Эпилог: Аминь

На протяжении следующего часа, или может быть, двух, или трех, по телевизору передавали хронику тысячи и одной жизни, уделяя каждой по нескольку секунд. Знаменитости приобретали известность, осуществляли свои мечты, отправлялись лечиться от алкоголизма и умирали. Покупались и продавались спортсмены. Музыканты успевали спеть обрывок песенки, после чего их сметала с экрана реклама. Политики объясняли, почему они правы, актеры восторгались своими последними фильмами, а одна женщина с Бермуд показала своего весившего сорок восемь фунтов кота. Самого кота Тео, конечно, не увидел, однако чей‑ то голос сообщил, что он примерно такой же тяжелый, как шестилетний мальчик, что позволило сознанию Тео создать довольно живую картину. Другие голоса рассказывали ему о сорвавшемся в пропасть туристском автобусе со школьниками из Лахора, об ужасной опасности, которой грозят вселенной разумные ящерицы из системы «Ультима 6», об оставшемся у него последнем шансе купить настоящую копию зажигалки «Дюпон» всего за 99, 99 долларов, о неповторимой последней возможности купить за 49 долларов настоящую (не копию) часовую цепочку «Эрме», о том, что Шанталь все‑ таки решилась на замужество, несмотря на предъявленные Джо‑ Джо положительные доказательства того, что Брэд соблазнил ее родную мать.

Тео думал, что у него уже начался бред. Дверь оставалась открытой, потом проходило несколько минут и она открывалась снова, потому как открытой не была, он лишь желал, чтобы была, а потом проходило еще несколько минут и, наконец, дверь открывалась, на сей раз по‑ настоящему, а после проходило еще несколько минут, во время которых дверь, очевидно, оставалась закрытой, и все это время телевизионные голоса смеялись, шипели и тараторили.

И наконец, дверь открылась.

– Чем это тут пахнет? – спросил Араб, едва войдя в помещение.

– Наплюй на запах, – сказал Белый. – Что с записью?

Нури закрыл за собой дверь, снял, шелестя нейлоном, плащ.

– Запись на телестудии.

– А чего ты так долго?

– Два автобуса. Да еще пришлось удобного момента ждать.

– Ты уверен, что они ее получили?

– Полностью.

– И своими глазами видел, как ее разворачивали?

– Конечно, не видел. Успокойся, друг. От нее они отмахнутся на смогут. Завтра же покажут всей Америке. А может, и сегодня.

В голосе его звучало мальчишеское удовольствие. Похоже, он ждал, что его одобрительно похлопают по спине.

– Я тут с ума сходил, Нури, – сказал Белый голосом еще даже более противным, чем его астматический сип. – Думал, ты завалил все дело.

– Ты должен верить мне, друг! Что с тобой? Ты же знаешь, что бы ни случилось: «Два человека, две веры, одна миссия»!

– Сядь, Нури, – устало сказал Белый. – Будем смотреть телик, пока не покажут эту штуку.

Однако так легко Нури не сдавался.

– Брось, друг. Ты же знаешь, как я отношусь к телевидению. Еврейские комедии, еврейские новости, мыльные оперы… Они портят человеку мозги, друг! Раньше мы с тобой все время разговаривали. А теперь не разговариваем.

– Мы разговариваем.

– Не так, как прежде.

– Да ведь и ситуация изменилась.

Пауза.

– Что будем делать с Гриппином, друг? – спросил Нури.

– Ничего.

– Ничего не получится.

– Еще как получится.

– Ты говорил, что мы отвезем его на север штата и отпустим в лес.

– Для этого нужна машина. А нам пришлось ее бросить. Что мы, по‑ твоему – на спине его потащим, что ли, пятьдесят‑ то миль? Или на автобусе повезем? «Да, и еще билетик для нашего приятеля с повязкой на глазах и заклеенным ртом», так?

– Ты говорил: отпустим в лес.

