Часть II Лабиринты памяти 3 страница

– Супер, Линус, спасибо.

После ухода Бранделя Микаэль еще немного посидел, допивая пиво и глядя на непогоду на улице. У него за спиной над чем-то смеялись Арне с компанией. Но Блумквист был настолько глубоко погружен в мысли, что ничего не слышал и даже почти не обратил внимания на то, что Амир присел возле него и начал излагать последний прогноз.

Погода явно ожидалась просто безумная. Температура опустится до минус десяти. Выпадет первый в году снег, причем не мягко и приятно. Метель будет налетать порывами, в горизонтальном направлении, и выльется в самую жуткую бурю за все последнее время.

– Вероятны ураганные ветры, – сказал Амир.

– Как хорошо, – кратко ответил по-прежнему не слушавший его Микаэль.

– Хорошо?

– Да… что… во всяком случае, лучше такая погода, чем никакой.

– Действительно. Но что с тобой? У тебя совершенно потрясенный вид. Встреча получилась неудачной?

– Да нет, вполне нормальной.

– Но ты все-таки услышал нечто, что тебя взбудоражило?

– Даже не знаю. Просто сейчас у меня все несколько сумбурно… Я подумываю, не уйти ли из «Миллениума».

– Я думал, ты с этим журналом – единое целое…

– Я тоже так думал. Но подозреваю, что всему свое время.

– Пожалуй, так, – согласился Амир. – Мой старый отец обычно говорил, что даже у вечного есть свое время.

– И что он под этим подразумевал?

– Думаю, вечную любовь. Вскоре после этого он оставил мою мать.

Микаэль фыркнул.

– Ну что ж. У меня у самого не слишком получалось с вечной любовью. Зато…

– Да, Микаэль?

– Есть женщина, которую я когда-то знал, но она уже довольно давно исчезла из моей жизни.

– Тяжело.

– Да, это особый случай. Но сейчас она вдруг дала о себе знать – по крайней мере, я так думаю, – и, возможно, поэтому у меня такой странный вид.

– Понимаю.

– Ну ладно, подозреваю, что мне пора домой. Сколько я должен?

– Разберемся позже.

– Отлично, береги себя, Амир, – сказал Блумквист, прошел мимо завсегдатаев, отпустив несколько новых спонтанных комментариев, и шагнул навстречу буре.

Ощущение было почти убийственным. Порывы ветра пронизывали все тело, но, невзирая на непогоду, Микаэль немного постоял на месте, поглощенный старыми воспоминаниями, а потом медленно побрел домой и почему-то никак не мог отпереть дверь. Пришлось изрядно повозиться с ключом. Дома он скинул ботинки, уселся за компьютер и принялся искать информацию о профессоре Франсе Бальдере.

Но сосредоточиться никак не удавалось, и вместо этого он уже далеко не в первый раз задался вопросом: куда подевалась Лисбет? Помимо сведений, полученных от ее бывшего работодателя Драгана Арманского, Микаэль не слышал о ней ни слова. Она словно сквозь землю провалилась, и хотя они жили, по большому счету, в одном квартале, он даже мельком ее не видел, и, вероятно, поэтому на него так подействовали слова Линуса.

В принципе у Бранделя в тот день мог возникнуть кто-то другой. Возможно, но маловероятно. Кто, кроме Лисбет Саландер, вваливается к людям, даже не глядя им в глаза, выставляет их из дому, проникает в самые глубинные тайны их компьютеров и выпаливает вещи вроде: «Я не собираюсь с тобой трахаться, даже на пробу»? Наверняка это Лисбет. И Пиппи – разве это для нее не типично?

