KOMPROMI.TXT 5 страница

В дверях маячил Жбанков. Я отпустил Эви. Он поставил на стол бутылку водки. Очевидно, пустил в ход свой резерв.

– Уже первый час, – сказал я, – нас ждут в райкоме.

– Какой ты сознательный, – усмехнулся Жбан-ков.

Эви пошла одеваться. Белла Константиновна тоже переоделась. Теперь на ней был строгий, отчетно-перевыборный костюмчик.

И тут я подумал: ох, если бы не этот райком, не эта взбесившаяся корова!.. Жить бы тут и никаких ответственных заданий… Яхта, речка, молодые барышни… Пусть лгут, кокетничают, изображают уцененных голливудских звезд… Какое это счастье – женское притворство!.. Да, может, я ради таких вещей на свет произошел!.. Мне тридцать четыре года, и ни одного, ни единого беззаботного дня… Хотя бы день пожить без мыслей, без забот и без тоски… Нет, собирайся в райком… Это где часы, портреты, коридоры, бесконечная игра в серьезность…

– Люди! У меня открылось второе дыхание! – заявил Жбанков.

Я разлил водку. Себе – полный фужер. Эви коснулась моего рукава: – Теперь не выпей… Потом… – А, ладно! – Тебя ждет Лийвак. – Все будет хорошо.

– Что значит – будет? – рассердился Жбан-ков. – Все уже хорошо! У меня открылось второе дыхание! Поехали!

елла включила приемник. Низкий баритон вы-ивал что-то мучительно актуальное:

Истины нет в этом мире бушующем, Есть только миг. за него и держись… Есть только свет между прошлым и будущим, Именно он называется – жизнь!

Мы пили снова и снова. Эви сидела на полу возле моего кресла. Жбанков разглагольствовал, то и дело отлучаясь в уборную. Каждый раз он изысканно вопрошал: " Могу ли я ознакомиться с планировкой? " Неизменно добавляя: " В смысле – отлить…"

И вдруг я понял, что упустил момент, когда нужно было остановиться. Появились обманчивая легкость и кураж. Возникло ощущение силы и безнаказанности.

– В гробу я видел этот райком! Мишка, наливай! Тут инициативу взяла Белла Константиновна: – Мальчики, отделаемся, а потом… Я вызову машину.

И ушла звонить по телефону. Я сунул голову под кран. Эви вытащила пудреницу и говорит: – Не можно смотреть.

Через двадцать минут наше такси подъехало к зданию райкома. Жбанков всю дорогу пел:

Не хочу с тобою говорить, Не пори ты, Маня, ахинею… Лучше я уйду к ребятам пить, Эх, у ребят есть мысли поважнее…

Вероятно, таинственная Маня олицетворяла райком и партийные сферы…

Эви гладила мою руку и шептала с акцентом волнующие непристойности. Белла Константиновна выглядела строго.

Она повела нас широкими райкомовскими коридорами. С ней то и дело здоровались.

На первом этаже возвышался бронзовый Ленин. На втором – тоже бронзовый Ленин, поменьше. На третьем – Карл Маркс с похоронным венком бороды.

– Интересно, кто на четвертом дежурит? – спросил, ухмыляясь, Жбанков. Там снова оказался Ленин, но уже из гипса…

– Подождите минутку, – сказала Белла Констан-гиновна.

Мы сели. Жбанков погрузился в глубокое кресло. Ноги его в изношенных скороходовских ботинках достигали центра приемной залы. Эви несколько умерила свой пыл. Уж чересчур ее призывы шли вразрез с материалами наглядной агитации. Белла приоткрыла дверь: – Заходите.

Лийвак говорил по телефону. Свободная рука его призывно и ободряюще жестикулировала. Наконец он повесил трубку. – Отдохнули?

– Лично я – да, – веско сказал Жбанков. – У меня открылось второе дыхание… – Вот и отлично. Поедете на ферму. – Это еще зачем?! – воскликнул Жбанков. – Ах, да…

– Вот данные относительно Линды Пейпс… Трудовые показатели… Краткая биография… Свидетельства о поощрениях… Где ваши командировочные? Штампы поставите внизу… Теперь, если вечер свободный, можно куда-то пойти… Драмтеатр, правда на эстонском языке, Сад отдыха… В " Интуристе" бар до часу ночи… Белла Константиновна, организуйте товарищам маленькую экскурсию… – Можно откровенно? – Жбанков поднял руку. – Прошу вас, – кивнул Лийвак. – Здесь же все свои. – Ну, разумеется. – Так уж я начистоту, по-флотски? – Слушаю.

