Два года спустя 14 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 15 из 32Следующая ⇒

«Эй, Ив! – подумала я. – Где тебя черти носят? »

Буквально через секунду, словно она подслушала, в трубке раздался голос:

– Алло!

– Ив! Это я!

Раздалось какое‑ то шуршание, будто подруга перекладывала аппарат к другому уху.

– А, это ты… Привет, Из.

Голос ее звучал как‑ то немного отстраненно, нечетко и вяло, казалось, она спала и еще не совсем проснулась.

– Извини, я не хотела тебя будить. Просто хочу попросить, не запирай дверь, я скоро приеду, хотя, наверное, уже будет довольно поздно.

Она что‑ то проговорила, но не мне, и так приглушенно, словно прикрыла телефон рукой. Я попыталась сосредоточиться, но вокруг все смеялись и болтали напропалую.

– Договорились, Ив? С тобой все в порядке? Как прошел день?

– Что? Мм… Ах да. Спасибо, отлично, просто здорово.

Вдруг, словно ее кто‑ то застиг врасплох, она испустила пронзительный визг, который быстро перешел в громкое и недвусмысленное хихиканье.

Потом подруга снова, правда безуспешно, попыталась закрыть ладонью мобильник, и я довольно отчетливо услышала ее голос:

– Отстань, Джез. Нет, отстань, говорю! Тсс, тихо, это Иззи.

Я тупо уставилась на телефон, будто на экранчике можно было увидеть нашу гостиничную комнату с темно‑ коричневыми изразцами и занавесками мышиного цвета. Интересно, зажгли они одну из ароматизированных свечей, которые Ив привезла с собой, или отдали себя в заложники суровой шестидесятиваттовой лампочке, которая свисала с потолка без всякого абажура? Сдвинули ли они две односпальные кровати или теснятся на узеньком матрасе Ив, переплетясь всеми своими голыми конечностями и лоснящимися от пота тренированными телами?

– Ох, Ив!..

Я вдруг почувствовала, как устала и опустошена.

– Что? Что ты сказала? С тобой все в порядке? Где ты?

– Да нет, ничего, все хорошо. Я с Таибом, у нас что‑ то вроде вечеринки в одной деревне к югу от города. Не знаю, долго ли будем добираться обратно, но ты за меня не волнуйся, хорошо?

Я дала отбой, и меня вдруг охватило отчаянное чувство полного одиночества. Я ощутила себя маленьким островком посреди огромного человеческого моря. Некоторые музыканты уже грели кожу своих барабанов у костра, а женщины играли на струнных инструментах, похожих на маленькие скрипочки странной формы. Детишки у их ног сосали финики. Вернулся Таиб об руку с человеком немного постарше, с сединой в волосах и густыми усами.

– Это Мустафа, он отвезет вас в Тафраут, – сказал он без всяких предисловий.

Таиб казался утомленным, словно уговорить Мустафу в том, что это сделать необходимо, ему стоило большого труда. Я во все глаза глядела на него, и мне стало еще более одиноко.

– Вы что, смеетесь? Я же совсем его не знаю. Кто он такой, откуда и так далее.

– Это мой дядя. С ним вы будете в полной безопасности. Кроме того, с вами поедет моя тетя с тремя дочерьми.

– А вы что, намерены оставаться здесь, гулять до утра?

– А я повезу Лаллаву в пустыню. – Он глубоко вздохнул. – Это ее последнее желание, а у меня есть и время, и транспорт. Я должен сделать это для нее.

Челюсть у меня так и отвалилась, по крайней мере мне так показалось.

– А‑ а‑ а… – сказала я, но на большее меня не хватило.

Он присел рядом со мной на корточки.

