государства. Настоящие проблемы для уверовавших в свою безнаказанность богатых юнцов начались, когда они перешли невидимую границу и стали «шалить» в кварталах красных фонарей вокруг улицы Республики. Сначала они развлекались тем, что намазывали горчицей и жгучим перцем гениталии обитавшим в этом районе нищим, затем их ножи оставили глубокие шрамы на лицах нескольких проституток, навсегда лишив их возможности зарабатывать себе на хлеб, а затем и гомосексуалисты стали с опаской ходить по знакомым улицам, поскольку некоторых из них парни в кожаных куртках избили до полусмерти. Узнав об этих «проказах», Уберто Наранхо решил, что с него хватит. Он собрал своих друзей‑ приятелей и некоторых сочувствующих и организовал из этой разношерстной компании что‑ то вроде отряда местной самообороны. Так на улице Республики родилась Чума – банда, прославившаяся и наводившая ужас на весь город. Эти ребята не боялись сойтись в открытом бою с мотоциклистами в черной коже; более того, богатые мальчики несли в схватках серьезные потери: день ото дня увеличивалось число избитых, контуженных и раненных холодным оружием. Если бы обе стороны, участвовавшие в конфликте, действовали в равных условиях, победа, несомненно, осталась бы за чумовыми, но на стороне противника выступал влиятельный, практически непобедимый союзник – полиция. Группы быстрого реагирования приезжали в бронированных фургонах на место разборок между молодежными бандами, с полным набором спецсредств для подавления массовых беспорядков; если полицейским удавалось застать дерущихся врасплох, то белые парни в черных куртках отделывались легким испугом. Остальным доставалось по полной программе: в участках их избивали до тех пор, пока кровь ручьями не заливала внутренние дворы казарм. И все же не полицейские и дубинки покончили с Чумой; на это оказалась способна лишь иная, куда более мощная сила – та самая, которая увела Наранхо далеко в горы.

Как‑ то раз поздно вечером его друг Негро, повар из кафе, пригласил Уберто на одно таинственное собрание. Обменявшись паролем и отзывом с охранявшими вход студентами, они прошли в комнату, где уже находилось несколько человек, которые представились вновь прибывшим, назвавшись явно вымышленными именами. Уберто присел на пол в дальнем углу, чувствуя себя не совсем в своей тарелке; в отличие от остальных собравшихся, он, как и его друг Негро, никогда не учился не только в университете, но даже и в школу‑ то толком не ходил. Тем не менее очень быстро выяснилось, что прислушиваются к ним здесь с величайшим уважением: все уже знали, что Негро отслужил в армии в саперных частях, и его умение обращаться со взрывчаткой придавало ему немалый вес в глазах товарищей по борьбе. Ну а когда он представил Наранхо как бесстрашного главаря той самой наводившей ужас на их классовых врагов Чумы, вежливая уважительность и вовсе сменилась искренним восхищением. Там Наранхо впервые услышал, как люди выражают словами – кто простыми, кто, конечно, слишком заумными – те смутные, беспорядочные мысли, которые крутились у него в голове еще с детства. Речи выступавших на собрании подпольщиков стали для него настоящим откровением. Естественно, зачастую он не понимал даже не половину, а гораздо большую часть того, что они говорили, а уж о том, чтобы повторить эти длинные, наполненные какими‑ то непонятными терминами и выражениями фразы, не могло быть и речи. Тем не менее он со всей отчетливостью осознал, что его личная, пусть и жестокая, беспощадная война с богатыми сеньорчиками и все его горделивое презрение к власти оказываются детскими играми по сравнению с тем противостоянием, о котором говорили здесь. Встреча с повстанцами перевернула всю его жизнь. Он с изумлением осознал, что для этих ребят несправедливость вовсе не является неотъемлемым элементом мироустройства; нет, с их точки зрения, она была искажением нормального хода развития человечества, той самой ошибкой, которую непременно следовало исправить; поняв, что эти борцы за справедливость готовы разрушить все барьеры, мешающие ему и его близким жить достойной жизнью, он понял, что готов посвятить остаток своих дней борьбе за это правое дело.

