Глава седьмая

Когда Эллен приходила к Коре, они выпивали за кухонным столом. Дома у Эллен они сидели на диване, поджав под себя ноги. Разговоры шли по одной и той же колее – воспоминания о давнем прошлом, объяснения, оправдания, пространные рассуждения. Как‑ то вечером, на том самом диване, за бутылкой кьянти (уже второй, первая, пустая, валялась на полу), Эллен сказала:

– Что бывает, когда выходишь замуж? Нужно вытерпеть дурацкий обряд. Согласна ли ты, Эллен Фрэнсис, стать законной женой Дэниэла и обещать то‑ то и то‑ то? Не помню что, я не слушала. Бла‑ бла‑ бла. А через несколько дней ты стоишь в очереди за моющим средством. О котором, между прочим, в обряде венчания ни слова. Я его не покупала, пока не вышла замуж.

– Ну и грязнуля же ты была, наверное, – ухмыльнулась Кора.

Эллен задумалась.

– Да, пожалуй. Я, должно быть, неряха с рождения. По‑ моему, люди не меняются. Каким родился, таким и будешь всю жизнь.

– Может, дело в зачатии. В каком настроении тебя зачали. Счастливых людей зачинают во время оргазма. Несчастных – нет. А всяких придурков, извращенцев, обиженных жизнью – даже и говорить не хочется. Плавали, знаем.

– Ну и при чем тут мое неряшество? Кора состроила рожицу:

– Насколько я знаю твою маму, она наверняка в решительную минуту думала, как бы не испачкать и не измять простыню. Мой Сэм, к примеру, был зачат в дикой страсти, а с Колом мне хотелось немного тепла. И вот смотри: Сэм – горячая голова, с ним бывает очень нелегко, а у Кола чудесный характер. Он просто солнышко. – Кора оседлала любимого конька и теперь убеждала себя, что в ее теории есть крупица истины.

– А ты? Как ты объяснишь свой характер, Кора О'Брайен?

– Меня зачали любящие родители в теплой брачной постели. Значит, нет мне оправдания. Разве что мама симулировала оргазм. Вот, наверное, в чем дело. Вот где собака зарыта.

Через четыре часа после начала схваток Кора позвонила домой. А что еще оставалось делать?

– Мама, – провыла она в трубку, – кажется, я рожаю.

После минутного молчания Ирэн дала волю материнским страхам и засыпала Кору вопросами:

– Где ты? В больнице? Схватки частые? Если не в больнице, то хотя бы связалась с врачом? Где твой приятель?

– Я дома. Врачу не звонила. А приятель уехал во Францию.

– То есть как – во Францию?

– Уехал, и все.

– Значит, ты одна? – ужаснулась мать.

– Да.

– И как же ты живешь?

– Читаю всякую дребедень. Ем печеную картошку, хожу в больницу. Вот так.

– Мы выезжаем.

Кора, разумеется, не дождалась. Пока Ирэн с Биллом собрали вещи, нашли, с кем оставить младших детей, и добрались до Эдинбурга, они стали бабушкой и дедушкой.

Ребенок, внук – лучшее средство уладить семейные распри. Ирэн уезжала из дома злая на свою блудную дочь, но при одном взгляде на малыша тут же простила Коре все: и ее выходки, и прическу, и размалеванное лицо, и тяжелые ботинки, и кольца в ушах.

– Как ты его назовешь? – проворковала Ирэн.

– Сэм, – ответила Кора. – Сэм Уильям О'Брайен.

– Красивое имя, – всхлипнула Ирэн. Какой чудесный малыш! И Кора – просто чудо. И жизнь прекрасна. Ирэн была на седьмом небе от счастья и мечтала спустить все деньги на подарки для малыша. Нет ничего милее детских вещей.

– Как же ты жила одна‑ одинешенька? – спросил Билл. – Это ведь страшно, всегда быть одной. Тем более если ждешь ребенка и все такое прочее.

Кора промолчала. Быть одной, как выяснилось, не так уж и страшно. К тому же она была не совсем одна. Она очень подружилась с ребенком в животе: болтала с ним, читала ему вслух, делилась мечтами о будущем, обсуждала песни по радио: «Ой, от этой я балдею! » Со временем она даже пристрастилась к одиночеству. Но насладиться им не дали.

Клод прислал ей письмо. Плакался, что не хотел ее бросать, но и оставаться здесь тоже не мог. «В этой комнате я никогда бы не выздоровел. Мне нужен простор. Нужно время. Вкусная еда, хорошее вино. Мне нужен воздух».

– Вот еще! – вскипела Кора. – Воздух ему подавай! С едой и вином у нас, может, и плоховато, но воздуха здесь сколько угодно! Дыши – не хочу! – говорила она вслух.

Всего неделя в одиночестве – и Кора уже разговаривала сама с собой. Эта привычка осталась у нее на всю жизнь.

