Воспоминания Теобальда. Бродящий портрет.

Стр 1 из 2Следующая ⇒

Воспоминания Теобальда

Часть V.

Воспоминания общие.

(Печатается в ограниченном количестве экземп. не для продажи).

Вильна. Типография М. Р. Ромма, Большая ул., д. Св. -Духова монастыря № 70. 1890.

Дозволено цензурою 30-го мая 1890 года. Вильна.

Бродящий портрет.

Рыцарская легенда

- Хотите, господа и вы, сударыни, я расскажу вам страшную историю о том, как одна давно умершая красавица и сохранившаяся только на портрете, нередко выступала из рамы и бродила по всему замку, лежащему на Рейне, невдалеке от Майнца?

Так начал свой рассказ, в большом обществе, в Москве, старик, отставной полковник Нижегородского драгунского полка - назовем его хоть безобидною фамилиею - Ивановым.

Все гости и особенно дамы пристали к нему вплотную, с просьбою рассказать эту сказку.

- Сказку, говорите вы! А если это не сказка? А если в целом происшествии скрывается та таинственная сила, которая доныне еще не разгадана, как и многия тайны природы?.. Понимаем ли мы таинственные явления, которыя, дабы не ломать себе над ними долго головы, мы окрещиваем в животный магнетизм, спиритизм, месмеризм, гипнотизм, а в последнее время и мантивизм, не говоря уже о галлюцинациях и нервных болезнях? Мы ровно ничего еще в этих отвлеченных понятиях не смыслим. Между тем, древний мир, как с полною уверенностью сказать можно, уразумел эти таинственныя силы. Ныне доказано, что в Египте, еще за 3000 до Рождества Христова, существовали такия науки и такая культура, до которых мир едва ли опять дойдет чрез другия 3000 лет по Р. Х. Теперь черная магия, кабалистика, астрология, демонология служат только фокусникам для реклам и считаются вздором; а в древности каждое из этих названий составляло целую науку. Сколько человеческих знаний погибло с александрийскою библиотекою, сожженною Омаром, и сколько затаено еще в земле, под песчаными курганами и под фундаментом пирамид?..

- Но, полковник, - прервала одна нетерпеливая дама длинный поток этой речи, - мы заснем, если вы начнете душить нас археологическими изысканиями, да, пожалуй, и раскапыванием могил! Мы хотим послушать, как портрет умершей красавицы выступал из рам, а вы выступаете профессором целой тюбингенской школы.

- Так что же, сударыня? Я очень уважаю тюбингенскую школу, как здраво смотрящую на многия отрасли человеческих знаний и верований. Но спешу удовлетворить ваше любопытство. Только предупреждаю вас, мэдам, что рассказ мой будет страшен и потому прошу слабонервных дам лучше не слушать и заблаговременно удалиться.

Ничем больше не мог полковник Иванов подстрекнуть любопытство дам, как этим предостережением. Самыя трусливыя из них оказались самыми храбрыми и самыми настойчивыми.

- К делу, к делу, полковник!

- Так слушайте же. В наш славный, беззаветно храбрый Нижегородский драгунский полк постоянно поступают на службу лучшия аристократическия, русския и иностранныя, фамилии. В мое время, в числе иностранцев, поступил к нам на службу капитан нассауских войск барон Эйзен фон Шторхенвальд, с званием русского флигель-адъютанта. Русским языком он владел уже очень порядочно, так как до поступления к нам прослужил в Петербурге лет 5-6 в кавалергардах. Это был второй Баярд, рыцарь без страха и упрека. Человек честный и благородный в высшей степени, во всех отношениях, он был до безумия храбр и до дерзости отважен. В сражениях с черкесами никогда не обнажал сабли, но грозил им нагайкою, от которой горцы в панике рассыпались на разные стороны. В конце нагайки этой была вплетена картечь, против которой не защищала никакая кольчуга: от каждого удара кость непременно перешибалась пополам, так как барон был силач и атлет.

- А скоро ли, полковник, дойдем до бродящего портрета? - перебил рассказ кто-то из нетерпеливых.

- Дайте срок! - отвечал старый нижегородец. - Позвольте мне прежде обрисовать личность героя, которому принадлежал портрет.

- О, в таком случае слушаем.

- Барон кидался всегда в самый огонь битв и его, словно зачарованного, не брала ни одна пуля. Бывало, возвращается он из экспедиции весь исстрелянный: в папахе его несколько пуль; иногда пули срывали один или оба эполета, - а на теле ни одной царапинки! Много было перебито и переранено под ним лошадей. О себе он говорил, что " Фрейшиц еще не отливал для него в волчьей долине пули". Бывало, когда нужно было вызвать охотников на какое-нибудь молодецкое дело и барон вызывал их из полка, то весь полк выступал вперед и каждый солдат хотел идти с бароном. По уважению к его отчаянной храбрости, начальство очень его любило и многое ему позволяло. Так, однажды барон, разговаривая с своим бригадным командиром, по привычке своей размахивал руками.

- Как смеете вы, капитан, махать руками, говоря с генералом! - строго спросил его бригадный командир.

- А з чем же я буду махаить? - спросил барон в ответ. - Когда б я бил зобака, так я би махаил з хвостом.

Эту выходку встретил только смех.

