Антанас Мацейна 11 страница

Христос знал, что люди на земле голодают и что они ждут Мессию, который насытил бы их. Разве пророк Иезекииль не провозглашал царство Мессии, в котором установится земная благодать? «Дарую им и окрестностям холма Моего благословение; и дождь буду ниспослать в свое время, это будут дожди благословения. И полевое дерево будет давать плод свой, и земля будет давать произведения свои; и будут они безопасны на земле своей... и полевые звери не будут пожирать их; они будут жить безопасно, и никто не будет устрашать их. И произведу у них насаждение славное, и не будут уже погибать от голода на земле…» (Иезекииль, 34, 26-29). Разве пророк Исайя не провозглашал, что когда придет Мессия, «пробьются воды в пустыне и в степи потоки. И превратится призрак вод в озеро, и жаждущая земля в источники вод; в жилище шакалов, где они покоятся, будет место для тростника и камыша» (Исайя, 35, 67). Правда, в священном Писании всюду подчеркивается, что восстановление подлинного почитания Господа и окончательное воссоединение человека с Богом есть основная и сущностная задача Мессии. Поэтому — «Да шумит море и что наполняет его, вселенная и живущие в ней; Да рукоплещут реки; да ликуют вместе горы пред лицом Господа; ибо Он идет судить землю» (Пс., 97). Радость от того, что Бог преобразит падшее бытие, сопровождает каждую мессианскую мысль о будущем порядке. Но наряду с этой мыслью слышатся мотивы земного счастья и блага. В царстве Мессии человек должен будет стать властителем мира, быть не слугой и не нищим, молящим о куске хлеба. Поэтому в надеждах Израиля мотив хлеба достаточно отчетлив. Сам Христос в самом начале своей Миссии, совершая путь свой по Палестине, сказал следующим за ним толпам: «Ищите Меня не потому, что видели чудеса, но потому, что ели хлеб и насытились» (Иоанн, 6, 26). Желание быть сытыми побудило людей идти за Христом. И Христос это желание не отринул. Два Его чуда совершенные Им около Тивериадского моря, когда Он накормил огромную толпу, как раз и указывают на Его озабоченность жезнеспособностью плоти. Однако Он не стал Кормильцем народа, как Иосиф в Египте. Разгадав земные мотивы, привлекавшие к Нему людей, Он сразу же заметил: «Старайтесь не о пище тленной, но о пище, пребывающей в жизнь вечную, которую даст Вам Сын Человеческий» (Иоанн, 6, 27). Людям надо было дать хлеба и утолить их голод. Но хлеб этот должен был быть восстановленным первобытным деревом жизни, ибо и эта жажда в своей основе была не чем иным, как жаждой божественной истины. Поэтому проблему хлеба Христос решил весьма своеобразно. Обещание кормить людей, дабы они не умерли, в Миссии Христа выражено с предельной ясностью, «Не Моисей дал вам хлеб с неба, а Отец Мой дает вам истинный хлеб с небес; ибо хлеб Божий есть Тот, Который сходит с небес и дает жизнь миру» (Иоанн, 6, 32, 33). Люди были очарованы этим обещанием и говорили Христу: «Господи! подавай нам всегда такой хлеб» (Иоанн, 6, 34). И в этой просьбе они высказали глубочайшее устремление человеческой природы. И хотя их губами говорил земной голод и на губах был вкус хлеба земного и мысли их были обращены к некогда падавшей с неба манне в пустыне и к непуганным перепелкам, но в сущности они просили хлеба вечной жизни, без которого человек не может стать истинным и полноценным человеком. И Христос удовлетворил их просьбу. Он оставил историческому человечеству То, чем оно может удовлетворить свою глубочайшую жажду и чем может защититься от истинной смерти. Это и был хлеб небесный, о котором говорит инквизитор, не отвергая его, но считая его слишком возвышенным. Хлеб небесный стал утолителем голода в истории бедствующего и нищенствующего человечества. История после Христа уже не есть голод и жажда, как та история, которая была до Христа. Христос возвратил в человеческое существование райское дерево жизни, хотя и в другом облике.

