Второй аукцион.

Глава 20.

Второй аукцион.

Когда Алла сказала, что управляющая ожидает меня в своём кабинете, я даже не встревожилась. До конца оплаченного Ральфом срока оставалось ещё больше месяца, и я чувствовала себя в безопасности. Как выяснилось – напрасно.

Ирэн встретила меня изучающим взглядом. Мы с ней не общались с того дня, когда они со старшим Бурхаевым пытались выяснить у меня местонахождение Яринки; разве что пару раз случайно сталкивались на улице. И теперь в её взгляде я видела искренний интерес. С этим интересом управляющая изучала меня с полминуты, прежде чем заговорить.

– Неплохо, – голос Ирэн звучал пренебрежительно, с ноткой презрения. – Безделье идёт тебе на пользу. Подросла, поправилась. Гостям понравится.

– Каким гостям? – спросила я, стараясь не показать тревоги. – Почему я должна им нравиться?

– Потому что хватит бездельничать, – Ирэн протянула руку к настольному календарю, провела по нему длинным блестящим ногтем. – В конце месяца откроем твой второй аукцион и будем надеяться, что и на этот раз найдётся какой-нибудь любитель... кхм... специфической внешности.

Если по её замыслу последняя фраза должна была меня задеть, то управляющая выбрала для сарказма неподходящее время. После слов про второй аукцион я уже ничего не услышала.

– Какой аукцион?! Ральф купил меня на год! И он скоро вернётся и продлит...

– Не думаю, – Ирэн попыталась изобразить сочувственную улыбку, но получилось у неё плохо. – Ты бы следила за новостями, раз уж твой хахаль обретается за границей. В прошлом месяце Русь ужесточила въезд и выезд, а насколько я знаю, Доннел как раз попадает в ту категорию иностранных граждан, которым здесь больше не рады. Так что на его появление можешь не рассчитывать.

Я слушала её сквозь нарастающий шум в ушах. Снова вокруг рушился мир, как тогда, когда я теряла Дэна, а потом и Яринку, но, если в тех случаях у меня оставалась хоть какая-то надежда на будущую встречу, то Ральф, уходя из моей жизни, не оставлял и этого. Без Ральфа я не имела шансов покинуть Оазис, а это означало, что и Яринка с Дэном тоже потеряны навсегда.

– Ты меня слышишь? – раздраженно спросила Ирэн, которая, оказывается, всё это время что-то говорила. – Тебе всё ясно?

Я смотрела на неё и не понимала, чего от меня хочет эта холёная женщина, почему её аккуратно выщипанные брови хмурятся, а ярко накрашенные губы нервно кривятся. Не сумев пробиться сквозь моё молчание и не получив ответа, Ирэн повысила голос:

– Я сказала, чтобы ты завтра к двум часам явилась в салон! Нужно привести в порядок твои волосы и сделать татуаж губ и бровей! Ты больше не девственница, так что твой образ должен стать более ярким и вызывающим. Послезавтра мы подберем для тебя новый гардероб и на неделе сделаем фотосессию для сайта: нужно привлечь внимание гостей.

Я набрала в лёгкие воздух, ещё не опомнившись от ужасной новости и понятия не имея, что тут можно сказать, но зная, что сказать необходимо, иначе молчание будет принято за слабость. И выдавила одно-единственное слово.

– Нет.

Брови Ирэн, и до того нахмуренные, совсем сошлись на переносице.

– Объясни, что это значит, – потребовала она ледяным тоном, не сулившим ничего хорошего.

Но я к тому моменту уже справилась с оцепенением; меня захлестывали эмоции, и я с готовностью воспользовалась предложением.

– Это значит – нет! – почти крикнула я прямо в красивое, неестественно молодое лицо. – Я не пойду в салон, не буду ничего делать со своими волосами, не стану фотографироваться! Вы не имеете права! Ральф оплатил этот месяц до конца!

– А до конца месяца к тебе никто и не прикоснется! – тоже повысила голос Ирэн. – Но я не позволю и дня сидеть на моей шее, поэтому ты должна будешь начать работать с первого же числа мая, а для этого все необходимые приготовления нужно делать уже сейчас!

– Не буду! – отрезала я. – Ральф вернётся, и ему не понравится то, что вы хотели меня продать другим, пока его нет!

Ирэн зло прищурилась, её ноздри угрожающе раздулись, но ответила она спокойно, насмешливо:

– Девочка, кажется, ты переоцениваешь свою значимость в жизни Доннела. Ты не его невеста, милая, ты – шлюшка для развлечения на время. Одна из многих, которую очень легко заменить и даже не почувствовать разницы.

