Часть вторая

Часть вторая

25 Эмили

Подглядывать. Что-то есть в этом слове, от чего меня чуть не тошнит, и в то же время я обожаю его. Подглядывать. От этого слова у меня ощущение зуда в животе, словно я на “русских горках” и вот-вот понесусь вниз. Некоторые что угодно готовы дать за это чувство. Как поется в песне, “И знаю, что я один”.

Я подглядываю за Стефани, за Шоном и мальчиками. Когда я только произношу это слово про себя, меня начинает подташнивать от возбуждения, как когда я подбираюсь к окну своей кухни и наблюдаю, как Стефани притворяется, что она – это я. Спит с моим мужем, воспитывает моего ребенка, на моей кухне жарит до корки мерзкие кусищи убитой коровы. Если честно (я вставляю сюда словечко Стефани, которая всегда говорит “если честно” – не потому ли, что она редко бывает честной? ), я не столько в ярости, сколько в восторге.

Шпионить за Стефани в моем доме – это как играть в удивительный трехмерный кукольный домик с натуральным движением. Как будто люди там, внутри, – анимированные фигурки, и я могу их передвигать. Могу заставить их делать, что хочу. Могу контролировать их своим волшебным оружием: одноразовым мобильником.

Наберу волшебный номер – и кукла Стефани бежит к окну.

Пусть Стефани оставит себе мой дом, но я хочу кое-что забрать оттуда. Пусть оставит себе моего мужа, чей безнадежный идиотизм отныне и навсегда доказан тем фактом, что он ее трахает.

Я хочу только Ники. Я хочу забрать своего сына.

Уже в детстве я любила прятаться и подсматривать. Скорчившись под окном, лежа в траве, я ждала, когда взрослые сделают что-нибудь более грязное и более личное, чем сварить кофе, заглянуть в холодильник или (в случае моего папы) тайком выкурить сигарету. Я видела, где мать прячет бутылки со спиртным и как часто ей приходится доставать с книжной полки большой словарь. Что за слово ей срочно требовалось посмотреть? За книгой стояла бутылка. Мать пила так много, что это казалось уже не секретом, а просто чем-то, что она делает. Я не винила ее. Бедная женщина вышла замуж за моего папочку, знаменитого гинеколога и любителя разводить экзотические орхидеи, который давал результатам своих биоинженерных опытов названия в честь “любимых пациенток”.

Однажды я нарушила шпионский принцип: наблюдать и молчать. Пьяная мать несла такую чушь! Я долила воду в ее бутылку с джином. Я наблюдала, как она пьет прямо из бутылки, и думала о том, что она убила бы меня, если бы застукала, как я пью молоко из пакета. После первого глотка у нее сделался удивленный вид, словно она пыталась вспомнить, какой вкус должен быть у джина. Потом мать прикончила бутылку, сунула ее в бумажный пакет и вынесла, чтобы бросить в мусорный контейнер.

В средней школе я начала попивать ее джин, глотки становились все больше и больше. Мать ничего не замечала – или ничего не говорила. Мои родители практически не интересовались моей жизнью. Ребята из “ДеннисаНайлона” после нескольких порций спиртного принимаются рассказывать, какие у них были неродители. Каждый раз, слушая их, я думаю: видели бы вы моих неродителей. Хотя сейчас это нереально. Отец умер восемь лет назад, а мать не в той форме, чтобы поддерживать беседу о своих родительских ошибках.

Детство каждого человека – ад, но каждый верит, что оно задумывалось как рай. Что у любого другого детство было чистым парадизом. Такое послание мы получаем от кино и телевидения. В детстве думаешь, что только твоя семья не такая счастливая и не такая классная, как семьи из ситкомов. Я никогда не разрешу Ники смотреть современные версии этих разжижающих мозги сериалов, но ирония в том, что его детство (в спокойном пригороде для верхушки среднего класса, с любящими мамой и папой) куда ближе к тележизни, чем Шона и мое, а уж мы-то эти сериалы смотрели.

Я хочу, чтобы Ники был счастлив. Это единственное, чего я хочу наверняка.

Подрастая, ты обнаруживаешь, что была не единственным несчастливым ребенком, и это греет. Приятно, если ты из тех людей, которых воодушевляет то, что еще кому-то не повезло так же, как им. Стефани нравится думать, что все идут одной и той же каменистой тропой. Даже утверждая, что невозможно узнать другого, она думает, что это возможно. Ей нравится думать, что другой страдал столько же или еще сильнее, чем она. Если у тебя какая-то проблема с ребенком, то тебе предположительно поможет знание о том, что у других матерей та же проблема. Если пропала твоя лучшая подруга, тебя предположительно успокоит знание о том, что у всех собравшихся здесь женщин пропадали их лучшие подруги.

Не так много людей ждет звонка от какого-нибудь следователя от журналистики, ждет, когда можно будет сказать репортеру заветное: “преступник – наверняка муж”.

Днем Стефани сидит в своем маленьком офисе на застекленной веранде – на моей застекленной веранде, – куда притащила древнее бюро размером с танк и круглый вышитый коврик. Так по-домашнему, так безвкусно. Рай мамы-блогерши. Но она, кажется, прекратила вести блог.

Абсолютно чужие люди сочувствовали Стефани, когда она потеряла меня. Свою лучшую подругу. Они постили “люблю”, “обнимаю”, “лайки”-сердечки и плаксивые рожицы.

С того дня, как я пропала без вести, я изо всех сил стараюсь не заморочить Стефани голову окончательно. Я держу мозг в узде. Я просто пальцем ноги трогаю страдающую Стефани, и это доставляет мне некоторое развлечение. Но это боль тоже. В конце дня, в любое время – это мой дом, мой муж, мой сын.

После того как Шон спутался с подобной личностью, я меньше думаю о нем. Даже если он использует Стефани, чтобы избыть свое горе по мне. Теоретически я могла бы дать ему второй шанс. Дать ему понять, что я жива. Посмотреть, насколько быстро он бросит Стефани. Это бы меня развлекло.

Но он уже провалил тест, два теста. Я не собираюсь давать ему шанса на переэкзаменовку.

Стефани не слишком умна. Это нам и было нужно. Именно поэтому я выбрала ее.

* * *

Я никогда не говорила Стефани, что моя мать пила. Это совсем не то, что я хотела бы сделать всеобщим достоянием, но Шон знал – его мамочка тоже любила свою большую рюмку мерзкого сладкого шерри, так что тут у нас с Шоном было кое-что общее.

Шон знал про мою мать-алкоголичку – и довольно с него. Я выдавала информацию о себе осторожно. Контролировать информацию – это то, чем я зарабатываю на жизнь. За это Деннис и платит мне. Я могла бы превратить будни в исправительно-реабилитационном учреждении в Тусоне в дикую двухнедельную оргию с сексом и наркотиками в Марракеше, и лишь потом люди въехали бы, что это дезинформация. Я могла бы заставить что-то выглядеть как что-то еще. Я могла бы сделать из неудачливой Бэтгёрл самое стильное существо на планете.

Я говорила Шону только то, что позволило бы ему чувствовать себя таким же, как я, и не говорила ничего, что дало бы ему почувствовать разницу между нами. То есть оставила за скобками кое-какую базовую информацию. Господи, что Стефани несла о тайнах. Я слушала ее, или наполовину слушала, и думала: “Нам приходится иметь секреты. Они нужны нам, чтобы жить в этом мире. У меня их полно. Больше, чем я с тобой делюсь. А тебе это и в голову не приходит”.

* * *

Шпионя за матерью, я выучила: мы не знаем, что за нами наблюдают. Нам нравится представлять себе, что мы настороже. Мы обманываем себя, думая, будто у нас есть что-то общее с существами, умеющими выживать в дикой природе. Мы потеряли этот инстинкт, шестое чувство. Мы не выжили бы в дикой природе и одного дня – если бы эта природа была полна хищников.

Хищник требуется всего один. И сейчас это я.

Независимо от того, что мы видим или слышим, роща позади нашего дома могла бы кишеть снайперами. Какой-нибудь извращенец мог жить наискосок от нашей квартиры; впечатав бинокль в глаза, он молился бы своему извращенскому богу, чтобы мы разделись.

Похожий парень жил напротив моей первой квартиры в Нью-Йорке, примерно когда я начала работать на ДеннисаНайлона.

Я его засекла. Отвислое брюхо, майка-алкоголичка. Бинокль Super-spy. Трусы спущены до колен. Я показала ему палец через улицу. Он показал мне палец в ответ. Опустил бинокль. Его глаза не отрываясь смотрели в мои.

Для меня это оказалось слишком. Я переехала. Потеряла залоговый взнос.

Нашла квартиру получше.

Я попросила Денниса о повышении, и он согласился. Он обожал быть могущественным: швырнул мне целую пригоршню мелочи – и спас от извращенца.

А теперь я – извращенец, живущий по соседству. Стефани нужно спасать. От меня.

* * *

Есть такой фильм, он мне очень нравится. “Подглядывающий”. Английский. О маньяке-психопате, который убивает женщин – и снимает убийство на камеру. Камера у него закреплена на шесте, которым он прокалывает красоток, чтобы можно было заснять выражение ужаса на их лицах. Настоящий художник, настоящий одержимый.

Это любимый фильм ДеннисаНайлона. Так что общее у нас – этот фильм.