В овощных отделах магазинов на Кору глазели и ухмылялись. Перебирая морковь и лук, она пробовала их на ощупь и отбрасывала то, что не нравилось:

– Тебя не берем. А ты мягковата. Ты нам сгодишься. И ты тоже. А вот тебя с собой не возьму. – Если на нее косились, Кора оборачивалась и бросала: – Беседую с морковкой и с собой. По большей части сама с собой. Люблю это дело. Знаю, что сама себе не нагрублю.

«Как твои дела? – спрашивал Клод в письме. – Как себя чувствуешь? »

– Ха! – крикнула Кора. – Ясное дело, плохо. Ношу, черт подери, твоего ребенка. Живот без конца болит, целыми днями сижу у окна и пухну. Вот чем я занимаюсь, пухну! Вся отекла, – подвывала она.

«Будь осторожна, – писал Клод. – Береги себя».

– То есть не себя, – вслух уточнила Кора, – а его. Ребенка, о котором ты так стараешься не упоминать. Предкам ведь не сказал, нет? Не знают ни обо мне, ни о ребенке? Пошел ты к черту!

Кора швырнула письмо на пол. Но этого мало, Клод заслуживал самой жестокой мести. Она наступила на письмо, стала топтать ногами. Подобрала и разорвала надвое. Еще раз надвое, затем – на мелкие кусочки. А когда устала рвать, швырнула клочки в мусорное ведро и рухнула на постель.

Клод прислал деньги. Ясное дело, родительские. Поначалу решила выбросить и их, но передумала. Такими большими деньгами не швыряются. Она злилась, но головы не потеряла. Лишних денег не бывает. Клод писал, что заплатил за квартиру на полгода вперед. «Если вдруг что‑ то понадобится, просто напиши, скажи». Кора так ничего и не попросила. Она даже не написала Клоду, что у него сын. Может быть, для него и к лучшему, что она исчезла.

Кора смыла с лица художества, отпустила волосы, записалась в библиотеку. Ела только то, что полезно, пила молоко и читала. По вечерам она усаживалась с книгой у открытого окна, поглядывала на летнюю улицу, на прохожих и слушала песни по радио.

Однажды, возвращаясь из библиотеки со стопкой книг под мышкой, Кора вдруг почувствовала, что не может идти дальше, до того ей стало страшно и одиноко.

«Надо идти, – приказала себе Кора. – Нужно взять себя в руки. Как только я перейду улицу, ни страха, ни одиночества не будет, – уверяла она себя. – Все будет хорошо».

Кора перешла через дорогу. Остановилась, пытаясь собраться с мыслями. Нет, не получается. Все равно страшно, ноги не слушаются. «Пойду назад. Как только перейду на ту сторону, все станет хорошо. Все будет хорошо». Кора снова перешла улицу. И неизвестно откуда снизошел на нее покой. «Господи, – подумала она, – да я почти счастлива. Ясное дело, почти. Но мне и этого хватит. Должно хватить». Кора зашагала дальше.

– Я нужна! – сказала она вслух. И, подумав о малыше, добавила: – Как же иначе?

Мать Коры была уверена, что после рождения Сэма дочь вернется домой.

– А что ей еще делать? – заявила она Биллу по дороге в больницу, когда они ехали навещать Кору перед выпиской. – Не возвращаться же ей в эту конуру? Там жить нельзя, грязища!

Билл покачал головой.

– Только не вздумай говорить ей об этом. – Он знал, что Кора домой не вернется. – Неужели не понимаешь? – продолжал он. – Ей кажется, что она нас подвела. И в себе она разочаровалась. Она не вернется домой, не искупив вину.

– Не искупив вину? – Ирэн отродясь не слыхала подобной чепухи. – Ей сейчас не до того. Ей ребенка надо растить. А искупление лучше выкинуть из головы.

Но Билл знал цену своим словам.

– Да пойми ты, ей стыдно возвращаться домой. Она уезжала с большими надеждами и не вернется с дурацкими кольцами в ушах и с ребенком, ей надо снова себя зауважать. Хочешь видеться с внуком – привыкай мотаться туда‑ сюда, нечего всю дорогу вздыхать и фыркать.

Ирэн, напоследок вздохнув и фыркнув, развернулась к мужу:

– Это все ты со своими «синяками и шишками»! С них все и началось. Теперь получай искупление‑ самоуважение! – Ирэн хлопнула Билла по плечу. – Не выношу, когда ты прав. Ей нужен холодильник.

– А холодильник‑ то тут при чем? – возмутился Билл, чувствуя, что правота ему дорого обойдется. – И почему именно мне на все раскошеливаться?

– Искупление само собой, но ведь у нее ребенок на руках, не бегать же ей каждый раз в магазин за едой. Без холодильника нельзя. И ведь наверняка эта дуреха даже в очередь на муниципальную квартиру не встала.

