24 Стефани

Я только что – снова – написала в блоге то, чего не было. От этого фильма я чуть с ума не сошла. Даже при том, что он безумно напугал меня, я в глубине души задавалась вопросом: а вдруг кто-то лжет? Нарочно морочит мне голову? Что, если Эмили жива? Что, если Эмили и Шон сговорились провести меня через это? Но зачем? Что я им сделала? Это вгоняло меня в черную тоску.

Я смотрела этот фильм у себя дома – тайком, чувствуя вину, словно смотрю порнуху. Как только он кончился, мне захотелось оказаться дома у Шона. Захотелось услышать от него, что я просто становлюсь параноиком. Мне хотелось поверить ему.

Имело смысл разбудить мальчиков и поехать к Шону. Майлз и Ники снова уснули по дороге.

Стол в столовой Шона был завален бумагами. Шон работал. Мы уложили мальчиков спать. Шон налил мне стаканчик бренди. В камине гудел огонь. На диване было удобно и тепло. Я сказала:

– Если ли возможность того – хотя бы самая малая, – что Эмили может быть жива?

– Нет, – ответил Шон. – Ни единой.

– Майлз видел ее. У Майлза очень хорошее зрение. Он мой сын. Я верю ему.

– Дети все время видят то, чего на самом деле нет, – заметил Шон.

– Только не Майлз. Майлз знает, что есть на самом деле, а чего нет.

Сначала вид у Шона стал раздраженный, потом встревоженный, потом испуганный, потом… Понятия не имею, что он чувствовал. Выражение его лица менялось, как в замедленной съемке. Он поднялся и вышел из комнаты. Долго не возвращался. Я сидела, сбитая с толку и встревоженная. Должна ли я пойти за ним? Забрать Майлза и уехать домой? Подождать?

Я стала ждать. Это было проще всего.

Наконец Шон вернулся. Снова сел на диван, обнял меня и сказал:

– Прости меня, Стефани. Прости.

– За что? – спросила я.

– За то, что не понимал, как тяжело это для тебя. Все это время я думал, что страдаем только мы с Ники. Но тебе тоже больно.

– Мне так ее не хватает! – Я заплакала.

– Нам всем ее не хватает, – сказал Шон и добавил: – Переезжай ко мне. Давай попробуем. Эмили больше нет. Она умерла.

Я заплакала еще горше. У Шона тоже текли слезы.

– Ники хочется, чтобы мама была жива. Хочется сильно, он убедил себя, что она жива. И каким-то образом убедил Майлза, что тот видел ее. Но ее больше нет. И она хотела бы, чтобы у Ники была мама, а у нас – надежный дом. Приходи жить здесь. Постоянно. Пожалуйста.

– Хорошо, – сказала я.

В этот миг я почувствовала, как страхи и сомнения последних дней исчезают, словно болезнь, от которой я внезапно, чудесным образом исцелилась. Шон сказал:

– Мы можем держаться вместе, защищать друг друга от призраков и всего, что вообразят дети. Сплотимся и встанем на защиту как один, как говорите вы, американцы. – И он улыбнулся сквозь слезы.

* * *

Майлз в восторге. Ему нравится дом Ники. Ему здесь удобно. Телевизор больше нашего. Я не скучаю по тем ночам, которые мы с Шоном и мальчиками проводили каждый у себя. Я не скучаю по своему дому. По-настоящему – нет. Иногда – да. В основном мне нравится быть здесь, с мальчиками и Шоном.

Каждый проведенный здесь день означает, что Эмили все дальше от нас. Так долго я хотела, чтобы она была рядом – а теперь хочу, чтобы она ушла. Хочу быть единственной любовью Шона и, в конечном итоге, единственной любовью Ники. Мне приходится быть терпеливой.

Есть столько всего, о чем я не могу писать в блоге! Когда я не пишу, у меня остается больше времени подумать, задать себе вопросы о своей подруге.

