Наша семья 14 страница

Весь вечер прошел в спорах о моем предстоящем учении, и братья пришли к выводу, что меня надо отдать в школу «к русскому мулле». На следующий день дядя съездил в Евгеньевку. Вернулся к вечеру. За ужином он сказал отцу, что я буду жить у Гончаровых, что «русский мулла» согласился учить меня за плату — пуд муки, пуд крупы, пуд гороху, а за учебные пособия — бумагу и карандаши — одного барана. А Гончаровы отказались от какой-либо платы, но предупредили, что у них нет в запасе ни баранины, ни говядины, и дядя им обещал привезти одного барана.

Утром мы собрались с дядей в путь. Приторочив к [203] седлу одеяло и подушку, мы поехали. По дороге встретился один из наших земляков и на слова дяди, что он везет меня в русскую школу, покачал головой.

— Значит, крестить везешь. Ай-ай, как нехорошо, какое нехорошее время пошло, коль такой разумный человек, как Момыш, своего единственного сына в русскую школу отдает. Кто же по нему молитву будет читать, когда он умрет? — крикнул он вслед нам, придерживая коня. Дальше дядя ехал молча, а когда проезжали мимо мусульманского кладбища, он на ходу прошептал молитву по душам покойников, потом, погладив усы, посмотрел на меня и сказал:

— Нет, Баурджан, тот прав. Поехали домой. Будешь расти, как и твои остальные сверстники, в ауле, — и повернул коня. Я последовал за ним...

Этот случай отложил мое учение на целых два месяца. Дядя настойчиво возражал против моего обучения в русской школе и требовал, чтобы я вернулся в аул Аю-бая продолжать учиться у мусульманского муллы, но против этого были отец и я.

В тот год зима была необычайно сурова. Выпал глубокий снег, держать скот на подножном корму было невозможно, поэтому часть скота дядя отогнал за Кара-Тау, под присмотр наших родственников, где зима была всегда сравнительно мягкой. Запас кормов быстро уменьшался, топлива — тоже. Пришлось для скота и для очага ввести жесткий минимум, чтобы прожить эту суровую зиму. Корм скоту выдавался строго по норме, а печь топили только для приготовления пищи. Зима была весьма тревожной для скотоводов. Дядя часто ездил к скоту, который находился на отгоне, и обычно возвращался из своей поездки мрачным. После одной из поездок он рассказывал, как купил стог сена у одного русского, проживающего в этом районе, в деревне Головачевке, как, отдав ему задаток, сам поехал на базар продавать скот, чтобы выплатить остальную сумму, и когда вернулся с деньгами через три дня, русский продал этот стог сена другому, по более дорогой цене. Возмущенный таким поступком, дядя поднял скандал, и дело кончилось дракой. Обоих забрали в участковую милицию, продержали сутки. Допрашивал его работник милиции, не владевший казахским языком. Дядя не мог объяснить ни сути дела, ни своей правоты.

— Я этому начальнику говорю, что этот подлец брал [204] у меня задаток, значит, стог мой. Отдав его другому, он нарушил свое слово... А начальник разводит руками и говорит мне: «бельмей»{55}, потом что-то бормочет по-своему, я ему тоже отвечаю, что не понимаю его, так же, как он меня. До сих пор обидно! — горячился дядя.

— Ну ладно, хватит переживать, — успокаивал его отец. — Благодари бога, что тебе еще бока не наломали и начальник не посадил тебя в тюрьму за дебош, который ты там поднял.

— Меня сажать? — недоумевал дядя. — За что? Ведь я же сдержал свое слово...

Этот случай, видимо, был одной из главных причин, вырвавших у дяди согласие на мое учение в русской школе. Но он открыто не выражал этого, а лишь ходил мрачный, переживал случившееся, часто называл себя глухонемым.

Особенно переживал он свою неудачу, когда кормил скот, разбрасывая ему скудные порции сена, а на жалобное мычание коров, которые как бы просили добавочного корма, говорил:

— Больше нельзя. Понимаете, что больше нельзя! Когда корова подходила ближе, обнюхивала рукава, как бы умоляя о дополнительном корме, дядя гладил ее морду и успокаивающе говорил:

— Ну, ладно, бедняжка, больше не могу, а вот настанет весна, вырастет сочная трава, тогда и наешься вдоволь, а пока довольствуйся тем, что тебе дали. Как-нибудь до весны дотяни...

Голодное животное лениво отходило и начинало щипать сухие былинки, оставшиеся кое-где на земле.