Но независимо от храбрости, барон отличался еще бесстрашием, граничившим с безумием. Квартировали мы в Царских Колодцах. Раз вечером товарищи собрались ко мне на холостую пирушку. Были на ней и наш полковой командир и, разумеется, и барон Эйзен. Вскоре после полуночи последний незаметно исчез, но через полчаса, а может быть и более, вдруг показался на пороге, с какою-то женщиною в руках. Голова ея, с черною кровью, сочившеюся изо рта и носа, лежала у него на плече; окоченевшия руки были сложены на груди и держали крестик; барон поставил женщину к стене. Мы вскочили в ужасе, увидав мертвую женщину и узнав в ней казачку-девушку, тело которой пред вечером было вынесено в церковь.

- Что это значит, барон! - возмутились все мы. - Как смели вы вынуть из гроба эту несчастную и принести сюда?

- Он катель попрощаться з вами и пришоль зо мной. Пожалюйте, господа, поцелюйте такой красавица-девушка. Ви все его зналь, а на винос не пришоль.

Мы начали упрашивать барона, чтобы он не кощунствовал и отнес тело назад; но он, схватив труп, стал гоняться с ним за каждым из нас, требуя поцеловаться с покойницею. Наконец полковой командир положил предел неуместной шутке и строго приказал барону отнести умершую на место. Барон отнес тело в церковь и потом пришел назад как ни чем не бывало, и только потребовал воды, чтоб умыть окровавленные свои руки и лицо. Как попал он в церковь, мы его не спросили: церковь ли была не заперта, или он подкупил церковного сторожа? Впрочем, это и безразлично.

- Теперь, полковник, я докончу вашу сказочку! - сказала одна дама, струсившая больше всех, бледная и дрожащая. - Конец очевиден: барон каким-нибудь образом достал портрет умершей казачки, воспроизвел его в увеличенном виде и вот, воображение или мучение совести стали представлять ему, будто покойница выходит из рамы…

- О, ошибаетесь, сударыня, крепко ошибаетесь! Вы очень неудачно забежали вперед. Казачку-девушку на другой день похоронили и никогда о ней не было уже у нас и речи. Конец моего рассказа далеко расходится с вашею догадкою. Вот только слушайте.

- Слушаем, слушаем, полковник.

- Ко мне зашел мой приятель Бестужев и в присутствии барона прочитал свою повесть " Замок Эйзен". Во все время чтения повести барон как-то нервно вздрагивал, видимо, хотел прервать чтение разными вопросами, но из приличия не прерывал автора-чтеца. Повесть эта, конечно, всем вам известна, потому что едва ли кто из образованных людей не знает " Повестей и рассказов Александра Марлинского"? Впрочем, тем, которые забыли эту повесть, я считаю необходимым припомнить ее вкратце, потому что она имеет тесную связь с моим рассказом и даже служит началом его.

Бестужев за Нарвою, на берегу моря, наткнулся на развалины замка и услышал от одного капитана корабля следующее предание о них.

Замком владел рыцарь барон Бруно фон Эйзен (железный), свирепый разбойник и кровопийца, который делал набеги на соседние земли, резал народ, без разбора, направо и налево, правого и виноватого, " чтобы не разучиться или поучиться" резать, как говаривал он. Бывало, завидит в поле эстонца и скачет к нему, с поднятым палашищем:

- Читай " Верую во единого", бездельник!

А тот и обомлеет на коленях - ведь по-немецки ни слова!

- Эй моста! (не понимаю) - говорит он.

- Читай, говорю!

- Эй моста!

- А! Так ты упрямишься в своем язычестве, животное! Так я же тебя окрещу!

Бац! - и голова бедняги прыгала по земле кегельным шаром, а барон с хохотом скакал далее, проговоря " absolvo te! ", т. е. разрешаю тебя - затем, что они, как духовные рыцари, могли вместе губить тело и спасать душу. При бароне Бруно воспитывался сын двоюродного его брата, какого-то вестфальского рыцаря, который, умирая, отдал в опеку Бруно сына своего Регинальда и все свои огромныя богатства. Бруно последние присвоил себе, а с племянником обращался не по-родственному: брал его с собою в набеги и принуждал совершать разныя жестокости. Из Регинальда вырос красивый, стройный и необыкновенно сильный рыцарь. Сердце его было прекрасное. Вот и приглянулась ему Луиза, дочь соседняго барона, известная красавица. Молодые люди полюбили друг друга. Вдруг узнал об этом свирепый самодур Бруно и послал Регинальда к барону Бокку и просил для себя руки Луизы. Племянник не осмелился ослушаться и поехал к своей невесте сватом от дяди. Родители Луизы перепугались предложения зверя Бруно и потому отказать не осмелились и свадьба Луизы с Бруно состоялась. Отсюда начался ряд мучений бедной баронессы; кровожадный муж ревновал ее к племяннику и мучил невинно. Раз принесли самострелы и из них самый огромный подали Бруно. Тот начал вызывать желающих выстрелить из него, но никто не мог натянуть тетиву. Дошла очередь до Регинальда. Тот уперся в стальной лук пятою, да как потянул тетиву… динь! … и стрела взвилась и утонула в воздухе. Все ахнули. Это взбесило барона, так как он сам слыл первым силачом. Осыпая самыми оскорбительными насмешками и ругательствами племянника и называя его женским прихвостнем и веретеном от прялки, он приказал ему показать свою удаль и подстрелить мельника, который работал на плотине. Племянник возразил, что дядя очень хорошо знает, что он, Регинальд, отличный стрелок и попадает даже в лебедя; а потому отказался убить своего вассала. Взбешенный Бруно схватил лук, прицелился, стрела взвилась, и мельник юркнул в воду. Регинальд, горя уже гневом от обид и насмешек дяди, вспыхнул от такой жестокости и сказал дяде:

- Я бы пустил стрелу в тебя, наглый хвастун, проклятый душегубец, если бы это предвидел, но ты не избежишь казни!