Это один из тех фильмов, что разрушают карьеру режиссера. Все видят, насколько парень болен, и никто не хочет с ним работать. Особенно если фильм убыточный. “Подглядывающий” слишком опередил свои шестидесятые. Может быть, и наши дни для него – еще рановато. Но не для меня, не для Денниса.

Я удивилась, что британец Шон не смотрел его, при том что какое-то время он имел дело с публикой, считавшей, что разбирается в искусстве. Разве его друзья не смотрели фильмы вроде этого? Спросить мне было не у кого, он перестал общаться с приятелями тех дней. Его клевые университетские друзья не пошли в банкиры, и он больше с ними не виделся. Я знала, что, если я захочу, Шон останется при мне; надо только заставить его думать, что рядом со мной он все еще будет парнем что надо.

Шон мог заключать сделки, делать деньги, вести дела, но у него никогда не было настоящего романа. Я показала ему, что такое страсть. Я заставила его думать, что он не сможет жить без меня. Его было так просто перепрограммировать, убедить, что контроль – у него. Это была часть его привлекательности. Я получила и бонус: оказалось, что Шон хороший любовник, терпеливый, изобретательный и пылкий. Эти его качества я ценила больше, чем стоило или чем ценила бы, если бы они чаще встречались у мужчин. Слишком часто мужчины занимаются любовью так, словно на улице их ждет такси с включенным счетчиком.

Я могла сделать Шона всем, чем хотела. Оставалось только решить, чем именно я хотела его сделать.

* * *

Мы с Шоном встретились на исключительно гадостном благотворительном ужине в Музее национальной истории. Полночи я была в слезах, потому что все шло наперекосяк, начиная с того, что важный инвестор упал со ступенек, и кончая тем, что дорогой гость-селебрити порезал палец. Я впахивала как про́ клятая, чтобы никто не заметил главных косяков, иначе Деннис пришел бы в бешенство, и мы все могли бы вылететь с работы.

Шон представился и сказал, что работает на инвестиционную компанию-партнера “ДеннисаНайлона”. Я изобразила, что мы уже встречались – на случай, если мы встречались, – но была уверена, что запомнила бы его. Шон сказал:

– Мы не могли бы где-нибудь поужинать?

Так мило, так по-мужски, так ясно.

Вскоре после этого я пригласила Шона к себе в квартиру, посмотреть “Подглядывающего” на DVD. На нашем третьем свидании. Это был тест, но это был и риск – пригласить привлекательного, богатого, в целом приличного, в целом благопристойного парня смотреть твой любимый фильм о маньяке-психопате. Если бы я сделала вид, что мой любимый фильм – “Звуки музыки”, мне пришлось бы закончить с Шоном, не начав. Кто же захочет быть с мужчиной, которому нужна любительница “Звуков музыки”?

Мы смотрели “Подглядывающего”, Шон обнимал меня. У нас уже был секс, хороший секс, может быть, даже великолепный секс, и я подумала: наверное, с точки зрения Шона предпочесть что-либо великолепному сексу – показатель сдержанности и хороших манер. Не хочу показаться бессердечной или хвастливой, говоря, что Шон преувеличивал свои способности любовника. Я думаю, у Шона был ограниченный опыт – вялые связи с вечно недовольными английскими студентками и разочарованными банковскими стажерками.

Сейчас Шон смотрел со мной мой любимый фильм, снисходя к моим слабостям. У меня было достаточно бойфрендов, и я знала: этот типаж так и ведет себя в начале отношений. Потом они выходят из комнаты, спрашивают, не посмотреть ли нам что-нибудь другое – или просто хватают пульт и переключают на баскетбол.

Пока шел фильм, мы с Шоном не говорили. Потом он сказал: “Блестяще” – раздражающе, с растяжечкой, на британский манер. “Но мне показалось, что это немного чересчур. А тебе? ”

Ошибка! Он думал, что это немного чересчур. Неужели он из тех слабаков, которые верят в доброту? Из тех, кто избегает книг и фильмов, если там есть хоть что-то про боль, страдание или насилие? Водятся в природе такие парни, и их больше, чем вы можете себе представить.

Но не Шон. Он только притворялся хорошим мальчиком. Или, может быть, он был хорошим мальчиком, который притворялся плохим мальчиком. Его вштырило, он возбудился от того, что мне нравится “Подглядывающий”. Он решил, что это сексуально. Страшно, но страшно хорошо. Фильмы вроде этого нравятся парням, в отличие от девочек, которые, по его мнению (возможно, следствие общения с его унылыми подружками), хотят, вернувшись домой из офиса, свернуться калачиком с бокалом пиногриджо и последним римейком Би-би-си по Джейн Остин.

Я предпочитаю текилу или, еще лучше, мескаль. Но не рядом с Шоном.

Позже выяснилось, что он великий фанат “темных” телесериалов: “Во все тяжкие”, “Прослушка”. Кино, которое я не особенно люблю, хотя ребятам на работе нравится. Я не успеваю отслеживать действующих лиц и не могу выкинуть сцены насилия из головы.

Мы сбежали в Лас-Вегас. Никому не сказали. Поженились в Церкви Элвиса и провели три дня в постели, в сьюте “Белладжо”. Это была чудесная передышка: секс, обслуживание в номере, шампанское, телевизор. Мы покрасовались друг перед другом.

Не лучшей идеей Шона оказалось поехать на медовый месяц к его “маменьке”, живущей на севере Англии. Он все рассказывал мне, как там зелено, как романтичны болота. Он знал, что я люблю “Грозовой перевал”. Его городишко был всего в часе от деревни Хоэрт, где жили сестры Бронте.

Два дня белесого неба и моросящего, отвратительно холодного, всепроникающего дождя, тучи висят так низко, что не видно болот. Ненавижу это ощущение: холод просачивается сквозь кожу до самых костей. И чего ради? Только чтобы мы с Шоном потолкались в печальном домике, набитом ноющими несовершеннолетними туристками? А потом назад, провести ночь в угрюмом, плохо отапливаемом, заросшем плесенью доме кислого, сморщенного огрызка женщины, которая не любила своего сына и которая любила меня еще меньше?

Обычно я стараюсь не жалеть людей. Не думаю, что человеку полезно, когда его жалеют или когда он сам жалеет кого-то. Но когда я увидела тот дом! Линолеум в трещинах, вонючие газовые нагреватели, плотные темные шторы и мебель, впитавшая вонь всей баранины, которую здесь тушили со времен Генриха VIII. Бедный Шон!

Однажды – когда Шон изучал рынок – я предложила его матери угоститься из моей фляжки. Я представила их друг другу. Мама Шона, познакомьтесь, это “Хосе Куэрво”. Хосе, это мама Шона. (На самом деле – Herradura. От дешевой текилы у меня болит голова. ) Для старухи после целой жизни с шерри это стало откровением. Я сказала, что убью ее, если она расскажет Шону, и она засмеялась – заговорщицкое “хе-хе-хе”, потому что решила, что я шучу.

Тем вечером она легла рано, и Шон не заподозрил, что она напилась. А у нас с его мамочкой после этого образовался союз заговорщиков, что сделало наше пребывание там почти занимательным. Почти.

А! Было там кое-что смешное.

Всю свою жизнь я время от времени страдала от удушающей скуки и знала, когда приближается приступ, как другие ощущают приближение мигрени или приступа дурноты. Я знала, что должна сделать что-то, чтобы удержать себя под контролем и не повести себя так, чтобы потом пожалеть о сделанном. Я это чувствовала с самого детства и усвоила: мне необходимо сделать что-то, чтобы прогнать скуку. Это как расчесывать укус насекомого.

Я украла у матери Шона кольцо.

Оно было очень милое, сапфир между двух крупных бриллиантов, просто оправленных в золото. Я похвалила его вскоре после нашего приезда, и старуха завелась рассказывать про огранку и оправу камней, и как ее муж подарил ей это кольцо перед свадьбой, кто владел кольцом до этого – всю его историю вплоть до неандертальцев. Я перестала слушать. Не помню, решила ли я украсть кольцо уже тогда или сделала спонтанно, когда подвернулась возможность.

Однажды вечером я, как обычно, слегка подпоила маму Шона. Удивительно, как Шон не заметил, что мама сегодня неприятна, как никогда, и придирается больше, чем обычно. Полагаю, он и так ничего хорошего не ждал. Тем вечером она зудела, чтобы он отправлялся в “залу” смотреть “телик”, пока “девочки” прибираются. Старуха бережно положила кольцо на подоконник над раковиной, чтобы обезопасить на время мытья посуды, и поковыляла “в уборную”.

Я сунула кольцо себе в карман. Только и всего. Вот кольцо – и вот его нет. Импульс? Умысел? Не знаю. Мне это все равно. По натуре я не клептоманка. Но на меня что-то нашло.

Маменька Шона не хватилась кольца, пока не закончила мыть посуду. А потом за десять секунд раскалилась от нуля до шестидесяти. Стонала, как раненое животное. Ее кольцо! Ее прекрасное кольцо! Его здесь нет! Где же оно? Неужели упало в раковину? Почему она была так неосторожна? Как она будет жить без него?

Мы перевернули дом вверх ногами, и бедному Шону, послушному сыну, пришлось лезть в подвал, разбирать отвратительную канализационную систему и поискать кольцо в трубах.

