Глава ХХVI. 18 СЕНТЯБРЯ 1993 ГОДА.

Глава ХХVI

18 СЕНТЯБРЯ 1993 ГОДА.

Так много всего случилось за последние две недели, так много потерь, что мне было трудно взяться за записи. Я жив и здоров, и все же бывают моменты, когда я завидую тем десяткам миллионов, которые погибли в последние дни. Моя душа умерла, и я всего лишь ходячий труп. Все, о чем я был в состоянии думать (и это вновь и вновь возникает в моей голове), – одно-единственное и неодолимое – Кэтрин умерла! До сегодняшнего дня, пока я не был абсолютно уверен в ее участи, это мучило меня и ни на минуту не давало покоя. Зато теперь, когда все известно, я больше не мучаюсь, просто внутри меня пустота и ее невозможно ничем заполнить.

Я занят важным делом и знаю, что должен выкинуть из головы мысли о прошлом и сосредоточиться на работе. Но сегодня я позволю себе записать свои воспоминания и свои мысли. В хаосе последних дней миллионы сгинули, не оставив следа – навсегда забытые, навсегда безымянные, а я могу, по крайней мере, заполнить эти страницы моими воспоминаниями о Кэтрин и о Событиях, в которых участвовали она и другие товарищи, надеюсь, что мой дневник переживет меня. Надо отдать хотя бы этот долг нашим погибшим товарищам, нашим мученикам: мы не должны забыть их и их дела.

Седьмого сентября, в среду, мы закончили с установкой третьей бомбы. Вместе с еще двумя товарищами из нашего отряда я забрал ее в понедельник из тайника, где осталась последняя из четырех боеголовок, и повез в Мэриленд. У меня уже было подобрано место, где я хотел ее установить, однако на той неделе движение войск вокруг Вашингтона было до того плотным, что нам пришлось просидеть в Мэриленде почти три дня, прежде чем мы нашли возможность приблизиться к нашей цели.

Движение гражданского транспорта было довольно долго затруднено из-за блокпостов, запретных территорий, контрольно-пропускных пунктов и так далее, но на той неделе оно стало почти совсем невозможным. По дороге назад в нашу типографию мы видели много машин, которые ехали в противоположном направлении и были сверх меры нагружены домашним скарбом, привязанным к дверям, капоту и крыше. А примерно в полумиле от нашего дома я наскочил на блокпост, которого не было, когда я уезжал. Поперек дороги лежала свернутая в кольца колючая проволока, а за проволокой стоял танк.

Я повернул и попытался проехать по другой улице, но она тоже оказалась заблокированной. Тогда я крикнул солдату, что еду домой, и спросил, на какую улицу лучше свернуть. «Вы нигде не проедете, – ответил тот. – Это запретная зона. Все эвакуированы еще утром. Любой гражданский, замеченный там, должен быть застрелен на месте».

Я похолодел. Что с Кэтрин и остальными?

Очевидно, что военные власти без предупреждения расширили запретную зону вокруг Пентагона до трех миль. Наш дом находился в полумиле от прежнего периметра, и нам ни разу не пришло в голову, что может что-то измениться. Тем не менее изменилось, очевидно, чтобы не дать Организации шанса разместить ядерное оружие вблизи Пентагона. В общем-то я считал, что и прежнего периметра достаточно для защиты от наших 60-килотонных боеголовок, поскольку Пентагон уже давно обзавелся противовзрывными ставнями и поставил вокруг здания противовзрывные преломители. После возвращения из Калифорнии мне так и не удалось придумать, как протащить бомбу внутрь. Я поехал на запасной пункт связи нашей ячейки, устроенный на случай чрезвычайных обстоятельств в нескольких милях к югу от Александрии, но там никто не появлялся и не было никаких сообщений для меня. У меня не было возможности связаться с Вашингтонским Полевым Штабом, чтобы узнать насчет Катрин, Билла и Кэрол, потому что все наши приемники и передатчики остались дома. Однако отсутствие моих товарищей говорило о том, что они почти наверняка арестованы.

