Алекпер Алиев 9 страница

- Не буду с тобой спорить.

***

Наступил вечер, но от земли все еще исходил жар. Духота совсем выбила их из силы. Проведя весь день в Кандоване и пообедав в вырубленной в скале закусочной, Кянан и Мэрле собрались ехать в Тегеран. Когда тени скал стали длиннее, они неторопливо пошли к последнему автобусу и уселись в середине салоне.

- Интересно, - сказала Мэрле.

- Что, дорогая? – Кянана оторвал взгляд от смартфона.

- Я наконец поняла, в чем польза хиджаба, - на полном серьезе заявила девушка.

- В чем же?

- Если б не платок, у меня запылились бы волосы.

Кянан улыбнулся. Зрачки его вернулись к электронной книге, начатой два месяца назад. А уставшая Мэрле, положив голову ему на плечо, моментально уснула.

***

В Какой-то момент Кянан взглянул на звезды, ярко сиявшие на ясном небе. Духота, наконец, уступила место приятной прохладе. Освещаемые фарами дороги будто выскакивали навстречу автобусу, пытаясь атаковать его. Мэрле проснулась, платок ее сполз на плечи, оба безмолвно смотрели в окно. Кянан ощущал ее дыхание и чувствовал себя самым счастливым мужчиной на свете.

Вдруг с заднего сидения раздался сердитый голос:

- Госпожа, накройте голову!

Кянан вздрогнул. Встретился глазами с Мэрле. Слов она не поняла, но приказной тон, которым они были произнесены, заставил ее встревожиться. Они обернулись назад.

У говорившего с ними человека были грозно сощуренные глаза, редкая борода и блестящая лысина. Он повторил:

- Госпожа, накройте голову!

Кянан не знал, что сказать, как защитить свою женщину. А покуда он размышлял над этим, из дальнего конца салона раздался чей-то протест:

- Не видишь что ли, что не местные? Оставь их в покое! Тебе какое дело до ее головы? Если тебе это так не нравится, не смотри в ее сторону. Проклятый басидж!

Все пассажиры зааплодировали словам неизвестного парня и обрушили на плешивого бородача шквал ругательств. Басидж промолчал и с ненавистью отвернулся к окну, едва скрывая свою ярость. А Мэрле вопросительно смотрела на Кянана, все еще не понимая, что происходит.

- Этот человек потребовал, чтобы ты надела платок. А другие пассажиры поставили его на место. Кажется, опасность миновала, можешь не закрывать голову, - улыбнулся Кянан и с благодарностью посмотрел назад. Лица людей, заступившихся за Мэрле, тонули в темноте, и потому он не мог даже кивком выразить кому-то из них свою признательность. - И еще, как я понял, этот мужчина – басидж.

- Это еще кто? – спросила Мэрле, осторожно обернувшись и бросив злой взгляд на своего обидчика.

- Басидж – это добровольческая организация. Идейные ребята, безвозмездно трудятся во имя исламской революции. А именно – сдают государству женщин с непокрытой головой, людей, которые пьют алкоголь или целуются в общественных местах. В Иране басиджей презирают. Сколько жизней они загубили своей клеветой и доносами…

Мэрле взволнованно пригладила волосы и повязала платок.

- Если это настолько опасный человек, не хочу, чтобы у нас или у других пассажиров возникли проблемы. Тем более, что уже не жарко, не переживай, - добавила она, увидев недовольство на лице Кянана, - я серьезно, не волнуйся за меня. Смотри, мы въезжаем в туннель…

Здесь горел свет, лицо Мэрле отразилось в оконном стекле, и она вдруг ощутила острый прилив счастья, прижалась к Кянану, и они встретились взглядами в собственных отражениях.

Ночное путешествие продолжалось со скоростью 80 километров в час. За окном мелькали то русла рек, то горы, то поля. Небо заволокли облака, скрыв из виду звезды. Быть может, где-то далеко шел ливень.
Азербайджан давно остался позади.