– Видите ли, сначала я собирался спросить у вас, не хотите ли вы прокатиться со мной, посмотреть Сахару, ведь до нее отсюда всего несколько часов езды, потом подумал, что это было бы сущее безумие. Вы едва меня знаете, а Лаллаве, несмотря на весь ее стоицизм и мужество, наверняка потребуются внимание и уход. Вы в Европе к этому не привыкли, у вас так не принято, вот я и подумал, что лучше попросить Мустафу доставить вас до гостиницы. Но если вы не хотите с ним ехать… – Он вздохнул и беспомощно развел руками. – Извините. Раз я обещал доставить вас в Тафраут, то сдержу свое слово. Едем сейчас, а завтра я вернусь за Лаллавой.

– Нет.

У меня было такое чувство, что это сказала не я, а кто‑ то другой, отчаянный и безрассудный. Я словно смотрела на себя со стороны. Вот моя рука касается губ Таиба, чтобы он молчал и не говорил ни слова.

– Нет, – повторила я. – Я поеду с вами. Я тоже хочу посмотреть пустыню. С вами и с Лаллавой. Возьмите меня в Сахару.

У меня было такое чувство, словно я сорвалась с цепи или, держась за веревку, шагнула в пропасть. Так или иначе, но дело было сделано, и с этой минуты жизнь моя покатилась совсем по другой колее.

Глава 19

Последующие дни и даже недели все мысли Мариаты были заняты только одним. Она пробуждалась к новому, чувственному миру, с которым ее познакомил Амастан. Девушка снова и снова думала об этом, и порой ей казалось, уж не злой ли дух засел у нее в голове и как‑ то по‑ новому изобретательно преследует ее, не давая ни минуты покоя. Каждая подробность свиданий с Амастаном, словно некая галлюцинация, преследовала ее воображение. Она переживала их опять и опять как душой, так и телом. Например, как они лежали под олеандрами, окутанные их густым запахом, и Амастан нарочито спокойно, не торопясь разматывал свой тагельмуст. С какой жадностью Мариата разглядывала черты его лица, открытые для нее во второй раз, но уже совсем в другой обстановке. Их щеки соприкоснулись. Мариата едва не потеряла сознание, потом почувствовала его горячее дыхание на лице, а чуть позже и на груди. Вспоминая об этом, девушка снова дрожала от восторга и наслаждения, с нетерпением предвкушая новые ласки.

Теперь она другими глазами смотрела на остальных членов племени. Интересно, они тоже переживали такое чудо? Чем пристальней Мариата вглядывалась в них, погруженных в дневные дела и заботы, тем менее вероятным ей это казалось. Вот старый Таиб, сидит себе на камне, ковыряет иголкой кусок какой‑ то цветной тряпки. Билось ли его сердце от одного взгляда на кого‑ нибудь так сильно, что готово было сейчас же выскочить из груди? Или вот Надия, коричневое лицо которой от солнечных лучей и частого смеха избороздили морщины. Муж ее теперь ушел с караваном. Думает ли она о нем, лежа в своем шатре и сунув руку себе между ног? Или вот вечно злая и вздорная Нура. У нее шестеро детей, она наверняка чувствовала нечто подобное к Абдельрахману, хотя, глядя на них теперь, такого не скажешь. Они вечно ругаются то из‑ за моли, которая завелась в шерсти, то из‑ за кончающегося сахара. Трудно представить, что эта пара тоже когда‑ то не могла наглядеться друг на друга, как теперь они с Амастаном. А уж когда женщины перемывали косточки новобрачным Хедду и Лейле, то говорили про них не с завистью и горячим томлением в голосе, но с грубыми и грязными непристойностями. Все‑ таки, когда Лейла вышла из шатра жениха, глаза ее влажно поблескивали, а щеки пылали, да и потом Мариата видела, как она смотрит куда‑ то в пространство или на пламя вечернего костра и чему‑ то про себя улыбается. Девушка поняла, что не только она испытывает эти чувства. Мир для нее словно окутался удивительным, ослепительным туманом. Она с трудом понимала, где находится и что делает, день перепутался с ночью. Выполняя ежедневную работу, Мариата не видела, чем занимается, разум ее блуждал где‑ то далеко. Хлеб постоянно подгорал, курам она высыпала за раз недельную порцию, проспала, когда настала ее очередь доить коз, возненавидела дневные часы и с нетерпением ждала ночи. У нее пропали все желания, кроме одного: лежать в темноте, обнявшись с Амастаном, и чувствовать, как в унисон бьются их сердца. Иногда, правда, девушка замечала устремившийся на нее строгий взгляд сощуренных глаз Таны, но женщина‑ кузнец больше не заговаривала о том, что ей надо покинуть племя. Теперь Мариате казалось, будто ничто не может нарушить удивительное, прекрасное состояние непрерывного счастья, укрытого от любой опасности мощным щитом ее чувственности, в котором она купалась днем и ночью. Девушка не встревожилась, даже когда увидела, как однажды вечером, на закате, Амастан вместе с другими мужчинами племени разговаривал с какими‑ то двумя незнакомцами в темных одеждах, подъехавшими к селению. Ее нисколько не смутило то, что эти двое были перетянуты патронташами крест‑ накрест, а за спинами у них торчали стволы винтовок. Когда в ту ночь он пришел к ней позднее обычного, она сразу позабыла, что хотела спросить, кто были те чужаки, настолько мощной была волна желания, повлекшего ее к нему.