Когда Кора вернулась домой, комнату было не узнать. Детская кроватка в углу, кресло, холодильник, набитый всякой снедью.

– Знаю, – оправдывалась Ирэн, – это не в твоем вкусе. Все розовое, голубое, игрушечное. И кресло не такое, как ты любишь. Но скоро ты будешь рада, что есть куда присесть. А еще оно раскладное, сможешь на нем спать, когда мы с отцом приедем.

– Ладно, ладно. Знаю, – отмахнулась Кора. Она приехала домой с малышом, и ей не терпелось попробовать себя в роли мамы, что бы ни пришлось при этом делать. А что делать, Кора пока не совсем понимала.

Нет, думала Ирэн, ничегошеньки ты не знаешь.

Спустя несколько недель Кора убедилась, что знание бывает разное.

– Одно дело знать, – позже объясняла она Эллен, – что если сунешь палец в розетку, то тебя ударит током. Другое дело вправду сунуть палец в розетку. Только тогда и узнаешь по‑ настоящему. Летишь вверх тормашками через всю комнату, волосы дыбом, сердце стучит как бешеное. И думаешь: вот оно, значит, как. Тут‑ то и начинается знание.

Первые полтора месяца жизни Сэма Кора провела на бегу. Истекающая молоком, вся в засохших молочных пятнах, обессиленная, она жила от кормления до кормления, таская туда‑ сюда груды пеленок. Сидеть было больно. Стоять тоже. Кора перебивалась бутербродами с ветчиной, о себе позаботиться не успевала, разве что заправить постель сразу после сна. Застелить ее позже уже не будет сил. Каждые четыре часа грудь набухала, зудела, ныла. Сладкое, жирное молоко текло по животу. Вся липкая, изнемогая от жара, Кора не могла дождаться, когда малыш начнет сосать, освободит ее. Ничего не было приятней, чудесней: маленький ротик обхватывал сосок, губки почмокивали, чудная крохотная ручка сжимала ей грудь. И все же Кора часто плакала. Она не представляла, что можно так выбиваться из сил. Когда малыш плакал – а реветь он был мастер, – плакала и Кора. Звук детского плача, пронзительный, надрывный, ранил ее в самое сердце. Его нужно было унять во что бы то ни стало. Если не помогали ни молоко, ни ласки, ни чистая пеленка, оставалось только выть вместе с малышом. И, прижав к себе ребенка, Кора ласкала его, баюкала и тоже ревела в голос.

– Ну и плаксы же мы с тобой! Подпевайте‑ подвывайте Коре и Сэму! – всхлипывала она.

К Коре приходила женщина‑ педиатр, сначала каждый день, потом – раз в неделю. Она беспокоилась за такую юную мать‑ одиночку, поэтому суетилась и украдкой высматривала признаки того, что Кора не справляется. Но Кора не собиралась выставлять свою усталость напоказ перед чиновниками. Всякий раз она не могла дождаться, когда врач уйдет.

Кроме ребенка, у Коры никого больше не было. А порой так хотелось с кем‑ нибудь поговорить, хотелось, чтобы кто‑ то взял малыша, покормил его и дал ей выспаться, просто выспаться. Кора жила будто в дурном сне, ничего вокруг себя не видя. «Скорей бы это кончилось! » Она стала рабыней крохотного, лысого, беззубого господина, который ходил под себя. И вдруг однажды, посреди этого кошмара, ребенок улыбнулся. Увидел издали Кору, и обезьянье личико просияло. Кора была на седьмом небе от счастья.

– Молодчина! – ликовала она. – А то я было решила, что у нас с тобой игра в одни ворота. Понимаешь? Мне стало казаться, будто я одна вокруг тебя бегаю.

Малыш вновь заулыбался. У Коры от радости замерло сердце. Она и не знала, что он так умеет! Мать и дитя смотрели друг на друга и сияли, а из крохотного транзистора на раковине ревел рок‑ н‑ ролл, за окном сушились ползунки, с грохотом проносились машины.

– Все у нас получится, парень! – пообещала Кора.

Когда Сэму исполнилось полгода, Кора уже перепела ему всего Нейла Янга и Вана Моррисона. Она объясняла крохотному существу у нее на руках: если нет слуха, как у меня, то можно петь Нейла Янга, ведь он и сам петь не умеет.

Кора читала сыну все без разбору. Если ничего другого не было под рукой, доставала старую газету, в которой принесла фунт моркови, и читала вслух передовицу. Ласковый шепот раздавался в вечерней тиши. Сэму, похоже, нравился Роберт Фрост («А до ночлега путь далек, а до ночлега путь далек»[2]), но больше всего он любил одержимого морем Керуака и неизменно под него засыпал. Море есть море, будь то Калифорния или Гебридские острова. Кора читала и вспоминала детство, пикники в бухте Калгари. Горячий белый песок под ногами, прозрачная зеленая вода, соль на губах и мама на клетчатом коврике, с огромным бело‑ голубым полотенцем… Шепот Коры, слова как шум прибоя, – и вот малыш закрывает глазки, сосет палец и настает самая чудесная минута дня. Сэм уснул, теперь делай что хочешь; но хотелось по большей части спать.