Жбанков шагнул вперед, конспиративно понизил голос:

– Вот бы на кир перевести! – То есть? – не понял Лийвак. – Вот бы, говорю, на кир перевести! Лийвак растерянно поглядел на меня. Я потянул Жбанкова за рукав. Тот шагнул в сторону и продолжал:

– В смысле – энное количество водяры заместо драмтеатра! Я, конечно, дико извиняюсь…

Изумленный Лийвак повернулся к Белле. Белла Константиновна резко отчеканила:

– Товарищ Жбанков и товарищ Довлатов обеспечены всем необходимым.

– Очень много вина, – простодушно добавила Эви. – Что значит – много?! – возразил Жбанков. – Много – понятие относительное.

– Белла Константиновна, позаботьтесь, – распорядился секретарь.

– Вот это – по-флотски, – обрадовался Жбан-ков, – это – по-нашему! Я решил вмешаться.

– Все ясно, – говорю, – данные у меня. Товарищ. Кбанков сделает фотографии. Материал будет готов! 1 десяти часам утра.

– Учтите, письмо должно быть личным… Я кивнул.

– Но при этом его будет читать вся страна. Я снова кивнул.

– Это должен быть рапорт… Я кивнул в третий раз. – Но рапорт самому близкому человеку… Еще один кивок. Лийвак стоял рядом, я боялся обдать его винными парами. Кажется, все-таки обдал…

– И не увлекайтесь, товарищи, – попросил он, – не увлекайтесь. Дело очень серьезное. Так что в меру…

– Хотите, я вас с Довлатовым запечатлею? – неожиданно предложил Жбанков. – Мужики вы оба колоритные…

– Если можно, в следующий раз, – нетерпеливо отозвался Лийвак, – мы же завтра увидимся.

– Ладно, – согласился Жбанков, – тогда я вас запечатлею в более приличной обстановке… Лийвак промолчал…

…Внизу нас ждала машина с утренним шофером. – На ферму заедем, и все, – сказала Белла. – Далеко это? – спрашиваю.

– Минут десять, – ответил шофер, – тут все близко.

– Хорошо бы по дороге врезку сделать, – шепнул Жбанков, – горючее на исходе. И затем, обращаясь к водителю: – Шеф, тормозни возле первого гастронома. Да смотри не продай!

– Мне-то какое дело, – обиделся шофер, – я сам вчера того. – Так, может, за компанию? – Я на работе… У меня дома приготовлено… – Ладно. Дело хозяйское. Емкость у тебя найдется?

– А как же?!

Машина остановилась возле сельмага. У прилавка толпился народ. Жбанков, вытянув кулак с шестью рублями, энергично прокладывал себе дорогу.

– На самолет опаздываю, мужики… Такси, понимаешь, ждет… Ребенок болен… Жена, сука, рожает… Через минуту он выплыл с двумя бутылками кагора. Водитель протянул ему мутный стакан. – Ну, за все о'кей!

– Наливай, – говорю, – и мне. Чего уж там! – А кто будет фотографировать? – спросила Эви. – Мишка все сделает. Работник он хороший. И действительно, работал Жбанков превосходно. Сколько бы ни выпил. Хотя аппаратура у него была самая примитивная. Фотокорам раздали японские камеры, стоимостью чуть ли не пять тысяч. Жбанкову японской камеры не досталось. " Все равно пропьет", – заявил редактор. Жбанков фотографировал аппаратом " Смена" за девять рублей. Носил его в кармане, футляр был потерян. Проявитель использовал неделями. В нем плавали окурки, фотографии же выходили четкие, непринужденные, по-газетному контрастные. Видно, было у него какое-то особое дарование…

Наконец мы подъехали к зданию дирекции, увешанному бесчисленными стендами. Над воротами алел транспарант: " Кость – ценное промышленное сырье! " У крыльца толпилось несколько человек. Водитель что-то спросил по-эстонски. Нам показали дорогу…

Коровник представлял собой довольно унылое низкое здание. Над входом горела пыльная лампочка, освещая загаженные ступени.