Но когда молодой человек уже наматывал лицевое покрывало, собираясь потихоньку вернуться на мужскую половину селения, Мариата взяла его за руку и поинтересовалась:

– С кем это ты сегодня разговаривал? Кто они?

– Так, друзья… Просто друзья. – Амастан скосил глаза в сторону. – Тебя это не должно волновать.

– Потому что я женщина, да? – Мариата старалась держать себя в руках.

– Потому что тебя это не касается.

– Не надо так говорить! Все, что важно для тебя, небезразлично и мне!

– Есть вещи, которые могут касаться только меня одного.

– Например, Манта? – От ревности у нее перехватило дыхание.

– Я всегда буду чтить ее память.

– А я заставлю тебя забыть ее! – Она охватила его голову руками, притянула к себе и крепко поцеловала.

Амастан не сразу, осторожно оторвался от нее, с нежностью положил ладонь ей на щеку и произнес:

– Сердце мое теперь принадлежит тебе, но Манту я все равно никогда не забуду.

– Так, значит, мы поженимся?

Она смотрела на него во все глаза, во взгляде ее сверкал вызов. Слово было сказано и требовало ответа. Но Амастан молчал, и лицо его было непроницаемо.

Прошло несколько долгих секунд.

– А ты, с твоей знатной родословной, примешь меня? Ты же знаешь, что я не могу предложить тебе ни состояния, ни благородного происхождения.

– У нас будет свое состояние. Мы создадим свою родословную. Ты и я.

Он задумчиво кивнул, освободился из ее объятий, встал и заметил:

– Мне надо об этом подумать.

Скованными движениями наматывая лицевое покрывало, молодой человек избегал смотреть ей прямо в глаза и словно хотел поскорее уйти.

Мариата вскочила на ноги, сжала кулачки, будто хотела ударить его, но вместо этого принялась яростно хлопать себя по платью, стряхивая пыль, приставшие сухие листья и обрывки лепестков. Она чувствовала, как горячая жидкость, которую он оставил в ней, побежала по внутренним сторонам ее бедер.

– Не о чем тут думать, – сказала Мариата сквозь зубы. – Неужто мы с тобой лишь забавлялись тут, как детишки, все эти несколько недель? Думаешь, я занималась этим с тобой так, для удовольствия? Или, может, для того, чтобы потренироваться, научиться хорошо плясать, как деликатно выражаются ваши женщины, прежде чем выбрать настоящего мужа? Ты думал так или, может, еще как‑ то? – страстным шепотом говорила она, сверля его горящим взглядом.