Уже было за полночь, но я опять помчался на север, туда, где находились эвакуированные. Я думал, что, может быть, отыщу кого-нибудь из наших соседей и узнаю, что случилось с моими товарищами. Дурацкая и опасная мысль, рожденная отчаянием, и, наверное, мне повезло, что дорога оказалась заблокированной военным грузовым конвоем, из-за которого мне пришлось съехать на обочину и проспать до утра.

Когда я наконец добрался до лагеря беженцев, то быстро убедился в почти полном отсутствии шансов раздобыть информацию. На автомобильной парковке у пригородного супермаркета и прилегающем поле поднялось море армейских палаток. На границе лагеря встали ряды биотуалетов радом с автомобилями, все еще забитыми домашним скарбом, и здесь же были толпы беженцев и солдаты. Почти три часа я ходил в толпе, но за это время не увидал ни одного знакомого лица. Кое-кого я пытался расспрашивать, однако безрезультатно. Запуганные люди отвечали уклончиво или вовсе не отвечали. Попавшие в беду, растерянные, они не хотели дополнительных трудностей, а вопросы об арестах, свидетелями которых они, возможно, стали, грозили еще худшими бедами.

Когда я проходил мимо палатки, показавшейся мне раза в два больше остальных, то услышал доносившиеся изнутри приглушенные и истерические рыдания, прерываемые громким мужским смехом и вульгарными шутками. У входа выстроилось с дюжину Черных солдат. Я остановился, не понимая, что там творится, как раз когда два усмехающихся Не, растолкав толпу перед палаткой, вошли внутрь, таща за собой испуганную плачущую Белую девочку лет четырнадцати. Очередь насильников вновь сдвинулась. Я подбежал к Белому офицеру с майорской нашивкой, который стоял ярдах в пятидесяти от палатки, и принялся с возмущением что-то говорить, но он, не дослушав до конца даже первую фразу, с виноватым выражением на лице отвернулся и торопливо зашагал прочь. Два Белых солдата, стоявшие поблизости, стыдливо потупили взоры и тоже исчезли между палаток. Никому не хотелось быть заподозренным в «расизме». Мне стоило немалого труда не выхватить пистолет и не расстрелять всех, кто попадет под руку. Я поехал в Джорджтаун, где в старом магазине подарков должны быть товарищи из Организации. Магазин располагался неподалеку от новой границы Пентагона. Уже наступили сумерки, но все-таки и решил остановиться возле задней двери.

Не успел я выйти из Машины и подойти вплотную к дому, как вдруг на мгновение кругом стало светло, словно в солнечный полдень. Сначала меня почти ослепило, потом свет стал менее интенсивным, появились тени, да и сам свет за несколько секунд из белого сделался желтым, а потом красным. Я бросился на улицу, чтобы получше разглядеть небо. От того, что я увидел, у меня в жилах застыла кровь и волосы встали дыбом на голове: В северной части неба поднималась вверх огромная светящаяся рубиново-красная луковица с темными полосами, ярко-оранжевыми и желтыми пятнами, окрашивая все кругом в мрачный кроваво-красный цвет. Видение, достойное ада.

Пока я смотрел, гигантский огненный шар продолжал расти и подниматься, и появилась черная колонна, напоминавшая ножку громадной поганки. Над колонной извивались в чудовищной пляске ярко-синие языки пламени – молнии, но без грома, который нельзя было услышать на таком расстоянии. Наконец тишину нарушил глухой и все же всепоглощающий шум: такой шум, наверное, можно ожидать, если мощное землетрясение случится в большом городе и тысяча стоэтажных зданий одновременно обратится в руины.