Часть четвертая

Гюней

Ещё одна ночь, проведённая в думах о будущем своей семьи. Он не сводил глаз с жены и детей, спящих на ковре, разостланном на железном полу судна. Ночной холод заставил их тесно прижаться друг к другу. Лица всех переселенцев, возвращающихся в Иран, выражали одинаковую муку. Они расположились кто где, истерзанные усталостью, голодом и бессонницей. Глядя на них, Али ощущал, как и без того скверное душевное состояние неумолимо ухудшалось час за часом, как иссякают последние надежды. Ему захотелось курить.

«Красная звезда» и «Восток» отправились в путь с промежутком в два часа, а «Тургенев», на котором плыла семья Али, прождал в порту аж восемь часов, и никто не удосужился объяснить пассажирам причину такой задержки. Им также было отказано в просьбах спуститься на берег и еще чуть-чуть побыть с родными – приходилось, столпившись у бортов, общаться с ними жестами. И когда судно, наконец, тронулось, все буквально попадали от утомления.

Дабы не потревожить спящих, Али на цыпочках прокрался к двери, ведущей на палубу. Там стоял русский офицер, глядя на берег, тонкой линией видневшийся вдали. Али попросил у него папиросу, и офицер, поспешно протянул ему коробку. Он глубоко втянул дым, так что закружилась голова, напоминая о том, как давно он ничего не ел. Темно-синее небо постепенно прояснялось, и персидское солнце начинало брызгать каплями света над Энзели. Впереди вырисовывался силуэт порта.

Али оставался стоять на палубе. Щедрый офицер угостил его еще одной папиросой. Вскоре «Тургенев» замедлил ход, а потом и вовсе остановился. Громкий корабельный сигнал разрубил тишину, перебудив пассажиров.

К судну подчалило несколько катеров пограничной службы, на носах которых развевались маленькие зеленые флаги с эмблемой «Лев и Солнце». В сопровождении этих катеров «Тургенев» медленно приближался к пристани. Али поспешил к родным. Марьям, при поддержке дочерей, сворачивала ковер. Вошедший в этот момент офицер громко свистнул в висевший на шее свисток, обрубая сон тех, кого ещё не смог пробудить корабельный гудок,

- Подъем! Собирайтесь! Приехали! - громко крикнул он по-русски.

Али вместе с домочадцами вернулся на палубу. Чуть поодаль были видны апельсиновые сады, окружавшие порт Пехлеви. Самолет, вылетевший из расположенного по соседству аэропорта, взял курс на Хамадан.

Несмотря на ранее утро, жизнь в порту уже кипела во всю. Народа здесь было даже больше, чем на бакинской пристани. И прибытие переселенцев добавило очередную порцию переполоха. Шум стоял такой, что трудно было расслышать собственные мысли. Одни расставляли лотки, вторые торговали выпечкой вразнос, третьи разыскивали своих прибывших из Азербайджана родных... И повсюду сновали нищие, которых разгоняли полицейские. Причем, было их поровну, будто на каждого попрошайку «выдали» отдельного полицейского. Впрочем, стражи порядка не применяли силу, а поймав очередного нищего, лишь легонько, «ради галочки» касались его дубинкой – видимо, не хотели, чтобы у прибывших из СССР соотечественников сразу же сложилось негативное представление об Иране.

В 1918 году Ленин подписал декрет о выдаче Ирану крупной суммы в долг. На эти деньги были проведены значительные работы по обустройству страны, проложены новые дороги и построены здания. Как, например, Управление общими делами Энзели, расположенное на зеленеющем слева от пристани острове, или же – тянущаяся справа трасса. Но при всем этом, в отношениях между Ираном и Советским Союзом создалась парадоксальная ситуация – русские, еще несколько лет назад инвестировавшие в эту страну, теперь враждовали с персами. Иранские спецслужбы круглосуточно выслеживали коммунистов, хватали их и отправляли на казнь. Полиция и агентурная сеть были переведены на особый режим работы. Иранцы догадывались, что русские воспользуются нынешней депортацией, чтобы заслать сюда своих шпионов. А коммунизма правящий режим боялся, как огня. Страх разделяла также и Германия, которая на данный момент играла немаловажную роль в политике Ирана – она ненавидела коммунистов еще больше, чем сами персы, и прилагала все усилия, чтобы духу их здесь не было.