– Прошу тебя, Мариата, не надо. – Амастан примирительно поднял руку ладонью кверху. – По правде говоря, я вообще ни о чем не думал. Время, которое мы провели с тобой, было для меня благословенным бальзамом, излечившим мои старые раны. Понимаю, надо было подумать не только о своих личных проблемах. Но слишком много для нас поставлено на карту, чтобы пожениться сейчас. Для тебя и для всех.

– Прошу тебя, не надо мне говорить, что для меня лучше, а что хуже. – Мариата окинула его высокомерным взглядом, чувствуя в себе силу и мощь своих предков. – Многие пытались это сделать, но у них ничего не вышло. Когда я была маленькой, братья говорили мне, что от укуса скорпиона лучше всего помогает горячий песок, а на самом деле это очень плохо. Я потерла им палец, и тот распух, как куриное яйцо. Когда умерла мать, отец забрал меня из моего племени, привез к людям кель‑ базган и оставил меня там на их милость. Он ошибся еще больше. Именно я захотела пересечь Тамесну с твоей матерью, решила лечь с тобой и ни с кем другим, потому что знала, что нам нужно пожениться. Только я одна понимаю, что для меня хорошо и что плохо. Мы любим друг друга, поэтому я не вижу никаких препятствий. – Мариата взялась за амулет, висящий у нее на шее, и заявила: – Я беру тебя, Амастан, сын Муссы, своим мужем на все времена до самой смерти и в знак нашего союза буду и впредь носить твой талисман. – Потом она наклонилась, подобрала свой платок, решительно отряхнула его и повязала голову так, как это делают замужние женщины. – Видишь? Это легко. Завтра пойдем к твоей матери и заявим, что мы с тобой обручились. Она назначит день свадьбы и придумает, как послать весточку моему отцу и братьям и пригласить их на свадебный пир. Больше ни о чем думать не надо.

Амастан взял ее за плечи, но это не было нежным объятием. Пальцы его, напрягшиеся от подавленного гнева, больно вонзились ей в плечи.

– Мариата, – начал он.

Его тагельмуст еще не до конца был обмотан вокруг лица. Длинный хвост свисал вдоль халата, оставляя непокрытыми губы, еще несколько минут назад жадно целовавшие ее. Их уголки были теперь безрадостно опущены.

– Сейчас не время для праздников и свадеб. Скоро к нам придет война не на жизнь, а на смерть, и если наш народ не хочет погибнуть, придется драться. Если мы бежим, проиграем войну, то больше не будем свободны, от нас не останется и следа. Тех людей, что приходили сегодня вечером, правительство называет бунтовщиками. Они из отряда, который входит в движение сопротивления, борются за создание Азавада, независимого государства туарегов на территории от гор Аира и Адага до вашего Хоггара. Они набирают бойцов из каждого племени этого региона. Уходят Хедду, Ибрагим, Базу, Амуд, Азелуан, Илли, Махаммад, Джибрил, Абдалла, Хамид и все остальные, кто здоров и может носить оружие. Мы должны идти. Если не станем драться, с нами случится то, что с деревней Манты. Девушку изнасиловали, опозорили и убили – то же самое будет и с моей матерью, с родственниками и друзьями. С тобой тоже, Мариата, а я этого уже не перенесу. Они ненавидят нас, хотят уничтожить, стереть с лица земли, по которой мы ходим, отнять воздух, которым дышим, воду, которую пьем. Само наше существование бросает вызов и им самим, и всему, во что они верят. Поэтому мы должны драться так же жестоко, как они поступают с нами. Пламя может победить только встречный огонь. Нам остается яростно сопротивляться. Чтобы противостоять их оружию, газам, злобе, понадобится вся наша сила, умение и хитрость, удача наших предков. Ты не должна удерживать меня, Мариата. Когда мы победим, обезопасим наш народ, можно будет подумать и о свадьбах. Только тогда у нас с тобой будет шанс обрести счастье и надежду на будущее для себя и наших с тобой детей.

Глаза его сверкали гневом и страстью, словно он уже видел это будущее, распростершееся перед ними.

