Часть четвертая 6 страница

Лай собак разбудил людей.

Вышел заспанный Феодосий.

— Привели гостя? Рады, — подал руку Алексею — Нонче нам было легче. Чуток поскотина спасала. Но все одно была война с кабанищами. Скоро будем поднимать людей, догораживать. Я уже, грешным делом, подумал, не торскнули ли вас инородцы, — пойернулся большак к Андрею.

— Плохо думал, тятя. Чего нам с ними делить? Они люди простые, мы еще проще. Побратались, чего же больше?

— Тхе, нашел брата, — ехидно усмехнулся Фома — Нехристи чумазые, только и смотри, чтобыть чего не уволокли. Простить не могу, что вот через такого едва живота не лишился.

— Ежли бы не разбойничал, то не было бы того. Потому заткнись! — рыкнул Феодосий — Непозволительно гостя ругать. Внял?

— Его зовут Алексей Тинфур… — сказал Андрей.

— Ха-ха-ха! Имечко-то наше. Откель он такое подцепил? — не унимался Фома — Харя немытая, а туда же — Алексей.

Алексей сузил и без того узкие глаза, раздельно сказал:

— Когда собака лает на хозяина, он ее бьет. Когда змея хочет ужалить человека своим двойным жалом, ее убивают. Я не думаю, что у такого народа, как русские, столь много безумных собак и злых змей. Они не должны порушить дружбу, не должна порваться она, как гнилой ремень.

Если бы грянул гром средь ясного неба, то мужики бы просто перекрестились, если бы протрубили трубы архангелов, оповещая людей о втором пришествии Христа, то все бы пали ниц, но тут они застыли с открытыми ртами, долго не могли ничего сказать.

— Свят, свят, свят! — часто закрестился Фома, попятился.

— Я забуду обиду, потому что плохо говорил один. Этот человек похож на росомаху, которая всегда крадет добычу у охотника, отбирает у слабого зверя. Если бы язык не сказал этих слов, то все равно бы их сердце сказало. Я так думаю.

Фома круто повернулся, прихрамывая пошел в дом.

Посыпались запоздалые упреки в спину Фомы. Хотя и сам Феодосий чуть не ляпнул, чем, мол, нам может помочь этот щуплый, маленький человек, это же пигалица. И у других готовы были сорваться злые слова. Ночь вымотала силы.

— Прости, Андрей, я думаю, что не прошла по нашей тропе мингуза?

— Нет, нет. На Фому не обижайся. Раньше он был шибко богатый человек, потом все прахом пошло, теперь вот мыкается с нами тоже. Вот и злобится порой, что надо ломить хребет со всеми.

— Я прощаю Фоме, я понимаю, как ему трудно. Он стал одноруким, а такому добыть зверя тяжело, — проговорил Алексей.

— Ну, вот и ладно. Отдыхайте, а мы пойдем поскотину ставит", — устало сказал Феодосий.

— Вы сегодня хорошо отдыхайте, — светло улыбнулся Алексей — Ночью мы погоняем мало-мало кабанов, медведей, далеко уйдут. Потом городьбу доделаете.

Алексей прошел по деревне, показал Феодосию на пень, сказал:

— Как ваши глаза не посмотрели, пень высокий, а вода была выше его. Когда будет большой дождь, то вас затопит, — волновался за переселенцев.

— Ниче, теперь уже построились, куда денешься.

— В сопку надо уходить, там деревню строить, — говорил Алексей.

— Легко сказать, парень, в сопку уходить. Деревня — это не чумы, снял и перенес. Да и речка воробью по колено. Нам бы хоть урожай спасти. Помоги, — отмахнулся большак.

Тинфур, как все люди тайги, спорить не стал, только и сказал:

— Помогу, собаки помогут.

Солнце коснулось краешка туч, затем сопки и ушло спать. Феодосий поверил Тинфуру, дал людям отдых, теперь снова суетился, мол, надо выходить на поля. Но Алексей его остановил.

— Ты совсем не поверил Тинфуру, — чуть с обидой сказал он — Плохо думал — Тинфур обманет. Тинфур сказал, что звери убегут за несколько сопок, собаки их угонят.