На дверях ее квартиры на Фискарсгатан значилось: «В-кулла»^[17], и Блумквист прекрасно понимал, почему она не пользуется своим настоящим именем: оно вызывало слишком большой интерес и ассоциировалось с большими драмами и дикостями. Где же она теперь? Вообще-то, эта девушка уже не впервые растворяется в воздухе. С того самого дня, когда он пришел к ней в квартиру на Лундагатан и выругал ее за то, что она написала слишком подробный отчет о его личных обстоятельствах, они никогда не расставались так надолго, и это казалось ему несколько странным. Ведь Лисбет все-таки его… да кто, черт возьми?

Едва ли друг. С друзьями он встречается. Друзья просто так не исчезают. Друзья не дают о себе знать только тем, что вламываются в ваши компьютеры. Однако Микаэль был неразрывно связан с Лисбет и, прежде всего – этого нельзя отрицать, – волновался за нее. Правда, ее бывший опекун Хольгер Пальмгрен обычно говорил, что Лисбет умеет справляться с любой ситуацией. Несмотря на ее кошмарное детство – или, возможно, благодаря ему, – она обладает дьявольской способностью к выживанию, и в этом наверняка что-то есть.

Но в отношении девушки с ее прошлым и ее умением наживать себе врагов уверенным ни в чем быть нельзя. Возможно, она действительно сбилась с пути, как намекал Драган Арманский, когда они с Микаэлем вместе обедали в «Гондоле» года полтора назад. Дело было весной, в субботу, и Драган настоял на том, чтобы самому заплатить за пиво, шнапс и все прочее. У Блумквиста возникло ощущение, что Арманскому требуется выговориться, и хотя официально они просто встречались, как старые друзья, не было никакого сомнения в том, что на самом деле Драгану хотелось поговорить о Лисбет и с помощью нескольких бокалов предаться некоторой сентиментальности.

Арманский рассказал, в частности, что его фирма «Милтон секьюрити» поставила аппаратуру для тревожной предупредительной сигнализации в дом престарелых в Хёгдалене – хорошую аппаратуру, как он сказал. Но она не помогает, если нарушается энергоснабжение, и никто не заботится о том, чтобы принять меры, а вышло именно так. Поздно вечером в доме отключилось электричество, и ночью пожилая дама по имени Рут Окерман упала и сломала шейку бедра, после чего час за часом, лежа, нажимала на тревожную кнопку без всякого толку. Утром состояние Рут было близким к критическому, и поскольку газеты как раз в то время сосредоточились на целом ряде проблем и халатности в сфере ухода за престарелыми, происшествие получило широкую огласку.

К счастью, Рут выжила. Но по неудачному стечению обстоятельств она оказалась матерью одного из влиятельных лиц в партии «Шведские демократы»^[18], и когда на сайте партии Avpixlat – «Без пикселей» – появилась информация о том, что Арманский араб – что отнюдь не соответствовало действительности, хотя его и вправду иногда называли Арабом, – отведенные для комментариев места буквально взорвались. Сотни анонимных авторов писали, что так происходит, «когда технику нам поставляют иммигранты», и Арманский очень расстроился, особенно потому, что грубые оскорбления сыпались и в адрес его старой матери.

Но вдруг все эти авторы, словно по взмаху волшебной палочки, перестали быть анонимными. У каждого появилось точное имя, адрес, место работы и указание, сколько ему лет. Выглядело очень красиво – будто они дружно заполнили некий формуляр. Можно сказать, что весь сайт оказался без пикселей, и выяснилось, разумеется, что среди авторов были не только асоциальные поборники справедливости, но и многие весьма благополучные граждане, а также несколько конкурентов Арманского из отрасли обеспечения безопасности. Ответственные за сайт долго были совершенно бессильны и ничего не понимали. Они только рвали на себе волосы, пока, наконец, не сумели ликвидировать эту страницу, и поклялись отомстить виновным. На том все, конечно, и закончилось; никто не знал, кто стоит за хакерской атакой, – никто, кроме самого Драгана Арманского.