Однако, каким образом небесный хлеб, оставленный нам Христом, может насытить человека? Почему, вкушая его, он не будет голодать, как говорил об этом сам Христос? (ср. Иоанн, 6, 35). Мы уже упоминали, что первообразом человека является сам Бог. Поэтому человеческая жажда в глубинном смысле этого слова всегда есть жажда Бога. Она есть жажда полноты бытия, которая может быть найдена только в Боге, ибо только Бог есть Тот, Который ЕСТЬ. Человек удовлетворяется только Абсолютом. Беспокойное сердце умиротворяется только в Господе. Но соразмерен ли хлеб, оставленный Христом, этой абсолютной тревоге человека? Является ли Он тем абсолютом и полнотой, которых человек ищет и жаждет? Является ли Он тем объективным содержанием, воссоединившись с которым человек действительно воссоединился бы с самим Богом? При ответе на эти вопросы перед нами как раз и предстает божественность подвига Христа. Оставляя историческому человечеству хлеб небесный, Христос оставил ему не какой-то духовный объект, не какую-то, пусть даже и весьма благородную идею, не какое-то частичное содержание, но под видом хлеба небесного Христос оставил земле самого себя как Бога и как Человека, следовательно, оставил ей все Бытие, всю Абсолютность, всю Полноту. Христос сам дал себя человеку, дабы тот Его пил и ел. «Истинно, истинно говорю вам: если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни; ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день; ибо Плоть Моя истинно есть пища, и Кровь Моя истинно есть питие» (Иоанн, 6, 53-55). В мировой истории сам Христос есть хлеб человеческого существования. Правда, здесь Он приходит к человеку не в сверхъестественном, недоступном и непостижимом для человека облике, но просто, под видом хлеба и вина. Но этот Его облик — всего лишь прикрытие, как были прикрытием дым и молнии на Синайской горе, как горящий куст в подножье Хорива. Под всеми этими прикрытиями живет Он Сам, Бытие сущего, Полнота и Совокупность всего. Он есть жажда человека и содержание его объективного счастья. Он приходит к человеку как Утолитель его духовного голода и жажды, как пища и хлеб его жизни. Человек всей своей природой стремится к Абсолюту, и Абсолют приходит насытить его. Бог живет в истории человечества, как источник его жизненности, под видом хлеба небесного, дабы человечество не умерло от жажды и голода. В исторической действительности дерево жизни есть сам Бог.

Но этот хлеб небесный имеет совершенно другое значение, нежели земной. Хлеб земной, если под этим будем подразумевать всякое удовлетворение плотской жизненности, попадает в наш организм и изменяется по его законам. Земной хлеб изменяется сообразно с нами. Он становится нашей плотью. Между тем небесный хлеб нас самих преображает сообразно Абсолюту, ибо он есть Абсолют, ибо он есть Бог. Питаясь хлебом небесным, мы не приземляем Бога, не делаем Его земным, плотским, как это происходит со всякой земной пищей. Здесь мы сами поднимаемся к Нему и Он нас обожает. Это, возвещаемое нам Откровением, окончательное преображение нашей природы, по осуществлении которого люди, как говорится в римском Катехизисе, будут больше похожи на богов, нежели на людей — «potius dii quam homines videantur» — начинается уже в этой действительности, когда мы вкушаем хлеб небесный. То, что Христос остался в Евхаристии², означает, что Благодать Божия осталась в природе, дабы ее постоянно оживотворять, возвышать и преображать. Это есть распространение Его Воплощения во времени и пространстве. Это есть воссоединение каждой индивидуальной человеческой природы с природой божественной и, тем самым, — путь к окончательному экзистенциальному спасению этой природы. Вот почему Церковь называет хлеб небесный залогом грядущей славы — «pignus futurae gloriae».

