Декабрь 2002 5 страница

Он говорил, что за мудрецами пошли святые и началась «целая мешанина» из структур и организаций. Если бы не это, мудрецы были бы полностью забыты: нечего было бы продавать. А так пришли святые и начали продавать массам истории о мудрецах.

Итальянцы предлагали широкий выбор экзотических мест, где можно было поесть или выпить чашечку кофе. Когда мы приходили в одно из таких заведений, Юджи обычно брал ньокки и, жуя тёртый или мягкий сыр, подначивал нас по поводу того, что мы едим «двадцать пять блюд, как поросята, свиньи и боровы в одном лице». Часто он оценивал внешний вид официанток и эффективность официантов: «Она хорошенькая? », «Она — сучка! », «Он такой ме-е-е-едленный! Если бы я был его боссом, я бы уволил его тут же! » Он делал комментарии, когда они едва ли могли его слышать, после чего оставлял чаевые. Особенно большие чаевые доставались тем официанткам, которых он определял как настоящих сучек, при этом он говорил нам: «Никто не должен служить другому, люди не должны работать. Еды на планете более чем достаточно, и если бы не ваш уродливый образ жизни, каждый бы получил причитающуюся ему долю». Мы же просто переглядывались, пожимали плечами, улыбались и соглашались, когда он поносил нашу коллективную жадность.

— Мы с вами разворовали всю планету! — заявлял он, включая себя в число критикуемых. — Эта планета может прокормить 15 миллиардов людей. Нас всего 5 миллиардов на планете. Я вам говорю! Почему столько людей голодает? Я хочу знать! — Он сопровождал свои слова рубящим жестом руки.

Изрядно наездившись, мы направились назад в Гштаад через Альпы. Свежий зимний ветер превратил пейзаж в сверкающий свадебный торт.

Он планировал путешествие в Индию, но поскольку до поездки ещё оставалось время, изводил нас вопросами о том, куда бы пока съездить. Он спрашивал, мы расшибали себе лбы, придумывая маршруты и объясняя, почему нужно ехать именно туда, а он одним махом уничтожал все наши предложения и доводы.

— Юджи, а куда ты хочешь поехать?

— Ты хочешь сказать, что если бы я знал, я бы спрашивал тебя?

— Как насчёт Монтре?

— Мне без разницы, ты босс.

Раз за разом продолжался этот диалог по кругу, пока он неожиданно не заявлял, что он просто собирается «убраться из этого места! » и вопрос «куда? » его не волнует. Спустя секунды после объявления «мы едем» он осматривал всех и спрашивал: «Люди, вы чего ждёте? », хотя пункт назначения так и не был выбран. В конце подъездной дороги он указывал рукой направо или налево, и мы отправлялись в путь.

Он часто жаловался: «Вы, люди, ограничиваете мою свободу передвижения».

Чем ближе к дате отъезда, тем сильнее он настаивал на том, чтобы я поехал с ним в Индию, поскольку ему нужна была моя помощь в «развлечении людей». Я тогда всё ещё продолжал пародировать народ, и мне его оценка льстила, но я понимал, что он — последний, кому нужна какая бы то ни было помощь. Если кто и нуждался в помощи, так это я.

Мы втроём — Калифорниец, Йогиня и я — жили в отеле «Кабана» в номере с двумя спальнями. Я никак не мог понять, что происходит между ними двумя. Казалось, что между ними было что-то большее, чем просто дружба, но при этом они спали в разных спальнях на противоположных концах гостиной. Я спал на диване в гостиной, и мы, бывало, часами разговаривали о Юджи, пока я рисовал на журнальном столике.

Снег продолжал идти, и Юджи сделал меня ответственным за поддержание огня.

— Ты должен использовать три полена.

Пока я не сделал так, как он сказал, пламя гасло. Я гордился своими походными навыками, но почему-то они не помогали до тех пор, пока я не послушал его.