Белла Константиновна, Жбанков и я вышли из машины. Водитель курил. Эви дремала на заднем сиденье.

Неожиданно появился хромой человек с кожаной офицерской сумкой.

– Главный агроном Савкин, – назвался он, – проходите.

Мы вошли. За дощатыми перегородками топтались коровы. Позвякивали колокольчики, раздавались тягостные вздохи и уютный шорох сена. Вялые животные томно оглядывали нас.

…Есть что-то жалкое в корове, приниженное и отталкивающее. В ее покорной безотказности, обжорстве и равнодушии. Хотя, казалось бы, и габариты, и рога… Обыкновенная курица и та выглядит более независимо. А эта – чемодан, набитый говядиной и отрубями… Впрочем, я их совсем не знаю… – Проходите, проходите…

Мы оказались в тесной комнатке. Пахло кислым молоком и навозом. Стол был покрыт голубой клеенкой. На перекрученном шнуре свисала лампа. Вдоль стен желтели фанерные ящики для одежды. В углу поблескивал доильный агрегат.

Навстречу поднялась средних лет женщина в зеленой кофте. На пологой груди ее мерцали ордена и значки.

– Линда Пейпс! – воскликнул Савкин. Мы поздоровались.

– Я ухожу, – сказал главный агроном, – если что, звоните по местному

– два, два, шесть…

Мы с трудом разместились. Жбанков достал из кармана фотоаппарат.

Линда Пейпс казалась мне немного растерянной. – Она говорит только по-эстонски, – сказала Белла. – Это не важно. – Я переведу.

– Спроси ее чего-нибудь для понта, – шепнул мне Жбанков. – Вот ты и спроси, – говорю. Жбанков наклонился к Линде Пейпс и мрачно спросил: – Который час?

– Переведите, – оттеснил я его, – как Линда добилась таких высоких результатов? Белла перевела.

Доярка что-то испуганно прошептала. – Записывайте, – сказала Белла.

– Коммунистическая партия и ее ленинский Центральный Комитет…

– Все ясно, – говорю, – узнайте, состоит ли она в партии?

– Состоит, – ответила Белла. – Давно?

– Со вчерашнего дня.

– Момент, – сказал Жбанков, наводя фотоаппарат. Линда замерла, устремив глаза в пространство. – Порядок, – сказал Жбанков, – шестерик в кармане. – А корова? – удивилась Белла

– Что – корова?

– По-моему, их нужно сфотографировать рядом. – Корова здесь не поместится, – разъяснил ^банков, – а там освещение хреновое. – Как же быть?

Жбанков засунул аппарат в карман. – Коров в редакции навалом, – сказал он. – То есть? – удивилась Белла. – Я говорю, в архиве коров сколько угодно. Вырежу твою Линду и подклею. Я тронул Беллу за рукав: – Узнайте, семья большая?

Она заговорила по-эстонски. Через минуту перевела: – Семья большая, трое детей. Старшая дочь кончает школу. Младшему сыну – четыре годика. – А муж? – спрашиваю. Белла понизила голос: – Не записывайте… Муж их бросил.

– Наш человек} – почему-то обрадовался Жбан-ков.

– Ладно, – говорю, – пошли… Мы попрощались. Линда проводила нас чуточку разочарованным взглядом. Ее старательно уложенные волосы поблескивали от лака.

Мы вышли на улицу. Шофер успел развернуться. Эви в замшевой куртке стояла у радиатора. Жбанков вдруг слегка помешался. – ' Кыйк, – заорал он по-эстонски, – все! Вперед, товарищи! К новым рубежам! К новым свершениям!

Через полчаса мы были у реки. Шофер сдержанно простился и уехал. Белла Константиновна подписала его наряд.

Вечер был теплый и ясный. За рекой багровел меркнущий край неба. На воде дрожали розовые блики.