– А как же Хедду и Лейла? Ведь только несколько недель назад ты танцевал на их свадьбе и ни слова не говорил о войне.

– Я не могу решать за других.

– Тогда не смей решать и за меня! Неужели я слабое и ничтожное существо, которое надо защищать от ужасов этого мира? Мать всегда мне говорила, что все самые важные события в жизни начинаются от сердца. – Мариата нарисовала на земле круг и поставила посередине точку. – Волны от него идут все шире и шире, пока не станут кругом жизни. Так горизонт окружает со всех сторон тебя и все твое племя. Мы – часть всего мира, а он – нас самих. Если должна быть война, то пусть будет, – горячо говорила она. – Но мы должны встретить ее вместе, как муж и жена перед глазами всего мира. Если ты будешь драться, то и я тоже. Возьму в руку копье, повешу на пояс меч и стану биться не хуже любого мужчины. Если все вокруг потонет в море крови, пусть она смоет и меня. Если мы победим, я хочу разделить торжество с тобой.

В темноте лунный свет отражался в ее глазах, которые будто сияли холодным огнем, и Амастан подумал, что сейчас перед ним стоит не женщина из плоти и крови, а некий природный дух, сама стихия. Всякий, увидев ее сейчас, испугался бы, но Амастан вдруг почувствовал гордость, видя такую решимость и любовь к нему. В нем снова разгорелось желание. Что может противостоять такой силе? Попробуй, и она тебя уничтожит, но он с радостью готов пойти на эту гибель.

– Да ты у меня не женщина, а просто львица. – Он привлек ее к себе и страстно прижался к губам.

– Львица? – засмеялась она и покачала головой. – Вовсе нет. Покровитель нашего рода – смиренный и робкий заяц.

– Смиренный и робкий? Я так не думаю. Заяц – самое благородное существо на свете, как и женщина, которая станет моей женой.

Наутро они отправились к Рахме и объявили ей о своем намерении пожениться.

Рахма поцеловала руку сына и прижала ее к своему сердцу, потом обняла Мариату.

– Ах, доченька, более приятной новости ты не могла мне принести!

Видя, как мать и невеста смотрят друг на друга, Амастан подумал, что они очень похожи. У обеих строгий профиль и сверкающие темные глаза. Пара бесстрашных львиц, готовых сражаться с целым миром, чтобы защитить своих близких.

«Я не стою их», – подумал он, но не стал этого говорить.

Новость об их помолвке распространилась по селению так же быстро, как саранча по посевам. Все об этом только и говорили. Мнения были разные. Мариата в целом произвела на соплеменников жениха благоприятное впечатление, однако нашлись и такие, кто считал, что род ее стоит слишком высоко для мужчины из народа кель‑ теггарт, даже если отец его был аменокалем всего Аира. Старые люди еще помнили свои дурные предчувствия по поводу женитьбы Рахмы и Муссы, сына Ибы. Они качали головами и цыкали зубом, когда она прибежала обратно, поджав хвост. После двенадцати лет мучений с человеком, про которого все знали, что он высокомерен и жесток, эта женщина не привезла с собой ничего, кроме шатра, с которым она к нему и уехала, чуть живого осла и вечно угрюмого ребенка, слишком мелкого для его возраста, легко впадающего в ярость и острого на язык. Со временем мнение людей об Амастане изменилось. Он вырос высоким, стройным и сильным юношей, мастерски слагал стихи и танцевал. Его ценили за то, что он был искусным охотником, но все равно не доверяли вспыльчивому характеру и трезвости ума, считали человеком не очень везучим, притягивающим к себе дурной глаз. Мысль о том, что он станет жить здесь со своей женой, беспокоила соплеменников. Они спрашивали себя, долго ли еще добрый джинн будет покровительствовать ему. Рано или поздно он снова покинет Амастана, и тогда Кель‑ Асуф придет за ним и за всеми, кто ему близок. Все здоровались с ним так же учтиво, как и всегда, поздравляли его, желали ему удачи, долгой жизни и много детей, а сами горячо молились о том, чтобы он сделал то, что надлежало, то есть отвез бы Мариату, дочь Йеммы, в деревню ее матери, расположенную в далеких горах Хоггара. Люди напоминали друг другу о ее благородной родословной и говорили, что только так и подобает поступить.