Стоило им ступить на твердую землю, как Марьям охватило волнение.

- Ну вот, вернулись, - пробормотала она с тревогой и горечью в голосе. Дети были далеки от понимания смысла этого глагола.

На что Али, придав лицу спокойное и уверенное выражение, ответил:

- Все будет хорошо. Вот увидишь.

Потом погладил Рустама и Нураддина по густым волосам и добавил:

- Разве можно тревожиться, имея таких сыновей?

Рустам устало взглянул на отца и улыбнулся.

Семьи, с которыми они плыли на корабле, разбрелись в разные стороны. Некоторые, взвалив на спину свои тюки, пошли пешком к выходу из порта, другие сели в автобусы.

Депортированным рабочим, лудильщикам, жестянщикам и другим ремесленникам тут не чинилось никаких преград – они могли идти, куда хотят. А вот интеллигенцию в Энзели ждала иная судьба – их отправят в Хузистан, этакую иранскую Сибирь, куда ссылали потенциальных разносчиков «коммунистической заразы». Правительство старалось держать «образованных» граждан как можно дальше от границ с СССР. И если в советской Сибири стояли лютые морозы, то в Хузистане царило адское пекло. Власти были уверены, что оттуда коммунисты не смогут отравлять своим влиянием такие крупные города как Тегеран и Тебриз, и что их можно будет держать под постоянным контролем. А если и там они продолжали «проповедовать» свое учение, то отправились прямиком на виселицу.

Подойдя к одному из автобусов, Али спросил у водителя, будет ли он проезжать через Шабустар. Тот пообещал, что в нужный момент пересадит их на другой автобус. Семья кое-как расположилась в битком набитом салоне. Здесь было очень душно, плакали младенцы, и, будто стараясь перекричать их, кудахтали куры, а запахи пота и сыра, смешиваясь, создавали невыносимую вонь.

После семи часов мучительного пути, водитель высадил их на перекрестке в Суфьяне. Али и его домочадцы жадно глотали свежий воздух. Теперь они стояли между Тебризом и родным Шабустаром. Али улыбнулся Марьям. В один миг все детство его промелькнуло перед глазами, словно кадры кинофильма. Марьям передалось его настроение. Она поцеловала детей и, взяв мужа за руку, прошептала ему на ухо:

- Мы все голодны. Нет сил идти дальше.

Автобус в Шабустар должен был приехать через час. Сев на обочине в тени дерева, они достали припасенные куски черного хлеба, затвердевший овечий сыр и пару луковиц. Для уставших и голодных детей, эта еда показалась самой вкусной на свете. И, перекусив, они начали приходить в себя.

Когда подъехал автобус, выяснилось, что в нем всего три свободных места. Пришлось девочкам ехать на коленях у Марьям, а мальчиков взял на руки Али.

***

И вот семья, распрощавшаяся со своей восемнадцатилетней жизнью в Баку, наконец, добралась до села Гюней. Али показывал детям деревню, в которой вырос, и рассказывал о минувших днях. Внимательно слушавший отца Рустам, как обычно, обращал внимание на здешние строения. А когда Шамсаддин и Нураддин захотели было погнаться за встретившимися на пути цыплятами, Рустам ухватил их за руки и потащил к возвышавшемуся впереди минарету:

- Пошли посмотрим на мечеть. Вы хоть знаете, что это такое? Там молятся.

- Как папа? – спросил Нураддин.

- Да, как папа. Много людей молится там все вместе.

Внезапно, по округе разнесся голос муэдзина. Звуки азана заставили семью остановиться. Все они замерли, словно околдованные этим пением, которое Али и Марьям не слышали восемнадцать лет, а дети – и вовсе никогда. Когда азан стих, молодые парни, выходя из окрестных домов, потянулись в мечеть. Никого из них Али не знал. Да и откуда было ему их знать? Столько времени прошло… Заметил он и то, что многие дома стояли пустыми и заброшенными.