– Да забудь ты про лес. Это была хорошая идея. Но от хороших идей приходится иногда и отказываться. Надо приспосабливаться к реальности.

Еще пауза.

– Значит, – сказал Нури, – ты его пристрелить собираешься? Ты это задумал?

– Расслабься, дружок. Мы просто предоставим природе делать свое дело.

– Природе? Что значит «природе»?

– А то, что ебаного «Пепси» он больше от нас не получит, – рявкнул Белый. – Вообще ничего не получит.

– Не матерись, друг. Мы же не материмся, забыл что ли? Мы хвалим Бога устами нашими, ты помнишь об этом?

– Да, да… как скажешь.

– Я этого не потерплю, – сказал Нури.

– Потерпишь, как миленький, – сказал Белый, мрачно, изнуренно и раздраженно. – Будешь сидеть рядом со мной и смотреть телик, пока новости не покажут.

– Я не стану сидеть здесь две недели или сколько там, пока человек умирает в нашем кресле от жажды и голода. Ты спятил?

Белый вскочил на ноги и заорал благим матом:

– А, так тебе быстрое решение нужно, дружок? Хочешь, чтобы прямо сейчас все и кончилось?

Началась потасовка: кряканье, топот, натужные вскрики. Воображение рисовало Тео этих двоих сошедшимися в титанической схватке, – обнадеживающую картину, на которой они душили друг друга в объятьях, пытаясь дотянуться до ружья, потом случайный выстрел, и Белый замертво падает на пол. Но вместо этого, всего лишь миг спустя, Белый ворвался в поле зрения Тео и наставил ружье прямо ему в лицо.

«Какое разочарование» – успел подумать он перед тем, как грянул выстрел.

Пуля бросила его в космическое пространство, он просквозил небесный свод, пронесся мимо Луны. И теперь плыл по солнечной системе, в миллионе миль от Земли. По‑ прежнему привязанный к креслу, Тео медленно кружил на нем вместе с безвоздушной тьме, искушавшей его иллюзией, что планеты и звезды вращаются вокруг него. Он знал, что это не так. Он был слепленной из мяса канадской куколкой, с пробитой в ней дыркой, и куколка эта болталась в пустоте вместе с прочим мусором.

«Мы – пыль, – сказал, завершая свое Евангелие, Малх. – Но пыль, наделенная миссией. Мы несем в себе семена Спасителя нашего, кои процветут в тех, кто придет после нас. »

«Черт, – подумал Тео, – надо было детей завести. »

– Прости, друг, – сказал Нури. – Прости.

Вселенная перестала вращаться и сжалась до размеров молодого Араба, стоявшего на коленях у его ног.

Тео, голова которого кружилась от адреналина, снова свалившегося в его тело с высоты в миллионы миль, заерзал, ловя ртом воздух, в кресле. Нури, покряхтывая от натуги, развязывал веревку, которой были обмотаны лодыжки Тео.

– Тебе нужно в больницу, – сказал Араб.

Тео повел уже успевшими получить свободу руками по своему телу, прогладил в поисках дырок лицо, шею, грудь, живот. Одежду его покрывали обожженные клочья полиуретана. Наконец, ладонь Тео остановилась на правом боку, прямо под ребрами, там, где пузырилась какая‑ то влага и ощущалась саднящая боль.

– Не лезь туда, друг, – посоветовал Нури.

– О Боже, – простонал Тео. – Теперь я умру.

– Не умрешь, – сказал Нури. – Рана не глубокая. Она… э‑ э…

Он слабо пошевелил полноватыми пальцами в воздухе, изображая легкость касания.

– Поверхностная?

– Вот, правильно, – согласился Нури. И указал на большую дыру в кресле, которому пуля и нанесла основной урон.

В комнате было до жути тихо. Телевизионная болтовня прекратилась. Шторы, остававшиеся опущенными со времени появления здесь Тео, были подняты и за ними различалось небо позднего вечера.