Как можно догадаться, кольцо так и не объявилось. Когда Шонова маменька прощалась с нами, она все еще скорбела, больше огорчаясь потерей кольца, чем отъездом сына и его молодой жены.

Я указала Шону на это, когда мы летели домой, в Нью-Йорк. Бизнес-классом. Я сказала:

– Твоя мама любит свое кольцо больше, чем тебя.

– Не суди ее слишком сурово, – попросил Шон.

Тогда-то я и вынула кольцо из сумочки и предъявила Шону. Он страшно обрадовался:

– Ты его нашла! Дорогой мой ангел! Мама будет на седьмом небе.

– Нет, – сказала я, – я взяла его. И отдавать даже не собираюсь. Твоя мать просто унесла бы его с собой в могилу. Глупо. Все равно что выкинуть.

Может, это мое странное американское чувство юмора? Розыгрыш? Шон улыбнулся мне в порядке эксперимента, словно чтобы показать, что понял шутку.

Я не шутила.

– Ты украла его?

Я подняла брови, пожала плечами и сказала:

– Мне захотелось это кольцо. И я его взяла.

– Ты должна вернуть его. Я скажу маме, что оно упало тебе в карман, когда вы были на кухне, и ты только сейчас нашла его.

– Пожалуйста, не так громко, дорогой.

Бортпроводницы уставились на нас. Неужели у голубков-молодоженов (Шон сказал им, что мы в свадебном путешествии) уже происходит маленькая медовомесячная ссора?

– Не отдам, – объявила я. – Что сделает твоя мать? Экстрадирует жену своего сына и потребует ее ареста? А если ты попробуешь сказать ей, что я нашла его, что оно оказалось у меня случайно, я скажу ей, что украла его. Что я сделала это намеренно. И что, по-твоему, будет для нее хуже? Думать, что она потеряла кольцо или что ее сын женился на воровке, врунье и садистке, которая хочет, чтобы она и ее сын страдали?

Конечно, дело было не в этом. Я не хотела, чтобы кто-нибудь страдал. Я просто хотела кольцо. Оно мне понравилось. Я не понимала, почему оно не мое. Я сказала:

– Или же я скажу ей, что ты украл кольцо, чтобы подарить мне.

Шон уставился на меня. Он понял: я настроена решительно. Я видела, что он боится меня – чего-то во мне, о чем он и не подозревал. Многого обо мне он не знал, а кое-чего не узнал бы никогда – а может, и не захотел бы знать.

Чего он от меня ждал? Для меня это так и осталось неизвестным. Но зачем бы ему продолжать растить ребенка с женщиной, которой он не доверяет и которую боится? Полагаю – потому что он любил меня. И, может быть, он любил страх.

– А теперь, – сказала я, заказав еще шампанского, – ты наденешь это кольцо мне на палец. И скажешь мне, что будешь любить меня вечно. Говори: “Этим кольцом я клянусь, что всю жизнь буду верен тебе”.

– У тебя уже есть помолвочное кольцо, – заикнулся было Шон.

– А мне нравится это, – сказала я. – То, которое ты мне подарил, я уже продала. Ты что, правда не заметил? – На самом деле помолвочное кольцо было на мне еще накануне. Я продала его, когда вернулась домой.

Шон взял мою руку. Надел кольцо своей матери мне на палец. Дрожащим голосом произнес:

– Этим кольцом я клянусь, что всю жизнь буду верен тебе.

– Всю жизнь, – сказала я. – А насчет сейчас… встретимся в туалете через двадцать секунд. Постучи дважды.

Мы занимались любовью стоя, причем мой зад упирался в раковину, в туалете самолета. Я поимела Шона. Он был мой.

Девять месяцев спустя родился Ники. Я всегда верила – думаю, и Шон тоже, – что наш сын был зачат в том самолете. С тех пор я считала кольцо своим талисманом.

* * *

До сих пор мне в голову не приходило, что Шон может и вправду оказаться дураком и слабаком. Настолько дураком, чтобы упасть в койку с первой же женщиной, которая продемонстрирует ему свою доступность.

Я знаю: он думает, что я мертва – хотя я предупреждала, чтобы Шон не верил отчетам о моей кончине. Неужели Шону оказалось так трудно следовать моим указаниям? Неужели надо было сказать: “не верь отчету о вскрытии”? Неужели надо было сказать, что даже если ему вернут мое кольцо – кольцо его матери, – это не будет означать, что я мертва? Хотя справедливости ради, даже я не ожидала, что кольцо вернется к нему. Случайность, бонус. Кольцо матери Шона еще раз доказало, что оно волшебное.

Шон честный парень. Слишком честный. Слишком доверчивый, как выяснилось. И по совокупности – слишком простой.

Я твердила ему: я не умру. Неважно, что ты услышишь. Я не умру. Это звучало, как предупреждение в сказке. Не оборачивайся, не оглядывайся на меня, когда мы пойдем прочь из преисподней. И вот в который раз герой все профукал.

Даже если бы Шон поверил, что я, пьяная и наевшаяся таблеток, предприняла фатальное купание в ледяном озере, – разве он не должен был бы соблюсти пристойный период траура? Отгоревать, начать забывать меня и исцелиться? Обрести готовность “двигаться дальше”, если снова цитировать Стефани. Может быть, по истечении известного срока Шон нашел бы женщину, которую никогда бы не любил и не желал, как меня – но которая готовила бы, убирала в доме и заботилась о Ники.

Но моя “лучшая подруга” Стефани? В голове не укладывается! Поразительно, как он мог смотреть на нее после того, как видел меня! Она же сплошная рана, снедаемая чувством вины и решившая ее загладить, став лучшей мамочкой в истории. Пушистый коврик для ванной, возомнивший себя человеком.

Какая дикость, что Шон с ней. Как я могла выйти замуж за парня, который подкатил к Стефани в ту же минуту, как узнал, что я умерла?

Месть – это нечто ожидаемое.

Глупость Шона – вот на что я смотрю, стоя за деревом на краю участка и наблюдая, как Стефани порхает от окна к окну, словно пташка в западне. Пытается увидеть меня, увидеть, где я. Поднимает два пальца, потом семь. Таращится в рощу.

Думает: “Спасите меня! Спасите! ”

Я даю Стефани пробежаться по дому, посуетиться. Она боится выходить на улицу. Я наблюдаю за ней еще какое-то время, потом ухожу. Моя машина припаркована прямо у подъездной дорожки.

* * *

Я еду назад, в номер “ДэнбериХоспитэлитисьютс”, где зарегистрировалась по липовой кредитке и под вымышленным именем. Еду я в машине своей матери, которую взяла в озерном доме после того, как бросила арендованную в лесу.

Держу пари, Стефани не расскажет Шону, что я звонила. Она вечно несла, как она боится, что ее примут за параноика и сумасшедшую. Говорила (так и слышу ее голос): “Ужасно, но люди вечно пытаются убедить мам (как же я ненавидела, как она произносит слово «мамы»), что те ненормальные”. Вот что я выслушивала в те кошмарные пятницы, прикидывая при этом, как в понедельник поеду на работу и как мне придется разруливать последствия очередных закидонов Денниса.

Если Стефани решит, что мертвая женщина не только живая, но еще и Подсматривающая, ее и правда примут за чокнутую. Это докажет, что она сумасшедшая. Я никогда не заморачивалась тем, что кто-то подумает, будто я – безупречно одетая и подкрашенная, лицо “ДеннисаНайлона”, классная, компетентная мать и жена, – сумасшедшая. Хотя правда обо мне наводит на мысль, что я гораздо больший псих, чем Стефани, которая просто глупа, туго соображает и ужасно не уверена в себе.

Если Шон признается в чем-нибудь, ему придется признаться во всем: у нас был план выманить у страховой компании небольшое (сравнительно) состояние. Будучи финансистом, Шон научился не показывать руки. Игроки в покер и банкиры знают, о чем я. И любители триллеров, как ваша покорная.

* * *

Наш план начался с маленькой игры, в которую, я уверена, играют многие супружеские пары. Что бы мы сделали, упади на нас с неба миллион долларов? Бросили бы работу. Увезли бы Ники в какое-нибудь красивое место и жили бы там, пока деньги не закончатся. Такая была фантазия.

Шон на хорошем счету на работе. У меня хорошая должность. У нас симпатичный дом, потрясающий ребенок.

Вы решите, что нам нравилась наша жизнь. Нет, не нравилась. Может быть, неудовлетворенность – не самое лучшее чувство, которое можно разделить с другим. Может быть, беспокойство духа – не самое прочное основание брака. Но лучше, наверное, когда оба человека в паре недовольны положением дел и хотят его изменить. Шон в грош не ставил жуликов, на которых работал. Он негодовал, что компания высасывает из него столько времени и сил. Это облегчило мне задачу. Я убедила Шона, что планирую нечто робингудовски-праведное. Бонни и Клайд – вот кто мы. Герои вне закона.

К тому времени я по горло была сыта модным бизнесом, где конец света наставал каждый раз, когда модель на показе ушибала палец ноги. Модели были капризными и жили на воде и сигаретах.

Мы с Шоном каждую неделю покупали лотерейные билеты. Вот выиграем – бросим работу, уедем в сельскую Италию или на юг Франции и будем жить там, пока хватит денег. А потом обдумаем следующий шаг.