Дойдя до конца улицы, они остановились перед двором, посреди которого стояла маленькая хибара, и Али вдруг почувствовал, как безумно соскучился по каждому ее уголку. Он явственно ощутил запах сырости, лука, который мать жарила по будням, и праздничного плова. Внутри у него будто что-то оборвалось, глаза наполнились слезами, и лоб покрылся холодным потом. Эта развалюха была ему так дорога, что, если б не дети, он зарыдал бы, закричал бы во весь голос и бросился бы лобызать углы, хранившие память о его родителях.

Тут он заметил, что на улице нет ни одного уцелевшего дома. Будто они переехали в Баку не восемнадцать лет, а восемнадцать веков назад. Родительский дом Марьям, стоявший на две улицы ниже, постигла та же судьба – он был разрушен до основания. Он обернулся, услышав всхлипывания жены, и увидал, как она тяжело плачет, прижимая к груди Исмет. Али собрался было ее успокоить, но в этот момент позади раздался голос:

- Салам алейкум!

Знакомое лицо… Ну да, так и есть, это деревенский староста Мирза. Годы окрасили в белый цвет его волосы, покрыли морщинами лицо. Мирза, некогда измывавшийся над всей деревней, теперь сам выглядел крайне жалко. Но, при виде него, Али, сам того не желая, обрадовался:

- Алейкум ас-салам, Мирза-ага.

- Значит, и вас отправили назад, - староста окинул лисьим взглядом Марьям и девочек, и вновь посмотрел на Али, - Наконец-то вернулись в отчий дом. Даа… Что ж ты, не знал, что, куда б ни уехал, рано или поздно воротишься сюда?

Али открыл было рот, но промолчал и опустил голову. Настроение у него опять испортилось.

- Все тут порушилось, видишь? Непросто будет восстановить. Но, если хочешь, можете пожить несколько дней у меня. Завтра с утра соберем народ, поможем вам отремонтировать дом. Ты ж не первый, кто вернулся – мы уже столько домов в порядок привели.

У Али не было выбора – не ночевать же им на улице. Пришлось согласиться на предложение старосты и отправиться к нему.

Дом его был самым большим в деревне. Первое, что они увидели, войдя во двор, была сидящая на ступенях старуха. Устремив взгляд в пустоту, она перебирала четки. Они поздоровались, но ответа не получили.

- Мать моя плохо видит и слышит. И чем дальше – тем хуже, - печально пояснил Мирза, - и жена скончалась год назад. Будь она жива, позаботилась бы о матушке, - он глубоко вздохнул.

Когда же Марьям сказала, что, живя здесь, с удовольствием поухаживает за старой женщиной, глаза его вновь хитро засверкали:

- Вот и дочки у вас, слава Богу, уже совсем большие. Помогут вам за старушкой присмотреть, благое дело сделаете, - закивал он. Затем, отвел их в одну из нежилых комнат, добавив при этом: -Вы располагайтесь, а я пока пойду, приготовлю еду.

Переполненный чувством благодарности Али обеими руками схватил его ладонь и лепетал:

-Храни вас Аллах! Да услышит он ваши молитвы!

В углу совершенно пустой комнаты были свалены в кучу матрасы и одеяла. Марьям аккуратно разложила их вдоль стен и уложила малышей. Рустам и Нураддин убежали во двор, а Назлы и Хадиджа остались, чтобы помочь матери разобрать вещи. Али тоже вышел наружу, и умылся из колодца, любуясь тем, как Нураддин гоняет кур, а Рустам пытается поймать его, дабы тот оставил бедных птиц в покое.

Тем временем Марьям обернулась на скрип двери и увидела Мирзу, вперившегося взглядом в Назлы и Хадиджу. Поглаживая бороду, он сладостным голосом пропел:
- Что-нибудь нужно, сестра?

И хотя вопрос этот адресовался Марьям, староста продолжал смотреть на девочек.