– Что произошло? – спросил Тео. – Где… э‑ э… ваш друг?

– Он пытался застрелить тебя. Но я отвел ружье в сторону.

– Он мертв?

– Нет, он… спит. – Нури глянул поверх Тео в другой конец комнаты, потом опустил взгляд на свои мягкие руки.

– Вы оглушили его?

Этот намек на его физическое превосходство, казалось, смутил Нури.

– Он не такой уж и сильный. Он… он болен, друг. Кости, весь организм, хорошего мало. Он принимает по десять, пятнадцать таблеток в день.

Тео не смог придумать, что на это ответить.

– Вы спасли мне жизнь, – наконец, сказал он. – Спасибо.

Нури его словно не услышал. Он думал о другом и, похоже, испытывал острую нужду высказать это другое.

– Не надо судить его слишком строго, друг, – с предельной искренностью произнес он. – Он не всегда был таким. Он был…

Прекрасные карие глаза Нури затуманились, вглядываясь в историю его отношений с Белым.

– Совершенно как мусульманин, более‑ менее, – закончил он.

Тео выпрямился. В боку пульсировала боль, к тому же, он понял, что кишечник его изверг‑ таки все, в нем содержавшееся.

– Что будет дальше? – спросил он у Нури.

Тот пожал плечами, как если бы обращаться с таким вопросом следовало не к нему.

– Не знаю. Думаю, ты можешь уйти. Я не хотел никаких осложнений. Просто хотел остановить твою книгу – и остановил. Миссия завершена. Ты можешь обратиться в полицию, мне все равно. Тюрьмы я не боюсь. Я вообще ничего не боюсь.

Тео поднялся было на ноги, но тут же снова упал в кресло. Из пулевого отверстия выдуло новые ошметки набивки. Нури взял Тео за запястье, помог ему встать.

– Я никому не скажу, обещаю, – произнес Тео. Кровь капала на ковер у его ноги. Может, попросить бинт, какой‑ нибудь бандаж – или лучше не искушать судьбу?

На Нури его обещание никакого впечатления не произвело.

– Я знаю, ты станешь говорить всем, кто захочет тебя слушать, что твое признание было ложным, – сказал он. – Но это уже не важно. На нем твоя история закончилась. А когда история заканчивается, больше в нее уже не вернешься. Так устроен мир.

– Нет, я о том, что не скажу ничего про вас. Скажу, что не видел похитителей, что они все время были в масках. И… и что они завезли меня в лес.

Нури улыбнулся, смущенно.

В дорогу Тео собрался так быстро, как мог, хоть ему и мешала жуткая, обильно кровоточившая огнестрельная рана в боку, обезвоживание организма и полные дерьма штаны. Он боялся, что, если слишком задержится в ванной, выдавливая на губку коричневое мыло, Белый очнется и выстрелит в него еще раз. И шесть недель спустя копы, вломившись сюда, обнаружат разложившийся труп Тео Гриппина с развороченной пулей головой, – а все потому, что он слишком долго и старательно отмывал свои яйца. Однако Белый не очнулся. Он так и лежал в беспамятстве на кушетке, накрытый аккуратно подоткнутым одеялом. Нижняя челюсть его отвисла, дыхание было затрудненным – мешал вывалившийся наружу язык. Выглядел Белый лет на семьдесят.

Нури выдал Тео чистое белое полотенце, чтобы прикрыть им рану, и узковатую для него черную куртку на молнии, дабы она удерживала полотенце на месте.

– Я не могу взять ее, – запротестовал Тео. – Это же ваша куртка.

– Это не моя куртка, – печально ответил Нури. – Это его куртка. А он ее больше не носит.