В дом идти не хотелось. Мы спустились на пристань. Некоторое время молчали. Затем Эви спросила меня:

– Почему ты ехал в Эстонию? Что я мог ответить? Объяснить, что нет у меня дома, родины, пристанища, жилья?.. Что я всегда искал эту тихую пристань?.. Что я прошу у жизни одного – сидеть вот так, молчать, не думать?..

– Снабжение, – говорю, – у вас хорошее. Ночные бары…

– А вы? – Белла повернулась к Жбанкову… – Я тут воевал, – сказал Жбанков, – ну и остался… Короче – оккупант… – Сколько же вам лет?

– Не так уж много, сорок пять. Я самый конец войны застал, мальчишкой. Был вестовым у полковника Адера… Ранило меня…

– Расскажите, – попросила Белла, – вы так хорошо рассказываете.

– Что тут рассказывать? Долбануло осколком, и вся любовь… Ну что, пошли? В доме зазвонил телефон.

– Минутку, – воскликнула Белла, на ходу доста-пая ключи. Она скоро вернулась,

– Юхан Оскарович просит вас к телефону. – Кто? – спрашиваю. – Лийвак…

Мы зашли в дом. Щелкнул выключатель – окна стали темными. Я поднял трубку. – Мы получили ответ, – сказал Лийвак. – От кого? – не понял я.

– От товарища Брежнева.

– То есть как? Ведь письмо еще не отправлено. – Ну и что? Значит, референты Брежнева чуточку оперативнее вас… нас, – деликатно поправился Лийвак. – Что же пишет товарищ Брежнев? – Поздравляет… Благодарит за достигнутые успехи… Желает личного счастья…

– Как быть? – спрашиваю. – Рапорт писать или нет? – Обязательно. Это же документ. Надеюсь, канцелярия товарища Брежнева оформит его задним числом. – Все будет готово к утру. – Жду вас…

…Девушки принялись возрождать закуску. Жбан-ков и я уединились в спальне.

– Мишка, – говорю, – у тебя нет ощущения, что все это происходит с другими людьми… Что это не ты… И не я… Что это какой-то идиотский спектакль… А ты просто зритель…

– Знаешь, что я тебе скажу, – отозвался Жбан-ков, – не думай. Не думай, и все. Я уже лет пятнадцать не думаю. А будешь думать – жить не захочется. Все, кто думает, несчастные… – А ты счастливый?

– Я-то? Да я хоть сейчас в петлю! Я боли страшусь в последнюю минуту. Вот если бы заснуть и не проснуться… – Что же делать?

– Вдруг это такая боль, что и перенести нельзя… – Что же делать? – Не думать. Водку пить. Жбанков достал бутылку. – Я, кажется, напьюсь, – говорю. – А то нет! – подмигнул Жбанков. – Хочешь из горла? – Там же есть стакан. – Кайф не тот.

Мы по очереди выпили. Закусить было нечем, Я с удовольствием ощущал, как надвигается пьяный дурман. Контуры жизни становились менее отчетливыми и резкими…

Чтобы воспроизвести дальнейшие события, требуется известное напряжение.

Помню, была восстановлена дефицитная райко-мовская закуска. Впрочем, появилась кабачковая икра – свидетельство упадка. Да и выпивка пошла разрядом ниже – заветная Мишкина бутылка, югославская " Сливовица", кагор…

На десятой минуте Жбанков закричал, угрожающе приподнимаясь:

– Я художник, понял! Художник! Я жену Хрущева фотографировал! Самого Жискара, блядь, д'Эстена! У меня при доме инвалидов выставка была! А ты говоришь – корова!..

– Дурень ты мой, дурень, – любовалась им Белла, – пойдем, киса, я тебя спать уложу…

– Ты очень грустный, – сказала мне Эви, – что-нибудь есть плохое?

– Все, – говорю, – прекрасно! Нормальная собачья жизнь…

– Надо меньше думать. Радоваться то хорошее, что есть.

– Вот и Мишка говорит – пей! – Пей уже хватит. Мы сейчас пойдем. Я буду тебе понравиться…

– Что несложно, – говорю. – Ты очень красивый. – Старая песня, а как хорошо звучит!

Я налил себе полный фужер. Нужно ведь как-то кончить этот идиотский день. Сколько их еще впереди?. Эви села на пол возле моего кресла. – Ты непохожий, как другие, – сказала она. – У тебя хорошая карьера. Ты красивый. Но часто груст-ный. Почему?