Участие в повстанческом движении стало для молодого человека не только делом чести, но и важным этапом личного взросления. Одно дело – полосовать ножами или молотить цепями черные косухи, и совсем другое – взять в руки настоящее оружие и вступить в борьбу с властями. Даже он, оказавшийся на улице едва ли не в младенчестве и сумевший выжить в нечеловеческих условиях, он, не знавший страха, не отступавший в драках с другими бандами, не просивший пощады или снисхождения в подвалах полицейских участков, он, для кого жестокость и насилие были постоянными спутниками в жизни, – даже он не мог предположить, до чего ему придется дойти и какие границы преступить в ближайшие годы.

Поначалу ему стали давать самые разные поручения в столице; с этими делами он справлялся лучше многих: ему очень пригодилось, что он знал город как свои пять пальцев; он писал лозунги на стенах, печатал и распространял листовки, расклеивал революционные плакаты, организовывал подпольное производство одеял для партизан, доставал и переправлял оружие, воровал медикаменты, убеждал и вербовал сочувствующих, подыскивал безопасные места, где можно было переждать очередную облаву, а в перерывах не забывал посещать все тайно проводившиеся занятия по военной подготовке. Вместе с товарищами по оружию он научился обращаться с пластиковой взрывчаткой, делать бомбы из подручных материалов, перерезать кабели высокого напряжения, взрывать рельсы и дороги, чтобы у власти и у народа сложилось преувеличенное впечатление о численности и организованности повстанцев; это помогало привлечь на свою сторону нерешительных, повышало моральный дух самих партизан и сеяло в лагере противника сомнения и страх. Поначалу в прессе подробно освещали эти криминальные происшествия, как их называли власти. Затем было отдано негласное распоряжение не публиковать информацию о террористических актах и других действиях вооруженной оппозиции; в стране узнавали о них только по слухам, из напечатанных кустарным способом, а то и на домашних пишущих машинках листовок и по сообщениям подпольных радиостанций. Молодые революционеры, как могли, пытались расшевелить и поднять на борьбу широкие массы народа, но весь их революционный запал разбивался о стену равнодушия, а то и презрения к их борьбе и идеалам. Иллюзия вечного процветания за счет добычи нефти словно окутала всю страну густой пеленой безразличия. Терпение Уберто Наранхо было на исходе. В какой‑ то момент на подпольных собраниях стали слышны речи о том, что лучшие люди, готовые к борьбе и самопожертвованию, живут в провинции, в глухих, затерянных в горах и джунглях деревнях. Крестьянин – вот истинный борец, подлинная движущая сила и материал революции. Да здравствует народ, да здравствует деревня, смерть империализму! – кричали, говорили и шептали участники этих собраний; слова, слова, тысячи, миллионы слов, хороших и плохих; в распоряжении повстанцев было куда больше слов, чем патронов. Наранхо не был выдающимся оратором, он не проходил долгой школы владения ярким, хлещущим как плеть революционным слогом, но это не помешало ему четко определиться в своих политических пристрастиях: пусть он не мог убеждать других теоретическими выкладками, но ему удавалось повести людей за собой личным примером – собственным бесстрашием и силой воли. О его храбрости ходили такие же легенды, как и о силе его кулаков; в итоге он сумел добиться, что его отправили на новый фронт, на самую передовую – фактически на разведку боем.