– Это ведь была классическая выходка Лисбет, – сказал он, – а я, ясное дело, был заинтересованной стороной. Мне не хватило великодушия, чтобы пожалеть всех выставленных напоказ, сколько бы я, по роду профессии, ни пекся об IT-безопасности. Знаешь, я ведь целую вечность от нее ничего не слышал и ничуть не сомневался в том, что ей на меня просто наплевать; впрочем, ей плевать и на всех остальных. Но вот произошел этот случай, и мне было очень приятно. Она прямо возникла у меня перед глазами. Я отправил по электронной почте слова безграничной благодарности – и, к своему удивлению, получил ответ. Знаешь, что она написала?

– Нет.

– Только одно предложение: «Как, черт возьми, вы можете защищать эту сволочь Сандваля из Эстермальмской клиники? »

– Кто такой Сандваль?

– Пластический хирург, которому мы предоставили личную охрану, поскольку ему стали угрожать, когда вскрылось, что он лапал молодую эстонку, делавшую у него операцию на груди. Эстонка оказалась девушкой криминального авторитета.

– Ничего себе…

– Именно, не слишком-то умно, и поэтому я ответил Лисбет, что тоже не отношу Сандваля к лучшим чадам божьим. Я даже знал, что он не таков. Но попытался подчеркнуть, что мы не можем оценивать клиентов с такой точки зрения и защищать исключительно безупречных в моральном отношении. Даже безобразно относящиеся к женскому полу мужчины имеют право на определенную безопасность, а поскольку Сандвалю серьезно угрожали и он обратился к нам за помощью, мы ему ее оказали – правда, по двойной таксе. Только и всего.

– Но Лисбет такое рассуждение не устроило?

– Во всяком случае, она не ответила – по крайней мере, по электронной почте. Но, можно сказать, подала реплику иным образом.

– И как это выглядело?

– Она решительно подошла к нашим охранникам в клинике и велела им не беспокоиться. Думаю, она даже передала им привет от меня. Затем, минуя пациентов, сестер и докторов, направилась прямо в кабинет Сандваля, сломала ему три пальца и пригрозила еще более страшным.

– О, Господи!

– Это самое меньшее, что можно сказать. Полный идиотизм. Я имею в виду, поступить так в присутствии многих свидетелей, да еще в кабинете врача…

– Да, не слишком умно.

– Разумеется, потом поднялся страшный шум, и начали кричать о привлечении к суду, обвинениях и всякой чертовщине. Сам посуди: сломать пальцы хирургу, обязавшемуся сделать множество дорогостоящих подтяжек, разрезов и прочего дерьма… От такого лучшим адвокатам начнут повсюду мерещиться долларовые купюры.

– И что же произошло?

– Ничего. Вообще ничего, и это, пожалуй, самое странное. Дело ушло в песок – вероятно, потому, что хирург сам не захотел давать ему ход. Но тем не менее, Микаэль, это было чистейшее безумие. Ни один человек в здравом уме не заходит среди бела дня в медицинский кабинет и не ломает пальцы врачу. Даже Лисбет Саландер в нормальном состоянии так не поступает.

Блумквиста подобный анализ, вообще-то, до конца не убедил. Ему это показалось скорее довольно логичным, в духе логики Лисбет, а уж в данном вопросе он был более или менее экспертом. Микаэль лучше всех знал, насколько рационально мыслит эта женщина – рационально не в общем понимании, а исходя из установленных ею основных предпосылок, – и он ни на секунду не усомнился в том, что этот врач совершил нечто куда худшее, чем посягательство на девушку не того человека. Тем не менее Микаэль не мог не задуматься над тем, не изменила ли Лисбет выдержка, хотя бы в анализе риска.