– Потому что жизнь одна, другой не будет. – Ты не думай. Иногда лучше быть глупым. – Поздно, – говорю, – лучше выпить. – Только не будь грустный.

– С этим покончено. Я иду в гору. Получил от-ветственное задание. Выхожу на просторы большой журналистики… – У тебя есть машина?

– Ты спроси, есть ли у меня целые носки. – Я так хочу машину. – Будет. Разбогатею – купим. Я выпил и снова налил. Белла тащила Жбанкова в спальню. Ноги его волочились, как два увядших гладиолуса.

– И мы пойдем, – сказала Эви, – ты уже засыпаешь. – Сейчас. Я выпил и снова налил. – Пойдем.

– Вот уеду завтра, найдешь кого-нибудь с машиной. Эви задумалась, положив голову мне на колени. – Когда буду снова жениться, только с евреем,

– заявила она.

– Это почему же? Думаешь, все евреи – богачи? – Я тебе объясню. Евреи делают обрезание… –Ну. – Остальные не делают. – Вот сволочи!

– Не смейся. Это важная проблема. Когда нет обрезания, получается смегма… – Что?

– Смегма. Это нехорошие вещества… канцерогены. Вон там, хочешь, я тебе показываю? – Нет уж, лучше заочно…

– Когда есть обрезание, смегма не получается. И тогда не бывает рак шейки матки. Знаешь шейку матки? – Ну, допустим… Ориентировочно… – Статистика показывает, когда нет обрезания, чаще рак шейки матки. А в Израиле нет совсем…

– Чего?

– Шейки матки… Рак шейки матки… Есть рак горла, рак желудка… – Тоже не подарок, – говорю. – Конечно, – согласилась Эви. Мы помолчали.

– Идем, – сказала она, – ты уже засыпаешь… – Подожди. Надо обрезание сделать.. Я выпил полный фужер и снова налил. – Ты очень пьяный, идем…

– Мне надо обрезание сделать. А еще лучше – отрезать эту самую шейку к чертовой матери! – Ты очень пьяный. И злой на меня. – Я не злой. Мы – люди разных поколений. Мое поколение – дрянь! А твое – это уже нечто фантастическое! – Почему ты злой?

– Потому что жизнь одна. Прошла секунда, и конец. Другой не будет…

– Уже час ночи, – сказала Эви. Я выпил и снова налил. И сразу же куда-то провалился. Возникло ощущение, как будто я – на дне аквариума. Все раскачивалось, уплывало, мерцали какие-то светящиеся блики… Потом все исчезло…

…Проснулся я от стука. Вошел Жбанков. На нем был спортивный халат.

Я лежал поперек кровати. Жбанков сел рядом. – Ну как? – спросил он.

– Не спрашивай.

– Когда я буду стариком, – объявил Жбанков, – напишу завещание внукам и правнукам. Это будет одна-единственная фраза. Знаешь какая? – Ну?

– Это будет одна-единственная фраза: " Не занимайтесь любовью с похмелья! " И три восклицательных знака.

– Худо мне. Совсем худо.

– И подлечиться нечем. Ты же все и оприходовал. – А где наши дамы?

– Готовят завтрак. Надо вставать. Лийвак ждет… Жбанков пошел одеваться. Я сунул голову под кран. Потом сел за машинку. Через пять минут текст был готов.

" Дорогой и многоуважаемый Леонид Ильич! Хочу поделиться с Вами радостным событием. В истекшем году мне удалось достичь небывалых трудовых показателей. Я надоила с одной коровы…" (" …с одной коровы" я написал умышленно. В этом обороте звучала жизненная достоверность и трогательное крестьянское простодушие). Конец был такой:

" …И еще одно радостное событие произошло в моей жизни. Коммунисты нашей фермы дружно избрали меня своим членом! "

Тут уже явно хромала стилистика. Переделывать не было сил… – Завтракать, – позвала Белла. Эви нарезала хлеб. Я виновато с нею поздоровался. В ответ – радужная улыбка и задушевное: " Как ты себя чувствуешь? " – Хуже некуда, – говорю.