- Киньте его в подвал! - заревел Бруно, беснуясь. - Пусть он сочиняет там романсы на голос пойманной мыши. Кандалы по рукам и по ногам да посадить его на пищу св. Антония!

Вскоре после того Бруно получил от своих головорезов весточку, что русские купцы, мимо его берега, повезут морем в Ревель меха для мены и золото для купли.

- Готовьте ладьи, наряжайтесь рыбаками! - приказал он своим живодерам.

Экспедиция была удачна. Бруно возвратился домой благополучно, отпустил дружину и пошел по лесистому морскому берегу домой. Не успел он сделать и десяти шагов, как наткнулся на свою жену, которая сидела рядом с племянником его, обреченным на голодную смерть, сидела рука в руку, уста в уста. Племянник был вооружен так же, как и он. Подобно тигру бросился Бруно на виновных, но Регинальд также обнажил меч, схватились рубиться, искры запрыгали… удар в голову, - и оглушенный Бруно, как сноп, свалился на траву.

- Теперь ты моих руках, злодей! - говорил Регинальд, привязывая его к дереву… Пришел конец твой! От меня не проси и не жди пощады; ты сам никому не давал ея.

Тут Регинальд высчитал дяде все его злодеяния.

Свирепый барон, пожаром и кровью писавший свое имя, в виду неизбежной смерти, сделался ниже травы, тише воды; откуда взялись слезы, откуда молитвам выучился?..

- Не помяни зла! Пусти душу на покаяние!.. Отдам все, что ты хочешь, сделаю все, что велишь; стану держать твое стремя, выпрошу у папы себе развод, а тебе позволение жениться на Луизе… Пресвятая Бригита! Я отдам в ревельский храм твой пол первой добычи, выстрою в твое имя монастырь, с зимнею и летнею церковью. Пойду сам в монахи, надену власяницу, раздам нищим все награбленное!.. Луиза! У тебя доброе сердце! Уговори. Упроси Регинальда, пусть он даст мне пожить хоть еще годок, хоть месяц, хоть час…

- Ни пяти минут! - отвечал племянник, взводя лук. - Кто так подло трусит умереть, тот не достоин жить.

Но в это время Луиза бросилась ему в ноги и начала умолять о даровании ему жизни, как родственнику.

- Ты не знаешь, чего просишь, Луиза! Если хочешь видеть меня на колесе, умирающего в муках неслыханных, если сама хочешь сгореть живая на малом огне, то скажи слово, и зверь этот будет жив.

Луиза испугалась, отвернулась, махнула рукою, и стрела впилась в самое сердце злодея.

Прошло полгода. Регинальд и Луиза вздумали повенчаться в соседней церкви. Темною октябрьскою ночью молодые приехали в церковь; набралось немало народу. Погода была бурная, церковныя ставни как-то зловеще скрипели. Жених был бледен и все тревожно оглядывался; невеста была еще бледнее и все стирала что-то с руки, как бы кровавое пятно… Между гостями воцарилось уныние… Вдруг, среди всеобщей тишины, что-то сорвалось со стены, брякнуло и покатилось по полу… две свечи погасли, задутыя ветром. Все вздрогнули. Это был шишак какого-то рыцаря, повешенный здесь на память. Но вот послышался конский топот, все ближе, ближе, вот при церкви, вот на крыльце уже… Вдруг церковныя двери, застонав от удара, сорвались с петель и рухнули на пол. Рыцарь в вороненых латах, на вороном коне. Блистая огромным мечом, ринулся к алтарю, топча испуганных гостей. Бледное лицо его было открыто, глаза неподвижны… Все с ужасом узнали в нем покойного Бруно. Мертвец подскочил к новобрачным, воскликнул: " Кровь за кровь, убийцы! ", одним ударом меча убил жениха, а невесту схватил, перекинул поперек седла и вылетел из церкви, взглянув на всех как уголь яркими очами. Луиза пришла в себя в лесу, на мокрой траве, и мороз пробежал у нея по коже, когда, при свете месяца, она увидала черного рыцаря, который палашом рыл яму под тем самым деревом, где совершено убийство Бруно. Луиза узнала покойника, ахнула и снова лишилась памяти. Опять очнулась несчастная… открыла глаза, но уже ничего не могла видеть: она лежала ничком, связанная и чувствовала, что ее засыпают холодною землею… В отчаянии едва могла произнести она: " Да воскреснет Бог и расточатся врази его! " И вот остановилась ужасная работа. Громкий, адский смех раздался над нею. " Смерть за смерть, изменница! " - сказал кто-то и снова начал сыпать землю. Луиза задохнулась, схороненная живая.