Подул западный ветер, кругом замело. Почти неделю носилась по полям вьюга. Общение между соседями прекратилось. Только дядя, укутавшись в шубу, выходил из дому, чтобы кормить и поить скот или сходить за водой к ручью. Он возвращался весь в снегу и долго отряхивался в углу.

— Фу, кругом замело, даже соседский дом не видать, — говорил он, — прямо взбесилось все...

Мы сидели, завернутые в шубы, и коротали время от еды до еды за рассказами и сказками... [205]

* * *

Дядя привез меня к Гончаровым. У них было тепло. По улице бежали ребята с сумками и кидали друг в друга снежки. Среди них я увидел Василя. Он, дав отбой своему «противнику», побежал домой. Увидев меня, Василь радостно воскликнул:

— А, Баурджан приехал! — и, схватив меня за руку, потащил в хату. — Пойдем, чего ты тут стоишь?

... В сопровождении Василя и Тишко мы с дядей направились к «русскому мулле». «Муллой» оказалась высокая, худощавая, пожилая женщина с гладкой прической, открытым лбом, большими серыми глазами и острым, чуть крючковатым носом. Когда мы вошли, она месила тесто. Тишко представил нас. Разговор был коротким. Она посмотрела на меня и по-русски задала мне несколько вопросов, на которые я не ответил. Потом обменялась несколькими словами с Тишко, который нам после перевел ее слова:

— Она говорит: очень плохо, что Баржан не знает русского языка. Как она его будет учить, когда сама не знает по-казахски?

— Если бы Баурджан знал русский язык, зачем бы нам его приводить сюда? — ответил дядя.

Учительница засмеялась и сказала:

— Ну ладно, коли они его хотят учить по-русски, пусть оставляют. Посмотрим, может быть, получится…

И, обращаясь к Василю, она спросила: — А ты будешь ему помогать?

— Буду, — ответил Василь.

Дядя, наказав мне хорошо вести себя, быть усердным и осторожным — не есть свинины, не молиться русскому богу, — пожелав успеха, уехал домой.

Хозяйка определила мне место: показала, на каком табурете я буду сидеть, а спать — вместе с Василем, на печке. Чуть призадумалась и спросила меня:

— У тебя «баранов» много?

Не понимая ее вопроса, я назвал количество наших баранов. Она засмеялась, вынула из-за пазухи мнимого насекомого и начала «давить» его, говоря:

— Вот такой «баран» есть у тебя? Сконфуженный и обиженный, я тут же содрал с себя рубашку и протянул ее старухе. Она осмотрела внимательно [206]швы и, не обнаружив ничего, вернула рубашку мне, как бы извиняясь за свой вопрос, пошлепала меня по голой спине и разрешила одеваться. Одеваясь, я не смог преодолеть обиды и заплакал. Старик начал ругать свою старуху, а остальные Гончаровы тоже напали на нее, упрекая в невежливости. Бедная хозяйка оправдывалась... Видимо, желая утешить меня, она заставила тут же раздеться и Василя, и все, несмотря на его брыкание, начали осматривать его белье. Я никак не мог успокоиться, и все старались сгладить нанесенную мне обиду.

Вечером после ужина Василь учил свои уроки, а Тишко открыл мой букварь и начал мне объяснять алфавит. Я знал этот алфавит, но только так, как учил меня отец: для меня между «б» и «в» между «к», «г» и «х» между «с» и «ц», между «е», «и» и «й» никакой разницы не существовало. Первые я произносил как «б», вторые — как «к», третьи — как «с», четвертые — как «и». О «ь», «ы» и «ъ» вообще не имел никакого представления. Братья долго, до поздней ночи, сидели со мной, объясняя, но мне это давалось очень туго.

— Вот скажи: Василий.

— Басиль, — говорил я.

— Да нет, не Басиль, а Василий, — повторял Тишко, — понимаешь В, Ва...

— Бесиль, — отвечал я и спрашивал: — Так ли?

— Нет, не так опять произносишь. Не бе, а ва, Ва-си-лий. Понимаешь?

Они приводили множество примеров, где были перемешаны русские и казахские слова, где встречались эти «премудрые» буквы, но я понимал все же с трудом.

Так начался мой первый урок русского языка.

* * *

Василь забрался на печку и позвал меня. Там было очень тепло. Одеяло, которое я привез, было из верблюжьей шерсти, толстое, двухспальное, а Василь до этого накрывался своей тужуркой и тоненьким байковым одеялом.