Жбанков добросовестно исследовал пустые бутылки. – Ни грамма, – засвидетельствовал он. – Пейте кофе, – уговаривала Белла, – через минуту садимся в такси.

От кофе легче не стало. О еде невозможно было и думать.

– Какие-то бабки еще шевелятся, – сказал Жбан-ков, вытаскивая мелочь.

Затем он посмотрел на Беллу Константиновну: – Мать, добавишь еще полтора рубля? Та вынула кошелек.

– Я из Таллинна вышлю, – заверил Жбанков. – Ладно, заработал, – цинично усмехнулась Белла.

Раздался автомобильный гудок. Мы собрали портфели, уселись в такси. Вскоре Лийвак пожимал нам руки. Текст, составленный мною, одобрил безоговорочно. Более того, произнес короткую речь:

– Я доволен, товарищи. Вы неплохо потрудились, культурно отдохнули. Рад был познакомиться. Надеюсь, эта дружба станет традиционной. Ведь партийный работник и журналист где-то, я бы сказал, – коллеги. Успехов вам на трудном идеологическом фронте. Может, есть вопросы?

– Где тут буфет? – спросил Жбанков. – Маленько подлечиться… Лийвак нахмурился. – Простите мне грубое русское выражение Он выждал укоризненную паузу. – …Но вы поступаете, как дети! – Что, и пива нельзя? – спросил Жбанков. – Вас могут увидеть, – понизил голос секретарь, – есть разные люди… Знаете, какая обстановка в райкоме…

– Ну и работенку ты выбрал, – посочувствовал ему Жбанков.

– Я по образованию – инженер, – неожиданно сказал Лийвак.

Мы помолчали. Стали прощаться. Секретарь уже перебирал какие-то бумаги.

– Машина ждет, – сказал он. – На вокзал я позвоню. Обратитесь в четвертую кассу. Скажите, от меня…

– Чао, – махнул ему рукой Жбанков. Мы спустились вниз. Сели в машину. Бронзовый Ленин смотрел нам вслед. Девушки поехали с нами… На перроне Жбанков и Белла отошли в сторону. – Ты будешь приходить еще? – спросила Эви. – Конечно.

– И я буду ехать в Таллинн. Позвоню в редакцию. Чтобы не рассердилась твоя жена.

– Нет у меня жены, – говорю, – прощай, Эви. Не сердись, пожалуйста… – Не пей так много, – сказала Эви. Я кивнул.

– А то не можешь делать секс. Я шагнул к ней, обнял и поцеловал. К нам приближались Белла и Жбанков. По его жестикуляции было видно, что он нахально лжет.

Мы поднялись в купе. Девушки шли к машине, оживленно беседуя. Так и не обернулись…

– В Таллинне опохмелимся, – сказал Жбан-ков, – есть около шести рублей. А хочешь, я тебе приятную вещь скажу?

Жбанков подмигнул мне. Радостная, торжествующая улыбка преобразила его лицо.

– Сказать? Мне еще Жора семьдесят копеек должен!..

КОМПРОМИСС ДЕВЯТЫЙ (" Советская Эстония". Июль. 1976 г. ) " САМАЯ ТРУДНАЯ ДИСТАНЦИЯ. Тийна Кару родилась в дружной семье, с золотой медалью окончила школу, была секретарем комитета ВЛКСМ, увлекалась спортом. Тут нужно выделить одну характерную деталь. Из многочисленных видов легкой атлетика она предпочла бег на 400 метров, а эта дистанция, по мнению специалистов, наиболее трудоемкая в спорте, требует сочетания быстроты и выносливости, взрывной силы и напряженной воли к победе. Упорство, последовательность, аскетический режим – вот факторы, которые определили биографию Тийны, ее путь к намеченной цели. Окончив школу, Тийна поступает на химическое отделение ТГУ, участвует в работе СНО, охотно выполняет комсомольские поручения. На последнем курсе она становится членом КПСС, Затем она – аспирантка института химии АН ЭССР. Как специалиста-химика Тийну интересует механизм воздействия канцерогенных веществ на организм человека. Диссертация почти готова.

Тийна Кару ставит перед собой высокие реальные цели. Веришь, что она добьется успеха на своей трудной дистанции".