Я услышала звон в ушах, как от пощёчины. Даже не сколько от слов Ирэн, сколько от стыдливого осознания того, что я только что впервые в жизни прикрылась именем мужчины. Униженная этим фактом, уже ничего не боящаяся, я вернула Ирэн такой же презрительный взгляд и ответила:

– То, что он когда-то легко заменил тебя, не значит, будто и я такая же дешёвка!

Она моргнула, некрасиво приоткрыла рот. Я не могла знать, насколько точно в цель попали мои слова: ведь Ральф так и не ответил на мой бестактный вопрос о странных отношениях с нашей управляющей, – но результат мне понравился. С Ирэн словно разом слетела вся её моложавость, и на миг я увидела усталую увядающую женщину с тоскливыми глазами, в которых притаился страх одиночества.

Но была она такой недолго. Словно мимолётная тень от пробежавшего облака скользнула по её лицу, и вот уже на меня смотрела прежняя Ирэн, уверенная в себе и взбешённая донельзя.

– Ты, я гляжу, отрастила зубы? – спросила она тихим, дрожащим от ярости голосом. – Гляди, как бы тебе не вбили их в глотку. Прощаю на этот раз, но только потому, что к началу мая ты мне нужна здоровая.

Но глаза её говорили иное, и с возвращающимся страхом я поняла: свои неосторожные слова мне ещё придётся вспомнить. Возможно – не раз…

– Если завтра в назначенный срок, – продолжала Ирэн, не замечая моего испуга, – ты не явишься в салон на процедуры, если откажешься участвовать в фотосессии или ещё в чём-то посмеешь ослушаться моих распоряжений – клянусь, я продам тебя первым желающим, в первый же притон! И плевать на то, что скажет по этому поводу Доннел, если когда-нибудь здесь появится! Ясно?!

Я молча развернулась и, чеканя шаг, вышла из кабинета, каждую секунду ожидая услышать гневный оклик. Но Ирэн не остановила меня, наверняка поняв то, чего ещё не поняла я сама: мой самовольный уход был последней демонстрацией протеста. Угроза попала в цель. Я не могла допустить, чтобы меня увезли из Оазиса: только здесь ещё оставалась надежда на встречу с Ральфом, на его возвращение вопреки словам управляющей. А значит – придётся делать всё, для того чтобы остаться.

На следующий день я пришла в салон, где покорно снесла все манипуляции с волосами и лицом, предписанные мне Ирэн. Даже татуаж бровей и губ, который оказался довольно болезненной процедурой, вытерпела равнодушно. И результат не произвел на меня никакого впечатления, несмотря на восторженные заверения соседок в том, что я стала настоящей красавицей.

Через несколько дней прибыл с большой земли и мой новый гардероб. С плохо скрываемым отвращением я под пристальным взглядом Ирэн перемеряла всё, что было нужно. Платья казались мне вульгарными, обувь на каблуках – ужасно неудобной, а кружевное нижнее бельё – пошлым. Но управляющая осталась довольна, и я не посмела выразить своё негодование. Я вообще до поры до времени избрала своей тактикой молчание и покорность, потому что в глубине души продолжала верить в скорое возвращение Ральфа.

Но и это не сработало, когда по прошествии ещё нескольких дней с моего лица окончательно спали припухлость и покраснение после татуажа и Ирэн велела мне явиться на фотосессию в небольшую студию при танцевальном зале. Я даже обрадовалась, увидев там старого знакомого Бранко – на этот раз не с кистями и красками, а с большим фотоаппаратом. Но, кроме этого, радоваться оказалась нечему.

Не знаю, специально ли Ирэн делала всё, чтобы сильнее унизить меня, или мне уже стало так казаться, вот только с её приходом началось сплошное мучение. Управляющая велела мне раздеться полностью, несмотря на то, что, насколько мне было известно от других девушек, для сайта всех фотографировали пусть в очень откровенной, но всё-таки одежде. Раздеться я смогла, но, когда Ирэн начала распоряжаться съёмками, заставляя меня принимать позы одну вульгарнее другой, я не выдержала и неожиданно даже для самой себя вдруг отчаянно разрыдалась, съёжившись в углу. Со стороны наверняка казалось, что плач мой вызван унижением и грубыми окриками, которыми понукала меня Ирэн, но на самом деле в тот момент я думала о Ральфе, о том, что он сказал бы, увидев всё это…

Бранко опустил фотоаппарат, его лицо побледнело. Ирэн, напротив, разрумянилась, не то от раздражения, не то от злобной радости.

– Прекрати истерику, дура! – визгливо велела она мне. – Ишь, принцесса! Как прикажешь тебя фотографировать теперь с зарёванным лицом?! Немедленно иди умываться!

Я не нашла в себе сил даже на то, чтобы поднять заплаканные глаза, но Ирэн это, казалось, раззадорило ещё больше.