Как можно думать, что знаешь кого-то – и знать так мало? Как могла Эмили оказаться человеком, который бросит своего ребенка и уедет на Мичиган, чтобы пьянствовать и принимать наркотики? Я знала совсем не ту подругу.

Я помешалась на том, что осталось от Эмили в этом доме. После тяжелого разговора я убедила Шона отдать кое-какие вещи Эмили на хранение. Вызвалась найти место и устроить перевозку.

Я подумала, не спросить ли у мам о лучшем складском помещении на границе Нью-Йорка и Коннектикута. Но побоялась, что они легко поймут: я пытаюсь избавиться от одежды и вещей Эмили. Мы должны были это сделать, чтобы освободить пространство для меня и Майлза, чтобы почувствовать, что мы действительно живем здесь. Шон согласился.

Мы договорились, что Шон будет работать с грузчиками в субботу днем. Я уведу мальчиков в кино, а он скажет бригаде, что мы хотим отправить на склад, а что – оставить.

Мне было интересно, что останется. Что Шону будет невыносимо отослать из дома.

До сих пор, когда бы я ни оставалась у Шона, я уважала и чтила все, что относилось лично к Эмили. Как-то неправильно было бы рыться в ее ящиках и шкафах. (Шон заботливо освободил гардероб и шкаф для меня. ) Но теперь, живя здесь, я начала чувствовать себя свободнее.

Если я находила какую-нибудь интересную вещь Эмили или мне казалось, что вещь может дать мне какую-то информацию, я изучала ее, чтобы понять, кем действительно была Эмили и почему она сделала то, что сделала.

* * *

Примерно в это же время я прекратила писать в блог. Сделала сообщение, что уезжаю и скоро вернусь.

Слишком тяжело было писать о моей жизни с хоть каким-то подобием честности. Я могла бы писать о том, что ест Майлз, и о том, как я помогаю ему вырасти хорошим человеком. Могла бы писать о том, как формируется смешанная семья, и о том, как мы лавируем вокруг огромной дыры в наших жизнях.

Мамы не дуры. Они услышат пустоту, они вычислят, что мои интересы теперь лежат где-то еще. Может быть, у них возникнет чувство, что я попала в мрачноватое место, откуда вот-вот захочу выбраться.

Я помешалась на желании выяснить об Эмили как можно больше.

Что, если Майлз и Ники говорили правду? Что, если она была там? Живая? Что, если они с Шоном составили заговор против меня? Было ли дело в деньгах за страховку? Мне начало казаться, что с помощью ушлых юристов из его фирмы Шону удастся представить смерть Эмили как несчастный случай, так что два миллиона будут его – минус гонорар юристов.

Когда мальчики были в школе, а Шон – в городе, я начинала игру “Разгадай один секрет Эмили в день”. Следовало найти один объект, который может послужить ключиком к тому, что случилось на самом деле. Потом я заставляла себя остановиться.

Первым делом я поискала в аптечке. Не слишком изобретательно! Я нашла полный пузырек ксанакса по 10 мг. Выписан Эмили манхэттенским врачом. Почему она не взяла его с собой? Если бы я собиралась бросить мужа и подкинуть своего ребенка лучшей подруге, чтобы устроить себе нарковыходные – алкоголь, таблетки и поплавать, – таблетки были бы именно тем, что мне нужно.

Хотя, возможно, у нее был такой запас таблеток, что эти ей просто не потребовались.

Я не могла припомнить то место из полицейского отчета, где говорилось о находках, сделанных в домике. Были ли там пузырьки из-под таблеток, бутылки из-под спиртного?

На второй день в шкафу в прихожей я нашла пурпурный кошелек аллигаторовой кожи, с логотипом ДеннисаНайлона. Кошелек был набит чеками, некрупными купюрами – немного евро, но в основном песо, рубли и динары, все яркие, с цветами и лицами национальных героев. Сувениры из поездок. Для ДеннисаНайлона. Я представила себе вечеринку у бассейна, со множеством местных мальчиков, топ-моделей и наркотиков.