Марлинский кончает свою повесть тем, что черный латник-мститель был родной брат Бруно, похожий на него волос в волос, голос в голос. Он мыкался по свету, встретился где-то с оруженосцем Бруно, который был свидетелем убийства своего господина, и рассказал об этом его брату. Однако зверство последнего не прошло ему безнаказанно: чрез десять лет русские ворвались в Эстонию, осадили замок Эйзен и, наконец, испекли черного рыцаря. " Сожженный дотла замок срыли до основания, и борона прошла там, где были стены его".

- Едва Бестужев окончил чтение, - продолжал драгунский полковник, - как барон Эйзен фон Шторхенвальд подошел к нему с вопросом:

- Откуда вы взяли эту легенду?

- Я сказал в начале повести, что всю легенду передал мне знакомый капитан корабля.

- Помилуйте! Это наша родовая легенда. Капитан ошибочно связывает ее с эстонским замком Эйзен. Был ли в Эстонии замок Эйзен, я не знаю. Вместе с тем, я не могу понять, какие развалины его видели вы лично, когда в конце повести сами же говорите, что русские еще во времена рыцарства, следовательно, несколько столетий назад, " срыли этот замок до основания, и борона прошла там, где были его стены…"

Бестужев ничего на это не ответил, но, обратясь ко мне, шепнул:

- А ведь он прав, что я противоречу себе!

- Итак, - продолжал барон, - легенда относится до нашего фамильного замка, лежащего на берегу Рейна и сохраняющегося доныне в величайшем порядке. Им действительно владел, между прочими, и барон Бруно фон Эйзен, убитый впоследствии свои племянником, приговоренным фон Эйзеном, из ревности к своей жене, к голодной смерти. Бруно был страшный разбойник и изверг. Впрочем, в те варварские времена чуть ли не все феодальные рыцари были такими же разбойниками и старались зверством своим перещеголять друг друга. Легенда ваша в очень малом расходится с нашею, именно: во-первых, барон Бруно никогда не имел никакого брата, а тем более отличавшегося таким поразительным сходством с ним, как вы описываете; а во-вторых, женою его была не Луиза, а Туснельда. По нашей легенде, злой дух, в образе самого покойника, влетел в церковь на черном коне, имевшем белую голову и хвост, убил жениха, т. е. Регинальда, а невесту, т. е. Туснельду, увез в лес и закопал там в землю живую. В вашей легенде появление такого странного брата в церкви, в момент самого венчания, а пред тем встреча его где-то с оруженосцем, якобы свидетелем смерти своего господина, отзывается чем-то деланным, водевильным, аффектированным. В нашем народе до сих пор живет предание, что в ночь святой Бригиты ежегодно появляется на стенах замка черный рыцарь на коне с белою головою и хвостом, а Туснельда выходит из могилы, в венчальном платье и, стоя над нею, просит прохожих о погребении ея костей в фамильном склепе, рядом с мужем. По тому же народному поверью, обе тени будут появляться до тех пор, покуда кости их не успокоятся в одной могиле. Но где же найти кости Туснельды, погребенной несколько столетий назад, неизвестно в какой местности леса, потому что показания народныя относительно появления прохожим и проезжим тени над ея могилою до крайности противоречивы. Прибавлю еще, что Туснельда была действительно дочерью рыцаря барона Бокка, и что в нашем замке до сих пор сохраняется, в натуральную величину, превосходный портрет ея, который и теперь еще наводит панику на весь замок…

- И что же, она действительно была красавицею? - спросил Бестужев.

- Действительно. Подобной красавицы мне не случалось видеть ни в натуре, ни на портретах. Многия европейския картинныя галереи желали иметь копии с этого портрета и присылали своих живописцев, но странным оказывалось то, что ни одна копия с него не удавалась: на художников находила как бы слепота. То нос оказывался каким-то чудовищным, то глаза или рот не на месте, то готовый уже портрет смазывался чьею-то рукою, то, наконец, пачкался сажею. В дрезденскую галерею была доставлена хорошая копия и уже повешена на стене; вдруг сорвалась с крюков, упала на какой-то острый предмет, который пробил ее насквозь, в лицевой части, да так неисправимо, что портрет должны были выбросить.

- Действительно странно! - заметил я. - Но вы, барон, человек без страха и упрека, верите ли сами в существование таких сверхъестественных явлений, как появление черного рыцаря на гребне замка и выход из гроба Туснельды?

- Рыцаря я не видал, но Туснельду, вышедшую из рамы, видел собственными глазами.

- Ах! Пожалуйста, барон, расскажите нам, расскажите! - пристали к нему я и Бестужев.

- Я был вывезен из дому, - начал барон, - для воспитания в Берлине еще в детстве, но помню все рассказы домашней челяди, касавшиеся портрета Туснельды. Бывало, с тайным трепетом прохожу по картинной галерее, помещавшейся в отдаленной части замка, мимо портрета красавицы, и только украдкою поглядываю на него. Но раз, одолев детскую робость, я решился рассмотреть портрет пристальнее. Не знаю, почудилось ли мне тогда, или это было в действительности, глаза изображенной на нем красавицы сверкнули и рот сложился как бы в улыбку. Я опрометью выскочил из галереи, бросился к матушке и рассказал этот случай. Помню, что моя мать как бы встревожилась, но потом начала успокаивать меня, сказав:

- Это вздор, тебе так показалось, дитя мое!