Смеркалось. Аниска, Андрей и Тинфур ушли на поля. Развели костерок, стали ждать. Собаки мирно дремали за костром. Но вот они насторожились, потянули воздух, сорвались и наметом ушли в сопку. Послышался заливистый лай.

— Чушек гоняют, — бросил Тинфур.

Лай удалялся. Тинфур достал из котомки берестяную трубу, проревел. Скоро собаки вернулись. Чуть покрутились у костра, снова бросились в сопку. Затрещала чаща. Еще один табун кабанов в панике бежал от собак. Затем ревел медведь, которого собаки загнали на дерево. Тинфур их вернул. Истошно, оповещая тайгу о смертельной опасности, кричал изюбр, его давили собаки.

— Теперь будем мало-мало спать, — усмехнулся Тинфур — Звери не придут сюда. Спите. Тихо горел костер, друзья спали. Утром Андрей заговорил:

— Ты, Алексей, на Фому не таи обиды. Запутался этот человек, случайно забрел в нашу компанию. Идет за нами, как теленок на веревочке. А человек он неплохой. Когда надо, то может и помочь. Прошли много земель. Были ссоры, споры, но Фома не оставил нас. Может быть, боится, что мы найдем что-то лучшее, жирные куски отхватим. Пустое то. Земли везде потливы, кругом маета.

— Э, чего мне на него обижаться. У каждого есть друзья и враги. Каждый может подумать о тебе плохо. На всех обижаться — скоро умрешь.

— Думать плохо — это еще не страшно, но когда человек все делает назло или готовится сделать зло, тогда — страшно, — сощурил глаза Аниска — Ларька на нас врагом смотрит, а ить сам виноват.

— И от одного врага может быть горько, как от осинового дыма.

— Назвать его врагом тоже нельзя, средь нас живет, но он может много бед натворить, паря, — рассуждал Аниска.

— Выпинать бы и Ларьку и Фому, но пока зацепки нет, живут и робят, как все, — вставил Андрей.

— Фома пообтесался, Ларька еще неотесанной чуркой ходит, — возразил Аниска — И жизнь, ежли что, то сама их выпнет. Придет срок.

Андрей коротко рассказал о злоключениях Фомы, как он вошел в их жизнь, как выручил в сибирских походах, потом убил человека из племени буреть…

— Вот и пойми такого человека. То с нами, то против.

— Теперь с нами, — проворчал Аниска.

— Когда у человека такая путаная душа, шибко плохо жить. Один раз хорошо, другой раз плохо. У нас такой люди шаман: думает один раз так, другой раз так. И врагом не назовешь, и другом тоже. Путается в своих же ногах, сам их найти не может.

— Ты бы рассказал нам, что за диво-корень у вас тут растет? — спросил Аниска.

— Могу сказать, он молодость возвращает старику, больному приносит здоровье. Хороший корень стоит так дорого, что можно купить сто ружей и к ним порох и свинец на два года. Можно купить десять девушек и хорошо кормить их.

— А мог бы ты показать, как и где он растет?

— Нет. Это не могу. Наши дети как только начинают понимать слова и думать, то они дают клятву, что никому из других племен они не покажут тех корней. Если покажут, то будут убиты. Вы люди другого племени, вам никто не покажет корень-человек.

— Иван Русский видел те корни? — пытал Аниска.

— Корни Иван видел, но траву, по которой ищут корни, — никогда.

— Откель же появилось такое чудо на земле?

— Из души человеческой. Добрая душа — уйдет в добрый корень, плохая душа может стать колючим деревом. Иван говорил, что души русских уходят в небо, не так он говорил, хороший душа всегда будет жить на земле. Че делать хорошей душе в небе? Умрет человек, душа должна помогать живым, в небе помогать некому. Станет хорошей травой, лечить будет, плохой травой — отравлять будет. Какая душа, такая трава, дерево. А всех, кого убили враги, их души ушли в корень женьшень. Красная ягода на траве — кровь убитых.

— Э, сказочки ты рассказываешь, паря, — усмехнулся Аниска.

— Ты другие расскажи сказочки, — тоже с легкой усмешкой сказал Тинфур — Души летят в небо. Э, плохие сказочки. В небе летают только птицы. Наши сказочки от отцов, а отцам мы верим.

