Питер Джеймс 2 страница

Кэт была неглупой девушкой, много читала и любила побыть наедине с собой, точно так же любила она и приятную компанию.

Ей недоставало только двух вещей – уверенности в себе и поклонника. Сарказм и презрение, которые доставались ей в детстве от старшей сестры Дары, и то, что родители, казалось, благоволили к Даре больше, чем к ней, поселили в ней неуверенность в себе. Она сомневалась даже в собственной привлекательности, поэтому упорно трудилась, чтобы оставаться в форме: питалась разумно, не потакая своим прихотям – она любила поесть и знала толк в еде и вине, – и бегала по выходным трусцой. Сейчас, впервые за долгое время, ее жизнь складывалась удачно. Она делала работу, которая ей нравилась, в городе, куда она приехала, никого не зная, и который уже успела полюбить, жила в квартире, обустроенной собственными руками, и гордилась этим.

Даже три месяца спустя работа репортера местной газеты «Вечерние новости Суссекса» все еще казалась ей новой и волнующей, и она с нетерпением ждала каждого дня – отсюда вполне возможно шагнуть на Флит-стрит. Эта газета не то что еженедельный листок, в котором она работала раньше в Бирмингеме.

Ее уверенность в себе росла, а раны от последней любовной связи заживали. Получить работу в «Новостях» – настоящий прорыв в карьере, хотя ее старшая сестра, запертая в своей вашингтонской двухэтажной квартире, никогда не сможет этого понять. Дара издевалась над ней за то, что она не была замужем, не имела детей и до сих пор ничего не достигла. Дара, экономист в Вашингтоне, вышла замуж за богатого адвоката, подающего надежды стать сенатором, и имела троих детей, которые были само совершенство. Очень мягко – как это умела только она, – но постоянно Дара напоминала Кэт, что та неудачница, и временами Кэт опасалась, что сестра окажется права.

Тони Арнольд стал ее погибелью. Связь окончилась ничем. И все-таки, черт побери, она не могла выбросить его из головы и вспоминала о нем всякий раз, когда до нее доносился запах «Пако Рабанна». Кэт нравилось думать, что она не представляла себе, как пойдут дела, когда начался этот роман, но она понимала, что лжет себе. Он был заместителем главного редактора в «Бирмингемском курьере» – должность, которая ей, тогда двадцатидвухлетней, казалась невероятно высокой, и поначалу ей льстил его интерес к ней.

До этого у нее никогда не было романов с женатыми мужчинами. Сначала это было игрой, и Кэт не сразу поняла, как сильно влюбилась. Полтора года она покорно соблюдала конспирацию, изо всех сил стараясь, чтобы ничего не выплыло наружу; готовила Тони обеды, которые у него никогда не хватало времени съесть, и проводила уик-энды, поджидая, когда он сможет выкроить для нее часок. Он постоянно повторял ей, что его брак находится на грани распада, и они планировали свое совместное будущее.

Но однажды в субботу она наткнулась на Тони в супермаркете – он шел рука об руку с женой, следом за ними плелись трое милых детишек. Кэт обменялась с ним коротким взглядом и неожиданно поняла, как плохо она разбирается в жизни.

Вскоре после этого ему предложили место редактора в одной из шотландских газет, и он не позвал ее с собой. Вместо этого он замолвил за нее словечко, когда в «Вечерних новостях Суссекса» появилась вакансия. Они ушли из «Бирмингемского курьера» друг за другом, с недельной разницей, и с тех пор она о нем ничего не слышала.

Кэт приехала в Англию, когда ей было четырнадцать, со своими родителями и Дарой. Мать ее была родом из небольшого городка, в шестидесятых годах она покинула отчий дом – так делала тогда половина Америки. У нее был старший брат, Хауи, который утонул во время морской прогулки, именно его смерть и послужила причиной переезда. Отец, преподаватель английского языка в Гарвардском университете, подумал, что перемена обстановки будет для них неплохим лекарством, и согласился занять на два года вакансию в Лондонском университете; он проработал здесь пять лет.