Я почувствовал, однако же, что слова ея не были искренни.

Спустя много лет я приехал домой офицером. Рассказы о бродящем по замке портрете существовали во всей миле. Я пристал к матушке с просьбою рассказать мне что-нибудь об этих явлениях. Матушка сначала отнекивалась, но потом уступила моей просьбе.

- Я прежде мало верила этим явлениям, хотя, по женской трусости, и побаивалась встречи с покойницею. Случилось, что я сидела в своем будуаре, в довольно ясные сумерки, одна. Вдруг на пороге появилась женщина в белом платье. Сначала я приняла ее за мою камерюнгфрау, но, всмотревшись ближе, узнала Туснельду по лицу в и по венчальному ея наряду. Я страшно вскрикнула и упала в обморок. Когда я была приведена в себя, рассказала ужасную встречу. Отец твой, которому надоели уже подобные рассказы, приказал снять со стены так пугавший всех портрет и вынести его в подвал, где хранилась разная старая рухлядь. Когда один из рабочих приставил лестницу и начал выдергивать из стены крюк, то, вероятно, потянул из стены слишком крепко, потому что он выскочил из стены со страшною силою и ударил рабочего в голову, причинив на ней страшную рассеченную рану. Рабочий упал с лестницы без чувств, облившись кровью. Дня через два, другой рабочий, которому было приказано непременно снять портрет, уронил, по неосторожности своей, топор, который отсек ему два пальца у ноги. С тех пор между рабочими распространилась такая паника, что до сих пор ни один из них не хочет приблизиться к заклятому, как говорят они, портрету ни за какие деньги.

- Я был всегда чертовски храбр! - продолжал барон. - Вы видели, что я ничего не боюсь; видели, как бесцеремонно я обхожусь с мертвецами; дьявола боюсь менее, нежели уличной собаки; не верю ни в каких духов, и потому захотел потягаться с Туснельдою. Хотя же в памяти моей и остались блеск ея глаз и улыбка, но я все-таки сомневался в действительности этого явления и скорее приписывал его детскому воображению. Поэтому я не только не боялся встречи с тенью, но и желал ея. Однажды я сидел в своем кабинете и занимался решением данной мне академической задачи. Кабинет мой был проходной, следовательно, имел две двери - одну справа, другую слева. У письменного моего стола, против меня, стояло вольтеровское кресло, в которое я приглашал садиться гостей и посетителей, имевших до меня дело. Это было 1 ноября, в католический праздник Всех Святых и в канун поминовения всех усопших, празднуемого 2 ноября (" день задушный" ). На часах пробило 7, свечи нагорели и светились тускло; не слышно было даже шороха мыши. Я крепко углубился в мою задачу. Вдруг правая дверь тихо отворилась и что-то невидимое, словно ветер, пронеслось вдоль кабинета, до левой двери, которая также сама собою открылась, и потом обе двери опять затворились. В этом явлении удивил меня сильный шелест шелкового платья. " А! вот и она, давно желанная гостья! " - подумал я. Вслед затем открылась левая дверь и шелест платья возобновился: очевидно, дух возвращался тем же путем; но вдруг шуршание атласа прекратилось у самого моего письменного стола, а по движению кресла и шороху я догадался, что дух сел против меня. Я даже чувствовал на себе его взгляд…

- Ух! Страшно! - послышался голос среди дам-слушательниц. - Меня мороз по коже подирает!.. Я целую неделю не буду спать со страху!..

С этим дама выбежала из гостиной.

Прерванный драгунский полковник продолжал передавать рассказ барона Эйзен фон Шторхенвальда:

- Я был совершенно спокоен, бросил перо и обратился к тени.

- Что тебе нужно, проклятый дух? Зачем пугаешь ты народ? Не думаешь ли испугать и меня? Не боюсь я тебя и презираю!.. Уж не просишь ли ты моих молитв и панихид? Не дождешься от меня ни того, ни другого!.. Если ты дьявол, то убирайся, проклятый, в свою преисподнюю!.. Впрочем, я сам приду к тебе сегодня в полночь...

Разумеется, на мои вопросы я не получил ответов.

В это время мой лакей показался на пороге и доложил, что управляющий замком желает говорить со мною. Я велел просить. Вошел управляющий; я указал ему на вольтеровское кресло и пригласил сесть. Управляющий сел свободно и между нами начался разговор о хозяйстве. Наконец, он сказал мне:

- Мне давно хотелось поговорить с вами, высокородный барон, о той панике, которая господствует в замке и разгоняет из него всех хороших слуг. Не можете ли вы повлиять на ваших достопочтенных родителей, чтобы они согласились перенести проклятый портрет Туснельды фон Эйзен в вашу семейную усыпальницу, положить его на гроб барона Бруно и потом наглухо заложить самый склеп? Кстати, завтра у католиков и день " задушный".

- Вы сами видали когда-нибудь тени барона Бруно и его жены? - спросил я его.

- Нет, не видал, и уверен, что не увижу, потому что в такия глупости не верю, точно так же, как и ваш батюшка, - да убежден - и вы сами!