Но женщины помоложе не имели дурных предчувствий, характерных для их родителей, бабушек и дедушек, и относились к Мариате так же, как и к любой другой девушке, которая выходит замуж за красивого молодого человека. Темной мазью из хны они разрисовали ей руки, изобразив луну, месяц и цветы. Эти рисунки означают, что она помолвлена. Через день мазь засохла и отвалилась, оставив после себя темно‑ красные узоры, отпечатавшиеся на коже. Амастан любил прижиматься к ним губами во время ночных свиданий. Женщины приглашали ее в шатер и учили петь непристойные песни и куплеты, от которых она так громко хохотала, что к ним в шатер забегала старая Надия, думая, что это мычит телка, забредшая, куда ей не положено.

Лейла, которая сама недавно стала женой, брала на себя роль умудренной опытом женщины и где‑ нибудь в сторонке делилась с ней секретами насчет супружеского ложа.

– В первую брачную ночь ты должна противиться его приставаниям. Пусть он ведет себя с тобой только как брат. Так будет правильно. На вторую ночь ему можно по‑ дружески поцеловать тебя, обнять, когда ты спишь. Только на третью муж может сделать все.

Она принялась объяснять, приводить много практических подробностей и очень удивилась, когда увидела, что эта совсем юная девушка хладнокровно, глазом не моргнув, слушает подробнейшие натуралистические описания. Мариата с важным и серьезным видом поблагодарила Лейлу и в знак дружбы надела ей на смуглое запястье один из самых красивых своих серебряных браслетов. Потом Лейла по секрету рассказывала Нофе и Йехали, что Мариата представила, что ее ждет, испугалась и задрожала, как молодая газель при виде охотника.

Счастье Мариаты омрачало только одно. Рядом не было родственников, готовых разделить с ней радость. С заданием разыскать ее отца и братьев были посланы гонцы в сторону южных караванных путей и на восток, в направлении Бильмы. Всех путешественников, проходящих через селение, подробно опрашивали, не встречали ли они где на пути родичей Мариаты. Некоторые торговцы, державшие путь из Зиндера в Тимбукту, сообщали, что на городском постоялом дворе, где они провели несколько ночей, ходили разговоры про какой‑ то караван, возвращавшийся из соляных копей Бильмы, в котором был отец с двумя сыновьями. С этим караваном в пустыне Тенере якобы случилось несчастье, но никто не мог вспомнить, как звали этих людей. Поскольку такое бывает со многими торговыми экспедициями, никто этих слухов близко к сердцу не принял. Однако Мариата, стараясь не показывать тревоги, наконец‑ то набралась смелости и пошла к женщине‑ кузнецу, чтобы та объяснила, что могут означать эти слухи.

Она нашла Тану на краю селения в тени огромного тамариска. Та что‑ то мастерила, сшивая разноцветные, яркие, как свежие фрукты, куски кожи. Мариата не могла понять, что это такое. Ей не часто приходилось видеть столь красивые вещи со сложным узором и декоративной каймой. Она глаз не могла оторвать от этой поделки.

Тана встретила ее тяжелым взглядом. С той самой ночи, когда была свадьба Хедду и Лейлы, они ни разу не разговаривали.

– Дорожная сумка, – сказала женщина‑ кузнец без всяких предисловий, подняла свое изделие повыше, и бахрома на нем затрепетала. – Тебе она очень пригодится.

– Мне?

– Тебе предстоит долгое путешествие.