Они вели богемную жизнь в доме викторианского стиля, продуваемом сквозняками, в районе Хайгейта. Кэт не была уверена, что послужило причиной: паршивое ли отопление и спартанская обстановка с голыми дубовыми полами и половиками из дерюги, с афганскими коврами на стенах; или баловавшиеся наркотиками студенты-постояльцы, которым нужно было помогать с арендной платой и которые постоянно выпивали молоко и повсюду оставляли за собой немытые тарелки; или же постоянное философствование отца о «свободной любви» (свои теории он воплощал в действительность), – но в конце концов терпение матери лопнуло, и она сбежала с приятным, но скучным инженером-строителем, у которого был уютный современный дом в Чиме. Вскоре после этого его послали руководить проектом в Гонконге, и мать теперь жила там вместе с ним…

Отец вернулся в Бостон, а Кэт осталась в Англии. Дара получила стипендию в Беркли. Кэт понимала: она осталась, с одной стороны, чтобы доказать что-то Даре, с другой – чтобы избавиться от ее влияния.

С Ла-Манша дул холодный соленый ветер, катя по темной улице вдоль водосточных канав осыпавшиеся листья, стучал ставнями домов эпохи короля Эдуарда. Кэт почувствовала холодный воздух на своем лице и неохотно приподнялась, опершись о медные прутья изголовья; последний непрочитанный раздел «Санди таймс» соскользнул с пухового одеяла и присоединился к кипе других воскресных газет на полу.

Она спустила ноги на белый лохматый коврик. Холодный воздух пронзил ее до костей. Движением головы она откинула с лица спутанные светлые волосы и обняла себя руками, стараясь удержать остатки тепла в ночной рубашке, потом прошлепала по ковру и, с трудом справившись со шпингалетами, наконец закрыла окно, избежав царапин на пальцах.

От ребристого чугунного радиатора по комнате разлилось тепло, Кэт протерла пальцами запотевшее стекло и стала смотреть сквозь образовавшуюся проталину через дорогу на скучное девятиэтажное здание Страховой компании взаимопомощи. Там горел свет, и по всему зданию передвигались уборщики. Некоторые служащие уже приступили к работе.

Три месяца назад, подписывая договор о найме немеблированной квартиры на год, Кэт обратила внимание, что арендная плата была несколько ниже – из-за того, что окна выходили не на природу, но, поскольку большую часть времени она проводила на работе, для нее это не имело значения. Кроме того, у Кэт никогда не было хорошего вида из окон.

Гостиная ей понравилась сразу же – просторная, полная воздуха, с глубоким оконным пролетом и элегантным открытым мраморным камином, с неполоманной каминной решеткой и оригинальными карнизами, лепными украшениями и рейками для картин. В этой большой комнате можно разместить все безделушки, которые она любила покупать, здесь можно читать, смотреть телевизор и развлекаться. В квартире была крохотная кухонька, чистая и современная, узкая прихожая, спальня, не очень большая, но с хорошими глубокими встроенными шкафами, и скромная ванная.

Это была первая ее немеблированная квартира, и Кэт порадовалась, что так удачно подобрала цветовую гамму. Предыдущий владелец квартиры имел склонность к зловещей зеленой краске и обоям с растительными узорами. Три месяца Кэт обдирала стены, все переклеивала и перекрашивала. Двери, оконные рамы, плинтуса и лепнину она покрасила в белый цвет, стены гостиной – в терракотовый, а спальню – в светло-абрикосовый. С ванной, где уже была арматура цвета авокадо, было труднее, и она решила сделать ее белой с оттенком яблочно-зеленого.

Мягкие занавески с геометрическим узором были от Лауры Эшли, а удобный диван – из «Хабитата». Грязно-бежевый ковер на полу от стены до стены, который ей достался вместе с квартирой, стал смотреться лучше, когда она разбросала по нему несколько ковриков, купленных на распродаже оборудования для автомобильных салонов. На стены она повесила старые рекламные постеры, театральные афиши и несколько черно-белых фотографий – она сделала их однажды в подростковом возрасте, когда решила стать фотографом, и они получились чрезвычайно удачно.