— Не будем спорить. Не хошь показать корни женьшеня, не надо. Жили мы без них тыщу лет, еще столько же проживем. Это не должно быть помехой дружбе. У каждого своя секретность. Уже светает, пошли в деревню. Вот поставят наши поскотину, и все будет ладно.

— Нет, надо все равно чушек гонять, долго гонять. Хорошо пугать, чтобы больше сюда не ходили.

— Ты бы подарил нам сученку для развода, Алеша?

— Я уже ее подарил, вон у гой суки будут скоро щенки, много щенков, у вас будет много хороших собак. Чушки и медведи не будут к вам ходить.

— Спасибо, удружил. А мы-то думали!

— Зачем плохо думали? Надо хорошо думать. Траву женьшень не могу показать, не обижайтесь. Все могу, но это не могу. Если я открою ту тайну, то все люди отвернутся от меня, а отец убьет. Сын не может убить отца, если отец о том не просит, но отец может сына убить.

Пашни огорожены. Тинфур забрал собак и ушел домой. Оставил пермякам суку, шуструю, остроухую, как и все собаки удэгейцев. А зверь отошел И больше почти не тревожил поля. Не без того, что забредет в овсы медведь, Но его тут же загонит на дерево Жучка. Но не трогали пермяки разбойника, и без того вонища стоит от брошенных кабанов, медведей. Да и медвежье мясо не ели, зачем зряшно зверя колотить?

Спит мужик, спит под шепот тайги, под комариный звон, под рокот речки, под вздохи моря. Спит, но не засыпается. Работы край непочат. Знай шевелись. Да и землю полюбил, землю щедрую, землю теплую. Сколько прошли, но эта больше пришлась к сердцу. Не разлюбят ее пермяки, Теперь уж не разлюбят.

Не останутся мужики без хлеба, хоть и побили его звери. Каждый колос пшеницы в четверть длиной, не может удержать тяжелую метелку просо, овес. На толчках звериных посеяли мужики гречиху. Она тоже цвела густо, пахла душисто и медвяно.

В тайге тоже добрый урожай: грибы, ягоды" на кедрах зрели орехи кедровые, в зарослях — лещинные, бурел тугими кистями дикий виноград.

Все это надо собрать. Зима долгая.

Да и рыбой надо запастись. Прошла горбуша, свое взяли, затем повалила кунжа, тоже насушили и насолили добре, а после этих рыб хлынула кета. Это уже видели пермяки, когда в ход кеты речки бурлили, как вода в котле.

— Вот, пари, ежли развести костер под речкой, то и котлов не надо, подходи и прямо из речки черпай шарбу, — шутил Аниска.

Но для рыбы нужна соль, а в ней уже нужда была немалая. Аниска, Андрей и Сергей Аполлоныч занялись добычей соли из морской воды. Они понастроили ям из глины, запускали туда воду с приливной волной. Солнце выпаривало, получался густой и мутный тузлук, который выпаривали в котлах, оседала соль. Затем ее снова промывали в пресной воде и еще раз выпаривали. Конечно, и это соль, пусть с горьковатым привкусом, но этой солью можно рыбу солить, можно и в щербу бросить. Получилось. И загудел берег от детских и бабьих голосов. Рылись ямы, запускалась морская вода. Соль!..

Можно было и приловить побольше рыбы. Но пермяки брали от рыбин только брюшко и икру. Остальное сваливали в кучи, а по этим кучам бродили вечерами добродушные медведи, рылись кабаны, даже изюбры не прочь были пожевать протухшую рыбу. Прямо под ногами сновали колонки, харзы, выдры, последние ловили сами. Казалось, что все лесное население собралось на бесплатный пир.

— Пусть едят, пусть приваживаются к человеку, — похохатывал Аниска.

Был такой случай. Аниска с парнями выбирали из невода кету. Бросали на берег. К ним подкрался медведь, схватил рыбину и понес в кусты. Показалось мало, вернулся за второй. Аниска увидел воришку, медведь был небольшой, схватил хворостину и огрел медведя по спине. Медведь рыкнул и на Аниску метнулся, — мол, что жадничаешь?