Ему нравилось выбрать кого-нибудь из исторических личностей и специально позлословить по его поводу. По поводу Эйнштейна он говорил: «Если бы я встретил этого шутника, я бы наподдал ему, а затем приковал его к камню железной цепью из нержавейки и бросил в реку, чтобы даже труп его не всплыл! »

Не помню, почему он прицепился к известному гению — возможно, из-за его «грязных» теорий о пространственно-временном континууме или потому, что на нём лежала ответственность за открытие атомной энергии, приведшей в конечном итоге к созданию атомной бомбы. В любом случае развлечения ради я купил открытку с изображением Эйнштейна с высунутым языком и положил ему в рот купюру в сто франков. После того как Юджи выхватил купюру, я надел открытку на палку и поджарил её на огне, как зефирку. Юджи был доволен. На следующий день я купил открытку с Далай-Ламой и распял его на маленьком деревянном кресте с ещё одной купюрой в сто франков. Он снова заграбастал деньги, и я бросил её в огонь, распевая песню о белом слоне, занимающемся сексом с матерью Будды:

Меня зовут Долли Лама, Юджи издевается над Будды мамой. Я даю сто долларов, Остановите это или я завоплю.

Мы немного посмеялись. Потом он захотел увидеть мой обратный билет. Раньше тем же днём по пути на стоянку магазина «КООП» в Гштааде я погрузился в мысли об Индии… Ехать или не ехать?.. Когда мы шли по тротуару рядом с магазином, он внезапно схватил меня за руку и, пристально глядя в глаза, резко произнёс: «Ты просто продолжай и продолжай! »

Сидя у огня, он попросил показать ему мой обратный билет. Я протянул его. Юджи имел привычку изучать документы очень тщательно. Несколько раз просмотрев его вдоль и поперёк, он заявил, что билет дешёвый, и предложил сжечь его.

Я бросил билет в огонь.

— Смотрите! Смотрите! — сказал он остальным. — Как у тебя с головой?

— Хорошо. — Я просто засмеялся.

Затем я потратил немыслимую кучу денег на билет туда-обратно до Бангалора. Такова была «экономика Юджи». Для чего ещё нужны деньги? Он всегда говорил, что деньги должны перемещаться из одного кармана в другой — предпочтительно, чтобы они перемещались из наших карманов в его; тем не менее я видел, как он обращается с деньгами, и, по-моему, у него это получалось очень хорошо. У меня были деньги, так почему бы их не потратить? В конце концов, может быть, это была последняя возможность видеть его в Индии.

С приездом Йогини в Швейцарию враждебность между нами усилилась. Она дёргалась по поводу Калифорнийца и того, что я живу в одной комнате с Немкой. Я переживал из-за её непонятной «дружбы» с Калифорнийцем. Между ними то и дело случались напряжённые разговоры по телефону, и днём воздух в комнате просто искрился. К тому моменту как мы добрались до аэропорта во Франкфурте, ситуация значительно ухудшилась. Каждую минуту возникали и рушились новые коалиции.

ГЛАВА 19

«Ты хочешь продолжаться, возможно, на другом уровне, действовать в другом измерении, но ты хочешь каким-то образом продолжаться».

В декабре 2003 года около двух часов утра наша небольшая компания, пошатываясь, вышла из самолёта и оказалась в объятиях влажного бриза в старом международном аэропорту в Бангалоре. Чандрасекар, Сугуна и Маджор забрали Юджи к себе, а нас отправили на такси в отель.

После шикарных, обитых деревом швейцарских апартаментов зелёный флуоресцентный свет, прыгающий по цементным стенам, казался невыносимым. Проворочавшись на бугристом матрасе всю ночь, я так и не смог заснуть после перелёта и смены часового пояса. Да и номер был больше похож на эхо-камеру, чем на комнату в отеле: всю ночь я слушал звуки улицы и лай дерущихся собак. Постепенно цементные стены становились всё более светлыми по мере увеличения потока авторикш на улице, перемежавшихся с разносчиками товара. Я встал, умылся над крошечной раковиной и с неприятным чувством в животе отправился в вестибюль отеля. И снова всё те же лица, только в другой обстановке.

Сидя на диване с шести утра, Юджи разговаривал со своими друзьями, ждавшими его приезда весь год. Он был источником их надежды и отчаяния, крушащим всё вокруг, яростно палящим привычными фразами. Прервав на короткое время свой монолог, он поинтересовался, насколько хорошим был отель и как нам здесь спалось. Затем он сказал, что друг, у которого он остановился, арендовал для иностранцев дом неподалёку, и предложил нам переехать туда.

Митра Вихар представлял собой один из домов в Бангалоре, построенных на американские доллары откуда-нибудь из Нью-Джерси или Силиконовой Долины. Это было такое же цементное здание, как и любое подобное ему в пригороде, с той лишь разницей, что на кухне и в ванной имелся электрический водонагреватель. Какой-то человек принёс раскладушки и постельные принадлежности, и мы начали заселяться. Шорти и Йогиня заняли две спальни на верхнем этаже. Мы с другими мужчинами остались внизу. Калифорниец занял единственную спальню на нашем этаже, и я оказался по соседству с ним в столовой с примыкающей к ней крошечной комнатой для пуджи, похожей на клозет.