После завтрака, состоящего из мюсли, низкокалорийного йогурта, яблочного сока и чая, Кэт бегло просмотрела «Индепендент» и проверила телепрограмму – нет ли там чего-нибудь, что следовало бы записать, а потом занялась почтой.

Пришло письмо от матери, напоминание о взносах от Гринписа и открытка с почтовым штемпелем Турции от подруги из «Бирмингемского курьера». Мать писала раз в неделю, Кэт отвечала ей примерно раз в месяц, а возможно, и еще реже, о чем время от времени та ей напоминала, и раз в неделю они разговаривали по телефону, обычно днем по воскресеньям, когда Кэт по тем или иным причинам находилась не в лучшем настроении.

С тех пор как мать уехала, они сблизились, будто стали единой грешной частью семьи, в то время как отец и Дара были мистером и мисс Совершенство.

Мать звонила прошлым вечером. У нее все было прекрасно, казалось, она смирилась наконец и перестала винить себя в том, что оставила отца Кэт и уже в немолодые годы поменяла образ жизни. Кэт беспокоило, как бы мать не оказалась отрезанной – кризис в Заливе углублялся, и, если весь мир окажется вовлеченным в эту войну, выезд из Гонконга станет невозможным.

Мать сказала Кэт: она рада, что дочь уехала из Бирмингема, маленькие города, такие как Брайтон, куда безопаснее.

Вскоре мать поймет, как сильно она ошиблась.

Образы приходили и уходили. Харви Суайр слышал клацанье педалей своего велосипеда, визг тормозов, крик женщины сквозь ветровое стекло автомобиля. Крик врезался в темноту, поглотил ее, она превратилась в ровный неяркий свет. Харви все еще кричал, когда открыл глаза.

Появилось изображение лица, как смутный оттиск на еще не совсем проявленной пленке поляроида. Девушка, ненамного старше его, довольно хорошенькая, с крошечным вздернутым носиком, как у Анджи, но слишком строгая на вид – должна быть, оттого, что волосы ее были туго стянуты сзади.

– Все в порядке, – сказала она. – Все о'кей. – Голос был успокаивающий, нежный. Лицо ее появилось в фокусе: рот несколько раз подряд изменил форму, и он услышал, как кто-то рядом произносит какие-то слова. Потом он понял, что эти два явления взаимосвязаны, но звук и изображение, как иногда на кинопленке, не совпадали.

Он в замешательстве попытался поднять руки к ушам, будто для того, чтобы настроить звук, но его левая рука осталась неподвижной, а грудь, казалось, была закована в железо. Он увидел над собой свою руку – белое расплывчатое пятно. Голос продолжал звучать:

– …долгое время. А теперь? Лучше… мы?.. Спать?..

Девушка напоминала Анджи. Разозлившуюся Анджи, которая отталкивала его руки и быстро-быстро била его по щеке. Анджи, которая в гневе ударила его по лицу, в настоящем гневе, на этот раз она не притворялась. Тогда он схватил ее, крепко схватил.

Лицо его горело. Но Анджи исчезла, пощечину дал кто-то другой, тот, кого здесь не было. Ему казалось, что его щеки набиты ватой, а он выглядывает из темной пещеры за ними. Лицо опять было не в фокусе, но через некоторое время снова появилось в поле зрения. Кто-то маячил за ней – пожилой мужчина с седыми волосами в красном халате; он кашлял:

– Шок… жив… посчастливилось… велосипед…

Харви глупо улыбнулся распухшими губами. Ему виделся автомобиль, лицо женщины сквозь ветровое стекло. Он несется, огибая дом, догоняя Дейкра, выезжает прямо перед машиной. Потом летит по воздуху. Висит в воздухе…

Холодные водовороты вихрились внутри его, он покрылся ледяным потом и сглотнул. По глазам девушки он видел, что она заметила происшедшую в нем перемену, почувствовала его тревогу.