С другой стороны, поскольку эта окончательная объективная завершенность нашей природы является вместе и окончательным объективным нашим счастьем, то, следовательно, и начало этого счастья тоже зиждется на хлебе небесном. Объективное счастье, как уже говорилось, стремится к совокупности всего, к вечности и абсолютности. Но все эти стремления как раз и удовлетворяются хлебом небесным, оставленным Христом, ибо Он, будучи самим Богом, давая человеку полноту жизни («Я есмь хлеб жизни»), есть совокупность всего, Он вечен («Ядущий хлеб сей будет жить вовек»), и, наконец, Он абсолютен, ибо удовлетворяет всякую жажду человека («приходящий ко Мне не будет алкать, и верующий в Меня не будет жаждать никогда»). Хлеб небесный — главная опора и условие нашего объективного счастья. Так же, как питаясь земным хлебом, мы создаем основу психологического субъективного счастья, так и питаясь хлебом небесным, мы закладываем фундамент сверхприродного объективного и окончательного счастья. Но так же, как психологическое счастье есть всего лишь далекий отблеск истинного объективного счастья, так и хлеб земной -- всего лишь слабый намек на хлеб небесный, его несовершенная форма. Питаясь земным хлебом, человек всегда смотрит сквозь него вдаль — в обещание окончательного своего счастья, которое кроется в глубочайших тайниках его природы, тем самым, он смотрит на хлеб небесный. Всякий голод или жажда человека в конечном смысле есть жажда небесного хлеба, ибо всякое беспокойство нашей природы есть жажда окончательного усовершенствования, которое и начинает осуществлять хлеб небесный уже в этой действительности. Таким образом, не хлеб земной является самой великой заботой шагающего по истории человечества, но хлеб небесный. Не за хлеб земной борются и терзают друг друга люди, но — за небесный, ибо в действительности они борются за основу своего окончательного счастья. Однажды показавшись в истории, небесный хлеб не перестает привлекать к себе людей как окончательное их успокоение и утоление. Поэтому в секвенции³ праздника Тела Христова этот хлеб называется пищей путников земли — «сibus viatorum», и это не только поэтический образ, но и глубокая метафизическая мысль. В этой действительности мы живы — не в животном, но в истинно человеческом смысле, лишь настолько, насколько вкушаем этот небесный хлеб.

Теперь нам становится понятным, что означает отказ от хлеба небесного ради хлеба земного, что означает та элиминация, которую осуществляет инквизитор в своем созданном царстве. Устранение, отвержение небесного хлеба означает прежде всего отказ от того абсолютного содержания, которое человек ищет и которого жаждет его высшая природа. Отвержение хлеба небесного отгораживает бытие человека от Абсолюта, от полноты, и, тем самым, часть и ограниченность становятся действительным местом человеческого существования. Этот отказ от хлеба небесного превращает человека в частичное существо. Он переносит человека в животное состояние, ибо частичное существо — это всего лишь животное. В своем желании вернуть человека в природу инквизитор, как всегда, вполне последователен и логичен. Инквизитор отвергает небесный хлеб, ибо он отвергает идеальную природу человека. Он ведет человека назад в природу, в животное состояние и поэтому не может пользоваться такими средствами, которые одухотворяют и обожают человека. Отречение от хлеба небесного -- логическое следствие всего пути инквизитора вниз.

С другой стороны, отречение от хлеба небесного есть отречение от окончательного сверхприродного преображения себя и примирение с такой природой, какова она есть. Но поскольку это преображение в своей сущности есть не что иное, как осуществление объективного счастья, то отречение от хлеба небесного означает и отречение от объективного счастья, абсолютизацию тех приятных субъективных переживаний, которые свойственны психологическому счастью этой действительности. Для человека, отвергшего хлеб небесный, не остается ничего другого, как все свои силы направить на хлеб земной, то есть на все те объекты, которые удовлетворяют всякий жизненный голод. Призыв «Сагре diem»⁴ здесь приобретает не только моральный смысл. Он становится необходимостью человеческой жизни, основой и конкретной формой его существования. Эпикуреизм -- это философия земного хлеба. Для человека, отказавшегося от хлеба небесного, не остается ничего другого, как до конца утверждать и реализовывать свою связь с жизненным миром, то есть, насколько это возможно расширять господство жизненности в своем существовании и насколько возможно подавлять проявления духа, который мог бы ему нашептать сказку об отвергнутом рае. Плоть со своими заботами и нуждами здесь неизбежно становится в центр жизни человека. Его культура становится физической; его мышление — витальным. Биологизм во всех своих проявлениях тоже является философией земного хлеба. Людвиг Клагес -- его глашатай. Наконец, для человека, отвергшего хлеб небесный, не остается ничего другого, как принять судьбу жизненного мира и включиться в его закономерности. Здесь человек становится только одним из членов жизненной совокупности, всего лишь одним её проявлением, всего лишь только одной незначительной её частью. Здесь он уже не является властелином мира и его окончательным смыслом, на осуществление которого направлены все усилия природы, но чаще всего он -- всего лишь негодный плод жизненного развития. Эволюционизм тоже является философией земного хлеба. Нетрудно заметить, что в одном ряду со всеми формами отказа от хлеба небесного находится и отказ от свободы. Свободы нет ни в эпикурейской, ни в биологической, ни в эволюционной философии, ибо в этих философиях отсутствует дух. Поведением человека, его деятельностью и его жизнью здесь управляет причинная необходимость. Отказ от свободы есть конечный результат отказа от хлеба небесного. Механицизм является самой яркой философией земного хлеба. «Лучше поработите нас, но накормите нас», — вопль человека, отвергшего небесный хлеб. И этот вопль эхом раздается по всей мировой истории.