В то же время Эмили писала пресс-релизы и проверяла информацию. Моя подруга была не свихнувшимся от наркотиков черт знает чем, а ответственной матерью и любящей женой, и занимала серьезную должность. А может быть, она была всем этим. Эта наличность была воспоминаниями Эмили. Ее дневником путешествий.

Может быть, тут крылось преступление. Может, какие-то русские братки двинулись в модную индустрию, а Эмили встала у них на пути. Мое воображение вырвалось из-под контроля. Я велела себе расслабиться.

Я нашла коробку с фотографиями Эмили. Казалось странным, что там нет снимков из ее детства или из жизни до брака с Шоном. Неужели Шон избавился от этих снимков? Или было что-то в ее прошлом, что она хотела стереть? Шон говорил, что она отдалилась от своих родителей, но о причинах этого не слишком распространялась. Странно ли, что Шон не знал о родителях жены? Я много рассказывала Дэвису о себе. О своих родителях. Но кое о чем крупном я не рассказывала: о своих отношениях с Крисом.

На фотографиях из коробки были только Эмили и Ники. Я запомнила. Шон отдал фотографии Эмили в полицию, и мы их пока не получили назад. Я помогала ему убрать Ники с фотографий, чтобы лицо нашего мальчика не оказалось во всех газетах или в интернете.

В заднем шкафу, там, где каминная труба шла через чердак, я нашла бледно-голубое платье на вешалке и пару стильных бледно-голубых босоножек на высоком каблуке, аккуратно поставленных под платье.

Платье колыхнулось, когда я открыла дверь, как человек, который спрятался в темноте и ждет, когда можно будет выскочить и напугать меня. Буу! Я и правда испугалась – сначала.

Было ли это свадебное платье Эмили? Я не могла спросить. Я не хотела, чтобы Шон знал, что я рылась в шкафах на чердаке. Он говорил мне, что хочет, чтобы я чувствовала себя в этом доме как в своем собственном. Но вряд ли он имел в виду такую свободу.

Скользящим движением я сняла платье с вешалки и отнесла вместе с босоножками в нашу спальню. Я надела одежду Эмили. Платье было тесновато, босоножки немного жали, но я ослабила ремешки. Я чувствовала себя Золушкиной сестрой, которая пытается втиснуть ногу в хрустальную туфельку.

Я посмотрела в зеркало. Я чувствовала себя грешницей. Я ощутила печаль.

Я делала вид, что я – Эмили. Я легла на нашу кровать, свесив ноги, чтобы смотреть на себя в зеркало. Задрала тончайшее бледно-голубое платье и начала мастурбировать. Я делала вид, что я Эмили, и Шон смотрит на меня.

Я кончила через минуту. И громко рассмеялась. Меня уже не удивляло, что я оказалась извращенкой. Может, я еще и лесбиянка? Мне не хотелось заниматься сексом с Эмили. Мне просто нравилось притворяться ею. Я снова отнесла ее платье и туфли на чердак, в шкаф, где их обнаружила.

* * *

В гостевой комнате стоял туалетный столик ар-деко с круглым зеркалом – из тех вещей, которым невозможно противиться на аукционе, а уже дома недоумеваешь: с чего тебе вдруг понадобился туалетный столик, за который присаживалась попудрить носик кинозвезда тридцатых годов?

В одном из ящиков я нашла конверт из грубой коричневой бумаги, полный именинных открыток. Они так и остались в конвертах, адресованные Эмили Нельсон (Эмили не взяла фамилию Шона), на адреса, где она когда-то жила в разное время. Общежитие колледжа в Сиракьюз. Ее первая квартира в Элфэбет-Сити на Манхэттене. Можно было проследить передвижения Эмили до самой “ДеннисНайлон Инкорпорейтед”, причем адреса становились все более фешенебельными. Потом открытки добрались до Восточной 86-й улицы – там Эмили с Шоном жили после рождения Ники. Но когда она жила в Тусоне? Эмили никогда не рассказывала мне об этом. Или, может быть, она просто приезжала на день рождения, и открытка от матери застала ее там.