Но я считала, что существует другая разновидность… лотереи. Лотерея, где у нас будет больше контроля. Джекпот, который мы устроим себе сами. Жить широко, той жизнью, какую каждый из нас себе хотел. Иметь время на сына, не быть напряженными и взвинченными постоянно, даже в нерабочее время.

Вот чего мы хотим, сказала я Шону. А теперь выясняется – он хочет Стефани. Что меня вполне устраивает.

Мне-то был нужен Ники. Всегда. И теперь.

* * *

Я сделала так, чтобы Шон смотрел мои любимые фильмы – черно-белые триллеры тридцатых-сороковых годов. Я запускала их каждый вечер. И мы начали шутить насчет мошенничества со страховкой. Это была шутка – сначала. Шону и в голову не приходило, как далеко я с ней зайду.

Я объяснила логику действий, и Шон поддался, как все обманутые, зачарованные мужчины в этих фильмах. Он был Фредом Макмюрреем, я – Барбарой Стэнвик.

Нам требовался кто-то вроде Стефани. И Стефани оказалась более чем безупречна. Иногда у меня возникало пугающее чувство, что я сама ее создала. Именно такая Стефани нам требовалась, чтобы начать воплощать наш план в жизнь.

Она была настолько безупречна, что все обретало даже больший смысл, чем до ее появления; сама того не зная, она стала частью игры. План начинал казаться более реальным, чем когда мы подначивали друг друга и он был просто забавной идеей.

Стефани ничего не подозревала. Я уверена, и не заподозрила бы. Она была так счастлива, что нашла друга. Каждый раз, когда она употребляла выражение “мамы-подруги”, меня буквально тошнило.

Я выцепила ее из толпы. Из стада мамаш, ожидающих своих детей возле школы.

Когда говорят о хищниках, имеют в виду обычно секс, силу, слабость. Уголовщину. Педофилы охотятся на детей. Насильники охотятся на женщин. В природе хищником движет голод. Большие акулы едят рыб поменьше. Сильный охотится на слабого.

Но тут все не так. Стефани – взрослая. Идеально сошлось, что ее сын оказался другом Ники. Все было предопределено свыше.

* * *

Мы затеяли все это ради Ники. Мы с Шоном работали как проклятые – допоздна, иногда без выходных – и почти его не видели. Наш сын рос, а у нас не было времени побыть с ним. Он наш единственный ребенок. У нас никогда не будет другого.

Зачатие было легким, но роды оказались тяжелыми. Наш врач пригласил нас к себе в кабинет (а это никогда не бывает хорошим знаком) и объявил, что попытка родить еще одного ребенка может оказаться фатальной для меня и ребенка, даже если мне удастся (шансы малы) выносить его.

Я продолжала принимать небольшие дозы оральных контрацептивов, и они вроде бы действовали отлично, без побочных эффектов. Или без таких, которые признали бы врачи. Если хотите знать, я чувствовала себя не в меру раздражительной, еще более беспокойной и нетерпеливой. Но, возможно, не из-за таблеток, а из-за жизни вообще. Всё и все меня раздражали. Все, кроме Ники.

Интересно, как Шон предохраняется со Стефани, чей отчет о контрацепции подозрительно невнятен. Она заявляет, что Майлз получился незапланированно, что они с мужем зачали его случайно после дорогой хипстерской свадьбы.

* * *

Моя схема – и капитуляция Шона – была результатом комбинации нескольких моментов. Тех старых фильмов и нового договора, который я внимательно прочитала. Двадцать с чем-то страниц, пункт за пунктом, с десятками ярких наклеек в местах, где Шон должен поставить инициалы. А потом – что бы вы думали? – на двадцать второй странице оказалось приложение: страхование жизни Шона и его супруги, колоссальная выплата в обмен на смехотворное удержание из зарплаты.

Я была упорна. Каждое утро я упоминала об этом, каждый раз, что мы были вместе. Иногда я будила Шона посреди ночи и начинала там, где остановилась. Поначалу Шон сопротивлялся, не будучи способным увидеть красоту того, что я предлагаю. Возможно, он думал, что я сошла с ума. Но он знал, чего я хотела. А если бы Шон сказал “нет”? Но отказавшись, он мог бы попасть в еще худший переплет. Может быть, хуже, чем он мог себе представить.

Однажды ночью, после секса – наилучшее время, чтобы подступиться к Шону или к любому другому мужчине – я снова пошла в атаку. С ума сойти можно. У тебя самая лучшая, самая крутая идея в мире – но сначала тебе приходится дать себя трахнуть.

– Мы живем не так плохо, – сказал Шон. – Да, дорогая, сейчас мы пашем как каторжные, но так будет не вечно. И Ники, кажется, счастлив.

– И этого ты хочешь? – спросила я. – Работать круглые сутки, почти не видеть нашего сына – нашего единственного ребенка, другого не будет? Хочешь проснуться однажды утром и обнаружить, что он уже в колледже? Или уехал? Ты хочешь, чтобы день за днем тянулось одно и то же, вот эта… скука?

Я сказала слишком много. Почти раскрыла о себе то, что до сих пор успешно скрывала. У каждого есть секреты, как говорит Стефани, хоть меня от ее слов и тошнит.

– Хочешь сказать, что тебе со мной скучно? – поинтересовался Шон.

Да, хотела. Но не собиралась признавать этого.

– Шон, неужели ты не хочешь рискнуть? Поставить на карту все, что у нас есть? Сыграть. Действовать напропалую. Жить на острие. Неужели ты хочешь прийти к точке, в которой мы скажем: “И это всё? ”

Шон смолчал. Он мог бы сказать, что на самом деле я имела в виду “Неужели ты – это всё? ” Что препятствовало бы мне найти мужчину, у которого больше денег и времени, чем у Шона, – и забрать с собой Ники?

Я бы никогда так не сделала. Шон был папой Ники. Ничто этого не изменит, и никто его не заменит.

Я бы продолжила донимать его. Если мы собираемся и дальше вести такой образ жизни – образ жизни, который ведет нас: ипотека, машина, произведения искусства на наших стенах, одежда, которая стоит кучу денег даже с моей офисной скидкой и которую я обязана носить на работу, – мы в ловушке. Выхода не было. Цены на недвижимость снизились с тех пор, как мы переехали в Коннектикут, и попытайся мы продать дом, мы бы потеряли на этом. Мы не могли позволить себе вернуться на Манхэттен, если только не собирались жить в Бушуике или тесниться в квартирке с одной спальней на окраине Манхэттена. Даже при зарплатах Шона и моей нам понадобилась бы огромная ипотека. Альтернатива – снимать квартиру, что было бы дорого и далеко от идеала.

В первое время я не возражала, когда Шон хотел расслабиться перед телевизором. Но теперь я заставляла его смотреть “Охотников за недвижимостью”, “Охотников за международной недвижимостью” – все передачи про охоту за недвижимостью. Каждый вечер какая-нибудь пара решала начать новую жизнь в экзотическом месте. Антигуа, Ницца, Сардиния, Белиз. Почему? Потому что они хотели выйти из этих крысиных гонок и проводить больше времени со своей семьей.

– Они делают это, – твердила я Шону. – Эти лузеры делают то, что ты боишься попробовать.

– А откуда у них деньги? – отвечал он. – Они об этом молчат.

– Я знаю, где взять деньги. Деньги – не проблема. А вот то, что тебе яиц не хватает принять решение, – действительно проблема.

Я не забыла посмотреть Шону в лицо, когда он надевал кольцо на мой палец там, в самолете. То, что он сделает по-моему, только вопрос времени.

* * *

Шону предстояло изъять максимальную сумму за страхование жизни, какую предлагала его компания. Я исчезну без следа. Залягу на дно. Сфальсифицирую собственную смерть. Эта часть была трудной. Но в книгах и фильмах люди постоянно проделывают подобное. И в реальной жизни. И выходят сухими из воды!

Так что такое вполне возможно. Эту часть плана требовалось продумать.

Я скроюсь из поля зрения на неопределенное время, оно будет зависеть от того, насколько серьезно власти станут искать меня. Потом изменю внешность. Выправлю фальшивый паспорт.

Шон заберет страховочные деньги, и мы отправимся в какой-нибудь райский уголок Европы, где никто не станет задавать вопросов паре симпатичных американских экспатов и их прелестному сыну. Жилье мы будем снимать за наличные.

Когда деньги кончатся, мы произведем переучет. Но если экономить, то это случится нескоро. А жить будет весело. Будем делать, что хотим. Нам никогда больше не придется скучать.

Это был не самый разумный план. На нем имелись морщинки, которые следовало разгладить. Возможно, ни один человек в здравом уме не подумал бы, что этот план сработает. Мне нравилось, что у него мало шансов на успех. В противоположность утомительному и безопасному.

Я читала о так называемом folie à deux. Два человека (вот еще одно тошнотворное слово) способствуют душевной болезни друг друга. Я перечитала “Хладнокровное убийство”, на этот раз обращая внимание, как набирает силу химия зла, когда встречаются эти двое парней. Убийств не произошло бы, если бы потенциальные убийцы остались каждый сам по себе.

Могли бы мы с Шоном так, если бы выбрали эту схему и последовали ей? Сумели бы сподвигнуть друг друга на дела, на которые не решились бы поодиночке? Да и кому мы причиняли вред, в самом-то деле? Мы не надували достойного работящего фермера, его жену и двух очаровательных детишек. Мы пытались получить что-то от компании, которая крала деньги у достойных работящих людей вроде того фермера и его семьи.