Увеличение числа людей в мире ведет к увеличению числа тех, кто хлеб небесный выменивает на хлеб земной. Выбор удовлетворения своих физических потребностей, утрата духовных составляет ту великую трагедию истории, ту прямо-таки апокалиптическую катастрофу, которая грозит человечеству и о которой в свое время уже говорил С. Булгаков в своей «Философии хозяйства»⁵. За последнее время мы испытываем влияние целого ряда идеологий, в основе которых лежит хлеб земной, с помощью которого они хотели бы способствовать созданию счастья еще в этой действительности. Сегодня многие из них уже потерпели крах, но не потому, что мир предпочел хлебу земному небесный хлеб, а потому, что на смену им пришли другие идеологии, которые не только проповедовали хлеб земной, но и имели его в достатке. Камни пустыни они обратили в хлебы и поэтому толпы потекли за ними. Однако сам хлеб земной здесь изменил только свой облик. Его предлагали и давали всего лишь под другим названием. Но в своей сущности он остался тем же, что и былпрежде -- утолителем жажды рабов. Мир, должно быть, еще никогда не был так обуреваем жаждой этого хлеба, как в нынешнее время — после всех прошедших ужасов, бед и страданий. Инквизиторское решение проблемы хлеба сегодня даже более актуально, нежели прежде. Призыв «лучше поработите нас, но накормите нас» в наше время находит широкий отклик и мольба толп о хлебе начинает осуществляться. Мы медленно, но неудержимо приближаемся к временам сытости, покоя и благополучия, но, тем самым, и к временам несвободы, не своей совести и беспринципности. Миллионы складывают свою свободу, свою честь и свою совесть к ногам накормивших их людей. Эти миллионы становятся спокойными и счастливыми. Но тем самым они отрекаются от высшей жизни, отрекаются от жажды истины, которая единственно делает человека свободным и возвышает его над животным. Инквизиторское начало приходит в мир в ласковом, даже приятном, но и в совершенно прозрачном обличии. Проблема хлеба разделяет историю на два фронта, и в борьбе этих фронтов кроется тайна будущей истории.

Однако удовлетворение жизненной жажды еще не решает проблемы хлеба. Хлеб связан не только с плотью человека, но и с его духом. Он влияет не только на развитие плоти, но и на решения совести. Эту вторую, более духовную сторону проблемы хлеба инквизитор формулирует следующим образом: «Приняв " хлебы", ты бы ответил на всеобщую и вековечную тоску человеческую как единоличного существа, так и целого человечества вместе — это: " перед кем преклониться? " Нет заботы беспрерывнее и мучительнее для человека, как, оставшись свободным, сыскать поскорее того, перед кем преклониться». Но и это еще не все. Человек хочет не только сам преклониться, но еще хочет найти «такое, чтоб и все уверовали в него и преклонились пред ним, и чтобы непременно все вместе. Вот эта потребность общности преклонения и есть главнейшее мучение каждого человека единолично и как целого человечества с начала веков. Из-за всеобщего преклонения они истребляли друг друга мечом. Они созидали богов и взывали друг к другу: " Бросьте ваших богов и придите поклониться нашим, не то смерть вам и богам вашим! " И так будет до скончания мира, даже и тогда, когда исчезнут в мире и боги: все равно падут пред идолами». Христос, зная эту склонность человеческой природы и владея хлебом, мог бы устранить эту вечную заботу и беспокойство, эту вечную борьбу и муку, ибо тогда Он подал бы непререкаемый знак, что надо преклониться перед тем, кто дает хлеб, кто насыщает и ублаготворяет. И тогда человеку не надо было бы искать богов или идолов. Христос занял бы их место, всех сразу, и стал бы единственным объектом преклонения и почитания для человека.