– Ты думаешь, у меня других дел нет, кроме как с тобой возиться?! Много о себе возомнила! Если сейчас же не прекратишь свои капризы, я позову охранника, чтобы за волосы тебя в ванну оттащил и засунул под холодную воду, пока не угомонишься!

Неожиданно подал голос молчавший до этого Бранко:

– Ирочка, это бесполезно, – мягко сказал он, складывая фотоаппарат. – Даже если она прямо сейчас успокоится, нужно время, чтобы прошла краснота с лица.

– Не зови меня Ирочкой! – Ирэн поднялась, резко, чуть не уронив стул. – В общем, мне всё равно, что и как вы тут будете делать, но чтобы к вечеру у меня была подборка фото для сайта! И хороших фото!

– Ироч… Ирэн, ты же меня знаешь! – Бранко часто затряс своим попугайским гребнем. – Фото будут. А ты иди, занимайся своими делами, не стоит тебе по пустякам нервы мотать.

Управляющая раздражённо фыркнула, но спорить не стала и, бросив на меня последний уничтожающий взгляд, вышла за дверь, громко щёлкая каблуками. Бранко, не шевелясь, прислушивался к её удаляющимся шагам, затем громко выдохнул и подошёл ко мне. Торопливо накрыл своим пиджаком, присел рядом на корточках.

– Успокойся, бэби, – его голос смягчился, зазвучал иначе, даже картавости и странного акцента в нём поубавилось. – Стервоза ушла.

От неожиданности у меня остановились слёзы. Я отняла мокрые ладони от лица и внимательно взглянула на Бранко. Его разноцветные торчащие вертикально волосы, его многочисленные колечки в носу, губах и ушах сейчас не создавали впечатления легкомысленности: даже лицо казалось старше, чем в прошлый раз, а глаза смотрели серьёзно и понимающе.

Он помог мне подняться, отвёл к единственному в студии стулу, где до этого восседала Ирэн, протянул большой и очень белый платок. Пока я старательно возила им по лицу, стараясь ликвидировать последствия рыданий, Бранко принёс мою одежду, до этого в беспорядке сваленную на полу.

– А... а фотографироваться? – слабо спросила я, принимая из его рук свои джинсы и рубашку.

– Сделаем перерыв, – спокойно ответил он. – Ты же заплаканная вся, хороших фоток всё равно не выйдет.

Бранко деликатно отвернулся, давая мне возможность одеться, а затем, непринуждённо усевшись на подоконник, спокойно сказал:

– Не давай ей удовольствия видеть твоё унижение. Тебе нечего стыдиться. Природа наградила тебя гармонично сложенным телом и безупречной кожей, ты – прекрасна. И не важно, в каком виде это подаётся, пошлость – она всегда в глазах смотрящего, а не в том, на что он смотрит. В тебе нет ничего пошлого. Гордись своими лицом и телом.

Я перестала шмыгать носом и вдруг вспомнила Яринку. Её дебют, откровенный и прекрасный танец в россыпи алых искр. Уверенные движения, гордо вскинутый подбородок, надменный взгляд поверх голов… Вспомнила, как неистово рукоплескали ей, как восторженно свистели, как швыряли к ногам деньги. И разве кому-то тогда могло прийти в голову, что моя подруга унижена?

И, может быть, это воспоминание, такое яркое, словно я вдруг почувствовала рядом едва уловимый аромат Яринкиных волос; может быть, негромкие, но веские слова Бранко; а скорее всего – и то, и другое, заставило меня поднять глаза, выпрямить спину и сморгнуть с ресниц последние капли слёз. Неважно, что ещё придумает Ирэн, как попытается меня растоптать: только от меня зависит, насколько ей это удастся!

Внимательно наблюдавший за мной Бранко удовлетворённо кивнул.

– Вот так, бэби. Делай то, что велят обстоятельства, но помни – к чистому грязное не пристанет. Сходи, умойся холодной водой, и мы продолжим.

Мы продолжили. Ирэн в студию не вернулась, но я была уверена: даже будь она тут, я не вела бы себя иначе. А мне нравилось думать, что веду я себя, как Яринка. Спокойно и раскованно. Хотелось бы ещё изобразить капельку надменности, но в присутствии Бранко сделать это оказалось сложно. Он сыпал шутками и прибаутками, носился вокруг меня с фотоаппаратом и корчил из-за него такие уморительные рожи, что на большинстве снимков я получилась улыбающейся до ушей.

Но больше всего мне помогла стать раскованной доверительная фраза, с которой он расчехлял фотоаппарат, пока я снова раздевалась, на этот раз аккуратно складывая вещи на спинку стула.