Возможно, против нас играло то, что мы оба находили план сексуальным. Разговоры о нем заводили нас. Обсуждение схемы сделалось прелюдией, и секс бывал почти таким же пылким, как когда Шон надевал мне на палец кольцо своей матери в самолете по пути из Англии. Почти.

Я говорила себе, что на самом деле это хороший знак. Страсть в браке – это хорошо для нас, для наших тел, хорошо для Ники.

Внешне мы выглядели нормальными людьми. Лучше, чем нормальными. Успешная чета представителей верхушки среднего класса, оба занимают важные посты, живут в доме мечты, растят чудесного малыша. И – ах да. У них есть лучший друг.

* * *

Мне требовался кто-то, кто поверил бы мне и изложил бы миру мою версию этой истории. А больше всего мне требовался кто-то, кто позаботился бы о Ники, на долю которого выпали бы тяжелые времена, пока наша маленькая семья не воссоединится. У меня была Элисон, потрясающая няня Ники. Но она собиралась вернуться в школу и не согласилась бы больше чем на частичную занятость. Мне требовался кто-то, для кого Ники был бы самым главным на свете – кто поставил бы его, может быть, чуть ниже своего собственного сына, но достаточно близко к нему.

Это был безумный план. Что-то вроде сумасшедше длинного паса в расчете на чудо, о каких читаешь в газетах и думаешь: ну кто на это клюнет? Неужели кто-то на это поведется? Но мы с Шоном не могли спокойно разработать разумную стратегию пошагового выхода. Это было бы плохо для нашего брака. Шон все еще хотел видеть во мне бунтарку, которая пригласила его на третьем свидании посмотреть “Подглядывающего”. И все еще хотел видеть себя самого мужем авантюристки.

Я стала дружелюбным хищником в неутомимых поисках лучшего друга. Речь шла не о сексе или силе, а о близости и доверии. О воспитании наших детей. О материнстве.

* * *

Каждую пятницу во второй половине дня я уходила с работы рано. За это разгорелось что-то вроде борьбы, хотя “ДеннисНайлон” много шумела по поводу своей гибкости и дружественного отношения к семье. Пресс-релизы о нашей гибкой семейной дружественности писала именно я, так что если бы Бланш – второй человек в команде Денниса и его сторожевой пес – сказала мне, что я не могу уходить по пятницам раньше, чтобы забирать сына из школы, это выглядело бы так себе.

Я стояла под деревом возле школы Ники. Смотрела на других мам. Я ждала Ники и в то же время мониторила площадку в поисках подходящей матери.

Лучшего друга.

Это было просто по сравнению с тем, чем мне приходилось заниматься на работе – модные показы, рекламные акции и встречи, сканирование помещений и арен на предмет малейших признаков сбоя. Знаменитости подали водку не того сорта! Катастрофа!

Высматривая мать, с которой можно было бы подружиться, я ощущала себя извращенцем, который сканирует торговый центр в поисках младшей школьницы – неуверенной в себе полноватой девочки, грызущей косичку. Я высматривала Маму-Кэпа.

Мамой-Кэпом мы с Шоном называли этих – мешок на спине, мешок на груди, сбруя и ходунки, переносные колыбельки и высокие стульчики, детские постромки со всех сторон, стеганые куртки, похожие на космический скафандр, в котором эти женщины при необходимости смогли бы отправиться на Марс. И с ними их Дитя – в тепле и безопасности.

Я искала Маму-Кэпа, которая хочет быть лучшим другом. Маму-Кэпа, которая искала бы меня.

Стефани была права насчет недружелюбия других мамаш. Но мы с Шоном и Ники жили в Верхнем Ист-Сайде, так что некоторый ледок в общении для нас не новость. Несколько месяцев мы оттаивали от манхэттенской демонстративной холодности.

В первые школьные недели я замечала, как Мама-Кэп поглядывает в мою сторону. Но визуальный контакт у нас установился лишь в тот дождливый день, когда она забыла свой зонтик. Даже на расстоянии я заметила этот промельк паники. Как будто забыть зонтик – это катастрофа. Было не холодно, и дождь не проливной. Я привыкла, что так ведут себя знаменитости, а не нормальные люди. Потом я увидела, как она нервозно поглядывает на дверь школы, и поняла: она не боится промокнуть, она боится, что ее дитя промокнет за ту минуту, что они идут к машине.

Я помахала ей. Я принесла фирменный зонтик, который изготовили по заказу Денниса. Особо крепкий, широкий – и светлый.

Таких зонтиков выпустили всего дюжину. Слишком дурашливые за свою цену. После этого Деннис вернулся к традициям. Новый прототип стал шедевром. Практически палатка. За основу взята модель британского зонтика – традиционного аксессуара банкиров. Шон был тронут, когда я подарила ему один такой, как будто я заказала этот зонтик в единственном экземпляре специально для него. Только когда мы стали жить вместе, он вычислил, что у меня дюжина таких зонтиков, бесплатных; они остались после какого-то мероприятия со знаменитостями, на котором “ДеннисНайлон” устроил первоклассную промо-акцию. На этих вечеринках всегда столько работы! И вечно какая-нибудь дива пыталась получить от моего помощника особенные туфли, которые мы не выпускаем. “ДеннисНайлон” продал сотню тысяч таких зонтиков, главным образом в Японии.

Как бы то ни было, я пригласила эту сверхтревожную маму – “Привет, я мама Майлза, меня зовут Стефани”, сказала она – разделить со мной мой дизайнерский гигантский зонтик, украшенный плавающими уточками. Этот зонтик был создан для Стефани – вот для кого он был создан. Как обычно, Деннис гениально ошибся с таргет-группой бренда.

Со стороны казалось, что мой круизный лайнер взял на буксир плот жизни Стефани, болтавшийся в кишащем акулами море. Поделиться со Стефани зонтиком было все равно что пригласить восторженного щенка угоститься жратвой из твоей тарелки.

Я подарила ей зонтик, потому что хотела, чтобы она чувствовала себя особенной, избранной. Я сказала ей, что Деннис изготовил зонтик в единственном экземпляре. Потом, когда мы приехали ко мне, я увидела, как она глазеет на другие зонтики, и прозвучал тревожный звонок. Дорогая, сказала я себе, позаботься о том, чтобы твоя история – твои истории – впредь выглядели правдоподобно. И я заботилась, с того самого дня.

Ники и Майлз дружили. Стефани предположила, что я об этом знаю. Иначе, в этом снобском Коннектикуте, я никогда бы не помахала ей.

Я знала, что у Ники есть друг по имени Майлз. Но об этом мы с Ники не особенно много говорили. У нас не было времени. Часто он засыпал еще до того, как я возвращалась домой, его кормила и укладывала Элисон. А Шону случалось не видеть Ники целую неделю.

Кое-какие соображения стояли за нашим планом. Или за частью нашего плана. Соображение первое: я хочу видеть своего сына. Соображение второе: мне нужно что-нибудь рискованное и нескучное. Соображение третье: кто откажется немного развлечься – и получить за это два миллиона долларов?

Я пригласила Стефани и Майлза к нам домой. Я знала, что Шон вернется с работы поздно, хотя была пятница. Мальчишки убежали играть, взбудораженные тем, что они вместе.

Я не много помню из нашего первого разговора. Вероятно, я соглашалась со всем, что говорила Стефани. Да, материнство предъявляет множество требований. Да, оно включает в себя все. Да, эмоции и ответственность становятся абсолютной неожиданностью. Шок. Награда. Кошмар. Радость.

Я кивала, кивала.

Стефани была в экстазе. Она обрела родственную душу. А я обрела помощника фокусника. Он-то и воткнет шпагу в ящик, из которого загадочным образом исчезла хорошенькая ассистентка.

* * *

Несколько лет назад Пэм, креативный директор “ДеннисНайлон Инкорпорейтед”, проводила модную съемку. Предполагалось, что профессиональные игроки в покер, парни из телевизора, сфотографируются в костюмах в обтяжку, которые Деннис показывал в том году. Легкие, чуть гангстерские, с угольно-черным блеском костюмы.

Пэм не продумала съемку. Чемпионы по покеру носили странные размеры. Толстые ковбои, корпулентные ребята из Гонконга. Эксцентричные математики, которые в любой одежде выглядят отстойно.

Только один парень там заводил – знаменитый игрок, которого все звали Джорджем Клуни, хотя он не был Джорджем Клуни, а просто был похож на него. С ним пришла подружка Нельда, панк-звезда восьмидесятых, тоже серьезный игрок, она могла выиграть или проиграть тридцать тысяч за одну игру и вернуться на следующий вечер.

Съемка оказалась проблемной, и под конец стало ясно, что обошлась она в целое состояние, но очень возможно, что толку от нее не будет. Идея была классная, но на всех, кроме Джорджа Клуни, костюмы сидели, как вытащенные из помойного бака. Съемка оказалась сложной и дорогой. Она стоила бедной Пэм работы.

После съемки я пригласила Джорджа Клуни и Нельду выпить. Выпить за счет ДеннисаНайлона – просто чтобы извиниться за плохо удавшийся день. Я делала что могла, пытаясь (безуспешно) спасти положение ради Пэм.