Тео надел ее, застегнул молнию. Общий ансамбль – рубашка с кричащим рисунком, слишком тесная кожаная куртка и мокрые штаны – получился, пожалуй, не вполне приемлемым для «Шоу Барбары Кун». По крайней мере, бумажник его остался при нем. Тео собирался перед тем, как выйти к собравшимся в «Страницах» людям, переложить бумажник в карман пиджака, чтобы с несколько большим удобством расположиться на жестком стуле, да забыл, а теперь пиджак, разумеется, сгорел дотла, как и половина бывших в магазине книг.

– Твоя фамилия действительно Грипенкерл? – произнес, открывая выходную дверь, Нури.

– Да, – ответил Тео. Ворвавшийся в квартиру свежий ветер заворошил старые бумажные обертки от еды и прочий сор. С кушетки донеслось детское поскуливание.

– Она ведь еврейская, верно? – спросил Нури.

Тео покачал головой:

– Немецкая.

– Рад слышать, – сказал Нури – и сказал правду, на лице его выразилось облегчение. – Номер автобуса, который тебе нужен, двенадцать.

– Двенадцать, – повторил Тео и заковылял вниз по лестнице.

– Постарайся добраться до него, – сказал ему в спину Нури. – Места здесь – хорошего мало. Тебя и покалечить могут.

Люди

Тео Грипенкерл неуверенно брел по улице, которую никогда прежде не видел. Солнце садилось и окружавший Тео городской пейзаж – зловещий, самого агрессивного пошиба – различался уже не очень ясно. Большие прямоугольники пустой земли, ободранной до голого гравия после сноса того, что на них прежде стояло, ограждались заборами из металлической сетки с колючей проволокой наверху. По тротуарам тянулся вереницей разноцветный сор. Непонятные, продолговатые железки, уложенные строительными фирмами промеж дешевых проржавелых автомобилей, были обезображены грубыми граффити, бесстыдными иероглифами хип‑ хопа. Приземистый многоквартирный дом, в котором жили Нури и Белый, казался единственным в этих местах обитаемым зданием, да и его заселенность представлялась сомнительной: почти все окна здания оставались темными. Рисовавшееся на фоне злобно пылавшего неба, оно походило гигантское надгробие.

– Отсос, а, мистер?

Вопрос задала ему стоявшая за телефонной будкой, из которой выдрали телефон, черная женщина в светлом нейлоновом парике и с навощенными красной помадой губами. Тео остановился, недоумевая. В последние недели сотни женщин обращались к нему за автографами, утешением или просто ради того, чтобы показать себя Писателю. И на миг он решил, что упомянутый отсос есть нечто такое, что эта женщина хочет получить от него.

– Пятнадцать долларов, – предложила она.

Тео окинул женщину взглядом. Ступни и мышцы ее ног бугрились, измученные усилиями, необходимыми для того, чтобы сохранять равновесие на нелепо высоких каблуках; ноги даже слегка подрагивали. Подрагивала и ложбинка между ее немолодыми грудями, и сама их темная плоть, обретавшая от этого сходство со студнем. По изгибу одной груди тянулась татуировка: длиннохвостая птица, замершая в полете к шее женщины.

Тео вытянул из кармана мокрых штанов бумажник, извлек из него двадцать долларов.

– Сдачи не надо, – сказал он и заспешил дальше.

Впрочем, особо заспешить‑ то у него и не получилось, он всего лишь заковылял чуть быстрее. Если кто‑ то надумает погнаться за ним – проститутка, к примеру, или свора грабителей, – далеко ему не уйти. Каждый шаг отзывался уколом боли в боку. Тео попробовал похромать – вдруг поможет. Не помогло.

Одолев еще несколько сотен шагов, он вышел на большую улицу. Обычную большую улицу, не хуже прочих, с чередой фасадов эпохи потребления, заслонявших остатки архитектуры более старой. Под паутиной электрических проводов, под управляющими движением знаками сновали взад и вперед машины. Специализированные магазины уже позакрывались, однако продуктовые, торгующие едой на вынос ресторанчики и видео‑ салоны еще работали, люди входили в них, выходили или просто околачивались вокруг. Смех, разговоры, разгоряченные споры о вещах, никакого отношения к «Пятому Евангелию» не имеющих. Жизнь продолжалась.