Он исчез из города внезапно, ни с кем не попрощавшись; не получили никаких объяснений даже его друзья из Чумы, от которых он стал отдаляться с тех самых пор, как посвятил себя революционной работе. Единственным человеком, поддерживавшим с ним связь и знавшим, как его разыскать, был Негро, но он не выдал бы друга даже под страхом смерти. Буквально после первых же дней, проведенных в горах, Уберто Наранхо понял, что все его былые представления о революционной борьбе и вооруженном противостоянии режиму были если не ложными, то по крайней мере поверхностными и примитивными до глупости, а все пройденные испытания лишь детскими шалостями по сравнению с тем, что предстоит пережить ему здесь. Доказывать силу характера и собственную состоятельность в горах нужно было всерьез. Он был не на шутку встревожен, когда понял, насколько там, в городе, они преувеличивали силы повстанческого движения в провинции. Партизаны вовсе не представляли собой ни грозной, затаившейся в лесах армии, ни просто сколько‑ нибудь серьезной силы. Группы по пятнадцать‑ двадцать человек, прячущиеся по удаленным от населенных пунктов труднодоступным ущельям, были не в состоянии оказывать сколь‑ либо значительное воздействие на жизнь страны. Их сил едва хватало, чтобы поддерживать надежду на будущую победу в собственных сердцах. Ну и дела, во что я, оказывается, ввязался, да они же просто безумцы, разве можно одержать победу с горсткой разрозненных, разбросанных по стране, не имеющих никакого влияния студентов, подумал было Наранхо, но тотчас же отогнал эти мысли прочь. Его личная цель была простой и ясной: он должен был победить – победить в любой схватке, в которой предстояло ему участвовать. Малочисленность соратников предполагала приносить в жертву общему делу все: все свое время, все свои силы, всего себя. Пришлось привыкать к огромным нагрузкам и к боли. Марш‑ бросок с тридцатью килограммами снаряжения в рюкзаке за спиной и с оружием в руках; оружие – оно священно, нельзя дать ему испачкаться или намокнуть, нельзя оставить на нем ни малейшей зазубринки, а главное, нельзя выпускать его из рук ни на миг. Идти вперед, сгибаясь под тяжестью груза в рюкзаке, подниматься и спускаться по горным склонам цепочкой, след в след; ни еды, ни воды – лишь молчание; и вот уже все тело превращается в сгусток стона и боли: кожа на руках вздувается, словно изнутри ее рвет поток какой‑ то жгучей, огнедышащей жидкости; глаза под искусанными москитами веками превращаются в узкие щелки; ноги в тяжелых горных ботинках гниют и кровоточат. Выше, выше, дальше и дальше, боль, боль, еще больше боли. Познав эту новую боль и свыкнувшись с ней, он стал постигать тишину. Здесь, в темно‑ зеленых непроходимых джунглях, он обрел чувство тишины, научился двигаться легко, как порыв ветерка, проникающего сквозь самые густые заросли; здесь даже шуршание лямки рюкзака или ремня автомата, даже вдох полной грудью звучали как удар колокола и стоили очень дорого – ценой им зачастую оказывалась жизнь. Враг всегда был где‑ то рядом, буквально в двух шагах. Пришлось познать и подлинное терпение, и выдержку, застывать в неподвижности – порой на долгие часы. Тихо, не вздумай показать, что тебе страшно; если заметят, что ты боишься, испугаются и другие, держись, не обращай внимания на голод, подумаешь – все хотят есть; терпи, когда хочется пить, жажда – она такая, она всех мучит одинаково; жить здесь означает жить в боли, без каких бы то ни было удобств. Днем – дикая жара, ночью – холод, от которого стучат зубы. Ночевка в болоте – привычное дело; комары, клопы, вши, сколопендры – твои верные спутники. Раны гноятся; кашляя, ты выплевываешь комки гноя; у тебя все время спазмы и судороги по всему телу. Поначалу он боялся потеряться в бескрайних джунглях, он не понимал, куда идет, куда продирается через эти непролазные заросли, прорубая себе дорогу мачете. Впереди и внизу – трава, ветки, лианы, шипы и колючки, наверху – кроны деревьев, такие плотные, что через них не проникает солнечный свет. Со временем он научился ориентироваться в этом зеленом аду, а его зрение стало острым, как у ягуара. Он перестал улыбаться, мышцы рта словно атрофировались, лицо окаменело, кожа приобрела землистый оттенок, взгляд стал сухим и колючим. Страшнее голода было лишь одиночество. Уберто терзался желанием прикоснуться к кому‑ то, приласкать, нежно погладить другого человека, оказаться наедине с женщиной, но кругом были одни лишь мужчины, и прикасались друг к другу они только тогда, когда требовалось протянуть товарищу по оружию руку помощи. В остальном каждый жил в своем тесном, закрытом от других мирке, каждый был замкнут сам в себе, каждый помнил о своем прошлом, каждый прятал в глубине души свои страхи, и каждый подпитывал себя собственными надеждами и иллюзиями. Иногда в отряде на время появлялась женщина – товарищ по борьбе, и каждый готов был отдать все, что угодно, лишь бы склонить голову ей на грудь, но и это было только несбыточной мечтой.