– Знаешь, бэби, – вполголоса заметил Бранко, – я, конечно, говорю тебе, что ты красива, но говорю это чисто с эстетической точки зрения. Мне не нравятся девочки, понимаешь? Так что стесняться тебе и подавно нечего.

Не сказать, что я была очень удивлена. Бранко с его попугаистым гребнем, многочисленными колечками, яркой обтягивающей одеждой настолько не походил на обычных парней, таких, какими я привыкла их видеть, что я и ожидала чего-то подобного. Но окончательно расслабиться мне помог не тот факт, что его не волнует моя нагота, а доверие, с которым он поделился со мной этой подробностью своей жизни.

Когда минул час и Бранко с удовлетворённой улыбкой, наконец, опустил фотоаппарат, я чувствовала себя уже настолько в своей тарелке, что не спешила одеваться. Стояла полуденная жара, а прохладный ветерок из приоткрытого окна приятно овевал разгорячённую кожу. Я не видела, что там получилось на фотографиях, и не горела желанием посмотреть, но было забавно думать, как понравится Ирэн моё улыбающееся лицо и довольный вид, когда она получит результаты фотосессии? Хотелось надеяться, что очень, очень понравится! Всё-таки какую-то неубедительную месть она для меня придумала за брошенные несколько дней назад дерзкие слова о ней и Ральфе.

Словно услышав мои мысли, Бранко обернулся через плечо, осторожно заметил:

– Бэби, я не имею привычки лезть в чужие дела, но позволь дать тебе совет? Не зли
Ирочку: она баба неплохая, но очень уж злопамятная. И тщеславная. А вместе это гремучая смесь.

Под его взглядом я спохватилась и начала торопливо одеваться. Эйфория, вызванная удачной фотосъёмкой и победой над унижением, постепенно проходила, уступая место тревоге.

– Ты не знаешь, за что она меня ненавидит? – грустно спросила я у прихорашивающегося перед зеркалом Бранко, впрочем, не особо рассчитывая на ответ.

Но Бранко меня удивил. Он ответил сразу, словно ждал такого вопроса:

– Не знаю, но могу догадываться. Ирочка такой человек, что способна ненавидеть только кого-то равного себе, конкурента, представляющего угрозу её благополучию. Хотя бы в потенциале. Так что можешь воспринимать её неприязнь, как комплимент.

Я удивлённо замерла с ногой, засунутой в штанину джинсов. Конкурента? Как я могу конкурировать с Ирэн? Где она и где я? И главное – в чём конкурировать? Что мы не поделили? Не Ральфа же, в самом деле! Пусть я и ляпнула, не подумав, дерзость про то, что якобы когда-то он легко нашёл ей замену, но ведь это было сказано просто так, на эмоциях, из желания уязвить. Я вовсе не уверена, что между Ральфом и нашей управляющей действительно когда-то что-то было. И даже если предположить, что было, разве стала бы Ирэн всерьёз ревновать к одной из местных девчонок, которые для неё не более, чем расходный товар?

Я уже открыла рот, чтобы вслух выразить своё недоумение, но вместо этого спросила совсем другое:

– Бранко, почему ты называешь меня бэби?

И стала внимательно следить за его реакцией.

Но разноцветный парень не выказал никакого смятения или удивления, даже не оглянулся.

– Потому что ты бэби, – легко ответил он, продолжая смотреться в зеркало и поправлять свой попугайский хохолок. – Все маленькие девочки – бэби.

– Да, но ведь это слово с Запада, я знаю, – мне очень хотелось, чтобы Бранко повернулся ко мне, чтобы я могла увидеть, вызывают ли мои вопросы хоть какие-то эмоции, но он продолжал прихорашиваться. – Тебя поэтому так странно зовут? Откуда ты?

– Издалека, бэби, издалека.

Больше я ничего не добилась от этого странного человека, потому что в следующую секунду он воскликнул, всплеснув ухоженными руками:

– О-ля-ля! Задержались мы тут с тобой, а ведь мне ещё добираться до берега!

Подхватил свой огромный фотоаппарат, перебросил через плечо пиджак и, белозубо улыбнувшись мне на прощание, торопливо метнулся за дверь. А я осталась стоять посреди пустой студии с не застёгнутыми джинсами, взлохмаченными волосами и сумбуром в голове.

Время шло. Ральф не появлялся, и постепенно надежда, которую я продолжала испытывать, несмотря на слова Ирэн, начала меркнуть, уступая место чёрной безнадёжности. В день своего четырнадцатилетия я даже не вышла из домика, чтобы прогуляться по солнечным пляжам, на которых весна уже вступила в свои права, где песок снова стал золотым, а море синим. Яринки не было, и про мой день рождения никто не вспомнил, что меня, впрочем, вполне устроило – праздновать ещё один оставшийся позади год своей дурацкой жизни я не собиралась.