Мариата призадумалась. Уж не собирается ли Тана снова принудить ее к отъезду? С другой стороны, Мариата ведь сама предложила Амастану после свадьбы отправиться в Хоггар, чтобы сообщить о своем замужестве родственникам, последним представителям уважаемого рода матери, и перезимовать с ними в безопасности под защитой холмов, возвышающихся за Абалессой. Она очень хотела показать любимому человеку горы, в которых выросла, их острые вершины, багровеющие на закате солнца, прохладные тенистые озерца, где круглый год сохраняется вода. Амастан отвечал вежливо, но уклончиво. Он не сказал, что думает по этому поводу, но Мариата понимала, что его мысли сейчас о войне, а вооруженные столкновения происходили все ближе. Но даже если и так, она была уверена, что после свадьбы сможет убедить мужа.

Поэтому Мариата не стала спрашивать у Таны, что все это значит, а задала вопрос, с которым пришла:

– Ты можешь погадать мне и сказать, видишь ли моего отца и братьев среди живых?

Острые глазки Таны буравили девушку с такой силой, что ее взгляд, как копье, будто пронзал самое сердце.

Наконец женщина‑ кузнец вздохнула, отложила работу и позвала:

– Пойдем.

В полумраке кузницы Тана заварила чай, положив туда травы техергеле, тинхерт и еще какую‑ то, которой Мариата не знала. Затем Тана отколола несколько кусочков от сахарной головы, бросила их в чайничек, размешала, потом встала и налила чай в стакан, как это делает мужчина, пуская струю с большой высоты. На золотистой жидкости образовалась такая же пена, как в водопаде зимой.

– Ты должна выпить три стакана. В первом чай крепкий, как сама жизнь, – сурово сказала Тана, села напротив и подтолкнула стакан, стоявший на подносе, поближе к ней.

Мариата выпила его до дна, смакуя вкус и аромат трав.

Тана снова наполнила стакан.

– Второй стакан сладок, как любовь. – С этими словами она посмотрела на Мариату ненавидящим взглядом.

Та поднесла стакан к губам. Теперь напиток и вправду был куда слаще, чем в первый раз.

– А теперь последний. – Тана подтолкнула напиток к ней и ждала.

Мариата подняла стакан и увидела, как в янтарном напитке плавают, вертясь, чаинки и кусочки травы. Он казался холоднее и темней, чем первые две порции. Девушка подумала, что это, должно быть, потому, что заваривался чай дольше, но попробовала его и чуть не подавилась.

Она поставила стакан обратно.

– Ужасный вкус.

– Надо выпить.

Инеден села на пятки, строго посмотрела на Мариату и только потом, когда та осушила стакан, удовлетворенно улыбнулась.

– Третий стакан горек, как сама смерть.

На языке Мариаты остался привкус, и она пережила страшную минуту. Вдруг эта женщина‑ кузнец отравила ее? Девушка отнюдь не успокоилась, когда увидела, что та встает, закрывает вход в кузницу длинной кожаной шторой и ставит на песке возле порога несколько амулетов гри‑ гри. В кузнице стало совсем мрачно. Мариата сидела не двигаясь, не осмеливаясь даже пошевелиться и едва дыша. Пламя в горне вспыхнуло, и резкие черты Таны вдруг приняли мрачное, демоническое выражение. Разгладив песок на полу, она начертила квадрат и в каждом его углу поместила по амулету. Потом подошла к столбу, который поддерживал крышу, и посмотрела вверх. Через дымовое отверстие в помещение сочился тусклый свет, позволяющий разглядеть простой кожаный мешочек, висящий на крючке. Воздух вокруг него будто мерцал. В нем плясали пылинки и кусочки пепла, которые поднимались все выше и исчезали в отверстии. Они вертелись и кружились подобно дервишам, и Мариате на секунду показалось, что она видит перед собой духов, готовых обрести плоть и ожить на ее глазах. Голова девушки закружилась, видимо, начал действовать чай. Тана протянула руку вверх, достала мешочек и взвесила его на руке. Внутри что‑ то звякнуло.

– Что там? – спросила Мариата, стараясь не показывать, что ей страшно.