- Нет, ага, спасибо, - Марьям поднялась на ноги. Ее охватила тревога. Не хотелось думать о плохом, но, повинуясь материнскому инстинкту, она сделала два шага вперед и заслонила собой дочерей, спрятав их от взора Мирзы.

Верно растолковав этот ее порыв, староста с уже натянутой улыбкой пробормотал:

-Скажите, если что, - и торопливо вышел из комнаты.

Как только за ним закрылась дверь, Хадиджа прошептала матери, что боится этого мужчины. Марьям согласилась с ней, но попросила ничего не говорить Али:

-Бедный ваш папа так устал с дороги. Не надо скандалов.

Хадиджа понимающе подмигнула и украдкой посмотрела на сестру, которая возилась с узлами, ничего вокруг не замечая.

Вернувшись, Али сразу же заметил, как бледна Марьям, но ей удалось убедить мужа, что виной тому была усталость.

***

Проснулись они засветло. Позавтракали и, взяв у Мирзы инструменты, всей семьей отправились ремонтировать свое новое-старое жилище. Работали без устали – Рустам складывал друг на друга тяжелые камни, Марьям с Хадиджей таскали воду и месили раствор, Али же восстанавливал обрушившиеся части стен. Время от времени к ним присоединялись и жители деревни – одни брались за какое-то дело, другие ограничивались советами.

Ремонт продолжался два дня, а на третий они переехали в свой двухкомнатный домишко с маленькой кухней и длинной верандой. Родная лачуга Али, которой он даровал новую жизнь, наполнилась детским смехом, Марьям приготовила плов, соседи стали заходить к ним с поздравлениями в честь новоселия.

Пришел и староста Мирза, принес в подарок двух куриц, и, поглаживая бороду, съел две тарелки плова.

И на него, и на этих птиц Марьям и Хадиджа смотрели с отвращением. Три ночи, проведенные в доме Мирзы стали для них настоящей пыткой, потому что ни одна не решалась поделиться с Али тем, что же их мучило на самом деле. На следующий день после поселения в доме Мирзы, Марьям купала мальчиков и вновь заметила, как смотрит на нее и на детей староста, но опять промолчала и не сказала ничего мужу. При этом ее тревожило, сможет ли она в одиночку защитить дочерей от старого, если вдруг тот решит перейти к активным действиям.

И невдомек ей было, что староста умудрился проделать отверстие в стене бани и сквозь нее подглядеть за обнаженной Хадиджей. Когда, потеряв голову от страсти, он заёрзал на месте, Хадиджа услышала это и поняла, что снаружи кто-то стоит. Обнаружив дырку в стене, она покраснела до корней волос, быстро оделась и убежала.

Девочка не рассказала о произошедшем матери, ведь этого бы Марьям уж точно не стерпела и обязательно сообщила бы обо всем Али. А Хадиджа совсем не хотела, чтобы отец ее стал убийцей, и началась кровная война, поэтому предпочла оставить Мирзу безнаказанным. Понимала она и то, что староста положил глаз также и на Назлы, и волновалась за сестру даже больше, чем за себя. Назлы уже начала взрослеть и превращаться в девушку, но была далеко не так бдительна, как Хадиджа.
Когда вечером третьего дня Али сказал, что дом готов, и завтра они переезжают, Хадиджа была на седьмом небе от счастья. Столь бурная реакция обычно сдержанной дочери насторожила Марьям, но она не стала придавать этому большого значения. Не зная об инциденте с баней, она считала, что ненависть Хадиджи к Мирзе продиктована уже известными ей причинами.

В день переезда Мирза был мрачнее тучи, но Али ничего не заметил – настолько он был счастлив тем, что восстановил свой отчий дом.

***

Приведя в порядок жилье, Али переключился на огород. Там уже не оставалось и намека на какую-либо растительность, земля пришла в полную негодность. Сохранилось лишь тутовое дерево, на которое он лазил в детстве, да валун посреди огорода – он был здесь, сколько Али себя помнил, и даже отец его не знал, откуда появилась эта глыба. Сев на него, Али закурил и погрузился в раздумья. Уже стемнело, небо заволокли облака, скрыв луну и звезды. Али видел лишь огонек своей папиросы и, глядя на него, спросил сам себя: «Что это за место? Где я? ».