Ирэн никак не давала о себе знать, и можно было лишь догадываться, как она отреагировала на результаты моей фотосессии, где я, вопреки всем её стараниям, получилась естественной и весёлой. Мне нравилось вспоминать об этом: своим поступком я словно передала привет далёкой Яринке, сумела поступить так же, как поступила она на своём дебюте, и мы снова, несмотря на разделяющие нас расстояния, действовали заодно.

Но эта мысль стала для меня единственным и последним утешением. Одновременно с тем, как дни неуловимо утекали сквозь пальцы, приближая окончание оплаченного Ральфом срока, я всё больше склонялась к мысли, что на этом моя борьба окончена. Если сказанное Ирэн окажется правдой и Доннел не сможет вернуться в Оазис, то мне не на что больше надеяться. Пытаться снова найти постоянника, который стал бы для меня так же близок, и захотел вытащить отсюда, казалось нереальной затеей. А главное, у меня не было ни желания, ни сил, ни мотивации, для того чтобы заняться этим. Мною овладели глубокая апатия и сонное равнодушие.

С этим равнодушием я и встретила утро нового дня, того самого, с наступлением которого снова становилась ничьей, бесхозным товаром, ожидающим нового покупателя. Даже когда дверь номера скрипнула, пропуская внутрь непривычно тихую и виноватую Аллу, я лишь молча подняла на неё равнодушный взгляд, хоть и прекрасно понимала, с каким известием явилась старшая.

– Сегодня открылся твой второй аукцион, – осторожно сообщила она, словно опасаясь моей реакции. – Но быстрого результата не жди. Обычно повторно за девушку не борются так, как это бывает сразу после её дебюта.

Алла помолчала, ожидая моей реакции. Не дождалась и виновато добавила:

– И следующего постоянника тоже не жди. Постоянники очень редко бывают у тех девочек, которые… в общем, у которых уже кто-то был. Скорее всего, на повторном аукционе тебя купят на одну ночь, а потом ты будешь работать, как все.

Я слегка опустила ресницы, давая понять, что услышала её. Но старшая продолжала глядеть на меня испытующе, будто не верила, что я так ничего и не скажу по поводу услышанной новости и своего изменившегося статуса. Когда наше молчание затянулось, она слегка пожала полными плечами и, тем же виноватым тоном сказав:

– Я сообщу тебе, когда аукцион будет закрыт, – вышла, бесшумно притворив за собой дверь.

Но здесь Алла ошиблась. Не ей пришлось сообщать мне о закрытии аукциона.

На следующий день я спустилась в столовую, где шумно обедали недавно проснувшиеся после ночной работы девушки, и впервые за долгое время села вместе со всеми за стол. Не потому, что устала от одиночества, просто захотелось отдохнуть от своих непрестанных тревожных мыслей о Яринке и Яне, о Дэне и других… о Ральфе. Послушать легкомысленную девчоночью болтовню и бубнёж телевизора, хоть на несколько минут представить, что ничего не изменилось с тех пор, когда я только-только попала сюда и ещё верила в контракт и возможность освобождения.

У меня это даже почти получилось: по крайней мере, я улыбалась вместе со всеми, да и кофе пила, по-настоящему наслаждаясь его вкусом, – но длилось это не дольше нескольких минут. Последних моих минут в Оазисе, которые можно было, пусть и с натяжкой, назвать хорошими.

А потом в одну секунду в столовой вдруг воцарилась тишина. Соседки замерли, как по команде повернув головы к входной двери и одинаково приоткрыв рты. Я сидела спиной к холлу, поэтому увидела ту, кто к нам пожаловал, позже остальных.

– Добрый день, девушки, – прозвенел голос-колокольчик, и необходимость оборачиваться отпала. Тем не менее, я обернулась, хоть и лениво, без спешки. Внезапный визит управляющей в наши скромные пенаты (третий визит, и, как выяснилось, третий же раз – в мою честь) не стал тем, что заставило бы меня выйти из апатичного состояния последних дней.

Ирэн лучезарно улыбалась. Видя это, соседки начали расслабляться и несмело заулыбались ей в ответ, со всех сторон понеслись робкие «здравствуйте, сударыня», кто-то торопливо поднимался, кто-то убрал звук у телевизора. Засуетившаяся Алла даже попыталась предложить гостье чаю, но управляющая остановила её небрежным жестом.

– Не стоит, Аллочка. Я буквально на минутку. Только хотела сообщить Дайнике, что она бьёт все рекорды.

Ирэн отыскала меня среди обращённых к ней лиц, лукаво погрозила пальцем.

– А ведь я в тебе всё-таки не ошиблась, дикарочка ты наша. Твой второй аукцион закончился так же быстро, как первый, удивительно! Опять на следующий же день после его открытия за тебя предлагают сумму, которая делает продолжение торгов бессмысленным. Ты бы хоть с подругами секретом поделилась: как это у тебя получается?