Открытки были самые обычные. Цветы. Шарики. С днем рождения мою дорогую дочку. С днем рождения, дорогая дочка.

Ничего более личного, ни приписок, ни ласковых слов. Ничего, кроме обращения “Эмили” и подписи “С любовью от мамы”. Почерк – надписи всегда коричневыми чернилами и настоящим вечным пером – принадлежал другой эпохе, когда девочек оценивали по тому, как они пишут. Почерк был главным: паутинообразный, но все еще уверенный.

В верхнем левом углу каждого конверта тем же почерком значилось: “Доктор и миссис Уэнделл Нельсон”. И адрес – Блуменфилд-Хиллс, Мичиган.

Адрес родителей Эмили.

Я забрала конверт и сунула в свой туалетный столик. Я чувствовала, как важно иметь адреса, хотя не смогла бы объяснить зачем. Если кто-нибудь мог бы помочь мне разгадать загадку, кем была моя подруга, то это ее мать. Я знала, что она страдает деменцией, но помнила про ее хорошие дни. Может, удастся навестить ее в один из этих дней. У меня никогда не хватило бы духу – или времени, или свободы! – отправиться на встречу с ней. Но мне нравилось, что у меня есть ее адрес.

* * *

Обнаружилось еще кое-что. Кое-что важное. И совершенно случайно.

Однажды после обеда Шон позвонил с работы и попросил меня найти в верхнем ящике его стола бумажку, на которой он нацарапал контакты какого-то клиента. Сначала он забыл взять телефон на встречу с этим клиентом, потом забыл внести информацию о нем в список контактов. А номер парня ему нужен прямо сейчас.

Я понимала, что он еще не пришел в себя, но Шон счел свою забывчивость недопустимой небрежностью. Я утешала его, говорила: ничего страшного. Люди забывают и более важные вещи. Он же переживает такой стресс. Я не сказала: не относись к себе так строго, у тебя жена умерла. Но мы знали, что я имею в виду. Я сказала, что поищу бумажку и перезвоню ему, когда найду.

Листок – вырванный из желтого линованного блокнота – был там, где и сказал Шон, среди множества чеков и счетов, старых телефонных карточек и связки бейджиков. Я удивилась этой неразберихе. Шон ведь такой аккуратный. Но никто не совершенен. И я видела, что он может допустить небрежность, когда дело касается работы. Когда мы только-только съехались, мне часто приходилось перед ужином (аккуратно! ) убирать папки и груды бумаг со стола в столовой.

Я уже почти задвинула ящик, как вдруг заметила обтянутую темно-синим бархатом коробочку, которая слегка запылилась. Футляр для драгоценностей. Я будто услышала голос, предупреждающий: “не открывай”, но тот же голос сделал соблазн непреодолимым.

Я открыла коробочку. В ней оказалось кольцо Эмили: сапфир между бриллиантами.

Я подержала его в пальцах. А потом увидела ее. Я увидела Эмили. Увидела игру бриллиантов в воздухе, как будто мы сидели у Эмили на диване и она жестикулировала, рассказывая о любимых книгах и фильмах, о Ники и Шоне, о дорогих ей вещах. Как будто мы смеялись, шутили и славили дар нашей чудесной дружбы.

Повинуясь импульсу, я поднесла кольцо к лицу. И мне показалось, что я слышу запах темных вод мичиганского озера, а под ним – слабое дуновение разложения. Смерти. Невозможно, чтобы так пахло кольцо. Но я ощущала этот запах.

Моя подруга ушла. Все, что осталось, – кольцо и наши воспоминания. Я положила кольцо назад, в бархатную коробочку, коробочку вернула в ящик, а ящик задвинула. И заплакала – горше, чем когда мы узнали, что Эмили больше нет.