— Эко, паря, ты удал! А ну, брысь отселева. Ишь моду нашел чужое воровать! А ты сядь на перекате и крючь ее, сколько твоя душенька восхочет, — отбивался от медведя хворостиной.

— Пужни из ружья, Аниска, че ты с ним возишься? — подсказал Роман Жданов.

— Э, заряд еще портить, пусть погырчит! Погырчит и перестанет.

Медведь долго фыркал, рыкал за тальниками, ушел обиженный.

— Эко хорошо-то, зверье помогает нам убирать гниль, а то ить задохнулись бы от вони. Чушки дикие, почитай, домашними стали, — говорили пермяки.

Помогали чайки, бакланы, вороны — всем хватало еды. Ожирели — ничего не боятся. Вороны, так те чуть посторонятся, лишь бы на хвост не наступили, снова начинают клевать рыбу.

— Ежли зверя не трогать, — рассуждал Аниска, — то можно с медведями в обнимку ходить. Зверь ить понимает, что и почем.

Люди запасались рыбой, звери наедали жир впрок. Но главное — теперь была соль. А соль здесь, по рассказам Тинфура, была дороже золота. Он говорил:

— На праздник медведя мы приносим соль из Шанхая, Чифу. А много Ли человек может унести на плечах соли? Потом надо купить табак, рубашку, нож и подарки для детей и жены. Хорошо вы придумали, теперь не будем носить соль, не будем вместо соли бросать в муку ильмовую золу. Сами делаем соль, — счастливо смеялся Алексей, варил соль с соплеменниками.

Пермяков же ругал:

— Как можно бросать рыбу? Можно ловить, можно потом в яму бросать, чуть солить, совсем можно не солить, собак кормить, коров кормить. Рыбу варить, кости бросать, корова не подавится, будет есть. Так делают манзы. Нельзя рыбу бросать.

Пермяки согласились с доводами удэгейцев. Стали закапывать рыбу в ямы.

— Совсем голодные будете, есть будете, — ворчал Алексей.

Он же говорил:

— Большое море, большая земля. Смотрел я на море с самой высокой горы, край не увидел. Смотрел на землю, тоже край не увидел. Море на соль не переварить, землю сохой не перепахать. Воевать не будем, долго жить будем.

— Мы будем смотреть, хорошо будем смотреть.

Мир таежный жирел на рыбе. Разжирели и пермяки. В глазах сытный и довольный блеск. Походка снова стала валкой, как у медведей, говор певучий, плавный, нет в нем заполошного крика.

— А че, едят тебя мухи с комарами, теперича мне и пристав не сват, не брат, а так себе — человечишко. Где ему видать такое разносолье? Такую жратву? Не видать.

— Верна, королям и то, поди, не каждый день подают симовые брюшки? А? Может, и икорку он не каждый день ест? А мы едим и в ус не дуем.

— М-да, от такой житухи и помирать не захочешь, — говорил Аниска, поблескивая глазенками — Бродил я по разным странам, но такой земли отродясь не видывал. Не видывал, пари, и боле не увижу. Осударями стали.

— Государи, а штаны-то холщовые, — похохатывал Фома — Но ниче, и в таких проходим.

— Знамо, проходим, а вот как загудут эти берега, то и в сукна вырядимся. Не век же им дремать в этой тиши? — ветрел Пятышин. Он был в молодости на службе у помещика, поэтому и знал больше, чем остальные мужики — Потом мы приучим наших баб плясать кадрилью, то, считай, господами будем. Этак берешь за пальчик и по кругу. Одно плохо, что у наших баб фигурности нет.

— Нашим бабам не до фигурности, — гудел Феодосий — Они и без фигурности хороши. Вона, растрескали задницы, стали шире, чем у Митяевой кобылицы. Не обнять в один присест. Мягкости пуда по два у каждой, ежли не больше. До костей не дощупаешь. Тут уж не до лаверансов и фигурности, Сергей Аполлоныч.

— То так, с такой едомы много не напляшешь. Но раз баба при жире — знать, при силе. Так я говорю, Митяй? — вставлял свое Аниска.

— Твоя-то Фроська уже Марфу догоняет. Ты ить супротив нее не боле как бздык.