Джордж Клуни и Нельда не хотели идти. Особенно когда узнали, что ДеннисНайлон к нам не присоединится. Но они не сумели быстро придумать отговорку. Поблизости был симпатичный, знакомый мне текила-бар, и очень скоро Джордж Клуни и Нельда уже рассказывали мне про покер.

Как бы мне хотелось вспомнить все, что они говорили! Все эти мелкие трюки и техники так полезны в повседневной жизни. А запомнила я вот что.

Когда идет игра с высокими ставками, среди игроков всегда бывает человек, которого другие называют “рыба”. И к концу игры рыба потеряет все свои деньги. Джордж Клуни сказал:

– Если не знать, кто рыба, то очень вероятно, что ты и есть эта рыба.

Стефани была рыбой. Ни при каких обстоятельствах я не хотела бы дружить с человеком, который пишет в блоге о том, как ей хочется установить контакт с мамами-единомышленницами.

В тот, первый, раз я рассказывала о своей работе. Стефани рассказывала о своем блоге. Я сказала, что читаю его с энтузиазмом. Круг для Стефани замкнулся. Мы не были подругами только потому, что у нас дети. Каждая из нас имела свое мнение, свою карьеру. Мы работали. Мы восхищались профессиональной жизнью друг друга.

Я знала, как овдовела Стефани. Невозможно жить в нашем городишке и не услышать о той чудовищной аварии. Но лучше было сделать вид, что я этого не знаю, подождать, пока она сама мне расскажет.

* * *

Именно блог все и решил. Эти банальные, скучные посты о том, как стать безупречной мамой и протянуть руку помощи другим мамам, изредка – отступление, предложение поразмыслить о попытках культуры превратить мам в машины по рождению и воспитанию детей, без собственной жизни или интересов. Сюрприз, дорогие мамы! Это уже произошло!

Блог утешал. Я могла оставить мужа и сына на Стефани, не опасаясь, что они поведутся на такую чепуху. Смешно.

Шутка за мой счет, как говорится.

Всем нам хочется того, чего у нас нет. Стефани завидовала моей карьере у ДеннисаНайлона, хотя не потянула бы ее. Я хотела – или думала, что хотела – только одного: сидеть дома с Ники. С кучей денег, в каком-нибудь роскошном месте. И не работать. Я хотела рисковать, хотела, чтобы меня ловили – но не поймали. Со скукой я разберусь потом. Если я не буду сидеть на одном месте, мы с Ники всегда сможем решить эту задачу.

Стефани льстила себе, если думала, что сможет выполнять мою работу. Со своей вечной болтовней о Майлзе она и пяти минут не удержалась бы в “ДеннисеНайлоне”. Там никто не хотел слышать о детях. Сначала никто не состоял в браке – или потому, что гей, или, если натурал, потому что молодой и пугливый. Потом у гомосексуальных пар стало больше детей, чем у боязливых натуралов. Время от времени кто-нибудь на работе спрашивал меня, как Ники, но не часто, а Деннис о Ники и слышать не хотел. Вообще.

На бумаге мы были друзьями детей. Но это не означало друзья-друзья. Когда Деннис нанимал меня, Ники еще не было на свете. Не уверена, что он взял бы меня на работу, будь у меня ребенок. Каждый раз, когда я упоминала о Ники, Деннис замыкался, и я переводила разговор на то, какой он видит свою следующую коллекцию. Деннис черпал силы в том, чтобы быть гением, и внимание включал и выключал, как кран.

Если бы мне понадобился кто-то, кто позаботился бы о Ники, пока меня нет, Мама-Кэп была бы вне конкуренции. За такую заботу о детях платить невозможно. Кто мог предвидеть, что Стефани решит, что в ее обязанности входит спать с моим мужем?

Вообще-то мне следовало это предвидеть. Сначала я считала блог Стефани абсолютно безобидным, всякая ерунда про “сохраним планету зеленой”. Но когда я узнала ее поближе, мне стало интересно наблюдать за разницей между женщиной, которой Стефани притворялась в своем блоге, и человеком, которым она была на самом деле. Читая блог Стефани, представляешь себе образец респектабельности, лучшую и самую честную из когда-либо существовавших мам. А на самом деле эта женщина имела долгую любовную связь с собственным единокровным братом и, возможно, несла ответственность за самоубийство мужа.

Я увидела то, что хотела видеть. А надо было увидеть в ее лжи предостережение.

* * *

Конечно, Стефани не стала выбалтывать мне свои секреты сразу же. Но она всегда намекала, что есть кое-что еще, кое-что темное в ее истории – может быть, немного извращенское, что-то, что удержало бы мой интерес в случае, если я вдруг отвлекусь от волнующего вопроса о том, насколько мальчикам нравится их учительница, или от повести о том, как трудно заставить Майлза быть вегетарианцем.

Тайны Стефани были ее капиталом. В самом начале наши диалоги напоминали игру-угадайку. Стефани намекала, что у нее есть тайны, а я должна была манипуляциями принудить ее выдать их мне. Или хотя бы – о чем они. Вранье. Стефани хотела рассказать мне все. Просто не могла дождаться.

Я знала, как погибли ее муж и брат, но сделала вид, что не знаю. Это была такая грустная история, что я плакала. Настоящими слезами. Это для нее много значило, потому что она считала меня замкнутой, даже холодной, хотя я изо всех сил, со сверхурочными, старалась выглядеть уютной и теплой.

После того как мы поплакали вместе, Стефани сказала: как прекрасно, когда у тебя есть друг, лучший друг, как когда мы были подростками.

На это мне трудно было ответить. Не на такой эффект я рассчитывала. Стефани была так уверена, что знает, кто я такая и что я чувствую на ее счет, что никогда не интересовалась узнать правду.

Стефани была слабой, но настырной и пробивной в своей слабости. Она хотела, чтобы мы остались лучшими друзьями навсегда. Словно мы были девочками-подростками. Она изучала меня: мою одежду, мой стиль. Как я разговариваю с Ники. Лестно, когда кто-то хочет быть тобой, даже если у тебя от этого мороз по коже. “Одинокая белая женщина” – один из самых страшных фильмов.

Мы с Шоном напоминали друг другу: все это ради Ники.

Мне не требовался лучший друг. Мне нужен был свидетель, подтверждающий мою репутацию, и временная нянька для моего сына.

Стефани изливала мне свое сердце. Словно я священник, его преподобие, раввин или психотерапевт. Не сразу найдешься с ответом, когда мама лучшего друга твоего сына рассказывает тебе о своих любовных отношениях с единокровным братом. Об отношениях, которые длились с тех пор, как она в восемнадцать лет познакомилась с ним, и до самой его гибели – и которые, возможно, заставили ее мужа убить себя и любовника своей жены. Своего шурина.

– Ничего себе! – вот все, что я могла сказать.

– И правда “ничего себе”, – согласилась Стефани.

* * *

Какой тайной могла я заплатить Стефани за ее тайну? Разве не так – предположительно – работает дружба? Я жаловалась на Шона, на то, каким утомительным оказался визит к его матери в Англию. Я рассказывала, какой он фантастический любовник. Я жаловалась, как тяжко я работаю. Жаловалась, что Шон думает, будто умнее меня, что он не признает, как много я делаю. Все это было правдой, но я не могла открыть ей главный секрет, состоявший в том, что все это – каждый разговор, каждый бокал белого вина, выпитый в ее компании после школы, жирный гамбургер и партия в мини-гольф – было частью плана, который мы с Шоном проводили в жизнь.

Не уверена, что Стефани вообще слушала. Ей нужно было поговорить, намекнуть, что есть нечто большее, чем она мне рассказывает, нечто более темное, о чем она умалчивает. Морковка на палке моей фальшивой дружбы со Стефани.

Она выбрала странное место, чтобы выложить мне тот последний великий секрет, который, правду сказать, я уже учуяла и ожидала.

Была августовская суббота. Шон работал в городе. Мы со Стефани решили свозить мальчишек на окружную ярмарку. Я сказала себе, что там может быть весело: цыплята славных в прошлом пород, поросята-призеры, отменно вкусные маринованные огурчики. Мальчикам наверняка понравятся деревенские животные, сладкая вата и карусель.

Но день выдался ужасно жарким. На пыльных площадках нечем было дышать. Везде жарили луковые “цветы” и (новинка этого года) печенье “Орео”, Из-за этого сладковатого чада мне казалось, что я или упаду в обморок, или меня вырвет.

Пока мальчики бежали впереди нас, не пропадая из виду, мы со Стефани задавались вопросом: какая мать в здравом уме позволит своему ребенку прокатиться на этих изношенных, дряхлых “русских горках”? Я бы очень хотела прокатиться, но не рискнула сказать об этом.

Единственным аттракционом, на который мальчиков не страшно было отправить одних и который они не считали оскорбительно детским, были машинки в виде маленьких подводных лодок. Прикрепленные к центральному столбу, они медленно поворачивались, слегка поднимаясь в воздухе и мягко скользя к водоему под ними. Аттракцион для малышни.

Он выглядел абсолютно безопасным, но я все же удивилась, что не в меру беспокоящаяся о своем чаде, невротичная Стефани разрешила Майлзу прокатиться. Опершись на ограду, окружавшую аттракцион, мы с ней смотрели, как наши мальчики поворачиваются и ныряют. Я спрашивала себя, помнит ли Стефани “Незнакомцев в поезде”. Я заставила ее посмотреть фильм. Сцена с каруселью чрезвычайно растревожила ее. Вряд ли Стефани дочитала книгу, хотя делала вид, что дочитала.