Поднялся ветер. Нежные листья тутового дерева срывались с ветвей и медленно, будто нехотя, опускались на землю. Али ощущал себя погребенным под лавиной вопросов, каждый из которых, в конечном итоге сводился к будущему его семьи. Безуспешно пытаясь ответить на них, он то и дело мысленно возвращался в свое детство. Ему вспомнилось, как он взбирался на мощный ствол и пригоршнями поедал спелый тут; как всей семьей они собирали ягоды – для этого надо было расстелить под деревом простыню и хорошенько потрясти ветви. Али с братьями очищали тут от тли и принесенной ветром сухой грязи, которая также сыпалась вниз, а потом их отец, Мешади Кязым щедро угощал соседей. А сейчас у него самого уже есть дети, которые могут залезть на дерево, чтобы потрясти ветки. Скоро они совсем вырастут, женятся, выйдут замуж и улетят из гнезда. Наличие семи детей вдруг показалось ему почти что чудом.

Трудно растить их, нести родительскую ответственность, а труднее всего – оберегать честь двух дочерей-подростков. Последнее, по мнению Али, было самой тяжелой на свете ношей. И всю тяжесть ее он почувствовал еще в первую ночь, проведенную в доме Мирзы. А сегодняшнее происшествие почти вывело его из себя, но ему, все же, удалось совладать с гневом.

Произошло же вот что.

Вечером Мирза зашел к ним в гости, принеся с собой сыр, масло и баранью ногу. Марьям подала им чай на веранде и, оставив мужчин наедине, ушла в дом. Мирза говорил обо всем понемногу – об огороде, деревне, прошлом… Али нездоровилось, но он сидел и слушал, чувствуя себя в долгу перед старостой. Да и Мирза не стал особо тянуть, и вскоре перешел к делу, ради которого явился:

- Ты и сам видел, как трудно мне заботиться о глухой матери. Дети мои переехали в Тегеран, у них свои семьи, свои заботы, им не до нас. После смерти жены я ужасно мучаюсь… И вот, решил снова жениться.

- Очень хорошо, Мирза-ага. Дай Бог вам счастья, - Али прекрасно понимал, что имеет в виду хитрый старикан, но, все-таки, надеялся, чего неверно истолковал речь старика.

- Спасибо. Давай-ка теперь о главном. Я, собственно, зачем пришел: хочу посвататься к твоей дочери Назлы!

Слова старосты услышали и стоявшие за дверью Марьям с Хадиджей. Мать опешила и отшагнула от окна, а Хадиджа, схватившись за голову, пробормотала:

- Вот ведь мерзавец! На Назлы позарился!

Что же касается Али, он все еще молчал. Время шло. Тревога Марьям нарастала. В их доме слово Али было законом и, если он даст свое согласие, никто не посмеет ему возразить. Затаив дыхание, мать и дочь ждали его ответа.

Порядком затянувшееся молчание нарушил сам староста:

- Знаю, трудно ответить вот так вот сразу. Я человек не жадный: коли согласишься, дам тебе хороший огород, три коровы и кур, сколько захочешь. Это целое хозяйство, обеспечишь свою семью, заживете, как следует. В нынешнее время никто, кроме меня, тебе такого предложения не сделает! – договорив, он встал и с уверенным видом ушел.

Марьям тут же бросилась на веранду, дрожа от страха и волнения.

- Он хочет жениться на Назлы?

- Да.

- А ты? Что ты сказал?

- Пока ничего.

- Ну, а потом что ответишь?

Али улыбнулся:

- Разве выдам я свою дочь за этого старого хрыча?

У Марьям словно гора с плеч свалилась.

- Почему тогда ты сразу ему не отказал?

- Потому что он пустил нас к себе домой, а теперь пришел ко мне. И если б я сразу отказал, выглядело бы так, будто я его прогоняю. Но когда придет время, скажу, что из этого ничего не выйдет.