Ему даже приходила в голову мысль, что ей хочется опять попасть в передрягу – возможно, из некоего представления, что это сможет снова вернуть ее к жизни. Впрочем, это было наверняка несправедливым. Что ему известно о ее побудительных мотивах? Он ведь абсолютно ничего не знал о ее теперешней жизни; и пока за окнами бушевала буря, Блумквист, занимаясь поисками информации о Франсе Бальдере, пытался видеть светлую сторону в том, что они хотя бы тут косвенно соприкоснулись. Все-таки лучше, чем ничего, и он решил, что следует радоваться тому, что Лисбет верна себе. Она, похоже, ничуть не изменилась и, как знать, возможно, снабдила его материалом. Линус его почему-то с первого мгновения раздражал, и Микаэль, вероятно, наплевал бы на это дело, хоть тот и подбросил ему нечто полусенсационное. Но когда в рассказе Линуса возникла Лисбет, Блумквист начал смотреть на все другими глазами.

С интеллектом у нее все в порядке, и если она сочла нужным потратить на эту историю время, то, пожалуй, и у него есть причины в нее углубиться. Он может, по крайней мере, немного покопаться в этом деле и, если чуть-чуть повезет, вдобавок узнать что-нибудь о Лисбет, поскольку тут уже в изначальном раскладе присутствует вопрос на миллион.

Почему она вообще стала вмешиваться?

Лисбет ведь отнюдь не консультант из компьютерной «скорой помощи», но ее, правда, могут выводить из себя творящиеся несправедливости. Она способна кинуться вершить собственный суд. Однако чтобы женщину, которая может беззастенчиво вломиться в любой компьютер, возмутило хакерское вторжение, это все же несколько удивительно. Сломать пальцы хирургу – ну, еще ладно; но включиться в борьбу с незаконными действиями хакеров – это все равно что рубить сук, на котором сидишь. С другой стороны, ему ничего не известно.

Вероятно, тут имеется предыстория. Возможно, они с Бальдером друзья или заядлые спорщики… Решив, что это не исключено, Микаэль попробовал «погуглить» их имена вместе, но без сколько-нибудь существенного результата, и стал просто смотреть на метель, думая о татуировке дракона на худенькой бледной спине, о резком похолодании в Хедестаде и разрытой могиле в Госсеберге.

Затем Блумквист продолжил искать на Франса Бальдера, и тут уже недостатка в материале для чтения не было. На имя профессора выскочило два миллиона ответов, однако составить представление о его биографии оказалось нелегко. Тут в основном присутствовали научные статьи и комментарии, а вот интервью Франс Бальдер, похоже, не давал вообще. Поэтому все факты его жизни носили какой-то мифологический отпечаток – словно бы раздутые и романтизированные восхищенными студентами.

Там значилось, что в детстве Франса считали более или менее умственно отсталым до тех пор, пока он не пришел к директору своей школы на Экерё^[19] и не указал на ошибку в учебниках математики для девятого класса, касающуюся так называемых мнимых чисел. Впоследствии исправление внесли в новые издания, а Франс следующей весной выиграл национальную олимпиаду по математике. Утверждалось, что он способен говорить задом наперед, создавая собственные длинные палиндромы. В одном из ранних школьных сочинений, которое опубликовали в Интернете, Бальдер выступил с критикой романа Герберта Уэллса «Война миров», поскольку не понимал, как превосходящие нас во всем существа не разбирались в таких основополагающих вещах, как различия между Марсом и Землей в бактериальной флоре.

После гимназии Франс изучал компьютерные науки в Империал-колледже, в Лондоне, и защитил диссертацию об алгоритмах в нейронной сети, которую признали эпохальной. Затем стал рекордно молодым профессором Стокгольмского технологического института и членом Королевской академии инженерных наук. На сегодняшний день Бальдер считался ведущим мировым авторитетом в области гипотетического понятия «технологическая сингулярность», состояния, когда интеллект компьютеров превзойдет наш собственный.