Когда Сэму исполнилось девять месяцев, они с Корой уже вовсю играли – и в прятки, и рожицы строили, и отправляли в рот самолеты с вареным яйцом. «Иду на посадку, иду на посадку! » Летит по небу ложка‑ самолет – открывай пошире рот! На прогулках Кора катила коляску по тротуару во весь дух, а малыш смеялся. Если машин было немного, домой они всегда возвращались по булыжной мостовой. Им были по душе ухабы. «А‑ а! А‑ а‑ а‑ а‑ а! » – распевали они. Тянули хриплую песню, ухабистую, как сама дорога.

Раз в месяц приезжали в гости Ирэн и Билл. Наконец, через девять месяцев, Ирэн признала, что из ее дочери вышла отличная мама. Малыш был на удивление здоров и весел.

– Ты, я вижу, справляешься, – обиженно заметила Ирэн.

– Ага! – подтвердила Кора. – Все у нас хорошо.

Она ни словом не упомянула о тех кошмарных днях до первой улыбки Сэма, когда ее так и подмывало заткнуть малышу рот подушкой, хоть на минутку, чтобы тот замолчал. Чтобы чуть‑ чуть побыть в тишине.

– Кстати… – произнесла Ирэн, как будто продолжая начатый разговор. На деле никакого разговора не было. Была тревога, мучившая ее с тех самых пор, как дочь забеременела. – Как ты собираешься жить дальше? На какие деньги?

– Я получаю пособие на ребенка. Плачу за квартиру. Вы присылаете деньги. – Деньги от родителей приходили каждую неделю. – Но вот что я думаю… Если Сэма отдать в ясли, то я могла бы вернуться в университет. Или найти работу.

– Какую работу?

– А что я умею делать? Пойду в официантки. Или в посудомойки. Выбирать не приходится.

Кора помрачнела. Девять долгих месяцев она сидела в четырех стенах с малышом, пряталась от разбитых надежд, отмахивалась от мысли, что надо как‑ то жить дальше. А теперь Ирэн напоминает, что пора возвращаться к обычной жизни, что у нее появились обязанности. Кора обиженно хмыкнула.

Ирэн со вздохом велела Коре: сходи вечером куда‑ нибудь, а мы посидим с малышом. Она так горячо убеждала дочь, так не терпелось ей повозиться с первым внуком, что Кора не стала лишать ее этой радости. В конце концов, ребенку нужна бабушка. Кора не решилась признаться матери, что растеряла всех прежних друзей, что идти ей некуда и не с кем. В первый раз за долгие месяцы Кора нарядилась, сделала прическу, подкрасилась и вышла в свет. Ну не могла она сказать Ирэн, что у нее и денег‑ то на развлечения нет. Целый час Кора слонялась по улице, а когда замерзла, зашла в бар через дорогу и истратила на бокал пива деньги, отложенные на завтрашний ужин.

Кора решила, что растянет бокал насколько возможно, посидит себе тихонько в уголке часов до десяти и вернется домой. Ей было неспокойно за малыша, хотелось убедиться, что мама все делает правильно. А вдруг он плачет? Почитает ли ему бабушка? А помыть на ночь? Справится ли? Чем больше Кора волновалась, тем чаще прикладывалась к бокалу.

Кора не собиралась ни с кем знакомиться. И все же приятно, когда на тебя обращают внимание. Кора успела позабыть, что она женщина. Кажется, его звали Майкл. Он вошел в ее жизнь легко и непринужденно, просто сел напротив и начал с ней заигрывать. Тем и хороша подобная болтовня, что не знаешь, куда она заведет.

– Ты здесь одна? Студентка?

– Почти, – отвечала Кора. – То есть сейчас не учусь. Но скоро вернусь в университет, обязательно вернусь.

О сыне Кора не упомянула, а позже, вспоминая об этом, сгорала от стыда.

– Хочешь еще пива?

– Нет, – тряхнула головой Кора, – у меня есть. – Кивнула на свой бокал и только тут заметила, что он пуст.

– Принесу‑ ка я тебе еще, – предложил Майкл.

Кора вмиг осушила второй, Майкл принес и третий. С лица у Коры не сходила улыбка, появилась легкость во всем теле, пришло веселое, легкое опьянение, когда знаешь, что перебрал, но тебе уже все равно. Давненько не притрагивалась Кора к спиртному. Совсем разучилась пить. Хмель ударил ей в голову.

Майкл привел Кору к себе, в квартиру на Джеффри‑ стрит. Там пахло карри. Заднее окно выходило на железную дорогу. Из спиртного в доме была только вишневая наливка, и обоим казалось, что пить им еще можно.