Тео зашел в продуктовый, купил бутылку воды. Прикинул, не купить ли заодно и сигарет, однако решил, что не стоит, – горло так и оставалось словно обожженным взрывом в книжном магазине. Уж не открыл ли он ненароком способ отказа от курения?

Прежде чем отпустить Тео вместе с водой, кассир едва ли не минуту изучал полученную от него пятидолларовую бумажку. Тео даже погадал, не расплатился ли он по ошибке полусотней. Но, в конце концов, бумажка отправилась в ящик кассы, а Тео получил сдачу.

– Спасибо, – сказал Тео.

– Приятного вечера, – пробурчал кассир.

Тео постоял на улице, у двери магазина, глотая из бутылки воду. Часть ее пролилась ему на грудь, и он опустил взгляд, собираясь стереть с одежды натеки воды. Из‑ под кожаной куртки свисал кончик белого, порозовевшего от крови полотенца. Тео запихал его назад, сунул голову в дверь магазина.

– Простите, – произнес он, обращаясь к кассиру поверх голов стоявших в очереди к кассе людей, – не скажете, как мне добраться до ближайшей больницы?

Кассир его точно и не услышал, однако старуха из очереди указала искривленным пальцем куда‑ то на запад и сообщила:

– Двенадцатый автобус.

– Спасибо, – сказал Тео.

Он шел, прикладываясь к бутылке, по улице. Как хорошо было бы лежать сейчас в теплой, чистой постели, ощущать сухость и благоухание своей кожи, до шелковистости напудренной тальком. Не махнуть ли рукой на больницу, не вселиться ли в отель? Тогда он сможет с удобством умереть от потери крови – вместо того, чтобы торчать полночи в приемной отделения травматологии плечом к плечу с побитым хулиганьем и бомжами.

Он отвильнул вбок, чтобы не столкнуться со спешившей куда‑ то парой, и врезался в мусорную урну. Асфальт под ногами стал почему‑ то неровным, обшлага брюк заколыхались. Ну да, он стоял на вентиляционной решетке, выпускавшей из подземки нагретый воздух. Блаженство. Тео постарался расположиться так, чтобы жаркий ветерок задувал под одежду как можно сильнее. Если простоять здесь полные полчаса, штаны просохнут и мокрая ткань перестанет скрести на ходу бедра и ляжки. Вот хорошо‑ то будет. Избавление от страданий – цель определенно благородная.

Он простоял на решетке минут восемь, наслаждаясь предвкушением хорошего самочувствия, когда понял вдруг, что того и гляди лишится сознания, а это, если он грохнется лбом о металлическую решетку, значительно отдалит благородную цель избавления от страданий. И Тео пошел дальше.

Вернее сказать, попытался пойти. Его продвижению по улице помешал высокий чернокожий парень в полосатой – зеленое, желтое, красное – футболке с печатным изображением величавой львиной головы. Растафарий, наверное, хотя голова его на голову Медузы не походила. Волосы парня были коротко острижены. Вообще‑ то говоря, он был вылитым Джоном Колтрейном – ну, две капли воды. Оденьте его в добротный английский костюм, вот и будет вам самый что ни на есть Колтрейн.

– Похоже, ты заблудился, брат, – произнес Раста. И выговор у него был не ямайский, скорее уж бронксовский. – Слышал ли ты об Иисусе?

– Да, – ответил Тео, – об Иисусе я слышал.

Широкая улыбка.

– А по виду твоему этого не скажешь, брат.

– Я не очень хорошо себя чувствую, – сказал Тео. – Огнестрельное ранение.