Внешней привлекательностью или шармом Франс не отличался. На всех фотографиях он походил на неухоженного тролля с маленькими глазками и торчащими во все стороны волосами. Тем не менее ученый женился на очаровательной актрисе Ханне Линд, позднее Бальдер. У пары родился сын, который, согласно репортажу в вечерней газете, озаглавленному «Великое горе Ханны», страдал тяжелыми умственными расстройствами, хотя мальчик – по крайней мере, на фотографии в статье – отнюдь не выглядел умственно отсталым.

Брак распался, и перед судом, рассматривавшим бурную тяжбу об опеке, в драму вмешался анфан террибль театра, Лассе Вестман, агрессивно заявивший, что Бальдеру вообще нельзя доверять ребенка, поскольку его больше волнуют «интеллектуальные способности компьютеров, а не детей». Однако дальше углубляться в проблематику развода Микаэль не стал, а попытался разобраться в исследованиях Бальдера и судебных процессах, в которых тот участвовал, и еще долго сидел, погрузившись в витиеватое рассуждение о квантовых процессорах в компьютерах.

Потом Блумквист зашел в свои документы и открыл файл, созданный около года назад. Файл назывался «ящик Лисбет». Микаэль понятия не имел, залезала ли она по-прежнему к нему в компьютер и продолжала ли интересоваться его журналистской деятельностью. В глубине души он на это надеялся и сейчас задумался, не стоит ли все-таки послать ей привет. Правда, возникала проблема: что писать?

Длинные письма личного характера не для нее – они бы ее только смутили. Скорее надо попробовать сочинить что-то краткое и чуть загадочное. Он остановился на вопросе:

Что нам думать об искусственном интеллекте Франса Бальдера?

Затем встал и снова посмотрел на снежную бурю за окном.

Глава 4

20 ноября

Эдвин Нидхэм, или Эд-Кастет, как его иногда называли, не являлся самым высокооплачиваемым в США специалистом по обеспечению безопасности. Зато, возможно, был лучшим и самым гордым. Его отец Сэмми был негодяем милостью Божией, пьющим сорвиголовой, иногда подрабатывавшим в порту, но частенько отправлявшимся в безрассудные загулы, которые нередко заканчивались в следственном изоляторе или в травмпункте, что, разумеется, никого не радовало.

Тем не менее пьяные загулы Сэмми бывали для семьи лучшим временем. Когда он где-нибудь напивался, у них иногда образовывалась передышка, в которую мать Рита могла прижать обоих детей к себе и сказать, что все у них будет хорошо. А вообще-то, дела у них дома обстояли из рук вон плохо. Семья жила в районе Дорчестер, в Бостоне, и когда отец изволил присутствовать дома, то нередко сильно избивал Риту, и той приходилось часами, а иногда и целыми днями сидеть, запершись в туалете, и рыдать.

В худшие периоды ее рвало кровью, и никто особенно не удивился, когда она умерла всего в сорок шесть лет от внутренних кровотечений или когда старшая сестра Эда подсела на кокаин, и еще меньше, когда отец с детьми потом оказался на грани бездомного существования.

Детство Эда располагало к разным заморочкам в дальнейшей жизни, и в подростковые годы он входил в компанию, именовавшую себя «The F…kers»^[20], державшую весь Дорчестер в страхе и занимавшуюся разборками с другими бандами и грабежами продуктовых магазинов. Лучшего друга Эда, парня по имени Даниэль Готфрид, убили, повесив на крюк для мяса и зарубив мачете. В подростковые годы Эд стоял на краю пропасти.

Его внешность рано приобрела налет туповатости и брутальности, что лишь усугублялось отсутствием двух верхних зубов и тем, что он никогда не улыбался. Эд был крепкого телосложения, высоким и бесстрашным, и на его лице, как правило, имелись следы драк – либо от схваток с отцом, либо от разборок между группировками. В школе большинство учителей боялись Эда до смерти. Все были уверены, что он кончит тюрьмой или простреленной головой. Однако нашлись взрослые, которые взялись за него – вероятно, обнаружив, что в его горящих голубых глазах присутствуют не только агрессия и насилие.