На следующий день Али отправился на кладбище, навестить могилы родителей. Когда он бродил меж заросшими травой надгробиями, внезапно, откуда ни возьмись, появился староста, верхом на лошади. Будто с неба свалился.

- Здравствуй, Али. Ну как, отдашь за меня дочь?

- Мирза, вы очень нам помогли, и мы все вам благодарны. Но моя дочь еще слишком мала для замужества. Извините уж.

- То есть как это?! Таково твое «спасибо»? Разве не я приютил тебя в самый трудный момент?

- Конечно, Мирза, конечно. И я буду благодарен вам по гроб жизни. И вся моя семья тоже.

- На кой мне сдалась твоя пустая благодарность? А может, я мало тебе предложил? Тогда получишь в придачу еще и большой дом. А хочешь – и одно из моих полей забирай, и десять голов скота.

Этот торг окончательно взбесил Али:

- Слушай! Чего тебе не понятно? Моя дочь – не товар на базаре. Не выдаю я ее замуж, и все!

- Вот, значит, как…! Тогда я ее украду. Или соглашайся по-хорошему или можешь прямо сейчас с ней попрощаться.

- Если сотворишь что-то подобное, я убью тебя, клянусь Аллахом!

- Посмотрим! – съехидничал старик.

Мирза пустил лошадь галопом и, подняв облако пыли, ускакал с кладбища.

- Вот ведь влипли, – проворчал Али, пошел дальше и отыскал, наконец, родительские могилы. Привел их в порядок, прополол траву, вымыл надгробия розовой водой, а потом, встав на колени, прочел заупокойную молитву. Поговорив с могилами, он почувствовал, как на душе чуть полегчало, хотя последние слова Мирзы напугали его аж до слез, как ребенка.

Выйдя с кладбища, он поспешил домой, слыша краем уха, как стоявшие на углах мужчины насмехаются над его одеждой. И в самом деле, по здешним меркам, одет он был одет довольно странно – в Шабустаре никто не носил брюки и калоши, и даже прибывшие из Баку переселенцы сразу же переодевались на местный лад. И если в другое время он не обратил бы внимания на сплетни соседей, но после выходок Мирзы вся деревня и ее жители стали ему вдруг противны. Сердце его переполнилось ненавистью к родному краю.

Али вернулся домой, перекусил, и все это время поглядывал на дочерей. Хотел сказать что-то Марьям, но не стал. Жена почувствовала это, однако, ничего не спросила – знала, что он никогда ничего от нее не скрывает и, когда придет время, сам все расскажет. После еды он лежал на веранде, ощущая бессилие и отчаяние. Приезжая сюда, он планировал сперва поработать на полях, а потом, накопив денег, открыть лудильную лавку. Но все эти планы пошли прахом после угроз Мирзы. Теперь уж и речи быть не могло о том, чтоб надолго уходить на работу, оставляя домашних одних.

Наутро он проснулся спозаранку и разбудил Марьям. Выйдя на веранду, зажег папиросу. Полусонная и растерянная жена пошла следом за ним. Он взял ее за руку и, глядя прямо в глаза, твердо сказал:

- Ты, наверно, подумаешь, что я сошел с ума, но поверь, это не безумие. Клянусь Аллахом, если б не веские причины, я никогда бы такого не сделал. Собирайся. У нас очень мало времени. Сегодня же едем в Тебриз.

Марьям кивнула и, не сказав ни слова, пошла собираться. Ей и так были ясны причины, о которых не стал говорить Али.

***

Солнце было в зените, когда семья стояла в тени выстроившихся вдоль дороги деревьев в тебризском квартале Джарандаб. Отправляясь в путь, Али понятия не имел, что будет делать дальше, и теперь размышлял об этом. Куда ему податься с такой оравой в этом большом городе? Денег, которые он привез из Баку, хватило бы, от силы, на месяц арендной платы. А что потом? Страшно представить.