Я понял, что присутствую при разрушении Балтимора, расположенного в тридцати пяти милях, но почему взрыв такой силы? Неужели это одна из наших 60-килотонных бомб? Но такого можно ждать разве что от мегатонной бомбы.

В правительственных сообщениях в тот вечер и на другой день говорилось, что ответственность за взрыв боеголовки стерший с лица земли Балтимор и убивший более миллиона человек, а также за разрушение взрывной волной около двух дюжин больших американских городов лежит на Организации. В них также говорилось, что правительство предприняло контратаку и уничтожило «змеиное гнездо расистов» в Калифорнии. Как выяснилось позже, оба заявления оказались фальшивкой, но лишь через два дня мне стало известно, что произошло на самом деле.

А тогда в нестерпимом отчаянии я и еще полдюжины товарищей, поздно ночью собравшихся перед телевизором в темном подвале магазина подарков, слушали злорадное сообщение об уничтожении свободной зоны в Калифорнии. Диктор был Е, и он дал волю своим чувствам; никогда прежде мне не приходилось слышать и видеть что-то подобное. После торжественного перечисления большинства разрушенных в тот день городов, с предварительной оценкой человеческих потерь (например: «…и в Детройте, где товарищи-расисты взорвали два снаряда, они принесли смерть 1, 4 миллионам невинных американцев, мужчин, женщин, детей всех рас…»), он перешел к Нью-Йорку. В этот момент слезы вправду навернулись ему на глаза и у него дрогнул голос.

Между рыданиями он все же сообщил, что восемнадцать ядерных взрывов уничтожили Манхэттен вместе с окружавшими его районами и пригородами в радиусе примерно двадцати миль и уже убили примерно четырнадцать миллионов человек, а еще пять миллионов умрут вскоре, в течение нескольких дней, от ожогов и лучевой болезни. Потом он перешел на иврит и затянул что-то непонятное, тягучее, в то время как слезы бежали по его лицу и он бил себя кулаками в грудь.

Через несколько мгновений он очнулся, и его лицо стало совсем другим. Страдальческое выражение сменилось сначала жгучей ненавистью к тем, кто разрушил его любимый Нью-Йорк, а потом выражением злорадства, которое через некоторое время обрело торжествующее словесное воплощение: «Но мы отомстили нашим врагам, их больше нет. Так всегда было в истории – проходит время, и то одни, то другой народ поднимается против нашего народа, пытается нас изгнать или уничтожить, но мы всегда в конце концов одерживаем победу. Никто не может устоять против нас. Все – Египет, Персия, Рим, Испания, Россия, Германия – сами были побеждены, а мы каждый раз триумфально поднимались из руин. Мы всегда выживали и благоденствовали. Вот и теперь мы окончательно сокрушили тех, кто поднял на нас руку. Подобно Моисею, покаравшему Египет, мы покарали Организацию».

У него язык был влажным, а черные глаза, поблескивая, злобно горели, когда он возносил славу якобы ядерному уничтожению Калифорнии: «Драгоценное расовое превосходство не спасло их, когда мы послали сотни ядерных снарядов на расистскую цитадель, – заходился от радости диктор. – Белые вредители дохли, как мухи. Нам остается только надеяться, в последнее мгновение они поняли, что многие верные правительству солдаты, нажавшие кнопки и отправившие в путь смертельные снаряды, были Не, Чикано или Е. Да, Белые с их преступной расовой гордыней стерты с лица земли в Калифорнии, и теперь настало время уничтожить всех расистов во всех концах нашей страны, чтобы в Америке вновь восторжествовали расовая гармония и братство. Мы должны убить их! Убить их! Убить! Убить!.. »

После этого он вновь перешел на иврит, и его голос стал тверже, набрал силу. Потом он встал со своего места и буквально прильнул к камере (живое воплощение ненависти), вопя что-то не понятное на чужом языке и брызжа слюной, стекавшей ему на подбородок.