Действительно, желание преклониться перед кем-то есть «основная тайна человеческой природы». Понимание этого в новой философии религии очевидно. М. Шелер⁶ в своем произведении «Wom Ewigen im Menschen»⁷ утверждает, что релегиозный акт необходим человеческой душе, поэтому здесь неуместен вопрос, исполняет ли его человек или не исполняет: он его исполняет всегда. Здесь возможен только вопрос, находит ли человек для этого акта соответствующий объект или, возможно, он выбирает объектом своего почитания то, что считает святым и божественным, чему он придает абсолютную ценность, но что в сущности своей является только относительным и земным. Шелер категорически утверждает, что всякая ограниченная душа верит либо в Бога, либо в идола. Однако для того, чтобы объект этого религиозного акта был достоен, хотя бы субъективно, почитания, он должен быть переживаем человеком как значимый для него, как авторитет. Он должен обладать определенной силой и могуществом. Владеющий хлебом как раз удовлетворяет этим требованиям. Кто владеет хлебом, тот держит в своих руках судьбу жизненности человека. Кто дает хлеб, тот обеспечивает физическое существование человека, но он и подчиняет человека, ибо его существование берет в свои руки. Зависимость жизненности от хлеба настолько очевидный знак, что он насильно заставляет человека преклониться перед тем, кто этот знак держит в своих руках. Таким образом, если бы Христос внял духу пустыни и подал бы людям такой знак, то они, нисколько не колеблясь и не сомневаясь, преклонились бы перед Ним и восславили бы Его. Они подняли бы свои мечи, борясь за Его признание, ибо человек не терпим к критике своего Бога. Но Христос не пожелал, чтобы люди бежали за Ним словно «благодарное и послушное стадо». Он хотел свободного выбора и свободной любви. Вера в Христа должна была быть не вынужденной, не вызванной требованиями плоти и крови. Она должна была быть плодом взаимодействия божественной благодати и человеческой свободы. Поэтому Христос и отверг искушение духа пустыни. Но тем самым Он отказался от ярчайшего свидетельства своей силы и могущества, от самого главного «доказательства» своей божественности. Он отворил двери для сомнений и критики, которые всегда сопутствуют свободному выбору и свободной любви. Повиновение не должно быть куплено хлебом. Оно должно естественно возникнуть в человеческом сердце. Но вместе с возникновением этого свободного, вызванного любовью повиновения должны были исчезнуть и все знаки, которые в большей или меньшей степени служили принуждению и лишали человека выбора. Поэтому должен был исчезнуть и хлеб, как один из наиболее явных и в то же время самых существенных знаков принуждения и предопределения. Таким образом, отвержение первого искушения означает не только желание Христа поднять человека из плотского существования к духовному истинному существованию, но также и Его желание позволить человеку совершенно свободно верить в Него или не верить, самому определиться — за или против Него, совершенно свободно почитать Его или подвергнуть гонениям. Савл должен был превратиться в Павла вследствие внутреннего озарения благодатью, потрясшего все его бытие, но не по влечению природы к вкусу хлеба. В проблеме хлеба, как мы видим, берет начало проблема веры и совести.

2. ПРОБЛЕМА СОВЕСТИ

Проблема хлеба — не единственная и не последняя проблема, которая мучает историческое человечество и которую оно пытается разрешить тем или иным способом. Жизненный голод не является самым главным препятствием для создания счастья в этой действительности. Ему сопутствует внутреннее беспокойство, которое с трудом осознается и определяется, но которое всегда ощущается и всегда переживается. Это беспокойство труднее перенести, чем голод плоти. Оно мучает человека сильнее, чем тоска по хлебу. Достоевский эту внутреннюю тревогу называет «свободой совести». И называет совершенно справедливо. Совесть — это голос нашего глубинного Я. Она не зависит от крепости нашего духа. Она не лежит на поверхности, но кроется в самом нашем существе. Ее нельзя ввести в заблуждение, как ум, или извратить, как волю. Через нее говорит наша личность, наш центр, наше ядро, которое сокрыто в нас глубже, чем ум и воля. И именно поэтому ее никогда нельзя ввести в заблуждение или извратить в подлинном смысле этого слова. Голос совести всегда правдив, ибо им говорит наше бытие.