До чего же приятно, когда тебя снова ласкают!

– Обними меня, – шептала Кора. – Погладь меня.

Расслабленные спиртным, они занялись любовью. Это было потрясающе. Замечательно чувствовать кого‑ то рядом с тобой, на тебе, внутри тебя. Кора уронила голову на грудь Майклу. Поцеловала его в шею, вытянулась на нем, и он снова вошел в нее.

– Так тепло, – выдохнула она в темноту. – Мне просто хочется немного тепла. Помоги мне забыть обо всем на свете. (Майкл был рад ей угодить. ) Иногда, – призналась Кора, – мне бывает очень одиноко. Хочется с кем‑ то поговорить. С кем угодно. Даже если ему нравится Дилан, а мне – Ван Моррисон. Тебе нравится Ван? «До свидания, мадам Джордж! » – напела Кора. – До чего гладкая у тебя кожа! – Кора провела ладонью по телу Майкла. – Просто чудо! А я какая‑ то бледная, сморщенная. Ты славный!

Кора засмеялась. Она была пьяна в стельку. Майкл ни слова не понимал из того, что она несет.

– Хорошо было? – спросила Кора.

– Чудесно! – улыбнулся Майкл.

Такой вежливый. Настоящий джентльмен, решила Кора.

– Угадай, а мне было хорошо?

– Еще как, судя по твоим стонам! После третьего раза они впали в пьяное забытье.

Боже, до чего стыдно было просыпаться! Разбудил Кору ее собственный храп. Голышом разметалась она на постели и не сразу сообразила, где она и кто храпит рядом с ней. Через несколько блаженных мгновений неведения Кора наконец вспомнила.

– Какой ужас! – прошептала она. – Ужас, ужас! – В голове гудело, во рту было сухо и противно. – Боже! – шептала Кора (говорить громче ей было больно).

Кора огляделась по сторонам в поисках одежды, потом пошла в туалет.

Ее стошнило; она лежала на полу, обхватив колени руками, и думала: а не остаться ли здесь на всю жизнь? Здесь мне самое место, в грязном сортире, где воняет мочой. Почему мужчины вечно промахиваются мимо унитаза? Скорчившись на полу, Кора смотрела на бутылку моющего средства, ершик, уныло‑ серое полотенце над головой.

Где‑ то играла пластинка «Стили Дэн». Кора всплакнула.

– Что я натворила, – вновь и вновь повторяла она. – Я недостойна… недостойна… быть матерью.

В четыре утра Кора уже неслась по улицам, хотя бежать в вечернем наряде было трудно. Каблучки отбивали дробь в тишине. В горле стоял комок, сердце бешено стучало. Господи, господи, господи! А вдруг что‑ то случилось? Вдруг малыш заболел? Или родители всю ночь не ложились, дожидаясь ее? Кора бежала, размахивая сумочкой и на ходу сочиняя всякие страсти: Ирэн уронила ребенка, они в больнице, а мать не могут найти; дома полно полицейских; после бессонной ночи родители сидят мрачные, злые, скажут, что Кора никудышная мать, и с первого взгляда поймут, чем она занималась. Господи!

Вообще‑ то Кора любила рано вставать. Ей нравилось, что вокруг никого и можно вдохнуть чистый воздух, пока все еще спят, пока не поднялся шум и гам. Но в то утро все было не так. Кора то и дело останавливалась, держась за стены, хватая ртом воздух. Дойдя до подъезда, взбежала вверх по ступенькам и замерла у входа в квартиру. Ни звука. Кора одернула платье, отдышалась.

«Спокойно! » – приказала она себе. И открыла дверь.

В доме все спали. На ее кровати, за занавеской, похрапывали Ирэн и Билл. Сэм лежал на боку, сжав кулачки, лоб у него был чуть влажный. Кора погладила малыша по головке. Быстро разделась и легла на застеленное матерью кресло‑ кровать.

В семь утра в комнате послышались шаги Ирэн. Кора украдкой следила за матерью.

– Не могу лежать без дела, – пожаловалась Ирэн.

Коре казалось, будто мать умеет читать чужие мысли и угадывать поступки. Как ей удается? Даже не взглянув на дочь, Ирэн почувствовала, что та не спит.

– Знаю, что надо полежать немножко, а не могу. Едва открою глаза, сразу хочется встать. Хорошо повеселилась?

– Отлично, – соврала Кора. – Просто здорово.

– Во сколько вернулась?

– М‑ м‑ м… – промычала Кора. – Точно не помню.

Ирэн повернулась к дочери:

– Боже, ну и вид у тебя! Ты не заболела?

– Ничего страшного. Голова слегка побаливает. Похоже, грипп начинается. – Кора кашлянула, шмыгнула носом.

Ирэн вздохнула. Она‑ то знала, как выглядит похмелье. Почему дети вечно притворяются? Хмыкнув, Ирэн выключила чайник. Неужели она с виду такая простофиля, что дети осмеливаются при ней строить из себя невинных овечек?