С Тийной Кару нас познакомили общие друзья. Интересная, неглупая женщина, молодой ученый. Подготовил о ней зарисовку. Изредка Тийна попадалась мне в разных научных компаниях. Звонит однажды:

– Ты свободен? Мне надо с тобой поговорить. Я пришел в кафе " Райа". Заказал джина. Она сказала:

– Я четыре года замужем. До сих пор все было хорошо. Летом Руди побывал в Москве. Затем вернулся. Тут все и началось… –?

– Происходит что-то странное. Он хочет… Как бы гебе объяснить… Мы стали чужими… Я напрягся и внятно спросил: – В половом отношении? – Именно. – Чем же я могу помочь?

– То есть почему я к тебе обратилась? Ты единственный аморальный человек среди моих знакомых. Вот я и хочу проконсультироваться. – Не понимаю. – Обсудить ситуацию.

– Видишь ли, я даже с мужчинами не обсуждаю эти темы. Но у моего приятеля есть книга – " Технология секса". Я возьму, если хочешь. Только ненадолго. Это его настольная книга. Ты свободно читаешь по-русски? – Конечно.

Принес ей " Технологию". Книга замечательная. Первую страницу открываешь, написано " Введение". Уже смешно. Один из разделов начинается так: " Любовникам с непомерно большими животами можем рекомендовать позицию

– 7". Гуманный автор уделил внимание даже таким презренным существам, как любовники с большими животами… Отдал ей книгу. Через неделю возвращает. – Все поняла?

– Кроме одного слова – " исподволь". Объяснил ей, что значит – исподволь. – Теперь я хочу овладеть практическими навыками.

– Благословляю тебя, дочь моя! – Только не с мужем. Я должна сначала потренироваться.

Подчеркиваю, все это говорилось без тени кокетства, на эстонский манер, основательно и деловито. – Ты – аморальный человек? – спросила она. – Не совсем. – Значит – отказываешься?

– Тийна! – взмолился я. – Так это не делается! У нас хорошие товарищеские отношения. Нужен срок, может быть, они перейдут в другое чувство…

– Какой? – Что – какой? – Какой нужен срок? – О Господи, не знаю… Месяц, два… – Не выйдет. Я в апреле кандидатский минимум сдаю… Познакомь меня с кем-нибудь. Желательно с брюнетом. Есть же у тебя друзья-подонки? – Преобладают, – сказал я.

Сижу, думаю. Шаблинский, конечно, ас, но грубый, Розенштейн дачу строит, вконец обессилел. Гуляев – блондин. У Мити Кленского – триппер. Оська Чернов? Кажется, подходит. Застенчивый, пылкий брюнет. Правда, он скуповат, но это чепуха. На один раз сойдет. Спрашиваю Чернова: – Много у тебя было женщин? – Тридцать шесть и четыре под вопросом. – Что значит – под вопросом? Оська потупился: – Всякого рода отклонения.

Годится, думаю. Изложил ему суть дела. Оська растерялся:

– Я ее видел как-то раз. Она мне даже нравится. Но, согласись, вот так, утилитарно… – Что тебе стоит? – Я все-таки мужчина. – Вот и посодействуй человеку. Купил я на свои деньги бутылку рома, пригласил Осю и Тийну. Тийна мне шепнула:

– Я договорилась с подругой. Три часа квартира в моем распоряжении.

Выпили, закурили, послушали Би-би-си. Оська пустился было в рассуждения:

– Да, жизнестойкой может быть лишь преследуемая организация… Тийна его перебила:

– Надо идти. А то подруга вернется. Отправились. Утром Тийна мне звонит. – Ну как? – спрашиваю. – Проводил меня и ушел домой. Звоню Чернову: – Совесть есть у тебя? – Веришь ли, старик, не могу. Как-то не получается…

– Что ты за мужик после этого?! Оська возмутился:

Я имел больше женщин, чем ты съел котлет. А такой не встречал. Самое удивительное, что она мне нравится.