– Все хорошо, – сказала она. – Все будет в порядке.

Теперь Харви различал ее лучше, видел ее груди, колыхавшиеся под халатом, и неожиданно в нем возникло желание, но тут же потухло и ушло. Он вдруг испуганно вздрогнул: ему показалось, что он умер.

– Где я? – спросил он.

На девушке был белый халат. На одном лацкане висели на короткой цепочке часы, на другом – приколотый на булавку значок с напечатанным на нем именем. Антея Барлоу.

– …в порядке… побольше спать… от этого… – Голос девушки звучал несинхронно, это дезориентировало Харви, усилило его страхи. Мертв. Я – мертв. Его начала бить дрожь.

Она склонилась к нему, ее лицо таяло, с него, как растаявший воск, капали капли. Харви съежился, снова вскрикнул, но девушка все приближалась, она собиралась расплавиться вместе с ним, растопить его. Тупой укол в руку: казалось, рука распухает, на мгновение он почувствовал, какими толстыми стали пальцы; на него навалился приступ тошноты.

– …пройдет боль, – сказал чей-то голос.

Харви больше не понимал чей. Он спал.

Когда он проснулся снова, все стало яснее. Он лежал в маленькой палате и сквозь большое грязное окно, которое, несмотря на яркий солнечный свет, было закрыто, видел небо. Напротив него было четыре, а возможно, и пять кроватей; вокруг той, что стояла прямо напротив, толпились посетители, кто-то держал в руке букет цветов. Левая рука болела, и где-то в спине чувствовалась острая боль, как будто он лежал на чем-то раскаленном.

Несколько царапин на правой руке были заклеены пластырем, ногти обломаны, он огляделся в поисках чего-нибудь, чтобы подровнять их.

И тут у него упало сердце: он увидел, как по палате с важным видом, будто он был здесь хозяином, идет отец, сложив руки за спиной, выпрямившись и высоко подняв пулеобразную голову. На нем клетчатый костюм, розовая шелковая рубашка с черно-белым галстуком в стиле поп-арт и черные туфли типа мокасин. Длинные, лысеющие на макушке волосы, начинающие седеть, зачесаны назад, завиваются над ушами и воротником рубашки. Харви захотелось, чтобы у отца был не такой напыщенный вид.

Отец остановился в изножье кровати. Сейчас в его лице было больше тепла, чем обычно.

– Ну, как ты себя чувствуешь, старик?

– Нормально, – сказал Харви и выдавил из себя улыбку.

– Догадываюсь, ты попал в крутую переделку.

– Я сглупил, не посмотрел вовремя.

Голос отца стал более хриплым:

– Я понимаю, эти чертовы велосипедные гонки.

– Как долго я тут пробуду?

– Пару недель. Ты сломал руку и два ребра, ребра непременно срастутся, но ты здорово стукнулся головой.

– Где я?

– В Гилфорде. В больнице графства Суррей.

– А как мой велосипед?

Что-то блеснуло, он услышал щелчок и увидел, как отец вытаскивает сигарету без фильтра из серебряного портсигара, потом захлопывает его и стучит по нему кончиком сигареты.

– Судя по описанию, не думаю, что от него много осталось. – Он сунул сигарету в рот и прикурил от золотого «Ронстона».

Харви следил, как отец выполняет свой обычный ритуал: позволяет дыму появиться изо рта и тут же всасывает его обратно, а потом медленно выпускает из ноздрей. Облачка сладкого голубого дыма закружились вокруг Харви, и он, довольный, вдыхал их, наслаждаясь запахом.

КАК ТЫ ДУМАЕШЬ, ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ, ХАРВИ? ТЫ ПОЛАГАЕШЬ, ЧТО ПОСТУПАЕШЬ РАЗУМНО?