Калифорниец имел интеллигентный вид, был стройным, медленным и спокойным. Как-то раз, ещё во время нашей первой встречи в Италии, прогуливаясь вечером у озера Маджоре, мы с ним говорили о Юджи. Потом разговор зашёл о Йогине и я косвенно намекнул на некоторые «взаимодействия» между нами. Я понимал, что хотя и вычеркнул себя из этой истории, покоя мне не будет. Йогиня была не из тех, кто позволял себя игнорировать. Одной её внешности было достаточно, чтобы мои мысли постоянно крутились вокруг неё, а тут ещё соблазнительный язык тела и выраженная сексуальность.

Каждый вечер он на пару часов поднимался к Йогине, а мне приходилось бороться со своими внутренними демонами этажом ниже.

Что я мог поделать? Сначала я, теперь другой. Это сводило меня с ума. Типичный случай.

Однажды поздно вечером я пошёл слоняться по улицам в состоянии острой жалости к себе. Я надеялся найти какой-нибудь другой отель, но тщетно. Измученный, тоскующий по комфорту своего дома, находящегося в нескольких тысячах миль отсюда, я вернулся в привычное состояние. Как говорил Юджи, когда ты не получаешь того, что хочешь, любовь превращается в ненависть. Я соскальзывал в ненависть стремительно и тем быстрее, чем больше её внимание было направлено на кого-то другого. В Индии меня просто накрыло.

Выражение «Как постелешь, так и поспишь» сподвигло меня перетащить сложенный пополам матрас в крошечную комнатку для пуджи, где я, свернувшись калачиком, попытался заснуть. На следующее утро я оставался в своей тесной темнице, пока все не ушли, и только после этого пошёл в ванную. Приняв душ в дальней ванной комнате, я оделся в привезённую из Швейцарии зимнюю одежду и пошёл на улицу. Так я сходил с ума ещё три дня, пока не вернулся наконец в комнату и не начал спать на складной кровати с москитной сеткой вокруг, почти как человек. Каждое утро начиналось одинаково: Юджи болтал, а мы сидели вокруг него, пребывая в утреннем ступоре каждый в своей степени. В семь часов Сугуна подавала кофе и приглашала всех на завтрак. Она кормила свою семью, Юджи и всех гостей и друзей, которые к нему приходили. При виде Юджи она заплакала. Его зубные протезы снова сломались, и в итоге он вообще выбросил их несколько месяцев назад. Это очень сильно отразилось на его внешнем виде. Тогда, сразу после «катастрофы», он, наоборот, выглядел гораздо моложе своих лет. Это было видно и на фото тех лет, и на большинстве видео. Потом, даже в свои семьдесят с хвостиком он был полон сил и энергии. И всё-таки возраст догнал его. Ещё в прошлом году он выглядел много лучше.

— В конце концов, есть такая вещь, как процесс старения, — говорил он, когда люди реагировали на изменения его внешности.

— Юджи, что случилось? Ты сильно сдал!

— Ничего со мной не случилось! Я выкинул свои протезы, поэтому теперь-то мои тридцать два зуба смогут вырасти снова! Эти грязные доктора превратили вас в дрожащих цыплят! Посмотри, у меня даже цвет волос восстанавливается! — говорил он, показывая оставшуюся среди седых волос тёмную прядь на затылке.

Он делал эти абсурдные заявления и сопротивлялся любой попытке накормить его чуть больше, чем он хотел. Он стал таким худым, что Сугуна боялась за него. На языке телугу она упрашивала его съесть хотя бы ещё одну рисовую лепёшку.

— Нет! Когда становишься старше, важно сбросить вес. Тогда помирать легче будет!

От одного упоминания о смерти у неё на глаза наворачивались слёзы.

— Я прожил достаточно долго и насладился всеми привилегиями, которые этот мир мог мне предложить. Я готов уйти в любое время!

Это была правда: он прожил замечательную жизнь и не собирался потакать желанию продолжить её. Когда возникла эта тема, наш страх потерять его можно было почти потрогать руками. Каждый чувствовал себя ответственным за него, упуская из внимания тот факт, что он подчинялся только своему телу и ничему больше.