А Рустам тем временем рассматривал архитектуру Тебриза, сравнивал ее с бакинской и, как всегда, показывал Нураддину наиболее понравившиеся ему элементы. На сей раз его внимание привлекла баня из желтого кирпича с двумя куполами. Купола эти напоминали женские груди, о чем Рустам шепотом сказал брату, и оба громко рассмеялись. Али сердито посмотрел на сыновей и обернулся к Марьям:

- Пошли, что толку тут стоять. Найдем хоть какое-то временное жилище.

Больше получаса шли они под палящим солнцем, пока улицы и переулки не вывели их, наконец, к базару. Царящее здесь оживление удивило даже Али, привыкшего к многолюдным бакинским площадям. Народа было столько, что ни протолкнуться, воздух пропитался запахами шашлыка, овощей и фруктов, цокот копыт впряженных в фаэтоны лошадей заглушал шум, несущийся из мастерской жестянщика… Вот прямо возле них остановился один из фаэтонов, из него, расплатившись, высадился пассажир, а извозчик, сердечно его поблагодарив, взглянул на многочисленное семейство и со смехом сказал:

- Вы все у меня не поместитесь. Вам три фаэтона нужно.

Али устало улыбнулся и ответил:

- Нам сейчас не фаэтон нужен, а жилье.

Лицо его вновь сделалось серьезным. Он огляделся по сторонам: все заняты своими делами, и всем на них наплевать… Всем, но, как оказалось, не фаэтонщику. Тот спрыгнул на землю и, задумчиво почесывая небритый подбородок, переспросил:

- Жилье ищите? По соседству со мной сдается комната. Если хотите, можете посмотреть. Это недалеко от Бахрами, найдете?

У Али от радости голова пошла кругом.

- Найдем, брат, найдем.

- Вот и хорошо, - фаэтонщик зачем-то потер руки, - значит так: идете прямо, проходите Растан, а когда дойдете до Бахрами, увидите там возле мечети лавку мясника Джума. Спросите у него бабушку Наилю, это хозяйка комнаты.
Задыхающийся от нетерпения Али с трудом дослушал фаэтонщика до конца, горячо пожал ему руку, сказал Марьям «пошли» и взял Шамсаддина на руки.

- Дай Бог, еще увидимся, брат. Бог в помощь, - крикнул им вслед фаэтонщик.

Нужное место Али отыскал даже легче, чем родную деревню Гюней. Следуя инструкциям, он нашел мясника Джуму, который, не выходя из лавки, указал им на стоявший напротив дом и угостил детей сахарными петушками.

Две комнаты, сдаваемые в аренду, были просторными и, самое главное, в них имелось все необходимое. Единственным минусом был внешний вид хозяйки – крохотное лицо старушки по имени Наиля напоминало смятую бумажку, а на носу красовалась большая мясистая родинка. Исмет и Шамсаддин испуганно смотрели на торчавшие из этой родинки длинные волоски, а мальчик даже обнял отца за ноги и зарылся в них лицом, будто пытаясь спрятаться. Вдобавок ко всему, старуха была беззуба, с ног до головы укутана в черную чадру и с трудом держалась на ногах.

Говорила она при этом, не умолкая, и за пару минут рассказала, что сама живет в третьей комнате и без особой нужды оттуда не выходит, что все мужчины ее семьи были убиты объединенными войсками во время движения Хиябани, и с тех пор она носит эту чадру в знак траура. Прежние ее квартиранты съехали месяца два назад, и все это время она тосковала в полном одиночестве. А фаэтонщик Надир – это, стало быть, ее сосед, спасибо ему, что нашел новых жильцов… Еще Наиля сказала, что ее муж Ашраф был близким соратником Хиябани, и дом этот как раз от мужа и остался, которого убили вместе с двумя их сыновьями.

Возможно, на самом деле, она была не так стара, как выглядела, но скорбь по мужу и детям согнули ее. Глядя на ребятишек Али, она улыбалась, гладила Назлы по волосам, давала Нураддину конфеты, осыпала ласковыми словами Исмет. Когда же Али сообщил, что у него нет работы, и он только собирается ее искать, старуха почему-то посмотрела не на него, а на Марьям и ласково сказала:

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 7 8910 11 12 Следующая ⇒