— Господи, жердина стоеросовая, тебе бы уж молчать, жрет за семерых, а все равно одни мощи.

— Эх, мужики, мужики, ничегошеньки-то вы в бабах не разбираетесь, — вздыхал Пятышин — Стар я уже такое говорить, но для молоди скажу. Ить как мы живем: напахался, пал на койку и храпа. А то не дело. Бабу надо обласкать, може и поцеловать дажить, а уж потом дела творить. А мы, че говорить, потому и лезут дети на свет, как мошка. Обходительность нужна.

— Ха-ха-ха! — ржали мужики, задрав бороды — Какая уж там обходительность? Ну, Серега, ну, потешил. Пошто же ты не приучил свою Парасковью к обходительности? Она ить у тебя злей зубинских собак. Знай на каждого лает, тебя тоже в покое не оставляет.

— Э, приучишь. Зря я не женился на Вассе. Фома как уж ни мурыжил ее, все такой же осталась: веселой, доброй, обходительной даже.

— Мастак заливать, мужик и обходительность. Ха-ха-ха! Барин-то день дрыхнет, а ночью обходительностью занят. Нам день дан для работы, а ночь для сна. Бог такое порешил.

— Но что ни говорите, а ежли бы наши дети обучились обходительности, то добрее они бы стали.

— Барин добр, ночь с бабами на балах, утром порет мужиков, днем храпит.

— Может, и так, но хитрая баба перед тобой змеей вывернется, лисой пройдет, а свое возьмет. Нашим бабам надо помнить, что ежли и вышла замуж, то нельзя при муже нагой быть, ежли светло, ночью храпеть, волосы чесать. Больше таинств, то дольше и любовь. Надо ко всему держать душу в доброте, а тело в чистоте. Для этого ум надобен, учеба ко всему.

— Умно ты говоришь, Сергей Аполлоныч, не много ли валишь на наших баб? В поле они с нами, на рыбалке с нами, на их руках дети, хозяйство. За собой и посмотреть некогда. Насмотрелся на горничных, теперича нам заливаешь.

— Баба должна держать мужика в чистоте и узде, ко всему, — не сдавался Пятышин — Будь Софка мудрей, то не бросил бы ее Ларька.

— Софка умна, не лиши ее бог детей, то Ларька не бросил бы. А теперь без Прокопа вовсе задурила баба, — подал голос Митяй.

— Это как же задурила?

— Э, че говорить, гонит всех от себя. Подите, грит, вы все к дьяволу. Обрыдли… Андрюшку любит.

— Устрашилась грехов, вот и гонит, — проворчал Ефим.

— Ты снова за бога? — усмехнулся Феодосий.

— Без бога — ни до порога. Другое я приметил, Феодосий, что Андрей стал квелым, — уж не Софка ли тому виной?

Аниска стрельнул глазами в Ефима, но промолчал. Он-то знал, отчего Андрей погрустнел. Ревность и зависть — не лучшие друзья.

— Ладно, мужики, наговорил я вам много… Я ить к тому вел, чтобыть нонешней зимой начать учить детей грамотности. Пусть их учат Ефим и Андрей. Кошт положим, все как надо быть? Согласны?

— Для ча? Здесь мы и без грамоты проживем. Деньгу научим считать, и хватит.

— Нет, Митяй, деньгу считать — это мало. Надо еще знать письмена. А через то и ума прибавится у наших детей. Душа станет добрее.

— Э, пустое, — потянулся Фома, — мне бы тягла побольше, жил бы себе, а придет люд, то работников бы нанимал. Я ни разу псалтырь не прочел, а жил в Перми не хуже другого барина.

— Дело-то верное, Серега, но ить Андрею с Ефимом тоже надо кормить своих. А кто им такой кошт даст, чтобыть прокормились? — раздумывал Феодосий — Пока не получится.

Спорили мужики. Жили не без мечты. Не без смешинки. Главная их мечта — это поставить здесь вольницу пермяцкую. Об этом они написали письмо в Осиновку, чтобы его прочитали в деревнях, чтобы ехали свои мужики, такие же злые до работы. Писали: мол, земель здесь много, на всех хватит, воли не занимать. Увез Бошняк письмо, обещал послать. Дойдет ли? Но и страшились: не было еще такого, чтобы мужик жил ради своего удовольствия. Если баба живет для мужика, богом то дано, то мужик должен жить для господина. Мужик — человек, но человек для услуг барских. Есть мужик, найдется для него и поклажа. Мужика и клоп сосет чаще, чем барина. Мужик и блохе нужен, без него и она не жилец.