- Вот за несколько минут до вашего прихода, - сказал я, - что-то из тех дверей в эти пронеслось чрез мой кабинет. Я ничего не видел, но чувствовал, будто пролетела струя холодного воздуха и явственно слышал шелест шелкового платья; вслед затем, дух как будто вернулся и шелест платья прекратился у того кресла, на котором вы сидите. Я убежден, что незримый дух еще сидит в кресле и вы сидите у него на коленях…

Вдруг управляющий вскочил со стоном " ой! ".

- Вы, господин барон, конечно, милостиво шутить изволите… Но что это так больно кольнуло меня в ногу?

Он посмотрел на кресло и нашел, что один гвоздик от кожаной обивки кресла торчал вверх острием и причинил очень порядочный укол сидевшему на нем.

Я обещал управляющему поговорить с моим отцом и отпустил его. Дальнейшего шелеста платья я уже не слышал. Но дабы убедиться самому в ложности сказок, я решился повидать портрет в самую полночь и поговорить с ним.

И вот, ровно в 12 часов ночи, взяв с собою в одну руку яркий фонарь, а в другую, на всякий случай, кастет, я отправился в картинную галерею. Сознаюсь, что я довольно робко вступил в нее: мурашки против воли забегали у меня по коже. Не доходя заклятого портрета, я пустил струю света от фонаря вперед и вдруг поражен был видом женщины, которая, в белом венчальном наряде, точь-в-точь как на портрете, сидела на темно-зеленой софе, недалеко от своего портрета. Не мурашки, а мороз подрал меня по коже…

- Ах! Ах! - раздался стон двух других дам, перепуганных рассказом, и оне также выбежали в другую комнату.

- Страшно, г. полковник! - отозвалась четвертая дама.

- Я предупреждал, что рассказ будет страшен! - отвечал драгунский полковник. - Но худшее еще впереди. Угодно ли вам, чтобы я продолжал?

- Продолжайте! - Нет, довольно! - послышались противоречивые голоса.

Наконец, большинством голосов решено было, чтобы полковник продолжал.

- Призвав на помощь все свое мужество, - рассказывал далее барон, - я навел фонарь на лицо видения: она, Туснельда, нет никакого сомнения! Я подбежал к портрету, навел на него фонарь - рама была пуста: изображение из нея исчезло! Я воротился к софе - и софа была уже пуста. Взглянул опять на портрет - Туснельда была на своем месте, в раме. Вдруг глаза портрета свернули и на устах образовалась улыбка, точь-в-точь, такая, какая оставалась в моей памяти с детства. Дрожа от страха, я швырнул в лицо портрету, изо всей силы, мой кастет; но не понимаю, каким образом могло случиться, что рука моя, при взмахе, искривилась и кастет попал не в портрет, а в близ стоявшую мраморную дорогую статую Ниобеи и отбил ей, у самого плеча, руку, которая, со страшным стуком и звоном, рассыпалась в мелкие куски по полу. Туснельда продолжала улыбаться и как бы кивнула мне головою. Не помню, как я добрался до двери? Я чувствовал, однако, будто какая-то незримая сила, в образе тучи, облака или тумана, холодная, как лед, наваливалась на меня сзади и как бы выталкивала из галереи. Выбежав в смежную залу, я упал, фонарь мой потух, а в галерее послышались мне не то стоны, не то хохот, не то рев. Таким образом, я единственный раз в жизни струсил и этого не прощу никогда ни себе, ни Туснельде. Я не свел еще с нею моих счетов и непременно приглашу ее к себе на ужин, хотя бы она и поступила со мною, как статуя командора или бронзовая " илльская Венера".

- Мы с Бестужевым, - продолжал драгунский полковник, - были крепко озадачены этим рассказом, очевидно невымышленным.

- До сих пор, барон, - обратился к нему, в свою очередь, Бестужев, - в вашем рассказе мы ничего таинственного, чудесного не встретили. Все описываемые вами случаи происходили от причин материальных: поранение двух рабочих по собственной их неосторожности, пролет сквозного ветра чрез ваш кабинет, с мнимым шелестом шелкового платья, вероятно, происшедшим от шуршания отклеившихся где-нибудь обоев или другой простой причины, и укол управляющего ослабевшим гвоздиком, что также случается нередко, - словом, все это такие факты, которые не могут свидетельствовать о существовании сверхъестественной силы; ваше же видение могло быть простою галлюцинациею, обманом воображения, тем более, что очевидцем явления были вы одни и под влиянием тайного трепета. Почему вы не пригласили с собою свидетелей? Быть может, и они, как чины двора шведской королевы Ульрики, увидали бы факт воочию и засвидетельствовали бы о нем протоколярно?

- Я совершенно того же мнения, как и вы, г. Бестужев, насчет рассказанного мною события и потому-то и не могу простить себе, что дозволил перепугать себя, как мальчишку. Но я это непременно поправлю! Что касается свидетелей, то я боялся их приглашать, во-первых, для того, чтобы не прослыть трусом, а во-вторых, чтобы не дать повода к увеличению рассказов, которым моим посещением я придал бы сенсацию. Никому не сказал я ни слова о моем видении; но мысль управляющего о погребении портрета Туснельды в фамильном склепе показалась мне, собственно в отношении успокоения взволнованных умов, вполне рациональною. Зная, однако, что гордый отец мой на эту комедию не согласится, я придумал пригласить католического патера с святою водою, с тем, чтобы он, в присутствии всей челяди, окропил водою как портрет Туснельды, так и гроб Бруно. Об этом я сообщил моему отцу; но он, как невозмутимый пуританин, не согласился и на этот компромисс. Таким образом, с отъездом моим на службу дела в замке остались в прежнем положении.