Девушки вокруг удивлённо охнули, как по команде переводя взгляды с Ирэн на меня. Не думаю, что они ждали, будто я сейчас начну польщённо делиться секретами: скорее, хотели понаблюдать за реакцией счастливицы, пользующейся таким успехом у гостей. Но я разочаровала их. Продолжала сидеть в той же позе, в какой замерла, когда обернулась посмотреть на неожиданно появившуюся управляющую, и молчала.

Ирэн, которая наверняка ожидала от меня испуга, отчаяния, хоть какого-то протеста, слегка нахмурилась. Прежняя лучезарная улыбка, с которой она появилась в дверях, померкла.

– Разве ты не рада? – спросила она, на этот раз не сумев скрыть яда в голосе. – Разве не приятно после стольких месяцев безделья вернуться к работе?

Вокруг нас оживление на лицах девушек гасло, взгляды опускались… Не только меня – никого больше не обманывала деланая доброжелательность управляющей. В столовой повисло тягостное молчание.

– Ну что же, – так и не дождавшись ответа и явно раздражаясь от этого, Ирэн повернулась к Алле, – дорогая, будь добра проследить, чтобы сегодня к полуночи Дайника явилась в третий люкс Айсберга. Позаботься о её внешнем виде. Я думаю, играть в скромность ей больше не стоит, так что выбери наряд посексуальнее, во вкусе гостя.

То, чего управляющая не смогла добиться от меня, она без труда добилась от Аллы этим, казалось бы, мимолётным замечанием.

– А кто гость? – торопливо спросила старшая, видя, как Ирэн направляется к выходу, и не понимая, что это не более чем игра на публику.

– Ах, гость, – Ирэн обернулась, словно спохватившись. – Чуть не забыла! Это наш завсегдатай, всеми уважаемый Иван Сидорович Ховрин.

Странно, но этот день почти ничем не отличался от других последних равнодушных дней. Я всё ждала, когда моя апатия сменится ужасом или хотя бы сожалением о том, что всё так неудачно сложилось, но на душе оставался полный штиль. Такой же штиль царил на море, поэтому почти сразу после ухода Ирэн я покинула наш домик и впервые за последнюю неделю отправилась на прогулку по берегу. Не потому, что мне этого хотелось, а чтобы не видеть перепуганных, полных сострадания взглядов соседок.

Когда за Ирэн захлопнулась входная дверь, добрую минуту в столовой царила мёртвая тишина. Имя Ховрина словно продолжало висеть в воздухе грозной тенью. Перед лицом этой тени девушки, ещё недавно весело смеявшиеся и болтавшие о пустяках, стали торопливо расходиться, оставляя на столе чашки недопитого кофе. И через минуту рядом со мной остались только Алла, Ася и Вика, тоже напуганные, но старающиеся держать себя в руках. Я оценила их поступок.

– Дайка, – явно через силу заговорила Алла, когда молчание стало невыносимым, – Дайка, ты только не делай глупостей…

– Глупостей? – машинально спросила я, внимательно прислушиваясь к себе, ожидая появления хоть каких-то эмоций. Эмоция обнаружилась лишь одна – досада на себя за то, что оказалась слишком глупа и всерьёз думала, будто месть Ирэн за мои опрометчивые слова могла ограничиться пошлой фотосессией.

Сзади осторожно приблизилась Ася, обняла меня за плечи, осторожно, жалеючи, ответила вместо Аллы:

– Даечка, иногда кажется, что всё очень плохо, но всё не бывает плохо постоянно. Да, жуткие вещи случаются, но их надо пережить и…

Её перебила Вика, незаметно приблизившаяся ко мне с другой стороны. Она не стала ходить вокруг да около: оттеснила от меня шмыгающую носом Асю и сказала прямо:

– Девочки имеют в виду, чтобы ты не думала о Русалкиной яме. Ну, или о верёвке с мылом, уж не знаю твоих предпочтений.

Тут она почти угадала: я как раз думала о Русалкиной яме, – но не о том, чтобы в ней утопиться, а о тайнике, который недавно там устроила… В Оазисе, в отличие от приюта, никакой необходимости в тайнике не было: мы имели права хранить в номерах любые вещи, которые только удастся раздобыть. Не возбранялись даже наркотики, которыми время от времени угощали девушек гости. Но мне захотелось обладать какой-нибудь тайной, чем-то, что напоминало бы мне прежнюю жизнь, вот я и вырыла небольшое углубление в гальке, под одним из валунов Русалкиной ямы, и заложила его камнями, так что, даже стоя совсем рядом, никто бы не заподозрил там тайника.