– Возьми, полегчает.

Протянув Коре чашку чая, Ирэн посмотрела на нее испытующе. Кора вздрогнула.

– Надеюсь, я не угадала, что ты натворила, – сказала Ирэн с упреком.

– Ты о чем? – Кора старалась не смотреть матери в глаза.

– Ты прекрасно знаешь – о чем. Кора пожала плечами.

– Не знаю. – И спрятала глаза, уставившись в чашку.

Интересно, когда Сэм вырастет, она тоже станет такой дотошной? Тоже будет смотреть сердито, сжимать губы, обиженно молчать? Ну уж нет, не дождетесь! Она будет образцовой мамой, которая все понимает и прощает. Как же иначе?

Вспоминая как‑ то этот день (а забыть его было невозможно), Кора сказала Эллен:

– В одно мерзкое утро просыпаешься с похмелья, с дикого похмелья, и понимаешь: твой час настал. Расплата не просто близко. Вот она, расплата.

Час расплаты для Коры настал через полтора месяца, когда после сна ее вырвало, заныла грудь и, как прежде, нестерпимо захотелось лимонада.

– Господи, – сказала Кора Сэму, – ну и жопа!

– Зопа, – повторил Сэм громко и отчетливо; было ему тогда десять месяцев с небольшим. Это было его первое слово. И пришлось оно весьма кстати.

Кора взяла Сэма на руки, подняла высоко‑ высоко.

– Молодчина, – проворковала она. – Здорово! Умница моя! Смышленый растет парнишка! – Но, сообразив, что за слово произнес ее сын, Кора решила: с руганью пора кончать. – А жаль, люблю крепкое словцо. Есть вещи, о которых иначе и не скажешь. Например, залет. Боже… – Кора прижала к себе ребенка, – как мне быть?!

Кора предпочла спрятать голову в песок. Три месяца она смутно надеялась, что все как‑ нибудь само собой пройдет. Когда стало совершенно очевидно, что не пройдет, Кора пошла к врачу, и тот подтвердил беременность. Предпринимать что‑ то было уже поздно. Тем не менее отцу с матерью Кора не призналась. Она беспокоилась не столько о будущем ребенке, сколько о них: что они скажут? В который раз она их подводит. Вновь разбивает им сердце. Когда Кора звонила домой, она всякий раз собиралась им рассказать, но не решалась.

– Как дела? – заботливо интересовалась Ирэн. – И главное, как мой внук?

– Отлично, – отвечала Кора. – У нас все отлично.

Кора рассказала родителям, что Сэм начал говорить, но не упомянула, что именно он сказал.

– Есть новости насчет яслей? Не пыталась пристроить Сэма? Не узнавала, как вернуться в университет?

– М‑ м… пока нет. Собираюсь. Скоро узнаю. На шестом месяце беременности в душе Коры поселился страх. Начались сомнения. А вдруг социальные работники обо всем узнают и заберут у нее детей? В этой квартире нельзя жить втроем. Что же теперь делать?

– Остается одно, – сказала Кора Сэму, – не бояться. Дело дрянь, но ничего не попишешь.

Кора пошла в городской совет навести справки о новой квартире, и – удивительное дело! – оказалось, что ее очередь уже подходит. Мать записала Кору несколько месяцев назад.

– С двумя детьми вам дадут квартиру немедленно, – обрадовали ее. – Не бог весть что, но все же лучше, чем одна комната.

– Неважно, – кивнула Кора, – какую угодно.

Через две недели Коре дали квартиру в Лейте.

– У самой реки! – сообщила она Сэму. – Держу пари, нам понравится.

Кора и Сэм сели в автобус (на верхний этаж, чтобы все‑ все видеть по дороге) и отправились смотреть свой новый дом. В квартиру на Джайлс‑ стрит вели два пролета лестницы и длинный балкон. У подъезда стоял разобранный мотоцикл, вокруг валялись замасленные детали. В соседних квартирах зашевелились занавески. Дети, бросив игры, в упор уставились на новых соседей.

– Глянь‑ ка, Сэм, ребята! Будет с кем играть! – Кора настойчиво уверяла себя, что все будет хорошо.

В тот же вечер она позвонила домой и объявила родителям, что переезжает. Билл собрался ехать на помощь.

– Не надо, не надо. Прошу вас, не надо. Я сама управлюсь. Все будет в порядке.

– Мы приедем, – твердо сказал Билл. Спустя неделю Ирэн, едва взглянув на Кору, развернулась и вышла из комнаты.

– Как ты могла? – накинулась она на дочь, вернувшись через несколько секунд. Кровь ее кипела от гнева, Ирэн ни шагу не могла ступить ни по лестнице, ни по улице. Ей хотелось что‑ нибудь швырнуть. Ударить кого‑ нибудь. Кору, например. – Как ты могла?