- Status quo ante bellum! - заметил дипломатически Бестужев.

- Но что вы, г. Бестужев, намекнули о королеве Ульрике? - спросил барон.

- Разве это что-нибудь любопытное?

- Да, если верить Стиллингу и сочинению его " Die Zusammenhang mit der Geisterwelt", изданному недавно в Людвигсбурге. По его словам, королева Ульрика умерла вне столицы своей Стокгольма, в каком-то городе Швеции, где она лечилась от своей болезни, - кажется, в Упсале. Тело ея было выставлено в обитой трауром зале, на высоком катафалке, при ярком освещении. Отряд королевской гвардии находился в почетном карауле в передней зале. Вдруг, в два часа дня, приехала из Стокгольма первая придворная дама, любимица королевы, графиня Стенбок. Ее встретил капитан и проводил к телу, где и оставил одну, не желая мешать излиянию ея горести. Графиня была безмолвна, что никого не удивило, так как она была крепко убита горем. Но как она долго не выходила, то караульные, опасаясь, не сделалось ли с не дурно. Заглянули в дверь и к ужасу своему увидали, что королева сидела в гробу, обнимала и целовала графиню; но в тот же момент королева снова легла, а графиня исчезла бесследно. Оказалось, что г-жа Стенбок не думала выезжать из Стокгольма и умерла там в ту самую минуту, когда видели ее в объятиях мертвой королевы. Об этом явлении был составлен протокол, подписанный всеми очевидцами, который и доныне хранится в королевском архиве.

Драгунский полковник продолжал:

- В тот вечер на этом наш разговор и окончился. Прошли года. Барон Эйзен фон Шторхенвальд продолжал служить в нашем полку, показывал чудеса храбрости, дослужился до полковника и был украшен орденами. Потом он вышел из полка и уехал в Петербург; но не долго там служил, потому что, со смертью отца, последовавшею не более как через год после смерти матери, дела призывали его на родину, куда он и уехал, к великому огорчению многочисленных своих друзей.

- Я дохожу, сударыни, до самого важного! - обратился рассказчик к дамам. - Слабонервные лучше уйдите.

Одне из дам немедленно же вышли, а другия, хотя и остались, но потом по одной выходили, так что к концу рассказа ни одной дамы в гостиной уже не было.

- Итак, господа. Я продолжаю. Барон, во все время пребывания своего как в Петербурге, так и за границею, постоянно переписывался со мною; но о бродящем портрете не упоминал никогда ни одним словом, хотя я и многократно спрашивал о нем. Наконец, я перестал получать от него письма. Какая тому была причина, я не мог узнать ни от кого. Письма мои за границу пропадали без вести, а страховыя возвращались мне без надписей. Прошло еще несколько лет. Я был уволен за границу. Проезжая по Рейну, я решился непременно отыскать замок Эйзен и узнать, что сделалось с владельцем его. По приезде в замок я был встречен старым гренадером, исправляющим должность швейцара и смотрителя замка. Гренадер был в отставке, по случаю ран, полученных под Лейпцигом. Я начал расспрашивать его о бароне Эйзен фонШторхенвальд. Гренадер смотрел на меня сначала подозрительно; но когда я рассказал ему, что служил вместе с бароном в Нижегородском драгунском полку и назвал мою фамилию, лицо гренадера прояснилось.

- О, вам, ваше высокоблагородие, я все расскажу. Я знаю, что вы были другом моего барона и он часто вспоминал вашу фамилию! Пожалуйте со мною.

Он ввел меня в довольно большую гостиную и отдал приказание приготовить завтрак. Замок оказался никем из владельцев не обитаемым.

За завтраком гренадер рассказал мне следующее:

- По прибытии из России барон поселился в замке и занялся приведением в порядок своих дел. Он был здоров, энергичен и храбр по-всегдашнему. Везде его видели, он всем распоряжался, решал разные споры, выслушивал жалобы живущих в замке и даже снизошел к просьбе челяди о закрытии так пугавшей ее картинной галереи, приказав забить последнюю досками наглухо, с обоих дверей ея и окнам…

- И что же? Тень перестала с тех пор появляться в замке? - перебил я гренадера.