– О, эти штуки мне знакомы – сказал Раста и тут же задрал футболку. Тео наклонился к нему, чтобы получше рассмотреть отвратительный шрам на левой грудной мышце, рядом с подмышкой. В остальном, тело у парня было великолепное.

– Ирак, брат, – сообщил он.

– Ирак? – эхом отозвался Тео.

– Я морпех. Бывший.

– Растафарий, христианин и бывший морской пехотинец?

Двойник Колтрейна отпустил край футболки и пола ее опала, закрыв рану.

– Я отошел от расты, – сказал он. – Хайле Силассие был великим человеком, очень великим, но он не был Мессией. Мессия может быть только один.

– Так думают очень многие, – согласился Тео. В глазах его начали плавать туда‑ сюда крошечные огонечки, миниатюрные рыбки.

– Раста была у меня, ну, типа, временной фазой – после возвращения из Ирака, – объяснил коммандос Колтрейн. – Я не смог просто вернуться домой и приладиться к обычной жизни.

– Это я понимаю, хорошо.

– Мы совершали там злые дела, знаешь?

– Знаю.

– Нам говорили: вы направляетесь туда, чтобы спасти их задницы. Не верь, друг! Ничьих задниц мы там не спасали. Просто разнесли всю страну вдребезги. А Ирак – это колыбель цивилизации, ты знаешь?

– Да, я… я что‑ то читал об этом.

– Там находился Райский сад. В Басре. – Колтрейн шлепнул себя ладонью по лбу, изображая слепящее озарение. – Я патрулировал Райский сад, друг, с висевшими на моем ремне гранатами, готовый пристрелить каждого сукина сына, какой только дернется. А это неправильно.

– Нет, это неправильно, – Тео переминался с ноги на ногу. Рана в боку горела, жглась – так, точно на ней готовили барбекю из микробов. – Послушайте, мне нужно идти. Возьмете у меня немного денег?

– Сколько их тебе нужно, брат?

– Да нет, это я хочу дать денег вам.

Коммандос Колтрейн широко улыбнулся.

– Ты думаешь, я вроде как попрошайка, брат? Мне не нужны твои деньги. Мне нужно распространять слово Иисуса.

– Я понимаю и ценю это. – Тео попытался придумать, что бы еще такое сказать, не столь неуклюжее и вдруг потерял сознание. На миг‑ другой, не больше. Ровно на такое время, чтобы успеть оказаться в руках морпеха, вцепиться в его твердые, точно скалы, мышцы и сохранить более‑ менее стоячее положение. – Извините, извините.

– Шел бы ты лучше в больницу, чувак, – сказал Колтрейн. Теперь он произносил каждый слог с преувеличенной четкостью, словно сомневаясь в способности Тео усвоить добрый совет. – Обещаешь?

– Обещаю, – ответил Тео, пошатнувшись, но и поняв одновременно, что ноги снова держат его.

– Пусть они там залатают твое тело, а после наполни его Иисусом, – сказал Колтрейн. – У меня это получилось.

– Спасибо, – ответил Тео. Он уже снова поплелся по тротуару и вдруг почувствовал, что в его ладонь втиснулись какие‑ то бумажки. Оставалось только надеяться, что это были не деньги из столь непросто доставшегося Колтрейну пособия.

– Прочти это, брат, – прозвучал за его спиной звонкий голос. – Это самый важный документ, какой ты когда‑ нибудь читал. Он изменит всю твою жизнь. Гарантирую, брат.

– Спасибо, большое вам спасибо.

Тео ковылял по улице. Теперь ему следует прямиком топать в больницу, иначе он до нее вообще не доберется. Если его кто окликнет, он не станет обращать на это внимание. Одна нога вперед, потом другая, марш, марш, марш.

Какое‑ то шестое чувство заставило его резко затормозить. Он едва не врезался в металлический столб, вделанный в край тротуара. Столб походил на распятие с иконой автобуса наверху и поперечиной, на которой были выведены названия улиц и номер: 12.