Кора передернула плечами.

– Нет ничего проще, – буркнула она. – Трудности начинаются через месяц‑ другой. И продолжаются всю жизнь.

– Очень остроумно, – взвилась Ирэн. – Хватит со мной шутки шутить. Я знаю, когда это случилось. В ту ночь. Когда мы сидели с малышом. А ты!.. – Ирэн нацелила палец на Корин живот. – Что ж ты за шлюха?!

– Первосортная! – как ни в чем не бывало заявила Кора. – И этим горжусь.

Ирэн влепила Коре пощечину. Малыш заплакал, заревел что есть мочи. Билл, взяв внука на руки, зашагал с ним по комнате.

Кора, насупившись, потирала ушибленную щеку.

– Незачем девочку бить, – бросил жене Билл, – этим сделанного не воротишь.

– Не воротишь! Все вы, мужики, одинаковы. Ничего не понимаете. Двое детей без отца! Нечего тут философию разводить! Нужно купить плиту. – Ирэн вновь обернулась к Коре: – Ты небось о плите и не подумала?

– Как раз подумала. Только совсем чуть‑ чуть.

Кору страшил переезд. Долгие месяцы прожила она вдвоем с сыном в маленьком уютном мирке. Здесь нечего было бояться: кирпичные стены надежно защищали от тревог, поджидавших Кору за порогом. Теперь по ночам ее мучили страхи. Как дальше жить? В чужом доме, без гроша в кармане. Коляска и два орущих сопливых малыша. Вот что ее ждет. Будет таскаться с сумками и уставшими, плаксивыми детьми. Без конца, без конца.

– Не собираюсь превращаться в клушу! Не стану, как другие мамаши, таскаться с сумками на горбу и детьми под мышкой! – заявила Кора матери.

– Н‑ да? – хмыкнула Ирэн. – Учти, тебе понадобятся все твои силы. Растить детей – не сахар. Одних продуктов не напасешься, а если еще и до магазина далеко? Тут и ноги протянешь, а уж «таскаться», помяни мое слово, так или иначе придется.

«До магазина путь далек, до магазина путь далек». Мысли у Коры путались. Впервые в жизни мать говорила с ней как женщина с женщиной. Впервые Кора почувствовала, что Ирэн тоже живой человек.

– Мне страшно, – призналась Кора.

– Еще бы, – со вздохом согласилась Ирэн. – А кому было бы не страшно?

День у них выдался тяжелый, суматошный. Все Корины пожитки вынесли из квартиры. Обливаясь потом, чертыхаясь и браня друг друга, натыкаясь на углы и отбивая пальцы, погрузили скарб в заказанный фургон. Кора слышала, как переругивались отец и мать, спускаясь по лестнице.

– Не умеешь ты мебель грузить.

– Сама не умеешь.

– Проживи с мужем хоть сто лет, – бушевала Ирэн, – но пока не стащишь с ним кресло с четвертого этажа, не узнаешь о нем всей правды.

Кора бродила по комнате из угла в угол, прикасаясь к вещам. Прощалась. Прощай, прежняя жизнь, прощай, Клод! Теперь уже ясно, что он ушел навсегда. Неделями и месяцами Кора ждала, что Клод ворвется в дверь с охапкой гостинцев. Выходя из дома, она всякий раз думала: а вдруг я вернусь, а он лежит на кровати и ждет меня? Кора заглянула под окно, где стояла когда‑ то армия молочных бутылок. Теперь Клод будет устраивать беспорядок в чужих квартирах. Больше они никогда не увидятся.

Подъехав к новому дому, молчаливые и обессиленные, пронесли они Корину кровать, кресло и кроватку малыша мимо разобранного мотоцикла в желтую стеклянную дверь с металлической сеткой и мощной пружиной, громко скрипевшей всякий раз, когда дверь открывалась.

Подъезд был неуютный, безликий, в нем пахло хлоркой и гуляли сквозняки, задирая юбки, раздувая полы пиджаков. Дом был невысокий, из серого камня, с кричаще‑ яркими оконными рамами и дверьми – синими, желтыми, оранжевыми, – словом, по городским меркам веселенький. Будто кто‑ то сделал чертеж или макет идеального дома, но жить в нем – боже упаси!

В Корину квартиру вела дверь на втором этаже слева. Стены комнат оранжевые, пол на кухне выложен грязно‑ серой плиткой. Кора ходила из комнаты в комнату, приговаривая: «Нормально. Я справлюсь». Повторяла это снова и снова, не обращая внимания на придирки Ирэн.

– Где ты посадишь шток‑ розы? – спросила у Коры мать, глядя из окна на соседний дом.