- То-то и есть, что не перестала и люди говорили, будто в заколоченной наглухо галерее происходила каждую ночь страшная возня: какие-то адские крики, стоны, плач и хохот бывали слышны до утра. Вдруг однажды барон приказал отбить одну дверь картинной галереи, вошел внутрь ночью, с фонарем, но недолго том оставался и по выходе оттуда велел приготовить в столовой ужин на два куверта и осветить комнату как можно ярче. Нас удивляло, кого барон поджидал к себе на ужин? Гости к нему никогда не приезжали, да и звать было некого. Подозревая что-то неладное, я стал подмечать и уселся на стене замка так, что мог очень хорошо видеть внутренность столовой и все, что в ней делалось. Около полуночи лакеи накрыли стол, поставили на нем разныя блюда и удалились; барон запер за ними дверь изнутри и сел, как будто кого поджидая. Наступила полночь. Башенные часы медленно пробили двенадцать. Гляжу - мимо освещенных окон столовой скользит какой-то белый высокий столб, не то пар, не то дым, останавливается на несколько секунд пред каждым окошком, как бы заглядывая внутрь, и исчез в темных сенях. Потом вижу: барон встал, кого-то встретил, подвел мановением руки к столу и посадил против себя. Я обомлел и чуть не свалился со стены, когда в гостье узнал проклятую красавицу с портрета. Они сидели с добрых четверть часа и как будто ужинали. Тень была одета в обыкновенном своем венчальном платье. К концу ужина тень встала и начала подходить к барону с поклонами, как бы благодаря его за угощение. Барон вскочил и пустил в нее бутылкою, которая, ударившись об стену, разбилась, а тень, как видно, хохотала и издевалась над ним. Потом я увидел ясно, что в столовой началась ужасная борьба: столы, стулья, летели и ломались. Я хотел соскочить, собрать людей и броситься на помощь, но сидел как бы очарованный какою-то тайною силою и не мог шевельнуться на месте. Наконец, тень кинулась на барона, сжала его в своих объятиях, подержала в них некоторое время и вдруг, изо всей силы, бросила его на каменный пол. Тут я встрепенулся, соскочил со стены, кликнул людей, и все мы пошли в столовую. Выломав дверь, мы нашли барона лежавшим на полу без чувств, так как он ударился о него затылком; ужин был разбросан по полу, стол опрокинут вверх ножками, стулья поломаны. Тени уже не было. Мы подняли барона, отнесли его в спальню, уложили в постель и никак не могли привести его в себя. Так мы провозились с ним целую ночь, прикладывая к затылку лед. На утро он пришел в себя, но смотрел на нас как-то бессознательно, тупо и не произнося ни одного слова. Я послал за доктором, которому и сказал, что барон поскользнулся и упал, ударившись затылком о половую полку. Когда доктор вышел, я спросил его, что с бароном.

- У него сотрясение мозга. Но берегите его: еще один подобный удар, и барон может умереть или с ума сойти.

Несколько дней барон бродил по замку и по саду, как тень: мрачен, безмолвен. Спустя дней десять он приказал принести в картинную галерею лестницу и оставить ее там. Я следил за ним. Но раз каким-то образом он ускользнул от меня. Не видя его долго, я встревожился и разослал людей искать его по саду и во всех покоях замка, но нигде его не было. Наконец, мы вспомнили о лестнице и бросились в картинную галерею. К ужасу нашему, мы встретили следующую картину: барон лежал на полу, замертво, лицом вверх, с кинжалом в руке и с опрокинувшеюся на него лестницею; проклятый портрет был исколот множеством кинжальных ударов: глаза, нос, рот, грудь - все было изрезано, истерзано, так, что их не осталось и следа и самый портрет, до половины сорванный со стены, висел в косвенном положении, держась на одной веревке. Мы подняли бесчувственного барона и унесли, а у портрета я подрезал веревку, отчего он с грохотом упал на пол и рама его рассыпалась в щепы. Послали опять за доктором; он привел барона в себя, но уже не к памяти и чрез несколько дней объявил нам, что бедный барон окончательно сошел с ума. Недели через две, по настоянию доктора, несчастного отвезли в город Майнц и поместили в дом сумасшедших, где находится он и доныне.

- А что же вы сделали с портретом? - спросил я гренадера.

- Мы отнесли его на гроб барона Бруно, где и оставили, заложив кирпичами наглухо двери и окна фамильного погребального склепа. Пред тем же пригласили католического священника, который отслужил панихиду и окропил святою водою гроб и портрет. Предчувствую, однако же, что скоро придется отбивать склеп, чтобы сложить в нем останки последнего из баронов Эйзенов…

- И что же тени? Неужели с тех пор не появляются?

- По крайней мере толков о них меньше; умы успокоились и все живущие в замке теперь безбоязненно ходят, даже ночью, в такие отдаленные углы, куда прежде боялись заходить даже днем, по поводу встреч с проклятым привидением; если же трусы и рассказывают иногда какой-нибудь вздор, то им не верят и осмеивают их.

- Захотелось мне, - продолжал драгунский полковник, - непременно увидать моего больного друга и с этой целью я поехал в Майнц. Доктор, заведывающий больницею душевнобольных, весьма любезно дозволил мне свидание с бароном. Несчастный, разумеется, не узнал меня. Он стоял пред стеною и постоянно взмахивал рукою, как бы поражая кого-то кинжалом.

- В этом положении он проводит целые дни, - объяснил мне доктор. - Он неизлечим, так как одержим прогрессивным параличом, не придет уже в себя, и конец его близок.

Я оставил гренадеру в замке Эйзен мой адрес и попросил написать мне, если барон умрет. Месяца чрез два я получил письмо от гренадера, что барон скончался в беспамятстве и погребен, вместе с Бруно, Туснельдою и родителями своими, в семейном склепе, который потом и замурован навсегда. Смерть всех примирила!

- Я кончил мой рассказ, сударыни! Прошу возвратиться в гостиную! - заключил драгунский полковник.

12 Следующая ⇒