Он вздрогнул, будто эти слова сказали ему прямо в ухо, и память полностью вернулась к нему. Туннель. Свет. Его мать.

ТЕБЕ НУЖНО ВОЗВРАЩАТЬСЯ ОБРАТНО, ДОРОГОЙ!

Он попытался подбежать к ней. Тени встали у него на пути.

– Поскольку твоему велосипеду не повезло, я не собираюсь покупать новый. Тебе посчастливилось, что ты остался жив. – Отец огляделся в поисках пепельницы.

– Я видел маму.

Отец нахмурился:

– Ты видел что?

– Я видел маму.

Лицо отца покраснело.

– Господи боже мой, мальчик, твоя мать умерла.

– С ней все в порядке, я видел ее. Она велела мне возвращаться.

– Это абсолютная ерунда, старик. Совершенная глупость.

– Нет, папа. Я правда видел ее.

– Ты получил сильный удар по голове и перенес операцию, тебя напичкали разными лекарствами. У тебя галлюцинации.

– Это не галлюцинации.

Отец посмотрел на часы:

– Мне пора. – Его губы дрожали, а гнев отца всегда пугал Харви. – Я приду навестить тебя завтра. Тебе что-нибудь нужно?

– Некоторые книги и вещи.

– Лучше принесу тебе учебники. Если ты проваляешься тут не одну неделю, можешь начать готовиться к экзаменам.

Отец ушел, и только теперь Харви почувствовал, как он устал. Слишком много усилий требовалось, чтобы говорить, чтобы сказать хоть что-нибудь. Он задремал. Когда он открыл глаза, в ногах кровати стоял человек в белом халате.

– Проснулся?

Харви кивнул, но через некоторое время снова погрузился в сон.

Пробудившись, Харви удивился, увидев, что рядом с ним сидит Анджи; на ней была мини-юбка, которая едва прикрывала розовые трусики, ноги покрыты коричневым с золотым отливом загаром. На загорелом лице еще сильнее проступали веснушки, она откидывала с глаз длинные белокурые волосы и улыбалась ему. В руках Анджи держала бумажный пакет и потрепанную тряпичную куклу в матерчатой кепке.

Первой его мыслью было: как она может сидеть вот так, когда юбка задралась выше некуда, и в то же время беситься от злости, когда он попробовал погладить ее груди.

Потом в нем возникли смутные воспоминания, чувства отвращения и недоумения перемешались, и он удивился, почему она пришла сюда. Вместо того чтобы улыбнуться в ответ и поздороваться, Харви мрачно подумал: «Пристала как репей». В следующий раз он не остановится, пусть она сколько угодно кричит, ругается и колотит его. Рекетт, задавака Рекетт, который хвастался, что потерял невинность в двенадцать лет, утверждал, что женщинам нравится грубое обращение. А может быть, в этом-то все и дело, это сработало, и именно потому она и пришла?

– Привет, – сказала Анджи. Что-то переменилось в ее внешности. Она была разрисована дальше некуда, под глазами – полоски, как боевая раскраска дикарей. От этого она выглядела старше своих шестнадцати лет. – Я принесла Фреда, чтобы он за тобой приглядел. – Она положила потрепанную куклу на постель, а потом протянула шуршащий пакет. – Я не знала, что принести. Тут книжка про Джеймса Бонда и немного восточных сладостей. Тебе ведь нравятся восточные сладости, не так ли?

Харви ничего не ответил. Ее макияж беспокоил его, у него появились опасения, что она накрасилась не для него. Сучка, подумал он.

– Я тебе написала на днях.

– Я получил.

Анджи снова откинула волосы.

– Как ты себя чувствуешь?

Он пожал плечами:

– Довольно глупо. Откуда ты узнала, что я…

– Я… я слышала.

Он попытался приосаниться, попробовал слегка приподняться, но боль была слишком сильной.

– Тебе помочь?

Он покачал головой. Послышался звук раздвигаемой ширмы. Где-то рядом с ним задыхался человек, он услышал быстрые шаги, звяканье тележки.