— Ну что, — сказал он, — твое постелим, а моим будем одеваться? Здесь очень тепло.

Я согласился. [207]

От непривычки ли спать в тепле, или от новой обстановки, или от дум о предстоящем учении у русской учительницы мне долго не спалось. Я вертелся с боку на бок, а Василь спал непробудным сном. Мне было душно, я откинул одеяло, которым мы накрывались, и лежал с открытыми глазами. Я думал о том, что я здесь задыхаюсь от жары, а там, у нас дома в холодной комнате, спят под толстыми одеялами. Приходила одна мысль за другою, воспоминания за воспоминаниями, пока наконец у меня все не перепуталось, и я заснул, словно в бреду.

Утром меня тормошил Василь. Сквозь сон я слышал его голос:

— Баурджан, тур, тур, вставай, в школу пора...

Я бормотал что-то и отталкивал его. А когда ему надоело возиться со мной, он стащил меня за ноги с печки, и, только очутившись на полу, я проснулся. Я сидел в нижнем белье и спросонья тер глаза.

— Да тормоши его, еще вин не проснувся, вот це киргизенок, — засмеялась звонко Санька. — Вин як у себя в кибитке веде себя. Тилько що з него штаны задрати, може тогда вин проснется...

— Чого вона, мамка, регочет над ним? — сердился Василь, — хиба ему не хочется просыпаться, вин просто заспався.

— Як ты хочешь, Василь, а с цього киргизенка у вашей учителки ничего не выйдэ, як вы ни учите, так вин киргизенком и останется.

Многих слов этой злоязычной женщины я, разумеется, не понимал, а о смысле догадывался по интонации ее голоса. Когда я окончательно проснулся и оделся, по жестам и интонациям также почувствовал, что старуха и Василь были за меня и в чем-то упрекали Саньку, а та бойко огрызалась и доказывала что-то им. Старуха топнула ногой и приказала снохе замолчать. Та покорно выполнила требование своей свекрови.

Хозяйка нас накормила завтраком, положила в наши сумки по бублику, подвела Василя к углу, где висели иконы, перекрестилась сама и заставила его тоже перекреститься, поцеловала его в лоб, а потом, обращаясь ко мне, сказала:

— Ну что же, Бурбуржан, хоть ты и бусурманский дитенок, да благослови тебя бог, — и погладила меня по голове. — Якши надо учиться, Бурбуржан, хорошо надо [208] учиться, — этим она закончила свое напутственное слово. Потом наказала своему сыну, чтобы он не оставлял меня без присмотра и не давал в обиду русским ребятам... Мы с Василем побежали в школу. Когда вышли из дома, со всех дворов шли ребята с сумками. Одних мы перегоняли, другие присоединялись к нам, но, как правило, все рассматривали меня и спрашивали Василя:

— Що це за киргизенок, куда ты его ведешь, Василь?

— Вин сын нашего знакомого, Момыша. С нами буде учиться, — отвечал Василь.

— Хиба вин по-русски розумие?

— Трохи розумие, а после научится, и побачимо... — серьезно отвечал Василь.

— А вин букварь знае? Чи ни?

— Тоже трохи знае.

— Як у него с русской мовою?

— Як тебе учила наша учителка? — обрушился на него Василь. — Як вона тебе учила? Хиба «мова», а не язык...

— А як тебе училы, Василь, — прервал его другой, — не «хиба», а ежели, али, як вона поправляла Миколу Водопьянова, «если». Вот як вона велела на уроке говорить!

— А вин Василь, де будэ жить? — прервал его другой мальчик.

— У менэ, со мной будэ жить, — ответил Василь.

В это время раздался звон колокольчика, и все ребята кинулись бежать к школе. Подслеповатый старик в шапке с вытертым мехом, в старенькой тужурочке стоял у крыльца и бренчал колокольчиком...

В класс я вошел последним. Ученики раздевались, вешали свои тужурочки и шапки на вешалку. Следуя их примеру, я тоже разделся и свой халат и шапку повесил на самый крайний гвоздь. Вошла учительница. Все ученики встали со своих мест. Она поздоровалась. Ученики ответили хором, но невпопад: «Здравствуйте, Мария Ивановна»! Учительница стала перед висевшей на стене черной доской. На ней было длинное черное платье с белым воротником и широким поясом из черного бархата. Она посмотрела на всех учеников, как будто пересчитывая присутствующих, и ее взгляд встретился с моим. [209]

— Подойди сюда, мальчик, — позвала она меня. Я подошел к ней. — Вот что, ученики, — обратилась она к остальным, — этот киргизский мальчик будет учиться у нас. Вы его не обижайте, он один среди вас. Относитесь к нему, как к своему. Он сын знакомого наших Гончаровых.