– Внизу, где побольше солнца. Между крокетной площадкой и буковой аллеей посажу зелень. Буду прохаживаться вдоль клумб, срезать люпины, дельфиниумы и не спеша складывать в корзинку. Летом буду щипать понемножку свежую мяту – с ней молодая картошка гораздо вкуснее. А у входа посажу жимолость, душистую‑ душистую. Пусть пахнет вовсю, а я буду на заднем крыльце лузгать горох, петь колыбельные и нюхать. – Легким взмахом руки Кора показала волну аромата.

– Что ж… Если ты еще можешь мечтать… – Голос Ирэн сорвался.

На другой день, в машине, по дороге домой, Ирэн сказала:

– Думаю, Кора не пропадет. Билл горячо поддержал жену:

– Куда она денется! Побеждала ведь она на соревнованиях, помнишь? Задора у нее хоть отбавляй. Она и финал бы выиграла, если б не поторопилась.

– Похоже, это у нее перерастает в дурную привычку, – съязвила Ирэн. И, помолчав, добавила уже спокойнее: – Все будет хорошо. Лишь бы Кора не сравнивала себя с другими женщинами.

– С чего бы ей?

– Женщины смотрят друг на друга. Оценивают. Судят. Если Кора станет смотреть на других женщин, то увидит себя их глазами и ей будет больно.

Тем временем Кора принялась отскребать на кухне пол – запаслась ведром воды, порошком и терпением. Сэм смотрел.

– Глянь‑ ка! – воскликнула Кора. – Никакой он не грязно‑ серый! Плитки‑ то черно‑ белые! Значит, жить можно. – И с новой силой принялась скрести.

Сделана была лишь половина работы, а рвения у Коры поубавилось. Она рухнула ничком на пол, уткнула лицо в ладони.

– Вот чертовщина, Сэм! Дерьмовый пол! Ладно, ладно. Нельзя ругаться, а то еще наберешься от меня.

Со вздохом взявшись за щетку, Кора провела еще разок по плиткам и вновь рухнула. Распласталась на полу и, перекатившись на спину, уставилась в потолок. Сэм, улучив минутку, уселся на нее верхом. В руках он сжимал любимую игрушку, желтый пластмассовый молоток‑ пищалку.

– Эх, не разбираешься ты в игрушках, Сэм. Мне больше по душе красные кубики. Хотя ты мужчина, оттого и предпочитаешь молотки! – Взяв молоток, Кора нажала на него, тот пронзительно пискнул. Кора легонько стукнула сына по лбу. – Отсюда видно небо, Сэм. – И вдруг призналась маленькому сыну, который пока не мог ее понять: – Непутевая была у меня жизнь, Сэм. Все успехи такие крошечные, что и говорить о них не стоит. Я даже не знаю толком, кто отец твоего будущего братца. Представляешь, Сэм? Стыдно мне. Опозорила я родителей. Ну подумаешь, взобралась на вершину‑ другую, выиграла пару соревнований. Люди занимаются важными делами, принимают решения, строят карьеру, а я валяюсь на полу и смотрю, как на веревке детские одежки болтаются. Пропащий я человек.

Кора поцеловала сына в теплую золотистую макушку, крепче прижала к себе.

– Зато, – продолжала она, – завтра утром нам привезут новую плиту. Пол у нас на кухне шашечками, а если на него лечь, видно небо. Служба социальной поддержки пришлет нам диван. Хорошо ведь, правда? А ты как думаешь? Кто‑ то на небесах заботится о нас? Ха‑ ха! Должно быть, какой‑ то забулдыга‑ ангел спьяну замолвил за меня словечко. Господи, Сэм, как нам дальше жить? – Коре хотелось плакать, но беременность высушила все слезы. А жаль, ведь поплачешь, и легче станет. – Как нам отскрести весь пол?

Через четыре месяца родился Кол. За три дня до родов к Коре приехали Билл и Ирэн. Билл отвез Кору в больницу, сидел с ней рядом, а перед самыми родами перепугался, пятясь, вышел из палаты, размахивая руками и повторяя: «Нет, нет. Лучше не надо. Не останусь, и не просите. Не могу. Не могу, и все тут». Взяв на руки младшего внука, Билл только и сказал: «Он великолепен, Кора! Ты умница, такого красавца родила! » На другой день Ирэн, прижав к себе малыша, посмотрела на него с нескрываемой любовью.

– Привет! – сказала она. И обратилась к дочери: – Что ж, Кора, теперь не соскучишься, правда?

– А ты как думаешь? – спросила Кора у Эллен. – Как нас зачали, такими и будем? Сэм – просто огонь.

– «Синяки и шишки»? – вспомнила Эллен. Кора не обратила внимания. И продолжала:

– А Кол – солнышко: добрый, улыбчивый.

– И оба очень любят маму, – добавила Эллен.

– Ради них я распрощалась с сексом, наркотиками и рок‑ н‑ роллом, так что пусть только попробуют не любить! – сказала с жаром Кора. – Пусть только, черт подери, попробуют!

⇐ Предыдущая 13 14 15 16 171819 20 21 22 Следующая ⇒