Тео, качнувшись, вступил под навес остановки, сел. Расстегнул до середины молнию на кожаной куртке, сунул за пазуху брошюрку Колтрейна и снова застегнулся. У него осталось впечатление, что внутри все как‑ то сырее, мокрее даже, чем можно было ожидать от раны, и вправду такой поверхностной, как уверял Нури.

Присел – это он правильно сделал. Отличная идея, ноги ее одобрили. Слишком уж долго он шел. Ну и хватит, больше идти некуда. Белый с ружьем его уже не нагонит, проститутка тоже не схватит за руку, требуя отсоса. Можно и отдохнуть.

– Извините, – раздался прямо над его ухом женский голос.

Тео повернулся. Рядом сидела на скамейке женщина – лет сорока, с добрыми глазами, большим носом и длинными темными волосами. Только она одна и ждала вместе с ним автобуса.

– Надеюсь, я не покажусь вам нахалкой, – сказала она, – но, по‑ моему, я вас где‑ то видела.

– Не думаю, – ответил Тео. – Я не из Нью‑ Йорка.

– Может, по телевизору?

– Возможно, – согласился он. – Я… я писатель.

Заминка Тео объяснялась тем, что он рылся в своем мозгу, пытаясь приискать для себя какое‑ нибудь другое определение. Но он слишком устал, слишком ослаб, чтобы играть в глупые игры.

– Правда? – в голосе женщины прозвучала неподдельная почтительность, требовавшая лишь минимального поощрения, легкого толчка, чтобы обратиться в открытое преклонение. – А можно спросить, какие книги вы написали?

– Всего одну, – вздохнул Тео. – Она называется «Пятое Евангелие».

Глаза женщины сузились, между бровей обозначилась складка – она пыталась понять, знакомо ли ей это название.

– Не думаю… простите; не думаю, что она мне попадалась.

Облегчение Тео испытал настолько сильное, что даже улыбнулся. Похоже, Бог все‑ таки есть.

– Не страшно, – сказал он.

– Мы с мужем поженились не так уж и давно, – пояснила женщина. – Времени для чтение у нас теперь остается меньше, чем было когда‑ то.

– Не страшно.

– А ваша книга пользуется успехом? Я хочу сказать, смогла она добиться… того, на что вы надеялись?

Он снова улыбнулся. Какая она умная, это женщина. Искусная собеседница. Не спрашивая о цифрах, даже не упоминая об объеме продаж, она старается не ранить его достоинство. То, как она сформулировала вопрос, позволяет считать успехом и продажу нескольких жалких сот экземпляров – если, конечно, надежды, которые он возлагал на книгу, были достаточно скромными. Подумать только, случайная встреча на остановке автобуса, а сколько такта, сколько доброты.

– Ну, с учетом всяких обстоятельств, продается она очень хорошо, – сказал он. – Сам не знаю, почему.

Женщина кивнула, уже подыскивая наиболее безопасный способ поддержания разговора.

– А кто ваш издатель?

– «Элизиум».

– «Элизиум»! – и снова ее уважение оказалось несомненно искренним. – Обязательно Джо расскажу, то‑ то он удивится! «Элизиум» издал совершенно чудесную книжку, мы так ей дорожим! Она перевернула всю нашу жизнь!

Тео улыбался и не мог остановиться. Если улыбка станет еще шире, у него, глядишь, голова отвалится.

– Хорошо, когда такое случается, – сказал он.

– Ой, это еще не все! – восторженно продолжала женщина. – Мы заказали ее в «Амазоне», подержанную. А когда развернули, открыли, смотрим – а там автограф! Представляете? Чернилами, от руки: «Джонас Лиффринг»!

– Поразительно, – сказал Тео. Как жаль, что транспортное управление Нью‑ Йорка не раскладывает по остановкам подушки. Он так невообразимо устал.

– Мы ее, наверное, раз сто перечитали, – сказала женщина.