Пришло бабье лето в край тигровый. Такой теплыни, такой погожести еще не видели мужики нигде. Тихо и бархатисто. Горит солнце, горят кострища кленов на сопках, золотом и самоцветами отливает тайга. Ни хмурости в небе, ни залетного дождичка.

Жатва. Трудное и доброе время. Пусть исколоты руки соломой, ноги стерней, натружена спина, но в душе песня. Хорошая песня.

Вышли на жатву и матросы. Теперь их трое, хотя нет, Софка заменила на посту Прокопа. Спит он один-одинешенек на высоком взлобке, что навис над морем, слушает шепот волн, может быть, подсматривает за Софкой. Но Софка чиста перед людьми и богом. Стоит Софка на посту: в руках ружье, подзорная труба за поясом. Матрос, чисто матрос.

Навела Софка подзорную трубу на жнецов. Вон Ларька жнет рядом с Галькой. Сочные Софкины губы сжимаются, глаза большие, оленьи глаза, прищуриваются. Ими Софка будто целится в спину Лариону. Нет, не любит она его. Давно не любит. До боли в сердце жаль Прокопа. Не успела разгореться любовь, как сгинул служивый. Знать, судьба… Ларька подошел к Гальке, положил руку на плечо, что-то говорит. Наверное, уговаривает Гальку идти домой. Прибаливает Галька.

Растут на жнивье суслоны. По стерне бродят дикие голуби, собирают опавшие зерна. В небе кружат коршуны. Все мирно, все тихо…

Жнецы сели обедать. Видела Софка мелькание ложек, будто слышала, как хрустели на зубах поджаренные корки хлеба. Усмехнулась…

Мелькание ложек прекратилось. Все разом посмотрели в сторону леса. Застыли с открытыми ртами. На высоком пне, у кромки пашни, стояло привидение. То звери, то привидения, что за земля? Волосы распущены так, что закрывали живот, бедра. Голым-голешенько, но черным-черно. В зубах трубка, которая густо дымила. Привидение взмахнуло руками, будто собиралось взлететь, завопило страшным голосом, завыло, зарычало.

Завизжали бабы, заплакали дети. Вскочили мужики, похватали детей на руки и дружно бросились в деревню. Бежали и матросы. Вслед дьявольский хохот, вопль.

Не побежал Ефим Жданов. Он пошел на привидение, в левой руке серп, а в правой крест, кричал:

— Изыди, нечистая сила! Господи Исусе Христе, сыне божий, помилуй нас, отведи напасть. Свят! Свят! Свят!

Привидение не отступило, пошло на Ефима. Он попятился, побежал. Запнулся, упал.

Андрей спустил с цепи Жучку. Та с лаем бросилась на пашню. Привидение спрыгнуло с пня, пошло в чащу. Жучка обнюхала ему ноги, спокойно затрусила рядом.

— Пра, ведьма! Ишь, дажить собака ее не берет, — заикался Митяй.

— А может, лесовик? А? — дрожащим голосом говорил Феодосий — Вот, ястри ее, детей напужала!

— Это Софка с жиру бесится, — уверенно сказал Андрей.

— Вот сволото, ить детей можно под родимчик подвести. Айда на пост, отучим дьяволицу баловаться.

— Стыдно, поди, и на пост-то идти. Бабы голой напужались! — усмехнулся Лаврентий.

— Это, пари, она, у нас тожить одна вдовица людей таким манером пужала, пока ей охотник ногу не прострелил. Айда, дадим взбучку, — шумел Аниска: обидно, первый струсил, первый и бежал.

— Оставьте, герои. Медведей не боимся, а тут… Я схожу один и поговорю с ней, — махнул рукой Андрей, покривился, как от зубной боли. Варя пристально посмотрела на него, но он отвернулся.