Это экстраординарное действо, наверно, привело в замешательство кое-кого из менее эмоциональных собратьев диктора, потому что его выключили на полуслове и заменили не Е, который продолжал подсчеты потерь до раннего утра.

Постепенно, в течение последующих сорока восьми часов, мы узнавали правду об ужасном четверге из более точных теленовостей и из собственных источников. Первая и самая важная весть пришла рано утром в пятницу как зашифрованное сообщение Революционного Штаба всем ячейкам Организации по всей стране: Калифорния не уничтожена! Уничтожен Ванденберг, и еще два больших снаряда попали в Лос-Анджелес, причинив большие разрушения и унеся много жизней, но не меньше девяноста процентов населения свободной зоны выжило, отчасти благодаря предупреждению, полученному буквально за пять минут до взрывов, которое позволило им укрыться в убежище. К сожалению, в других местах такого предупреждения не было, и смерть настигла – включая умерших от ожогов, всякого рода ранений и радиации за последние десять дней – примерно шестьдесят миллионов человек. Снаряды, которые их убили, не были нашими, если не считать Нью-Йорка, который был сначала подвергнут обстрелу из Ванденберга, а потом из Советского Союза, Балтимор, Детройт и другие разрушенные американские города – даже Лос-Анджелес – стали жертвами советских ракет. База в Ванденберге стала единственной американской целью, пораженной правительством Соединенных Штатов Америки.

Трагической цепи событий дало начало отчаянно болезненное решение Революционного Штаба. Полученные РШ в первую неделю месяца донесения подтверждали постепенное, но неуклонное ослабление военных, которые стремились избежать ядерного столкновения с нами, и усиление Е, требовавших немедленного удара по Калифорнии. Е боялись, как бы патовая ситуация, в которой оказались свободная зона и остальная Америка, не стала постоянной, что рано или поздно закончилось бы нашей победой.

Чтобы предотвратить это, они прибегли к своим обычным закулисным методам: стали спорить, угрожать, подкупать, давить на своих оппонентов, выбирая по очереди то одну, то другую жертву. Им уже удалось сместить нескольких высших военачальников и заменить их своими ставленниками, и РШ понял, что исчезает последний шанс избежать полномасштабного обмена ядерными ракетами с правительственными войсками. Итак, мы решились. Мы ударили первыми, но не по правительственным войскам. Все наши ракеты из Ванденберга (кроме полудюжины, направленной на Нью-Йорк) полетели в две стороны: на Израиль и Советский Союз. Как только они были выпущены, РШ сообщил об этом в Пентагон, использовав открытую телефонную линию. Естественно, в Пентагоне тотчас подтвердили это сообщение с помощью радаров, и им ничего не оставалось, как массированной ракетной атакой поддержать наш удар по Советскому Союзу в попытке максимально ослабить его ядерный потенциал.

Ответ Советов был страшным, но не безупречным. Они использовали все, что у них осталось, однако этого оказалось недостаточно. Несколько самых больших американских городов, включая Вашингтон и Чикаго, отделались легким испугом, Своим жестом, за которым последовал ряд неизбежных Событий, Организация добилась четырех вещей. Во-первых, ударив по Нью-Йорку и Израилю, мы полностью вывели из строя два Е нервных центра, и им потребуется время, чтобы восстановить цепочку и начать вновь действовать. Во-вторых, заставив их принять решительные меры, мы опять основательно укрепили позиции военных в правительстве США. Что касается непосредственных практических целей, то страной сейчас управляют военные.