И сейчас я думала об этом, сидя в окружении соседок, по-прежнему глядя на захлопнувшуюся за управляющей входную дверь. Не знаю, что выражало в тот момент моё лицо, но Ася вдруг тихонько заплакала, а Вика схватила меня за плечи и заговорила, почти вплотную приблизив губы к моему уху.

– Дайка, послушай меня! Я была у Ховрина и врать не стану – тебя ждёт очень тяжёлая ночь, а после нее, скорее всего, ещё несколько дней в клинике. Но! Ховрин никогда не берёт одну и ту же девочку дважды! Тебе нужно потерпеть всего один раз, зато потом ты можешь его не бояться.

– Я дам тебе таблетки, – тихонько сказала стоящая чуть поодаль от нас Алла. – Хорошие таблетки, правда, ты из-за них станешь немного заторможенной, но зато будешь меньше чувствовать боль. И время быстрее пройдёт. Помни о том, что это всего одна ночь, и не делай глупостей.

Они говорили что-то ещё, но я уже не слушала. Неожиданно стало очень душно и тесно, нестерпимо захотелось наружу, на ветер, на влажный морской простор. И, осторожно отодвинув Вику плечом, я двинулась к дверям. Уже взявшись за ручку, обернулась к соседкам, сказала, стараясь выглядеть как можно более искренней:

– Я не стану делать глупостей, мне просто сейчас нужно побыть одной.

И, судя по тому, с каким облегчением они закивали мне в ответ, – у меня это получилось.

Ни страха, ни отчаяния, ни даже смирения перед предстоящей ночью я так и не дождалась. Появился разве что лёгкий интерес к происходящему, с каким я обычно смотрела западные фильмы, достаточно увлекательные, для того чтобы сопереживать героям, но слишком далёкие от действительности, чтобы воспринимать всё всерьёз.

Я гуляла до вечера, обошла все пляжи, все улочки и лестницы, поднялась на обзорную площадку Айсберга, даже заглянула не причал, где не бывала с тех пор, как потеряла надежду на возвращение Ральфа. Не навестила только одно место – Русалкину яму, – но это я собиралась сделать позже. Под конец, уже вечером, заглянула в прибрежное кафе, где работала до своего дебюта, попила там кофе, поболтала с официантками и поварами. Глядя на меня, никто бы не заподозрил, что сегодняшнюю ночь мне предстоит провести с известным на острове садистом, одно только имя которого наводит ужас на местных девушек.

В домик я вернулась уже затемно: не хотелось заставлять нервничать Аллу, которую Ирэн сделала ответственной за мой сегодняшний визит к Ховрину. И которая не смогла сдержать вздоха облегчения при виде меня, за что ее, разумеется, нельзя было винить.

– Дайка, ты умница. А я уже начала беспокоиться, вдруг ты… – Алла не договорила, вместо этого виновато засуетилась, протянула мне лёгкий пакет. – Надень, пожалуйста, Ирэн передала. Пожелание гостя.

Я не сомневалась, что обнаружу в пакете что-то крайне непристойное, поэтому вид собственного отражения в зеркале, облачённого в коротюсенькое обтягивающее платье цвета спелой клубники и такие же яркие чулки-сеточки, меня не расстроил. Небольшое внутренне сопротивление вызвали только туфли с такими высокими и тонкими шпильками, что я невольно задумалась, как буду удерживать равновесие, встав на них. Но Алла успокоила меня:

– Ты можешь пойти хоть в тапочках, а эти просто взять с собой и обуть уже в Айсберге, перед тем как войти в номер.

Её идея мне очень понравилась: ведь, чтобы взять с собой туфли, понадобится сумка, а значит – одной возможной проблемой становится меньше.

Соседки, тоже собирающиеся на работу, не заговаривали со мной, не поднимали глаз и скользили мимо, как тени. Не думаю, что это было проявлением равнодушия: скорее, они избегали меня как напоминания о том, что каждую из них в любой момент может постигнуть та же участь.

Чтобы не действовать им на нервы и не оттягивать неизбежное, я закинула дурацкие туфли в свою пляжную сумку (здорово, что теперь не придётся объяснять, зачем она мне нужна), обула кроссовки и повернулась к замершей рядом Алле.

– Ирэн сказала – третий люкс, да? Это на последнем этаже? Я одна пойду, не надо меня провожать.

Алла приоткрыла рот, собираясь запротестовать, но я не дала ей такой возможности.

– Не бойся: если бы я хотела что-то с собой сделать, у меня на это был целый день!

– Но Ирэн…

– Ирэн ничего не узнает. Какая ей разница, припрусь я к Ховрину сама или с тобой? Главное, что припрусь.