Я собралась. Я позвонила Шону. Только это я и могла сделать, чтобы не развалиться. Продиктовала ему номер клиента. Шон сказал спасибо. Мне захотелось в ответ сказать, что я люблю его, но момент был неподходящий. Мне хотелось сказать ему, что я нашла кольцо Эмили, но я знала, что говорить это нельзя.

Я прекратила поиски. Не было больше ничего, что мне хотелось бы или нужно было знать.

* * *

Жизнь вошла в свою колею. Мальчики ходили в школу, Шон – на работу. Марисела приходила по средам, так что убираться мне было не нужно. Я наводила порядок в комнатах мальчиков и собирала все для рисования, когда они бывали дома. Пекла маффины и мастерила модели самолетов.

Я старалась забыть обЭмили, а если вспоминать, то только хорошее. Только что-то положительное, что-то, что может помочь. Слова мальчиков о том, будто они видели Эмили, то, что Ники пахнет, как она, и мои собственные сомнения – это просто часть нашего горя. Нашего нежелания поверить в то, что Эмили ушла от нас.

Но она действительно умерла. Шон видел отчет о вскрытии. Результаты анализа ДНК. Если в озере было не ее тело, то чье? Таких ошибок не делают даже в мичиганском городишке.

Я вычитывала в кулинарной книге рецепты: баклажаны с пармезаном, гуляш из тофу – блюда, от которых Шон и мальчики поначалу отказывались, но потом полюбили. А может, ели все это, чтобы сделать мне приятное. Но все равно – ели. Мне не хотелось, чтобы мы ели мясо каждый вечер. Я начинала чувствовать себя хорошо на кухне Эмили. Я готовила для людей, которых любила. Еда – это про существование. Еда – это жизнь. Эмили позаботилась о кухне, женила мужа и нашла подругу, которая опекала бы ее сына после того, как ее не станет.

Все шли на компромиссы. Ники прекратил свои демарши и стал со мной таким же – или почти таким же – милым, как до исчезновения матери, и мы все вчетвером развлекались по пятницам после школы. Я превратила гостевую комнату – ту самую, с туалетным столиком – в подобие кабинета и решила вернуться к ведению блога. Прошло достаточно времени, чтобы мои читательницы приняли мысль: мы с Шоном – пара.

Я могла бы многое рассказать о том, с какими проверками на прочность сталкиваешься и какие награды получаешь, когда растишь двух мальчиков вместо одного. В каких-то смыслах это проще, в других – тяжелее. До сих пор они не дрались. Я была благодарна, но все думала, не закончится ли это.

Секс с Шоном был таким же изумительным, как и в начале. Или почти изумительным. Пыл угасает, когда вы можете быть вместе, когда захотите. Это же естественно. Сначала вы делаете это каждую ночь, а потом – не слишком часто. Иногда лежите бок о бок, как брат и сестра. И замечаете это, хотя пытаетесь не замечать.

Может быть, поэтому жар между мною и Крисом никогда не угасал. Мы не могли оказаться вместе, когда хотели. Никоим образом.

Мальчики никогда больше не упоминали, что видят Эмили возле школы или еще где-то. Я решила делать вид, что этого и не было. Я когда-то читала о случаях массовой истерии, когда нескольким людям одновременно являлись одинаковые галлюцинации. Такое часто случается со школьниками. Это произошло с Ники и Майлзом, но, кажется, продолжалось недолго и особого вреда не нанесло.

Я решила, что мы прошли через это.

У нас был тихий День благодарения – лишь для нас четверых. Мальчики помогали мне готовить индейку. Она получилась безупречной – с хрустящей кожицей, сочная, с восхитительной начинкой. Шон очень мило делал вид, будто не знает, что за праздник такой, и мальчики рассказали ему, что выучили в школе. Как переселенцы приплыли сюда, как коренные американцы научили их возделывать кукурузу, как переселенцы получили первый урожай и смогли пережить первые холодные зимы в Новой Англии.