– Посмотри на Майлза, – сказала Стефани. – Посмотри, когда он будет поближе.

– А что с ним?

– Присмотрись как следует. Помнишь, я показывала тебе фотографии своего брата Криса?

– Конечно.

Я припомнила: темноволосый, красивый, мускулистый парень в белой футболке и джинсах. Настороженный перед камерой, слегка подозрительный. Я понимала, почему Стефани так тянуло к нему, потому что видела и фотографии ее мужа Дэвиса. Брат был на порядок привлекательнее. Помню, как она показывала мне его фотографию вместе со свадебным фото ее родителей, подчеркивая сходство между ее отцом и сводным братом. Между ее матерью и ею самой.

– Я хочу рассказать тебе кое-что, чего я никому никогда не говорила, – сказала Стефани.

Она часто начинала диалог таким образом. Иные из ее историй оказывались весьма яркими – про любовную связь с братом, – а другие “тайны” казались столь незначительными, что я тут же забывала их.

Майлз и Ники проплывали мимо в своих маленьких субмаринах. Они улыбались и махали руками, и мы улыбались и махали руками в ответ.

Я думала о той сцене из хичкоковского фильма. Карусель крутится все быстрее, все больше выходит из-под контроля, пока ФарлиГрэнджер и Роберт Уокер дерутся не на жизнь, а на смерть. Единственный человек, который знает, как ее остановить, – это маленький старичок, который и подползает под карусель. Смотреть, как он подвергает себя опасности, гораздо страшнее и более тревожно-захватывающе, чем на драку.

А что мы, если Майлз и Ники начнут крутиться все быстрее? Кто поползет под карусель, чтобы спасти наших мальчиков? Девочка-билетерша обменивалась с кем-то смс. Я осознала, что у меня в голове мысли Стефани. Ты Эмили, напомнила я себе. А не она.

Я обошла Стефани с другой стороны и включила изящный диктофон, который начала носить в кармане ради подобных моментов.

На субмариновом аттракционе крутили классику диско, но не очень громко. Билетерша убавила звук, на случай, если ей будут звонить.

– Я вполне уверена, что отец Майлза – мой сводный брат Крис, – объявила Стефани. – Привет, милый! – крикнула она Майлзу, а я помахала Ники.

– Почему ты так думаешь? – спросила я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно. – Стефани, ты уверена в этом или нет?

– Уверена. Дэвис был в отъезде. На каком-то объекте в Техасе. Крис приехал. Майлзпохож именно на Криса. Он совсем не похож на Дэвиса. Мать Дэвиса говорит, что вообще не видит во внуке ни единого своего гена.

Я знала, что Стефани скажет это. Я долго ждала. И все же, слушая, как она в этом признается, я испытала шок.

– Майлз похож на тебя, – сказала я.

– Думаешь, люди что-то подозревают?

– Конечно, нет.

Никто бы не стал ничего вычислять. Уж точно не учителя Майлза. Может быть – сам Майлз, позже, когда попросит посмотреть фотографии отца и дяди. Никто, за исключением твоего покойного мужа, подумала я. Но говорить это вслух я не собиралась.

– Эмили, ты хорошо меня знаешь. Я так тебя люблю. Как хорошо сказать кому-нибудь, не держать это в себе. Я отвратительна?

Субмарины снова пошли по кругу, и казалось, что Майлз и Ники соскользнули в транс.

– Мальчики просто чудесны, – сказала я, словно отвечая на вопрос Стефани. Пусть думает, что это и есть ответ.

До конца аттракциона оставалось два или три круга. Теперь уже нервничая, Стефани заговорила быстро:

– Я не могу отвести Майлза к врачу, не ощущая себя лгуньей и мошенницей. Когда меня спрашивают об анамнезе с отцовской стороны, я делаю вид, что речь о Дэвисе. Разумеется, я молчу о том, что его отец – мой единокровный брат.

Карусель замедлилась и остановилась. Мальчики вышли. Они хотели рассказать, как классно покатались. Едва ли в такой момент можно было дожать Стефани насчет того, кто отец ее сына.

Я не могла поверить, что кто-нибудь способен признаться в подобном. Такая информация дает другому столько власти над тобой! Власти, которую можно использовать как угодно. Стефани всегда говорила: невозможно узнать другого по-настоящему. Но думала, что знает меня – и что мне можно доверять. Вот тут она ошибалась. Стефани предпочла забыть, чем я зарабатывала на жизнь: я контролировала информацию. Крутила и использовала ее наиболее выгодным образом.

Через несколько дней, в постели, я прокрутила Шону запись того, что Стефани сказала мне на ярмарке. Он сказал:

– Неудивительно, что она вечно как будто боится, что ее арестуют.

Был ли это намек на то, что мой муж находит ее привлекательной? Я думаю, нет. Я думала, нет. Еще одна шутка за мой счет.

* * *

Один момент я не проработала: как заставить всех поверить, что я действительно умерла. Тогда бы нам не пришлось ждать целую вечность, чтобы забрать страховочные деньги.

Решение явилось само. Оно свалилось мне в руки – и я поняла, что пора двигаться. Шон наконец поумнел настолько, чтобы не спрашивать, что это за решение. Он действовал эффективнее, не будучи в курсе.

Сложилось бы все по-другому, если бы он безоговорочно поверил моим словам: “Ни при каких обстоятельствах не верь, что я умерла”? Может, он не стал бы спать со Стефани. А мне не пришлось бы, на взводе, шпионить за ними из рощицы за моим собственным домом.

Стефани не смотрит на Шона так, словно опасается ареста. Ей бы следовало ощущать себя виновной – больше, чем когда-либо. Но она смотрит на моего мужа как на бога, как на владельца поместья, который спустился на кухню, чтобы заняться любовью с ополоумевшей от страсти кухаркой.

Одним из моментов, заставившим меня выбрать Стефани нашей рыбой, была ее идея фикс “кормить сына полезной едой”. Слушать эти разговоры было почти невыносимо, но я собиралась оставить Ники с ней, и мне нравилось, что она не позволит Ники питаться одними крашенными в конфетные цвета хлопьями, картошкой фри и дешевыми бургерами.

Я и не ожидала, что во мне вспыхнет такой гнев, когда я увижу ее в своей кухне. Когда я увижу, как она счастлива, как (словечко Стефани) удовлетворена.

Как смиряющую гнев молитву я повторяю: она кормит моего ребенка. Гораздо больше я бы огорчалась, зацикливаясь на том, что она делает для моего мужа.

Знает ли Стефани, что Шону известно, кто отец Майлза? Сомневаюсь. Она верит, что делает Шона счастливее, делает Ники менее несчастным, заполняя пустоту после смерти своей лучшей подруги. Она добрая самаритянка. Воображает, что я поблагодарила бы ее, если бы узнала. Если бы я была жива.

Стефани столь же прозрачна, сколь Шон оказался мутным. Что он делает с ней? Это знает только он. Я спрашиваю себя: кто этот парень, что подкрадывается сзади к моей лучшей “подруге”, когда она моет посуду, тычется носом ей в затылок и ведет себя так, будто они занялись бы сексом на разделочном столе, если бы не дети в соседней комнате? Как тут не прийти в ярость? Неужели Шон влюблен в нее? Он сошел с ума? По моему мнению, это одно и то же.

Мы договорились, что шесть месяцев не будем выходить на связь друг с другом. К тому времени интерес к нашему случаю должен будет утихнуть. Шесть месяцев я буду мертва. Самоубийство, подумают некоторые. Несчастный случай в алкогольно-наркотическом дурмане, будут настаивать адвокаты Шона. И они одержат победу.

Но наша разлука предполагалась не навсегда. Не предполагалось, что мы найдем кого-то еще. Это серьезное отступление от нашего плана, и оно меняет все.

* * *

Преимущество работы в модной индустрии – это что всем там лет по пятнадцать. Эти люди горды, что знают, как пользоваться одноразовым мобильником, как открыть поддельную кредитку, как оставить ложный электронный адрес или добыть фальшивое удостоверение личности: навыки, подразумевающие, что в Нью-Йорке одинокий молодой человек – потенциальный уголовный элемент. Возмутитель спокойствия. Если сами они не знают, как сделать что-нибудь незаконное, то знают кого-нибудь, кто знает кого-нибудь, кто знает, особенно в Бушуике.

Мы сделали паспорт для Ники. Я сделала себе поддельный паспорт – на время, когда он мне понадобится. Надела парик и очки, изменила внешность для фотографии. Я собиралась носить эту внешность, когда мы будем перебираться в другое место. Я сфотографировалась. Снять парик, очки и вернуться к своему “естественному” виду заняло у меня около десяти секунд. Какое облегчение – снова выглядеть самой собой.

Мы с Шоном выдали друг другу аффидевит, разрешающий супругу покинуть страну одному с Ники. Я собиралась стать незнакомкой, которую Шон встретит в Европе и на которой женится после приличествующего периода траура по своей жене – по мне. И мы станем жить на страховку за гибель от несчастного случая его первой жены. Опять же – меня. Посторонние сочтут нас четой симпатичных, богатых и независимых американских экспатов.