Наверное, Алле тоже хотелось, чтобы я поскорее исчезла с её глаз и своим обречённым видом не напоминала о нашем незавидном положении, о нашей полной беспомощности и бесправии. Она поколебалась несколько секунд, а потом протянула на ладони две белые таблетки.

– Вот. Выпей сейчас. И просто потерпи до утра.

Откуда-то сбоку появилась до этого не замеченная мною Ася, молча подала стакан с водой. Я взяла его, закинула таблетки в рот, отпила воды и, подхватив сумку с туфлями, повернулась к дверям.

Алла что-то сказала мне вслед, Ася, кажется, опять начала всхлипывать, но я не остановилась и не обернулась. Торопливо сбежала с крыльца, свернула за угол и только здесь, наклонившись к земле, торопливо выплюнула на траву обе не проглоченные таблетки.

К ожидающему меня, надо полагать, с нетерпением Ховрину я заявилась на пятнадцать минут позже назначенного срока: пришлось дойти по темноте до Русалкиной ямы и только потом подняться к Айсбергу. Третий люкс оказался пентхаусом, занимающим половину этажа: мой нынешний хозяин явно любил жить на широкую ногу. Дверь была приглашающе приоткрыта, внутри надрывался телевизор, так что стучаться я не стала. Просто перешагнула порог и, как была, в мокрых кроссовках, с которых сыпался морской песок, прошла дальше, в приглушенные золотисто-бордовые тона роскошного номера.

Ховрин возлежал на огромном диване посреди такой же огромной гостиной, освещённой лишь мерцающим камином и яркими южными звёздами, заглядывающими сквозь стекло прозрачного потолка. Он выглядел умиротворённым, крайне довольным жизнью и на меня взглянул почти благосклонно.

– Ну, вот и ты, дикарочка, – молвил Ховрин после того, как мы вдоволь насмотрелись друг на друга. Он – с дивана, сквозь клубы сигарного дыма, я – от порога гостиной. – Видишь, как оно получилось? Бегала ты, бегала, а всё равно ко мне и прибежала. И где сейчас добрый дядя Доннел? А нету дяди Доннела, наигрался он с тобой. А я, как и обещал, тут как тут. Теперь моя очередь играть.

Он начал приподниматься, и я напряглась всем телом, но Ховрин просто сменил лежачую позу на сидячую, не менее расслабленную. Ему явно хотелось растянуть удовольствие, вдоволь насладившись тем фактом, что я наконец-то в его руках. И дать мне возможность как следует это прочувствовать.

– Неплохо выглядишь, – Ховрин демонстративно медленно скользил глазами по моему телу, облачённому в дурацкое алое платье, почти не прикрывающее промежность и оставляющее открытой верхнюю часть груди. – Прошедший год пошёл тебе на пользу, теперь ты больше похожа на женщину. Вот только взгляд слишком наглый, но это я сегодня исправлю.

Мой взгляд наглым не был, он был просто очень спокойным и отстранённым: я по-прежнему наблюдала происходящее, как интересное, но далёкое от реальности кино. Однако для того, чтобы Ховрин начал заводиться, хватило и этого.

– Почему ты не в туфлях? – спросил он неожиданно резким, визгливым голосом, напомнившим мне нашу первую беседу в ресторане. – Я же велел передать тебе туфли!

Я качнула пляжной сумкой, которую держала в левой руке.

– Я принесла их с собой, сударь.

– Какого чёрта ты не пришла в них сразу?! Что за говнодавы на тебе… вот дерьмо, ты заляпала ковёр!

Ховрин по-бабьи всплеснул полными руками и разразился бранью, разбрызгивая слюну. Но я видела, как в его красноватых от лопнувших сосудов глазах разгорается злобная радость, и понимала, что всё это тоже часть запланированного действа, что садист нарочно распаляет себя перед тем, как приступить к удовлетворению своих гнусных потребностей.

А этого я дожидаться не собиралась.

Приподняла сумку, приоткрыла её, вопросительно посмотрела на Ховрина.

– Так мне надеть туфли?

От неожиданности Ховрин поперхнулся собственной желчью, смешно кудахнул. И завизжал ещё громче:

– Ты должна была прийти в туфлях сразу, дура! Если бы я хотел, чтобы ты переоделась здесь, то и оставил бы их здесь! Идиотка, всё испортила! Ничего, сейчас я вправлю тебе мозги, сейчас… что… ты…

Ховрин как раз попытался встать и очень удачно замер в полуприсяде, растерянно раскрыв рот и вытаращив на меня водянистые глаза. В один из этих глаз я и загнала тяжёлый стальной шарик, который за долю секунды до этого вложила в кожеток стремительно выхваченной из пляжной сумки Пчёлки…

⇐ Предыдущая 8 9 10 11 12 13 14 151617 Следующая ⇒