Уберто Наранхо превратился в дикого зверя; казалось, он с рождения жил в этих джунглях: его поведение определяли инстинкты, рефлексы, импульсы, мир он воспринимал обнаженными нервами, его тело было готово в любую секунду вступить в бой, мышцы налились новой силой, кожу словно выдубили на солнце, брови всегда были мрачно нахмурены, губы поджаты, мышцы живота напряжены и способны выдержать любой удар. Мачете и винтовка словно приросли к его рукам, став неотъемлемой частью тела. Обострившиеся до предела слух и зрение не знали усталости: он видел и слышал все, что происходило вокруг, в любую минуту, даже когда, казалось, крепко спал с закрытыми глазами. Всегда, с самого детства упрямый, здесь он еще больше развил в себе эту черту характера. Его упорству и убежденности мог позавидовать любой из товарищей по оружию. Сражаться, сражаться до конца, до победы или смерти, выбора нет; мечтать и сражаться за то, чтобы мечта сбылась, мечтать или погибнуть, вперед, вперед. Он забыл о самом себе, забыл о том, каким был раньше. Снаружи он словно окаменел, но через несколько месяцев жизни в горах и джунглях почувствовал, как где‑ то в глубине его души рождается нечто новое – мягкое и способное чувствовать. Он впервые с изумлением заметил, что, оказывается, способен сострадать; это чувство было ему незнакомо: никто и никогда не жалел его самого, никто не сочувствовал, не защищал его, не утешал, когда ему было больно или грустно. Самому ему тоже не приходило в голову жалеть или утешать кого бы то ни было. Но теперь под коркой жесткости, суровости и вечного молчания в нем вдруг стало расти что‑ то робкое, нежное и способное глубоко чувствовать. Он ощутил в себе нечто вроде любви к ближнему, нет, не к одному, а ко всем ближним, ко всем, кто окружал его в этом мире; это чувство удивило его, пожалуй, больше, чем все другие изменения, происшедшие с ним с тех пор, как он покинул столицу и оказался тут, в непроходимых джунглях. Не переставая удивляться себе, он вдруг осознал, что любит своих товарищей по оружию всем сердцем, хочет уберечь их от всех опасностей, сохранить им жизнь и сделать эту жизнь лучше. Ему хотелось обнять каждого из них и сказать всем по очереди: я люблю тебя, брат. Постепенно это чувство распространилось на весь народ, казавшийся ему прежде безликой массой безымянных людей. Он осознал, что жизнь, посвященная революционной борьбе, преобразила его: гнев и ярость сменились в его сердце любовью и состраданием.

Рольф Карле познакомился с ним как раз в то время; молодому журналисту хватило буквально нескольких минут, чтобы понять, что перед ним человек не только сильный, но и неординарный, во многом исключительный. У Рольфа возникло предчувствие, что его судьба будет тесно переплетена с судьбой этого, сейчас почти незнакомого человека, что в жизни им предстоит встретиться еще не раз. Впрочем, он постарался усилием воли избавиться от всякого рода предчувствий и предзнаменований – он всегда стремился избегать коварных ловушек, которые интуиция расставляла ему на его жизненном пути.

⇐ Предыдущая 12 13 14 15 161718 19 20 21 Следующая ⇒