Стыдно было мужикам смотреть в глаза бабам. Мужикам, которые шли с дрекольем на тигров, колотили дубинами кабанов, добывали рогатиной медведей. А тут испугались вымазанной сажей Софки.

Когда Андрей подошел к посту, из бани вышла Софка. Чистая, свежая. Спокойно сказала:

— Проходи, гостем будешь… Ну, что скажешь?

— Зачем дуришь? Для ча людей пугаешь?

— Скушно, вот и дурю. Одна как перст. Что мать, что отец? Отрезана от них, как ломоть от хлеба, не приставишь. Судьба, видно, такая удалась. Ты вот бежал от меня, там, в Перми, все спутал… Назло тебе с Ларькой повелась. Он не тем оказался. Не будь того зла, могла бы без заполоха выбрать парня и жить, как все. Потом Прокоп, тожить без любви пошла к нему. Еще остался Дионисий, зовет к себе, а к этому совсем душа не лежит. Противен даже. Любишь ты Варьку. Это каждому видно.

— А то как же!

— А вот она тебя — нет. Не любит она тебя, Андрей. Жалеет, то да. А жалость — не любовь. Ты любишь, а она просто жалеет. Может быть, это и есть любовь, жалость-то. Прокоп меня любил, а я его жалела…

— Хватит рассусоливать, ты мне ответствуй, ты пошто сказала, что Варька изменила мне?

— А так и было. Спроси Ефима, он тебе то же скажет.

— Ефим не выдаст тайну исповеди.

— Тогда спроси Варю. Она не должна соврать. Уходи, еще подумают люди, что привечаю тебя. Уходи, видеть тебя не могу, измотал ты мою душу! Уходи! Не то — стрелю! Я ить на посту, а ружье заряжено.

Варя душой почуяла неладное. Сжалась. Андрей был бледен. Капельки пота бусинками застыли на лбу. Враз осунулась. Опустилась на стерню.

— Ну, что?

— Нет, то была не Софка. Она стоит на посту и землю нашу стережет. То была нечистая сила, — зачем-то соврал Андрей.

Люди настороженно посмотрели на тайгу.

Ночь. Дозванивают последние комары за стенами дома. Не спит Андрей. Жесткой стала постель. Ворочается с боку на бок. Душно. Ох, как душно! Не удержался, спросил. Варя тоже не спала.

— Признайся, как на духу, ты жила с Евдокимом? Не через блуд ли ты нас вызволила с каторги?

— За деньги, Андрей, за деньги вызволила! — простонала Варя.

— Брал меня сумнив, что не все у вас чисто с Евдокимом. Гнал ту задумку прочь. Отпустил нас, потом пошел в погоню, пошто?

— Его спроси.

— Был блуд аль нет?

— Жалела я тебя, Андрей, шибко жалела. Сроднилась с тобой в Сибири, в тайге. Страшно было видеть тебя в кандалах, смерти людские. Ради твоей жизни пошла на такое. Не могла оставить тебя умирать в гнилой воде. Не могла! Все дети твои, все твое!

— Скажи еще об одном и честно — любишь ты меня? Без утайки скажи!

— Нет. Просто жалею, как все бабы. Раньше вроде любила. Теперича и ответить не могу.

— Но ить мы живем душа в душу?

— Живем, потому как ты покладист, не обижаешь, чего же не жить. А потом ить ты знаешь, что я выросла в тепле да неге. А что ты мне дал? Вечно в работе, вечно в заботе о тебе, детях, себя забыла. Терпели холод, голод. Какая может быть любовь? А ты-то любишь?

Андрей только вздохнул в ответ. Да, он любит. Даже дыхание ее любит. Все любит…

— Разве шла я за этим? Я шла за мечтой, которую ты мне дал. Но где она? Нет ее и не будет! Мечты нет, так чего же нудиться? Я работаю, как все, делаю все, что ты прикажешь, что совесть подскажет, и ни разу, как ты помнишь, тебя не попрекнула. Вот и все.

Варя, Варя, страшные слова ты сказала! Правду сказала? А поймет ли твою правду Андрей? И нужна ли такая правда Андрею? Ты растоптала Андрею счастье, украла любовь. И скоро ты поймешь, что не всегда можно говорить правду, даже самому близкому человеку. Правда обернется против тебя же, Варя!