– Как это случилось? – спросила Анджи.

– По неосторожности. – Снова выплыли образы. Ветровое стекло. Парение в воздухе. Ужас на лице женщины. Харви закрыл глаза, потом открыл их и бессмысленно уставился на сбитые простыни у своего подбородка.

Анджи хотела было что-то сказать, но в ногах кровати появился самоуверенный, с проседью в волосах мужчина, в сером костюме и галстуке яхт-клуба. За ним стоял палатный врач в белом халате со стетоскопом, выглядывающим из кармана, и медсестра; они широко улыбались, как будто над общей шуткой.

– Не возражаете посидеть несколько минут в комнате для ожидающих? – спросил мужчина Анджи. – Хочу взглянуть на этого молодого человека.

Анджи неуверенно посмотрела на Харви:

– Мне подождать?

Он кивнул.

Сиделка придвинула ширму к его кровати, и врач откинул простыни.

Мужчина в сером костюме улыбнулся, глядя на Харви сверху вниз.

– Когда тебя привезли, я думал, что ты уже мертвец. Я – мистер Уинн, хирург, который делал тебе операцию. Твой отец, случайно, не Квентин Суайр, гинеколог?

– Да.

– Мы вместе учились в Куинз-Колледже. – Неожиданно выражение его лица стало серьезным, взгляд впился в Харви. – Когда случилось несчастье, поблизости случайно оказался врач. Он сказал, что ты проглотил язык и перестал дышать, в сущности, ты был уже мертв. Тебе здорово повезло, что он проезжал мимо, иначе бы сейчас тебя здесь не было. Мы хотим сделать некоторые анализы – надо убедиться, что с тобой все в порядке. Мы не знаем, как долго продолжалось у тебя кислородное голодание, похоже, минуты две. – Врач поднял булавку. – Я слегка уколю тебя в большой палец ноги. Скажешь мне, если что-то почувствуешь.

– Ой! – Харви почувствовал острую боль.

– Великолепно, – произнес Уинн. – А теперь левая нога.

Харви вскрикнул снова.

– Отлично, – пробормотал Уинн, баюкая ногу Харви в руках, затем он постучал по колену резиновым молоточком, потом фонариком, похожим на карандаш, посветил в каждый его глаз по очереди, внимательно их изучая.

– Я видел, как все произошло, – спокойно сказал Харви.

Мистер Уинн слегка приподнял брови и выключил фонарик.

– Я видел, как доктор вышел из своей машины и подошел к моему телу. Я наблюдал за ним. – Харви увидел недоуменное выражение на лице медсестры.

Хирург покачал головой:

– Думаю, тебе это приснилось, дружище.

– Я не спал, – настаивал Харви. – Я могу его описать.

Хирург кивнул, чтобы он продолжал.

– Он… – Харви ясно видел доктора, как он выскочил из автомобиля и побежал через дорогу. Потом образ рассыпался на части, замутился, будто вода, в которую бросили камень. Он видел машину доктора, но она превратилась в авто, кто-то сидел за рулем – женщина, которая кричала. Харви попытался вернуть воспоминание, но оно ускользало.

Хирург ободряюще улыбнулся:

– Боюсь, старик, на тебе здорово сказался наркоз. – Он бросил взгляд на листки, прикрепленные к спинке кровати. – Ты был в шоке, тебе вводили кетамин. Он иногда вызывает галлюцинации, которые могут длиться в течение нескольких дней.

– У меня нет галлюцинаций. – Харви посмотрел на медсестру, ища одобрения, но она нахмурилась, ее лицо превратилось в застывшую маску. Через не загороженное ширмой пространство он увидел женщину в полотняной шапочке, везущую кофе на металлической тележке.

– А как чувствует себя твоя левая рука? – спросил хирург с отсутствующим выражением лица, как будто его мысли были где-то далеко.

– С ней все в порядке.

– Ты не левша?

– Нет.

– Тебе повезло. Она не будет действовать еще пару месяцев.