Эд обладал неукротимой жаждой открытий, энергией, благодаря которой он набрасывался на книги с такой же мощью, с какой крушил салоны автобусов. Днем он часто не торопился уходить домой, а предпочитал задержаться в школе, в так называемом техническом кабинете, где стояли несколько персональных компьютеров, за которыми он просиживал час за часом. Учитель физики с звучащей на шведский манер фамилией Ларсон заметил у Эда способности к работе с оборудованием, и после обследования, проведенного с участием социальных служб, тому дали стипендию и возможность перейти в школу с более мотивированными учащимися.

Эд начал блистать в учебе, получал все новые стипендии и награды и в конце концов, что было небольшим чудом, принимая во внимание его исходные обстоятельства, поступил учиться в МИТ – Массачусетский институт технологий, на специальность «Электротехника и компьютерные науки». Он написал докторскую диссертацию о некоторых специфических опасениях в отношении таких новых асимметрических криптосистем, как RSA^[21], далее занимал высокие должности в «Майкрософт» и «Циско», а под конец его взяли на работу в Агентство национальной безопасности, АНБ, в Форт-Миде, штат Мэриленд.

Резюме Эда, вообще-то, не отличалось полной безупречностью, причем не только из-за криминальных действий в подростковые годы. В колледже он покуривал травку и проявлял склонность к социалистическим или даже анархистским идеалам, и во взрослом возрасте тоже два раза попадал в изолятор за избиения – дрался он в основном в кабаках, ничего особенного. Характер у него оставался агрессивным, и все, кто его знал, предпочитали с ним не ссориться. Однако в АНБ видели другие его качества, да и дело было осенью 2001 года. Американские разведывательные службы настолько остро нуждались в компьютерщиках, что принимали на работу, по большому счету, кого угодно, и в последующие годы никто не ставил под сомнение лояльность или патриотизм Эда, а если кто-то все же пытался, то его плюсы всегда перевешивали.

Эд обладал не только ярким талантом. Присущие его характеру одержимость, маниакальная аккуратность и невероятная эффективность как нельзя лучше подходили для человека, которого посадили защищать IT-безопасность в самом секретном из американских ведомств. Не допустить, чтобы какой-нибудь гад взломал его системы, стало для Эда вопросом чести, и он быстро сделался в Форт-Миде незаменимым, к нему постоянно стояли в очередь за консультациями. Многие продолжали до смерти его бояться, а он частенько крепко ругал сотрудников, не думая о последствиях. Даже самого руководителя АНБ, легендарного адмирала Чарльза О’Коннора он как-то попросил убираться к черту.

– Употреби свою проклятую занятую башку на то, в чем разбираешься! – рявкнул Эд, когда адмирал попытался высказать свои соображения по поводу его работы.

Но Чарльз О’Коннор и все остальные смотрели на это сквозь пальцы. Они знали, что Эд кричит и ругается по веской причине – потому что люди пренебрегают правилами безопасности или рассуждают о вещах, в которых ничего не понимают. Зато в остальную деятельность шпионской организации Нидхэм никогда не вмешивался, хотя в силу своих полномочий имел доступ почти ко всему, и невзирая на то, что в последние годы ведомство находилось в центре бурных дискуссий, в которых представители как правых, так и левых рассматривали АНБ как дьявола собственной персоной, как инкарнацию Старшего Брата Оруэлла. Но Эд считал, что организация может заниматься, чем ей заблагорассудится, лишь бы его системы безопасности оставались надежны и неприкосновенны, и поскольку семьей он еще не обзавелся, то жил более или менее в офисе.