— Вот и, все! — тихо выдохнул Андрей, сжался в комок, да так и пролежал до утра без сна.

Нет, он не бросился с кулаками на Варю, не стал накручивать косу на руку. Застыл, занемел. Никак не мог постичь умом сказанное Варей, Софкой, что Варя его не любит, а просто жалеет, как всякая баба. За измену простил, кажется, простил, ради его жизни Варя пошла на такое. В голове путаница, в душе стон…

Утром Андрей, как. всегда, принес дров, растопил печь, начал помогать Варе по хозяйству. Будто и не было того страшного разговора. Хотя оба избегали смотреть в глаза друг другу. Только и всего…

Однако Андрей метался, места не находил. Жизнь втягивала в болотную жижу, откуда нет выхода.

Андрей сходил на пост, уговорил Софку, чтобы не смела никому говорить про исповедь.

— А мне что, я и без того молчу. Молчит и Аниска, Вы двое слышали.

— Сволочь ты, Софка, вот кто ты!

— Может, и сволочь… Злая я. Столько зла накопилось, что унять себя не могу! Не хочу я Варю хулить. Святая она. Таких хулить неможно. Знай одно, что, акромя тебя, я никого не любила и не люблю. Все то было от беса, а с тобой от бога. Но ты не внял моим крикам, моим слезам. Теперь побудь в моей шкуре. Познаешь! — отвернулась Софка. Ладная, сбитая, по-крестьянски широкая в кости. Варя — тополенок против нее. Но тот тополенок не слабее Софки. Выжила, не сломилась, ни разу не пожаловалась людям на свою горькую судьбу. Жить и не любить — что может быть страшнее на свете?

— Целуй ей ноги, за доброту целуй. От богатства за твоей красой да белыми кудрями бежала. Дура! Но дура святая. Уходи, чего мнешься?

— Ухожу! Прости!..

— Прощаю. Все вы, мужики, сволочи! Не хочу хулить покойного Прокопа, но и он был хорош. Прижился чуток и начал ревновать к Ларьке. К прошлому, к отломанному куску ревновать. Ты тоже в своей ревности задохнешься. Видит бог — задохнешься! Уходи. Никого мне больше не надо, буду жить одна. Стрелять умею. Добывать зверя научилась. Проживу.

— Все проживем. Прощай!

Этот разлад в семье Андрея Силова не коснулся деревни Новинки. Да и никто не знал про него. Сжали хлеба, обмолотили, просушили зерно, честно поделили. Теперь решили построить мельницу, чтобы не молоть зерно мутовкой. Сергей Пятышин сковал жернова. Пустили мельницу. Своя мука. Стосковались мужики и бабы по своей муке.

Сжали гречиху. Начали копать картошку. И побортничать надо бы. Иван Воров нашел дупла диких пчел. Выкурил, вырезал мед. Работы полон рот, не засидишься…

Годы выкатывались из моря, шагали через сопки, уплывали на запад. А жизнь шла. И в этой жизни все было: радости и печали, смех и стон. Ни один год не прошел, чтобы звери не убили коня или корову, не ранили бы охотника. Скот чаще воровали тигры, а охотников ранили медведи, барсы, рыси. Последние реже.

Шли годы, оставляли рубцы на земле, в памяти, на сердце. Но стоило ли обращать внимание на такие мелочи, как кто-то с кем-то поссорился, кто-то кому-то стал врагом. Время помирит, время сдружит. Тем более, что ехали в эту землю люди, вначале прибыло десять семей тамбовцев, через год столько же вятских. Затем пришел на пароходе " Америка" адмирал Путятин, он прихватил несколько семей, тоже из вятских. Может быть, здесь и родилась пословица: " Если можно из тамбовца и пермяка сделать охотника и рыбака, то из вятского не сделаешь мужика хватского". Но община приняла и этих людей. Построили дома. Деревня Новинка росла.

Адмирал Путятин осмотрел деревню, русский пост. Суровый, резкий в суждениях и движениях, он тут же напал на старшего матроса Кустова:

⇐ Предыдущая 15 16 17 18 192021 22 23 24 Следующая ⇒