В-третьих, спровоцировав советскую контратаку, мы достигли куда большего в подрыве Системы в нашей стране и разрушении упорядоченной жизни масс, чем если бы ударили сами по американским объектам – к тому же, мы сохранили большую часть своих 60-килотонных боеголовок? Они еще послужат нам в будущем. В-четвертых, мы устранили важную угрозу, которая могла помешать нашим планам: угрозу вторжения Советов после того, как закончится наша война с Системой. Конечно, мы очень рисковали: во-первых, Калифорния могла быть уничтожена в результате советской контратаки; во-вторых, американским военным могла изменить выдержка, и они отправили бы ракету в Калифорнию, хотя, кроме Ванденберга, там нет ни одного ядерного объекта. В обоих случаях военное счастье, хоть и скромное, было на нашей стороне – хотя угроза со стороны американских военных никоим образом не исчерпана. Потеряли мы тоже немало: примерно восьмую часть членов Организации и почти пятую часть Белого населения страны – не говоря уж о миллионах наших братьев по расе в Советском Союзе. К счастью, самые большие потери пришлись набольшие города, жители которых были в основном не-Белой расы.

В общем, стратегическое положение Организации соотносительно с Системой значительно улучшилось, а ведь только это и имеет значение. Мы за столько потерь, сколько потребуется – лишь бы у Системы этих потерь было больше. В затяжной войне важно лишь одно: когда рассеется дым после последней битвы, тот батальон, который останется живым, должен быть нашим. Сегодня я наконец отыскал Билла и узнал, что случилось в типографии во время эвакуации жителей. У него тоже случилась беда, он тоже очень страдал, и его рассказ был коротким, но горьким.

Эвакуацию из расширенной территории Пентагона проводили без предварительного оповещения.

Седьмого сентября около одиннадцати часов утра на улицах неожиданно появились танки, и солдаты принялись стучать во все двери, давая жителям всего десять минут на сборы. Вели они себя с беспримерной грубостью по отношению к тем, кто двигался недостаточно быстро. Когда появились танки, Билл, Кэрол и Кэтрин печатали пропагандистские листовки на прессе, и им хватило времени только на то, чтобы спрятать улики под брезент, прежде чем солдаты ворвались к ним.

Поскольку у солдат не было времени на обыск, все сошло бы неплохо, но один из Не сделал непристойное замечание Кэтрин, пока она торопливо собирала свои вещи.

Кэтрин ничего не ответила Не, лишь холодно посмотрела на него, чем, очевидно, ранила его чувство «собственного достоинства». Он же принялся канючить: «Что это с тобой, крошка? Не любишь Не? » – что у Не отлично срабатывает с якобы виноватыми Белыми девушками, отчаянно боящимися быть обвиненными в – “расизме», стоит им отвергнуть нежелательные сексуальные притязания Черных самцов.

Когда Кэтрин попыталась выйти из дома, неся два тяжелых чемодана, любвеобильный Не загородил ей дорогу и попытался запустить руку под платье. Кэтрин отскочила от него и больно ударила его пониже живота, что немедленно остудило его пыл, но, увы, он успел нащупать кобуру. Он крикнул своим, и две стороны начали стрелять одновременно. Кэтрин и Кэрол стреляли из пистолетов, Билл – из самозарядного обреза.

Все четыре Не были смертельно ранены, но и они успели ранить троих Белых. Когда один из Не перед смертью выполз на улицу, Биллу, который был ранен легче женщин, хватило времени лишь на то, чтобы убедиться в смерти Кэтрин, прежде чем он и Кэрол бежали через задний ход. Они спрятались на чердаке соседнего дома, и их не нашли. Кэрол быстро теряла силы из-за ран, да и Билл тоже был не в лучшем состоянии. Дождавшись следующей ночи, Билл с трудом выполз из их укрытия, чтобы добыть воды, еды и медикаментов в опустевших домах.

Кэрол умерла на четвертый день, и прошло еще пять дней, прежде чем у Билла появились силы покинуть чердак и попытаться отыскать своих. Я знаю, что Билл не стал бы врать, и мне осталось одно утешение – Кэтрин не попала живой в руки врагов. Теперь я должен полностью посвятить себя нашему делу и доказать, что Кэтрин умерла не напрасно.

⇐ Предыдущая 39 40 41 42 43 444546 47 48 Следующая ⇒