Нидхэм был силой, на которую полагались, и хотя, конечно, он сам неоднократно подвергался проверке личности, против него никогда ничего не находилось, за исключением нескольких крупных пьянок, при которых он в последнее время становился настораживающе сентиментальным и начинал говорить о том, через что ему довелось пройти. Правда, даже тогда не наблюдалось никаких признаков того, чтобы он рассказывал посторонним, с чем работает. Находясь в другом мире, Эд молчал, как мидия, и если кто-то вдруг начинал на него давить, он всегда придерживался заученной лжи, которую подтверждали Интернет и компьютерные базы данных.

По служебной лестнице он поднялся не по воле случая, не в результате интриг или закулисных игр, и, став шефом службы безопасности Штаб-квартиры, перевернул все вверх дном, «чтобы никакие новые правдоискатели не смогли опять высунуться и надавать нам по морде». Эд и его команда усилили все аспекты системы внутреннего наблюдения и за бесконечные бессонные ночи создали то, что он попеременно именовал «непробиваемой стеной» и «маленькой разъяренной ищейкой».

– Ни один гад сюда не проникнет, и ни один гад не сможет тут копаться без разрешения, – говорил он с невероятной гордостью.

Гордиться Нидхэм продолжал вплоть до того проклятого ноябрьского утра. День выдался хороший, безоблачный. В Мэриленде не ощущалось никаких признаков накрывшей Европу адской непогоды. Народ вокруг ходил в рубашках и тонких ветровках, а Эд, у которого с годами изрядно округлился живот, характерной раскачивающейся походкой возвращался от кофейного автомата.

В силу своего положения на дресс-коды он внимания не обращал – носил джинсы и красную клетчатую рубашку навыпуск, не слишком обтягивающую в талии. Усаживаясь за компьютер, Эд вздохнул. Самочувствие у него было не из лучших. Болели спина и правое колено, и он проклинал коллегу – бывшего копа ФБР, откровенную и весьма очаровательную лесбиянку Алону Касалес, которой удалось два дня назад выманить его на пробежку, вероятно, из чистого садизма.

К счастью, ничем особенно срочным ему заниматься не требовалось. Надо было только отправить ответственным за COST – программу сотрудничества с крупными IT-концернами – памятку для внутреннего пользования с чуть измененными инструкциями. Однако особенно продвинуться ему не удалось. Он успел лишь написать в привычном резковатом стиле: «Чтобы ни у кого не возникало соблазна снова превратиться в идиотов и все оставались добропорядочными чокнутыми киберагентами, я хочу подчеркнуть…», когда его прервал один из алертов, сигналов тревоги.

Эд не слишком заволновался. Его предупредительные системы были настолько чувствительными, что реагировали на малейшее отклонение в информационном потоке. Наверняка просто маленькая аномалия, возможно, знак того, что кто-то пытается превысить свои полномочия, или что-нибудь в этом роде, какая-то помеха.

Но ничего проверить он не успел. В следующее мгновение произошло нечто настолько ужасное, что в течение нескольких секунд Эд отказывался в это верить. Он просто сидел, уставившись в экран. Тем не менее Нидхэм точно знал, что случилось. Во всяком случае, знал той частью мозга, которая еще сохраняла способность трезво мыслить. В их внутренней сети, NSANet, появился RAT. Будь он в любом другом месте, Эд подумал бы: «Мерзавцы, я их уничтожу». Но здесь, в самой закрытой и контролируемой сети, которую он со своей командой только за последний год тщательнейшим образом изучал семь тысяч одиннадцать раз, чтобы отследить малейшую уязвимость, здесь – нет-нет, это невозможно, просто исключено.

Сам того не сознавая, Нидхэм закрыл глаза, точно в надежде, что стоит их подольше не открывать, как все исчезнет. Но когда он вновь посмотрел на экран, его начатое предложение оказалось законченным. Его «…я хочу подчеркнуть…» теперь само по себе продолжилось словами: «…что вы должны прекратить заниматься беззаконием, а это ведь, на самом деле, очень просто. Тот, кто наблюдает за народом, в конце концов сам оказывается под наблюдением народа. В этом есть фундаментальная демократическая логика».