— Да вин трохи понимае по-русски, — за меня ответил Василь.

— Ну хорошо, значит, будем учиться, — сказала она и указала мне на свободное место рядом с синеглазой девочкой с бантиками в косичках.

Когда я сел, моя новая соседка посмотрела на меня и отодвинулась.

Начался урок. Учительница села, открыла букварь, вызвала к доске мою соседку, и та начала отвечать заданные на дом уроки. Впервые я видел, как мелом пишут на черной доске крупные буквы. Написав несколько несложных слов, девочка стерла написанное и вернулась на свое место. Затем мальчик проделал то же самое, но он допустил несколько ошибок, которые были исправлены учительницей... Разумеется, я не понимал тогда многих слов, что писали мои новые товарищи.

Наша школа находилась против деревенской церквушки, которая давно возбуждала мое любопытство звоном своих колоколов. Церковь, выстроенная из обыкновенного кирпича-сырца, была с большими сводчатыми окнами, с крыльцом, с деревянной лестницей. Над железной крышей возвышался купол, завершенный большим крестом. Рядом с церковью стоял поповский дом с надворными постройками. Церковная площадь была величиной в два-три усадебных надела. Церковь возвышалась над остальными деревенскими домами. Во время перерыва между уроками ученики резвились на прицерковной площадке.

На втором уроке учительница дала задание ученикам, вызвала меня к столу, посадила возле себя, открыла букварь и начала мне объяснять.

— Вин знае букварь, — сказал Василь.

Учительница спросила меня. Я ей назвал весь алфавит. Она меня поправляла, говорила, как нужно правильно произносить. «Be, ка, ха, це, ша, ша, че, ю», — повторила учительница те буквы, которые я произнес неверно, [210] и заставила меня повторить. Потом она аккуратно переписала эти буквы и сказала:

— Вот, выучи их, а писать и читать будем потом.

Затем открыла страницу букваря, прочла вслух медленно несколько предложений, разъяснила их смысл, еще раз прочла все и велела всем ученикам самим прочесть про себя.

Третий урок — арифметика — прошел более живо. В начале урока она спросила, все ли решили заданную накануне задачу. Ученики хором ответили, что решили все. Учительница написала на доске задачу и спросила:

— У всех так написано?

— Да, — ответили хором.

Она проверила тетради, внесла исправления и показала решение на доске. Потом учительница объяснила новую задачу и дала задание на дом. Задачников у учеников не было. Пока они переписывали с доски задание в свои тетради, учительница подошла ко мне, села рядом и аккуратно вписала в мою тетрадь цифры до десяти.

— Один — бир, два — еки, три — уш, четыре — торт, начала она мне объяснять с переводом. Когда она заставила повторить цифры, я без запинки прочел все написанное по-русски, так как счет по-русски я знал до ста. Учительница воскликнула:

— Вот молодец, оказывается, ты знаешь!

Ученики посмотрели в мою сторону, а учительница, как бы отвечая им, сказала.

— Да, он знает цифры по-русски.

Ободренный ее похвалой, я просчитал по-русски до двадцати.

— Хорошо, — одобрительно сказала она, — но только не «дбанасат», а двенадцать, тринадцать, не «шешнасат», а шестнадцать, не «дебатнасат», а девятнадцать. Понял? — спросила она и дала Василю задание научить меня правильно произносить цифры.

Так начался и кончился первый день моего учения в русской школе.

С помощью Гончаровых я учился неплохо. Вся семья, кроме старика Кузьмы и хозяйки, которые сами были неграмотными, шефствовала надо мной. По арифметике я преуспевал, хотя последовательно решение задач в тетради не записывал. Я решал в уме и записывал в тетрадь сразу ответ. Это доставляло много хлопот учительнице: [211] каждый раз нужно было объяснять мне ход действий. Незнание мною языка, естественно, делало ее объяснения непонятными, но она каждый раз терпеливо повторяла. Букварь я читал и кое-что переписывал в тетрадь. Многие слова мне были непонятны. Запоминал я их механически, не понимая значения, так как мои шефы и переводчики искусством перевода книжных слов не владели...

С каждым днем я все теснее сближался с русскими ребятами, моими школьными товарищами.

О том, как дальше складывалась моя жизнь, будет рассказано в следующей книге.

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 9 10 11 12 1314