Пригласил их обоих снова. Выставил недопитый ром. Ушли. Тийна звонит:

– Черт бы побрал твоего друга! – Неужели, – говорю, – опять дезертировал? – Ты понимаешь, сели в машину. Расплачивался Ося в темноте. Сунул шоферу десятку вместо рубля. Потом страшно расстроился. Пешком ушел домой… Я видела, что он сует десятку. Я думала, что на Кавказе так принято. Что он хочет произвести на меня впечатление. Ведь Ося – грузин?

– Ося – еврей. И вообще его настоящая фамилия – Малкиэль. Снова ему звоню: – Оська, будь же человеком! – Понимаешь, была десятка, рубль и мелочь… В третий раз их пригласил.

– Послушайте, – говорю, – я сегодня ночую в редакции. А вы оставайтесь. Шнапс в холодильнике. Будут звонить – не реагируйте. Двери запереть, чтобы Оська не сбежал? – Да не сбегу я.

Отправился в редакцию дежурить. Тийна звонит: – Спустись на минутку.

Спустился в холл. Она достает из портфеля шоколад и бутылку виски " Лонг Джон".

– Дай, – говорит, – я тебя поцелую. Да не бойся, по-товарищески… Поцеловала меня.

– Если бы знал, как я тебе благодарна! – Оську благодари.

– Я ему десять рублей вернула. Те, что он шоферу дал. – Какой позор!

– Ладно, он их честно заработал. Я спрятал бутылку в карман и пошел заканчивать статью на моральную тему.

КОМПРОМИСС ДЕСЯТЫЙ (" Вечерний Таллинн". Июль. 1976 г. ) " ОНИ МЕШАЮТ НАМ ЖИТЬ. Сегодня утром был доставлен в медвытрезвитель No 4 гражданин Э. Л. Буш, пытавшийся выдать себя за работника республиканской прессы. Э. Л. Буш оказал неповиновение служащим медвытрезвителя, выразившееся в укусах, о чем решено сообщить по месту его работы, установить которое хотя бы с приблизительной точностью все еще не удалось".

Как обычно, не хватило спиртного, и, как всегда, я предвидел это заранее. А вот с закуской не было проблем. Да и быть не могло. Какие могут быть проблемы, если Севастьянову удавалось разрезать обыкновенное яблоко на шестьдесят четыре дольки?!..

Помню, дважды бегали за " Стрелецкой". Затем появились какие-то девушки из балета на льду. Шаб-линский все глядел на девиц, повторяя: – Мы растопим этот лед… Мы растопим этот лед… Наконец подошла моя очередь бежать за водкой. Шаблинский отправился со мной. Когда мы вернулись, девушек не было. Шаблинский сказал:

– А бабы-то умнее, чем я думал. Поели, выпили и ретировались.

– Ну и хорошо, – произнес Севастьянов, – давайте я картошки отварю.

– Ты бы еще нам каши предложил! – сказал Шаблинский.

Мы выпили и закурили. Алкоголь действовал неэффективно. Ведь напиться как следует – это тоже искусство…

Девушкам в таких случаях звонить бесполезно. Раз уж пьянка не состоялась, то все. Значит, тебя ждут сплошные унижения. Надо менять обстановку. Обстановка – вот что главное. Помню, Тофик Алиев рассказывал:

– Дома у меня рояль, альков, серебряные ложки… Картины чуть ли не эпохи Возрождения… И – никакого секса. А в гараже – разный хлам, покрышки старые, брезентовый чехол… Так я на этом чехле имел половину хореографического училища. Многие буквально уговаривали – пошдив гараж! Там, мол, обстановка соответствующая… Шаблинский встал и говорит: – Поехали в Таллинн. – Поедем, – говорю.

Мне было все равно. Тем более, что девушки исчезли.

Шаблинский работал в газете " Советская Эстония". Гостил в Ленинграде неделю. И теперь возвращался с оказией домой.

Севастьянов вяло предложил не расходиться. Мы попрощались и вышли на улицу. Заглянули в магазин. Бутылки оттягивали наши карманы. Я был в летней рубашке и в кедах. Даже паспорт отсутствовал.

Через десять минут подъехала " Волга". За рулем сидел угрюмый человек, которого Шаблинский называл Гришаня.

Гришаня всю дорогу безмолвствовал. Водку пить не стал. Мне даже показалось, что Шаблинский видел его впервые.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 Следующая ⇒