– Как она называется?

– «Умножь свою песенку», – ответила женщина. – Она учит детей, совсем маленьких, математике. Нашим два с половиной и четыре. А они уже таблицу умножения знают! Просто чудо какое‑ то.

– Да уж, – отозвался Тео.

Двенадцатый автобус, наконец, подошел, женщина встала со скамейки. Тео тоже. Делая первый шаг к ярко светившейся двери, он все еще улыбался. А после упал. Упал, черт его побери.

Лишился чувств. Он, кажется, и постарался встать, однако не смог выпутаться из савана темноты, который обвил его и тянул куда‑ то вниз, в место, где время не имеет никакого значения, а века могут пролетать, как секунды. Целую вечность он пролежал там, точно в яме, смирившись с тем, что его ожидает еще одна вечность, а за ней и другая. Время от времени его навещали мертвецы, однако они не произносили ни слова, только смотрели. Каждому из них Тео говорил: «Простите». Он сказал это Марти Салати. Сказал человеку, облившемуся бензином и сгоревшему в Санта‑ Фе. Сказал мистеру Мухиббу из Мосулского музея. Безымянной девочке из Канзаса. Они, – похоже, удовлетворенные – уплывали куда‑ то, оставляя его лежать в темноте.

А затем, вдруг, – видеть он ничего еще не мог, – к нему вернулись чувства. Незримые руки несли его. Бестелесные голоса озабоченно бормотали. Он был спасен. Теплая ладонь погладила его по лицу, легонько пришлепнула.

– Оставайтесь с нами, оставайтесь с нами, – сказал ему на ухо женский голос.

Женщина держала его ладонь, Тео сжал пальцы.

– Вот и правильно, – сказала женщина. – Держитесь.

И когда вокруг них задрожали стены автомобиля, запела:

– Один умножишь на один – опять получится один …

Эпилог: Аминь

Все это и много большее я видел и слышал, стоя у подножья креста Спасителя нашего. Я записал для вас лишь самую малость того, что понял тогда; понимание более дивное не дается перу моему. Ибо рука, сжимающая это перо, прикреплена к телу, которое болит и стенает.

В том‑ то и беда наша, братья и сестры: мы говорим о том, что несказанно. Мы норовим сохранить в грубой плоти нашей понимание, которого грубая плоть удержать не может, как не может обезумевший человек схватить луч луны и засунуть его в мошну свою. Мы пытаемся, выбиваясь из сил, поведать историю, которая поведет других людей к Иисусу, но Иисус – не история. Он есть конец всех историй.

[1] Иоанн Богослов, он же «Иоанн с Патмоса», т. е. человек происхождения неведомого, но живший на острове Патмос в то время, когда он написал эти слова, то есть в года 95 и 96 по Р. Х., а возможно, и в года 68 и 69 по Р. Х., а возможно, и в иные; слова же эти содержатся в непоименованном сочинении, получившем впоследствии известность под названием «Апокалипсис», или «Откровение», и перепечатанном в тексте «Библии» (1611), переведенной, как полагают, Томасом Рэвисом, Джорджем Эбботом, Джорджем Идесом, Жилем Тосоном, сэром Генри Савилем, Джоном Перинном, Ральфом Рэйвенсом и Джоном Гармаром, но, по сути, основанном на «Библии» (1526) в переводе Уильяма Тиндейла (имя в изданиях не указывается).

[2] «Он же сказал ему в ответ: написано: не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих» – «Евангелие от Матфея» 4, 4.

[3] Иоанн, 19, 30.

[4] Лука, 23, 46.

[5] Судьба одного независимого немецкого писателя (нем. ).

[6] Псалтырь, 72, 7.

[7] В курсе дела, информированный (фр. ).

[8] Пятое Евангелие (фр. ).

[9] Вот и славно! (фр. ).

[10] Деяния Апостолов, 12, 7.