В первое же утро он отвёл мне роль придворного шута, когда представил всем как агента ФБР. До сих пор люди, с которыми я встретился тогда, продолжают меня спрашивать о моей несуществующей работе в Бюро.

— Ты сегодня уже подал рапорт?

— Я работаю над ним.

— Ты сказал обо мне что-нибудь хорошее?

— Как можно? Вы — угроза нашей национальной безопасности.

Представляете, какое это производило впечатление, учитывая политику США на Среднем Востоке? В годы правления Буша террор был главным средством убеждения. Подавляющее большинство европейцев боялось не столько террористов из третьих стран, сколько самого Буша. Индия более благосклонно относилась к американской политике, поскольку та способствовала появлению на рынке рабочих мест в сфере услуг.

Я работал на сцене весь день. Утро всегда начиналось с кофе, за ним следовало долгое и напряжённое сидение в одной позе. Нам очень повезло, что мы могли находиться рядом с ним, но за всё приходится платить, и он использовал меня для развлечения толпы максимально недуховными методами. Агент ФБР, комик, мим — это была его новая игрушка, которую он использовал для того, чтобы не дай бог никто не подумал, будто он святой. Одним это очень нравилось, другие ненавидели его за это. Только годы спустя стало ясно, как сильно отличалась та его поездка от всех предыдущих. Чем абсурднее становился наш театр, тем безумнее произносились диалоги.

Поскольку мои мысли постоянно крутились вокруг Йогини и Калифорнийца, это отвлечение было для меня настоящим благословением. Вместо того чтобы сидеть на полу и томиться, я был вынужден развлекать народ практически постоянно на протяжении всей поездки.

— Сделай что-нибудь! — говорил он, хлопая меня по руке раз за разом.

Я должен был придумывать глупые песни, пародировать — всё, как обычно. Не было никаких поездок, а если и были, то совсем не много по сравнению с тем, что мы творили на Западе. Я не был на его встречах в Индии раньше, поэтому даже не знал, на что это могло быть похоже, но часы, проводимые им на диване в беседах, удесятерились. Он просто говорил, не прекращая. Единственными перерывами в течение дня были лишь короткие моменты, когда он задрёмывал. Инстинкт самосохранения у него отсутствовал. Часто голос становился хриплым от постоянных разговоров, иногда он словно стучал по ушам молотком, вызывая одновременное ощущение боли и блаженства, и мне хотелось что-нибудь придумать, чтобы дать ему перерыв. Заметив, что голос садится или веки тяжелеют, я мягко заводил колыбельную:

Баю-бай, Юджи, засыпай в большом кресле, Здесь никого нет, пока ты говоришь, Никто не понимает, о чём ты говоришь, Мы все сидим вокруг тебя, и в наших головах полно дыр.

Вскоре он начинал зевать между словами, как ребёнок, проигравший битву в борьбе со сном, под мою колыбельную, которую я пел на предложенный Йогиней мотив песни «Мерцай, мерцай, звёздочка». Срабатывало здорово. Я сочинял стихи о том, как мы арендуем машину, чтобы лететь в космос, а люди, заботясь о нём, как о ребёнке, делали всё возможное, чтобы в комнате стало тихо. Его друзья были как одна большая коллективная мать. Было в нём что-то абсолютно невинное. Его голова падала на грудь, затем выпрямлялась, сопротивляясь сну, как это бывает у детей. Иногда голова опускалась на моё плечо, и он дремал. Мягко и нежно я пел как можно дольше, чтобы дать ему возможность поспать. Потом он, вздрогнув, просыпался, извинялся: «О, простите», и безумие начиналось снова.

Вечером до одиннадцати часов у него было спокойное время, которое он проводил с семьёй, а на следующее утро в пять часов снова был готов заводить эту карусель.

— Не цитируй источник, ты сам оригинал!

Если вдруг возникало временное затишье, он приносил ссылки, взгромождал один из огромных томов себе на колени, пролистывал их и что-нибудь зачитывал вслух. Он мог читать их часами для тех, кто не смог вовремя исчезнуть из комнаты. Это не было ни обсуждением, ни диалогом — нельзя сказать, что это было бессмысленное занятие, но сказать, что в нём было много смысла, тоже нельзя. Ссылки представляли собой бесчисленные заметки о нём, Джидду Кришнамурти, Рамане Махарши, поп-группах, порнографии, науке и фантастике. Он забавлялся идеями и образами, с которыми люди его ассоциировали, тасовал их туда-сюда, потом оставлял их и переходил к следующей странице и читал другой отрывок, уделяя равное внимание дате, времени поста и самому содержанию текста. При взгляде на него возникало ощущение, что он рисовал для нас на доске нашего коллективного слушания образ себя, подсмотренный в головах других людей, а затем стирал его и начинал заново. После сравнения себя с компьютером или парковочным местом (в Швейцарии и Германии парковочные места нижних уровней обозначаются знаками U. G. или Untergeschoss), или со святым или с поп-звездой он захлопывал книгу, бросал её на стол, говорил: «Довольно! » и просил стакан воды.