Тана перевернула мешочек, высыпала на коричневую ладонь часть его содержимого и задумчиво посмотрела на все это, перебирая большим пальцем. Потом она протянула руку и показала Мариате круглые камешки – гальку, отполированную водой. Такой много лежит на дне рек и ручьев. Вынутая из воды, она была тусклой и невыразительной. Мариата разочарованно смотрела на них. Камешки как камешки, таких девушка видела много.

Женщина‑ кузнец со стуком высыпала их обратно в мешочек.

– В каждом из них сидит дух, – сказала она и с удовлетворением заметила, как Мариата испуганно отшатнулась. – Я собираю их во время сухого сезона. Духи, живущие в них, зовут меня. Когда течет река, делать это опасно. Все знают, что именно вода притягивает к себе духов. А в сухих камешках они теряют часть своей силы, и я могу ими командовать. Я покажу тебе дорогу жизни и смерти, и мы увидим то, что увидим.

Она притронулась к амулету Мариаты, три раза стукнула по нему, потом коснулась ее лба, плеч, ступней и ладоней. Видимо, удовлетворенная возведенной защитой, Тана левой рукой стала вынимать из мешочка камешки, подбрасывать их в воздух и ловить правой. Порой она хватала по два сразу, иногда по одному. Потом Тана выложила пойманные камешки перед собой на землю вертикальной линией, как буквы тифинага, начертанные на валунах возле селения: сначала один, потом пару, снова пару и еще один. Вслед за этим женщина‑ кузнец повторила процедуру подбрасывания и ловли камешков и стала внимательно их рассматривать, шевеля губами, словно что‑ то подсчитывала. Время от времени у нее вздымались брови, словно от удивления, она то поджимала губы, то хмурилась.

Следующие две пары и два одиночных камешка Тана разместила иначе. Они лежали на земле так, будто были брошены случайно, наугад, но Мариата видела, что женщина‑ кузнец вкладывает в гадание все свое внимание, и понимала, что в выборе камешков и в их расположении есть какой‑ то порядок, ей непонятный.

А Тана продолжала подбрасывать камешки. Те, что попадали ей в руку, она выкладывала рядом с первыми двумя столбиками: на этот раз три пары и один красный камешек в самом низу. Тана присвистнула, и на лице ее появилась гримаса. Похоже, увиденное не доставило ей большого удовольствия.

– Что?.. – спросила Мариата, не в силах больше выдерживать напряжение, но Тана лишь мотнула головой и резко ответила:

– Не мешай духам делать свое дело.

Наконец был выложен последний столбик: две пары, одиночный, на этот раз черный, и конечная пара. Инеден откинулась назад и задумчиво уставилась на то, что получилось. Она взяла одиночный красный камешек, перевернула и снова положила на место. Оборотная поверхность его была темно‑ коричневого цвета, не столь зловещая. Или это не так?

– Твой отец и братья все еще идут по дороге жизни, но смерть следует за ними по пятам, – наконец сказала она. – Прольется кровь.

Мариата не знала, как понимать это загадочное заявление, и спросила:

– Так они живы?

– Да.

Инеден провела рукой над четырьмя столбиками, а затем стала быстро передвигать камешки и кончиком пальца делать на песке какие‑ то пометки. Она словно играла в захватывающую военную игру, которой иногда забавляются старики. В ней нужно, переставляя камешки, стараться захватить позиции противника.

– Путешествия, путешествия, путешествия, – пробурчала Тана. – Да, так мы и знали, – продолжала она, разговаривая как бы сама с собой. – Тайное становится явным… Явное – тайным. Жертва… Предательство… Неотвратимый ход событий. – Тана взяла в руку белый камешек и принялась внимательно его разглядывать. – Что ты делаешь тут, на дороге смерти, если сам обозначаешь новую жизнь? – обратилась она к нему с сердитым вопросом, точно ожидая, что камешек ни с того ни с сего раскроет рот и ответит.

⇐ Предыдущая 10 11 12 13 141516 17 18 19 Следующая ⇒