– Проклятье, проклятье, – пробормотал он, проявляя тем самым признак того, что потихоньку приходит в себя.

Но текст продолжился: «Не возмущайся, Эд. Давай-ка лучше прогуляемся. У меня Root»^[22], – и тут Нидхэм громко закричал. Слово Root нанесло сокрушительный удар по всему его существу, и в течение какой-то минуты, пока компьютер молниеносно проносился по самым секретным частям системы, Эд всерьез думал, что его хватит инфаркт. Он лишь заметил, словно в тумане, что вокруг него начал собираться народ.

Ханне Бальдер следовало сходить в магазин. В холодильнике не было ни пива, ни сколько-нибудь нормальной еды. Кроме того, Лассе мог вернуться домой в любой момент, а он едва ли обрадуется, если не получит даже пива. Но погода казалась совершенно удручающей, и, оттягивая выход, Ханна сидела на кухне, курила – хотя это было вредно для ее кожи, и вообще вредно – и пересматривала содержимое своего телефона.

Дважды или трижды она прошлась по телефонной книжке в надежде, что там всплывет какое-нибудь новое имя. Но, естественно, ничего не обнаружила. Там присутствовали только все те же, уже уставшие от нее люди, и, вопреки здравому смыслу, она позвонила Мийе. Мийа была ее агентом, и когда-то они были лучшими подругами, мечтавшими о совместном завоевании мира. Теперь же Ханна стала для Мийи в основном муками совести, и она даже не знала, сколько извинений и ни к чему не обязывающих слов ей за последнее время довелось от нее выслушать. «Женщине-актрисе очень нелегко стареть, ля-ля-ля…» Это было невыносимо. Почему прямо не сказать: «У тебя потрепанный вид, Ханна, публика тебя больше не любит»?

Мийа, разумеется, не ответила – ну и хорошо, ни одной из них разговор все равно удовольствия бы не доставил. Ханна не удержалась и заглянула в комнату Августа, только чтобы ощутить прилив тоски, заставлявшей ее прочувствовать, что она лишилась важнейшего дела жизни – материнства, и, как ни парадоксально, это придало ей немного сил. Каким-то извращенным образом жалость к себе приносила ей утешение, и она уже было задумалась, не сходить ли все-таки за пивом, как зазвонил телефон.

Увидев на дисплее имя Франса, женщина еще чуть больше скривилась. Она весь день собиралась – но не решилась – позвонить ему и сказать, что хочет вернуть Августа. Не просто потому, что тоскует без сына, и – тем более – не из-за того, что думает, будто для него будет лучше жить у них. А чтобы избежать катастрофы, только и всего.

Лассе хочет забрать парня домой, чтобы снова получать алименты, и бог знает, думала Ханна, что может случиться, если он явится в Сальтшёбаден и начнет отстаивать свое право. Возможно, силой вытащит Августа из дома, напугав его до безумия, и изобьет Франса. Ей надо заставить бывшего понять это. Но когда она ответила на звонок и попыталась изложить свое дело, разговаривать с Франсом оказалось вообще невозможно. Он кинулся взахлеб рассказывать какую-то странную историю, явно представлявшуюся ему «просто потрясающей и совершенно уникальной» и тому подобное.

– Франс, извини, я не понимаю. О чем ты говоришь? – спросила она.

– Август – савант. Он гений.

– Ты сошел с ума?

– Напротив, дорогая, я наконец поумнел. Ты должна приехать сюда, да, и немедленно! Думаю, это единственный способ. Иначе ты не поймешь. Такси я оплачу. Обещаю, ты упадешь в обморок. Представляешь, у него, вероятно, фотографическая память, и он каким-то непостижимым образом самостоятельно освоил все тайны изображения перспективы. Это так красиво, Ханна, так точно! Он светится, словно сияние из другого мира.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