– Но я правда все видел, – повторил Харви. – Я… я видел…

Насмешливый взгляд хирурга заставил его запнуться, он засомневался: правда, что же он видел? Он хотел сказать доктору, что видел свою мать, но понял, что это будет звучать еще более смехотворно.

– Хотелось бы взглянуть на твоего отца, – улыбнулся мистер Уинн. – Я не видел его лет десять. Передай ему мой привет. Загляну через пару деньков. – Он отошел, тихо сказал что-то врачу и сестре и вышел.

Сиделка открепила листочки от спинки кровати, что-то написала на них и прикрепила снова. Потом сложила ширму, шепнула что-то медсестре, и, как щенки на поводке – пришло Харви в голову сравнение, – все трое вслед за хирургом вышли из палаты.

Понедельник, 22 октября

Кэт Хемингуэй, как всегда по утрам, спешила в редакцию, горя нетерпением приступить к работе. Она потеряла перчатки и засунула руки глубоко в карманы плаща от Берберри в стиле пятидесятых годов, который она купила в комиссионке на Ковент-Гарден и который был ей велик на целый размер. Под ним на ней был двубортный пиджак мужского покроя, бесформенная черная юбка и черные легинсы.

Процесс накладывания макияжа раздражал Кэт, да ее лицо почти не требовало косметики, хотя твердой уверенности в этом у нее не было. Худое скуластое лицо с естественным цветом здоровой кожи оживляли веснушки, рассыпанные по лбу и по обе стороны хорошенького вздернутого носика. Краситься она не умела и накладывала слишком много грима, не очень разбираясь, куда какой, что вместе со спутанной копной пшеничных волос придавало ей вид продавщицы с дешевой распродажи или студентки-старшеклассницы, но никак не репортера, ищущего свою тему.

Вход в редакцию располагался на боковой улице, на противоположной стороне размещались административные здания, ряд примыкающих друг к другу гаражей и строительная площадка. За спиной Кэт громоздился мусорный бак, и, когда она, слегка толкнув плечом синюю дверь, входила в темный вестибюль с цементным полом, в холодном сумеречном воздухе раздался стон подъемного механизма. В вестибюле на переднем плане висели пожарный огнетушитель, пробковая доска объявлений с пожелтевшим актом об эксплуатации, приколотым кнопками, рейка с гвоздиками, на которые нанизывали объявления, рядом – расписание смен типографских рабочих, деревянная стойка с ячейками, над которыми висело отпечатанное большими буквами объявление: «Запись посетителей»; за стойкой сидели два охранника и болтали. Они отвлеклись от своего разговора, когда вошла Кэт, и дружелюбно с ней поздоровались.

– Привет! – Она торопливо махнула им рукой и быстро поднялась на один лестничный пролет, где с голых, выкрашенных синей краской стен кусками сыпалась штукатурка, и пошла по длинному узкому коридору мимо бухгалтерии и отдела распространения. Взглянула на свои наручные часы – поддельный «картье», купленный три года назад в Бангкоке: восемь пятьдесят.

Кэт ускорила шаг и вышла на лестничную площадку в конце коридора, где стоял слабый запах подгоревшей пищи. Отсюда одна лестница вела наверх, в кафетерий, а другая вниз – в экспедицию и типографию; тут же висел ряд воззваний, обращенных к сотрудникам редакции: «Репортажи о несчастных случаях – вот что от вас требуется», «Десятипроцентная скидка на уборку квартир», «Меню. Понед. Тушеное мясо. Вторн. Цыпленок по-мадрасски с карри».

Здание представляло собой настоящий лабиринт; Кэт работала тут уже три месяца, но до сих пор еще не полностью освоила его географию. Были и такие, кто, проработав год, не преуспел в этом.

Она рывком распахнула двойные двери, которые находились прямо перед ней, и вошла в отдел новостей – просторное, без перегородок помещение во всю длину здания, заполненное рядами столов, заваленных бумагами, на каждом – компьютер. За многими уже работали, и в комнате царила атмосфера несуетливой деловитости, которая медленно сходила на нет в течение дня, по мере того как шесть выпусков газеты отправлялись в печать.