Ночью, когда мальчики уснули, мы с Шоном сидели на диване, приканчивая вино. Он обнял меня и предложил поехать куда-нибудь вместе на рождественские каникулы, вчетвером. В какое-нибудь теплое место. На остров. В место, которое принадлежало бы только нам. Ему не нужно было говорить: куда-нибудь, где я никогда не был с Эмили. Мехико, Карибские острова. Один парень с работы ездил на Вьекес, и ему понравилось.

Коктейли с ромом. Гамаки на пляже.

Я сказала, что это звучит великолепно. Это и правда звучало великолепно.

Мы не стали ложиться и занялись любовью. Я подумала: может, это сработает.

На следующее утро я отвезла мальчиков в школу, Шона – на станцию. Вернулась домой. Я начала думать об этом месте как о доме. Это больше не был дом Эмили или Шона. Просто дом.

Я сварила себе чашку кофе. Посидела за столом в солнечной кухне. Забрала чашку, перешла в гостиную и устроилась на диване. В голове мелькнуло – на диване Эмили, и я заставила себя выбросить из головы эту мысль. Теперь – на моем диване.

Я думала о своей нынешней жизни, о том, что все, возможно, устаканилось. К счастью, мы сумели одолеть этот путь. Я не возражала.

Зазвонил телефон. Городской, по которому никто никогда не звонил.

Я подвинулась, чтобы ответить.

Идентификатор номера сообщил: “Номер не определен”. Я взяла трубку и огорчилась, услышав тишину, какая бывает перед включением какой-нибудь записи автообзвона.

Я уже готова была повесить трубку, как вдруг голос сказал:

– Стефани. Это я.

Эмили. Я узнала бы ее голос где угодно.

– Где ты? – спросила я. – Скажи мне!

– Снаружи. Наблюдаю за тобой.

Я бросилась к окну, потом к другому. На улице никого не было.

– Пройдись по кухне, – велела Эмили. – Подними руку. Я скажу тебе, сколько пальцев ты подняла.

Я подняла руку. Оттопырила два пальца.

– Два, – сказала Эмили. – Давай еще раз.

На этот раз я подняла обе руки. Семь пальцев.

– Счастливое число, – заметила Эмили. – Ты всегда была умной девочкой. Ладно, мне пора. Пока все. До скорого. – Это было фирменное выражение Эмили: до скорого.

– Подожди! – воскликнула я.

Мне надо было о стольком спросить. Но какой у нас мог бы выйти разговор – я в ее доме, живу с ее мужем?

– Нет. Это ты подожди.

Показалось ли мне, что это прозвучало, как приказ? Эмили повесила трубку.

Я огляделась. Вещи Эмили. Мебель Эмили. Ее дом.

* * *

Этого просто не могло быть. Несколько часов я пыталась убедить себя, что звонок Эмили мне померещился.

Я лежала на диване. Наверное, я задремала, и звонок мне приснился. У меня бывали очень яркие сновидения, даже после смерти Эмили. И в некоторых снах действовала Эмили. Может, это как раз один из таких снов.

Я себя не убедила. Что-то во мне знало, что звонок был.

На следующее утро, высадив мальчиков у школы, я закинула продукты домой, сделала пару глубоких вдохов и выдохов и пошла в рощу.

Я вычислила, где должна была стоять Эмили, чтобы видеть меня через окно.

Я встала там и стала смотреть на дом.

Никакого движения. Дом был словно населен призраками.

В глубине рощи хрустнули ветки. Я едва дышала.

Потом я увидела в окне саму себя. В доме. И это было страшнее всего.

Это была я. И это была не я.

Я была кем-то еще. Совершенно одна. В роще за домом.

Шпионила за самой собой.

⇐ Предыдущая 16 17 18 19 202122 23 24 25 Следующая ⇒