Именно поэтому он и обязывает. Мы можем не обращать внимания на заключения своего ума, ибо мы никогда не бываем абсолютно уверены в том, что он не ошибается. Сомнение в утверждениях нашего ума всегда обосновано. Мы можем не прислушиваться к желаниям нашей воли, ибо никогда не бываем уверены в том, что они не находятся под влиянием посторонних факторов. Таким образом, и сомнение в установках нашей воли тоже всегда оправдано. Однако мы всегда должны быть послушны своей совести, ибо она -- самое глубокое и самое сущностное проявление нас самих. Идти против своей совести — означает идти против самого себя, отречься от своего бытия и морально его уничтожить. Отказ от своей совести есть отказ от основной своей ценности и тем самым глубочайшее нравственное падение. Отказаться от своей совести означает отречься от своей личности, обезличить себя, подчиниться внешним чужим законам и тем самым обесчеловечить себя, ибо человек настолько человек, насколько он -- личность. Совесть есть выражение личности и поэтому — залог человечности. Человек есть настолько человек, насколько он следует своей совести.

Совесть всегда живет в нас, живет потому, что она есть голос нашего бытия, нашей личности. Наш ум может омрачиться и уже не отличать истину от заблуждения. Наша воля может ослабеть и уже не чувствовать, что хорошо и что плохо. Но наша совесть бодрствует постоянно. Пока экзистирует наше бытие, до тех пор говорит наша совесть. В мешанине предрассудков и мнений, теорий и систем совесть нам постоянно указывает истину. В хаосе обрядов и правил, норм и законов совесть постоянно находит для нас добро. Человек, будучи создан по образу и подобию Божию, в глубине своей всегда носит идею Бога и всегда тяготеет к истине и добру, которые суть не что другое, как отблески божественности в мире. Внешне человек может быть даже изуродован; он может быть сильно омрачен; он может быть отягощен, как тот легендарный божок Главк Платона, всевозможными посторонними наростами, но в глубинах его бытия, как метафизический его первообраз, как образ самого Бога, который есть сама истина и добро, всегда сияет божественная идея его бытия. Совесть, будучи голосом нашего человеческого принципа, тем самым является голосом нашего первообраза. Это голос пребывающего в нас имманентного Бога. Через нашу совесть говорит наш первообраз, идея нашего бытия, по которой мы созданы и благодаря которой мы держимся. Поэтому этот первообраз и его голос, звучащий в нас, всегда ведет нас к истине и к добру. Он нас не обманывает и не вводит в заблуждение. Он не ослабевает и не исчезает. Он жив постоянно и постоянно говорит в нас, побуждая нас и предупреждая, одобряя нас или порицая. Голос совести в нас неистребим, как неистребима сама божественная идея, которую трудно рассмотреть в извивах нашего бытия. Можно не слушаться совести, но уничтожить ее нельзя.

И пока в нас живет голос совести, до тех пор не может быть и речи о субъективном психологическом счастье в этой действительности. Внутренний покой есть одно из основных условий психологического счастья. Поэтому, желая быть внутренне спокойным, необходимо примириться с этой действительностью, вжиться в нее и считать ее единственным местом нашего существования. Между тем совесть всегда говорит нам об идеальной действительности. Всю нашу жизнь, все наши поступки, переживания и чувства она мерит идеальной мерой. Она — наш внутренний червь, который не дает нам покоя, постоянно напоминая о том, что эта действительность преходящна, что ее покой обманчив, а счастье ее неподлинно и тем более непостоянно. Мы можем получать величайшие удовольствия, мы можем удовлетворить всякий жизненный голод, теоретически мы даже можем опровергнуть всякую высшую жизнь, но до тех, пока в нас говорит совесть, она оценивает наши переживания, наши установки, содержание нашей удовлетворенности. Все это она оценивает, исходя из высших законов, и осуждает нас, если только эти переживания, установки, содержания погрязли в мире этой земли. Осуждающий голос совести превращает в ничто даже самое большое психологическое счастье.