Колонны, балки, батареи отопления и трубы кондиционеров, окрашенные в красный цвет, резко выделялись на фоне кремовых стен, коричневого коврового покрытия и столов. Унылый дневной свет проникал через окна, расположенные по обе стороны здания; из неоновых трубок, подвешенных на цепях под потолком, лился холодный, мертвый свет. Шипение отопительной системы и мягкое постукивание клавиатур образовывали постоянный звуковой фон.

Кэт прошла мимо столов хроникеров. Заняты были только два. На одном из пустых столов разрывался телефон. На столе литературного критика лежала груда романов в твердых обложках, а на столе обозревателя кино и телефильмов громоздилась куча видеозаписей. Большинство репортеров были уже на месте и работали, помощники редакторов в задумчивости скребли подбородок, а у стола художника шла горячая дискуссия. Две машинистки в наушниках быстро набирали тексты на компьютерах. Главный редактор, его заместитель и ночной редактор сидели за своими столами прямо позади команды редактора отдела новостей.

Кэт повесила макинтош на крючок в углу комнаты, проскользнула за свой стол, уселась на вращающийся стул, с шумом бросила на пол сумку и улыбнулась Джоанне Бейнз, еще одной репортерше, сидящей напротив, заметив, что ни Даррен Уайт, ни Шэрон Левер, которые занимали столы слева от нее, еще не пришли. Джоанна Бейнз что-то яростно набирала на компьютере, рядом с ней поднималась струйка сигаретного дыма: не отрываясь от работы, она махнула Кэт рукой.

Кэт стала разбираться в хаосе бумаг, заполнивших стол. В субботу она целый день отсутствовала – была ее очередь вести репортажи с места происшествий. Попытка изнасилования студентки-медсестры и нападение на жену бывшего мэра. Ну а в итоге бумажная куча выросла, и теперь она надеялась ее разобрать.

Кэт добавила еще несколько листков, с которыми сейчас работала. Стол у нее был точно такой же, как у всех остальных, – пластик под красное дерево, с металлическими ножками и четырьмя ящиками. Но он давал ей почти такое же ощущение тепла, что и ее квартира, хотя на нем не было никаких предметов личного характера – только стандартный ежедневник в черной обложке, стопка бумаги, куча ручек и экран монитора, уже включенный, с единственной высвеченной на нем командой: «Нажмите любую клавишу, чтобы привести компьютер в действие». Но все это принадлежало ей, это было ее рабочее место и милый ее беспорядок.

Кэт пробежала пальцами по клавиатуре, вызвав на экране вчерашний портфель событий, и бегло просмотрела новости, о которых сообщалось по радио, обращая внимание только на те события, которые происходили в пределах Суссекса. Когда ей нужно было освещать какое-нибудь определенное событие, она могла сделать копию того, что ей приглянулось, – выбрать по своему усмотрению.

Кэт просмотрела сообщения: «Расследование смерти в Скаффолде», «Исчезновение самолета в Гатвике», «Отключение трансляции радиопередач из-за неполадок», «Бывший полицейский уличен в причастности к наркобизнесу». Сегодня ей предстояло сделать два сообщения: о медсестре и о жене бывшего мэра, которая теперь находилась в больнице. Кэт вынула из сумки блокнот и пролистала стенографические записи, краем глаза наблюдая, как редактор отдела криминальных новостей продвигается к ней, держа в руке лист с компьютерной распечаткой. Это был мягкий, спокойный мужчина лет тридцати пяти, с редкими светлыми волосами, с залысинами на лбу. Одет, как всегда, в неизменный серый костюм-букле, относительно модный, но выглядевший так, будто он в нем спал. Как все журналисты, редактор слегка сутулился – возможно, считала Кэт, от долгих часов, проводимых за компьютером.

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