Я сказала ребятам на работе, что завела интрижку и мне требуется фальшивое удостоверение личности, чтобы бронировать гостиничные номера. Им страшно понравилось, что среднего возраста глава пиар-отдела, проживающая в буржуазном пригороде супермама наставляет рога своему трудяге-англичанину. Они с восторгом взялись помогать. Поклялись держать рот на замке. Я опасалась, что ребята станут болтать, но они молчали. Им понравилось. Тайна, романтика.

Когда пришло известие о моей смерти, они искренне опечалились. Но им все же нравилось знать главный секрет. Нравилось, что о моей интрижке известно только им. Они полагали – мой тайный роман имел некое отношение к таблеткам и алкоголю, самоубийству или несчастному случаю. Какая трагедия.

Я продумала, как буду скрываться. Какое-то время я оставалась в нашем озерном домике в Северном Мичигане. Потом бросила арендованную машину в лесу и взяла мамину. Перебралась в дом в Адирондакских горах, принадлежащий друзьям родителей. Я ездила туда в детстве. И знала, что он должен пустовать. Я даже знала, где ключи. Ни в озерном домике, ни вгорном не было ни телевизора, ни интернета. Как же здорово было пропасть с радаров. Считается, что это тяжело, но мне понравилось. Я не скучала ни по чему из своей жизни – кроме Ники.

Лишь позже я начала читать блог Стефани и составила представление о происходящем. Что делают они с Шоном. Как поживает Ники, или как другая женщина думает, как он поживает.

Я испытала, мягко говоря, потрясение. Мне понадобилось некоторое время, чтобы признать: я должна была это предусмотреть.

* * *

Все это затевалось ради Ники. Я не могла оставаться в стороне. Не могла не видеть его. Я слишком тосковала по нему.

В виде исключения я не соврала, когда согласилась со Стефани: материнство бывает шоком. Вся сила моей любви к этому малышу вырвалась на волю, как только я взяла его на руки. Мне повезло, я знаю. Некоторым женщинам требуется больше времени. Даже сейчас, когда я смотрю кадры о рождении, любом рождении, у меня слезы на глазах. А я не плакса и не склонна к сантиментам.

Стать матерью – это как удар по голове. Весь дурацкий блог Стефани, я полагаю, можно было свести к этой фразе.

Когда я скрывалась, делая вид, что умерла, я мечтала увидеть Ники. Думала о нем все время. Мне хотелось знать, что он сейчас делает.

В какой-то момент я поняла, что не проживу больше и дня, если не увижу сына. Не знаю, с чего я вообразила, что перенесу разлуку с ним. Безумием было и пытаться. Остаться без Ники на полгода – все равно что остаться без руки. Без сердца. Я заметила, что к Шону ничего подобного не испытываю – и это еще до того, когда я узнала про него и Стефани.

Я заняла позицию возле школьного двора, где ребята играли во время перемены. Убедилась, что Ники видел меня, а учителя – нет. Даже просто увидеть его было чистой радостью. Я помахала ему. Прижала палец к губам. То, что я жива, было нашим маленьким секретом.

* * *

Я решила остановиться где-нибудь поблизости. Главным образом потому, что не видеть Ники было невыносимо.

Я зарегистрировалась в мотеле “Хоспитэлитисьютс” в Данбери. Я рисковала, обосновываясь так близко к дому, ведь предполагалось, что я мертва. Но оно того стоило: я имела возможность видеть сына. К тому же мне нравилось рисковать. Это мне нравилось больше всего.

Существовала вероятность, маленькая вероятность, что я ставлю наш план под удар. За исключением того, что теперь это был мой план. Тот план был весь ради Ники.

Я сказала служащему, что да, я согласна заплатить дополнительные деньги его крохоборской корпорации вымогателей за интернет. Я вышла в Сеть, ввела пароль и начала читать блог Стефани: все посты, которые я пропустила с тех пор, как оставила Ники у нее дома.

Читая посты тех дней, когда я не явилась за Ники, я думала: вот Стефани как она есть. Бедняжка потрясена. Так трогательно было читать ее мольбы к замотанным, сидящим каждая в своем углу матерям. Как будто этим перегруженным домашними делами женщинам нечего больше делать, кроме как курсировать по улицам, разыскивая пропавшую подругу Стефани, которую она не в состоянии даже описать. Можно подумать, они недостаточно заняты сменой подгузников, поджариванием сыра и наполнением поильничков молоком.

Мне было любопытно, что скажет Стефани по поводу моего исчезновения. Ее теории, ее анализ моего характера и мотивов, ее стенания о нашей потерянной дружбе. И все это время она планировала соблазнить моего мужа и попытаться занять мое место. Как будто она в состоянии занять мое место.

Я никогда их не прощу.

Я никак не могла предвидеть, что Шон и Стефани сблизятся настолько. Теперь мне приходится наблюдать за ними, держать их в поле зрения – пока я не решу, что делать дальше.

* * *

Во времена нашей дружбы я читала блог Стефани, уделяя достаточно внимания темам (материнство и она, в основном она), о которых она писала. Но ее чушь – не то, что я хотела бы читать. Самообман, поза. Глупость видеть свое дитя центром Вселенной.

Только прочитав ее посты про Шона, я разозлилась по-настоящему. Корыстное бредовое вранье! Это мой муж! Мой сын, с которым она пытается заместить меня, от которого она хочет, чтобы он меня забыл. Я выбрала Стефани, потому что думала: она тот, кто позаботится о Ники, а не тот, кто захочет еще одного ребенка. Она вроде тех печальных безумиц, которые крадут новорожденных в родильных отделениях. Хочешь ребенка – возьми чьего-нибудь. Но Стефани не сумасшедшая. А ребенок, которого она пыталась украсть, был мой.

* * *

Мне нравится “Хоспитэлитисьютс”. Чисто, мягкий бежевый декор умиротворяет. Я смирилась с невыведенными пятнами на ковре. Простыни и покрывала чистые. Никакого скверного запаха, и все на своем месте. Тихо; здесь я чувствую себя в безопасности. Ни одного минуса, которыми страдают мотели. Мне не приходится изобретать, чем заменить пробку в ванне. Когда я ездила по делам ДеннисаНайлона, я останавливалась и в худших гостиницах.

Я часто принимаю ванну. Я купила вполне сносный гель для ванны и шампунь на “Таргете”.

За углом есть неплохой сальвадорский ресторан с пупусой и с хорошим выбором круглосуточный мини-маркет, до которого недалеко идти пешком. Там продают приличные свежие фрукты и рамен, который я могу залить кипятком у себя в номере. Владелец полюбил меня с первого взгляда. Разобрал, что я не собираюсь ненавидеть его за то, что он мусульманин, которым он не является. Со стены над кассой индусский бог-слон благословляет лотерейные билеты.

У меня в номере есть холодильник, а в холле имеется автомат со льдом. Я покупаю бутылку мескаля “премиум” в винном магазине и сок манго в магазине здорового питания. Каждый вечер готовлю коктейль из мескаля и сока манго. Этот рецепт я узнала от ДеннисаНайлона. Его излюбленный напиток.

Я купила в торговом центре один коктейльный бокал. Люблю пить коктейль и читать. Я заказываю книги на свой айпэд. Раньше я никогда не читала Беккета. А он описывает, каково это – быть мной в настоящий момент времени.

Поразительно, как мало я скучаю по своей работе. Это была такая часть моей жизни. Я не скучаю по мерзким сюрпризам, которые окажутся моей ошибкой, хотя я просчитала все, чтобы ее избежать. Я не скучаю ни по наркотическим загулам Денниса, ни по стервознойБланш. Я даже не скучаю по рабочей суете. К чему бы это – что в мотеле “Хоспитэлитисьютс” в Данбери я счастливее, чем в Милане или Париже, представляя “ДеннисНайлон Инкорпорейтед”?

Телевизор в мотеле работает довольно хорошо, хотя кабельных каналов и не ловит. Несколько передач мне нравятся. Состязания поваров. Про людей, которые выбирают домики на пляжах или строят крошечные дачи-прицепы, в которых супруги или рассорятся, или убьют друг друга. Еще смешнее смотреть на них поодиночке. Я просто наслаждаюсь ими и переключаю скучные разговоры о том, как эти люди начинают новую жизнь – так почему мы не можем? Ну и шутка! Вот я мертва – и Шон начал новую жизнь без меня.

Удержит ли он деньги, если я останусь “смертью от несчастного случая”? Мертвая женщина не сможет заботиться о Ники, так что необходимо что-нибудь будет сделать.

В местных новостях передают в основном про дорожные аварии, про домашнее насилие и организованную преступность в Ньюбурге, Хартфорде и далее по Новой Англии, в зависимости от того, сколько людей застрелено. Многие репортеры – черные или испанцы. У женщин блестящие, завитые в парикмахерской волосы. В один прекрасный день я выхожу в интернет и читаю блог Стефани – как ей живется с Ники, Майлзом и Шоном. Счастливая, здоровая гармоничная семейка Брейди из старого телесериала. Одно это уже приводит меня в ярость. Тот факт, что я хочу знать, что она пишет. Что мне есть до этого дело.

Когда мы были “друзьями”, я читала ее блог только потому, что она настаивала.

* * *

Две ночи спустяя позвонила Стефани – просто чтобы присмотреть за ней, дать ей понять, что я здесь, и обнаружила в ее блоге этот пост.

⇐ Предыдущая 17 18 19 20 212223 24 25 26 Следующая ⇒