Поэтому самый большим врагом земного счастья является не голод, но совесть и ее свобода. Инквизитор не ошибается, когда говорит: «… дашь хлеб, и человек преклонится, ибо ничего нет бесспорнее хлеба, но если в то же время кто-нибудь овладеет его совестью помимо тебя — о, тогда он даже бросит хлеб твой и пойдет за тем, который обольстит его совесть». Свое утверждение инквизитор обосновывает тем, что «тайна бытия человеческого не в том, чтобы только жить, а в том, для чего жить». Иначе говоря, человеку недостаточно только быть, как животному. Он хочет знать, для чего он есть и для чего он живет. Смысл животного вмещается в его существование. Между тем человек чистым существованием не только не удовлетворяется, но даже презирает его и считает его недостойным. Человек может иметь хорошую пищу и добротную одежду, жить в удобной квартире и иметь семью, но если он не знает, для чего он живет, он становится неудовлетворенным, начинает испытывать нужду и изнемогать. Смысл человека не вмещается в его существование. Человек не живет только для того, чтобы быть. В самом его существовании должно быть еще что-то другое, что не есть существование в себе, но что человек может осуществлять самим своим существованием. Бессмысленной жизни человек вынести не может. Поэтому инквизитор не ошибается, говоря, что человек «скорее истребит себя, чем останется на земле, хотя бы кругом его всё были хлебы». Но вопрос смысла жизни — смысла моей личной жизни есть глубокий вопрос совести. И если хлеб удовлетворяет само существование, то проблемы цели он не разрешает. На вопрос, для чего мы живем и что составляет смысл нашей личной жизни, мы можем ответить только своим глубинным бытием, говорящим голосом совести.

Поэтому инквизитор и признает, что беспокойство совести люди переживают болезненнее, чем жизненный голод. Человек согласен отречься даже от хлеба, чтобы только стать спокойным в себе. Инквизитор справедливо замечает, что человек «пойдет за тем, который обольстит его совесть». Обольстит совесть! -- необычайно глубокое замечание, ибо совесть действительно можно только обольстить, а не устранить или уничтожить; обольстить в том смысле, что те будто бы божественные вещи, которые стоят перед человеком и которым он поклоняется, по существу своему есть лживые порождения самого человека. Совесть умолкает только в присутствии Бога, ибо она есть глас Божий. Если человек поставлен перед идолом, говорящим от имени Бога, и если его убеждают, что это говорит сам Бог, его совесть, хотя бы на определенное время, умолкает, ибо в практической жизни, раньше или позже, все равно выясняется, преклонился ли человек перед истинным Богом или всего лишь перед идолом. Поэтому инквизитор всегда говорит и действует от имени Христа. От имени Христа он обманывает людей и сознательно лжет им, ибо, действуя только таким способом, он может обмануть и успокоить совесть людей. Люди верят инквизитору, ибо думают, что верят Богу.

И все-таки инквизитор прекрасно понимает, что подобный обман совести может быть только временным. Созданный им порядок, в который он включает людей, является антибожеским, тем самым — не истинным и безнравственным. Поэтому как только человек начнет участвовать в осуществлении этого порядка, он сразу же заметит, что все его действия направлены против Бога, и тогда его совесть заговорит, его глубинная природа возмутится и инквизиторский обман станет явным. Обманутый человек принципиально верит, что инквизитор является посланником Божим, ибо тот говорит и действует от имени Бога. Но как только человек обратится к своей совести по поводу отдельных конкретных эпизодов инквизиторской жизни и сравнит указания и предупреждения своей совести с требованиями и позволениями инквизитора, тогда он сразу же заметит ложь, увидит себя обманутым, и все усилия инквизитора обратятся в ничто. Совесть нельзя обманывать долго, ибо нельзя обмануть живущего в нас Бога.

⇐ Предыдущая 7 8 9 10 111213 14 15 16 Следующая ⇒