В Индии люди задавали больше вопросов. Он обычно отвечал что-нибудь совсем не в тему.

— Это не твой вопрос!

Но не задавать вопросы было невозможно, потому что только вопросы у нас и были. Если кто-нибудь продолжал настаивать и спрашивать, он советовал сходить куда-нибудь на вечер вопросов и ответов. Дискутировать он не любил.

«Почему мы до сих пор задаём те же самые вопросы? Итак, это не ответы. Если бы они были ответами, вопросов бы не было. Тот факт, что мы всё ещё задаём вопросы, означает, что они не являются ответами. Итак, решения, предложенные для наших проблем, не являются решениями. Иначе почему бы проблемы оставались проблемами? »

Вам ничего не оставалось делать, как спрашивать, а ему ничего не оставалось делать, как разочаровывать вас, давая ответы, ведущие в никуда. Ни один ответ не может помочь вам вылезти из болота мыслей. Каждый вопрос содержит в себе ответ, если только это не вопрос технического характера. «Вы пытаетесь использовать обычный метод вопрошания, чтобы получить то, что, как вы думаете, есть у меня, но это не тот способ».

— Слово «как» нужно исключить из языка! В этой местности проблема именно в «как»!

Он представил гостям свои Максимы денег со 108 фразами, созданными для просветления наших кошельков. Довольно скоро песни о деньгах распевали все.

— Мои Максимы денег, они такие популярные, лучше любых книг, они везде, даже в университетах. Кандидаты в президенты обсуждают их! Как там его имя? Керри и Эдвард со своей женой полчаса обсуждали их с моим хорошим другом там, в Калифорнии. Но та сука — жена миллиардера, сбежала, когда услышала их!

Американская президентская гонка была в разгаре, и он не забывал упомянуть об этом, чтобы «продвинуть» себя. Он был совершенно уверен в своей несуществующей славе.

Когда Юджи развернул свой цирк с песнями и плясками на всю катушку, хозяева жилья начали заметно волноваться. Толпы людей становились всё больше, многие приходили просто развлечения ради, а Юджи всё усерднее использовал моё кривлянье для того, чтобы отвлечь народ от его духовных занятий.

Сугуна, хозяйка дома, могла часами стоять на пороге кухни, озадаченно глядя на всё происходящее. Её жизнь представляла собой постоянное перемещение между гостиной и кухней или столовой. Всегда тихая, немногословная, всегда в работе. Когда она радовалась, её улыбка освещала всю комнату. Её преданность Юджи была абсолютной, в течение сорока лет он занимал главное место в её доме. Она познакомилась с ним как раз накануне свадьбы с Чандрасекаром, он сопровождал их из дома в дом, он оставил им на попечение Валентину и заботился о том, чтобы они ни в чём не нуждались. Он был там, когда рождались дети. Когда их дочери было отказано в приёме в университет на основании того, что набор закончен, он сказал: «Кто они такие, чтобы говорить „нет“? », и на следующий день пришло письмо, в котором было сказано, что освободилось одно место и она будет принята.

А теперь Юджи, каждый раз пробираясь сквозь толпу людей в комнате, советовал их внуку выполнять одну из его десяти заповедей: «Ненавидь мать твою, бей суку! » Народ замирал. Услышав предложение ударить мать или бабушку, в зависимости от того, на чьих руках он сидел, ребёнок отодвигался назад с криком «Нет! » или начинал плакать, если Юджи пытался подтолкнуть его к действию. Каждый день, как только Юджи замечал мальчика, шагающего через комнату на руки к бабушке, он кричал:

— Возвращайся в Америку! Возвращайся в Америку!

— Нет.

— Я сказал, поезжай назад в Америку!

— Н-е-е-е-т!

К тону голоса у мальчика добавлялся дерзкий взгляд чёрных сверкающих глаз.

С течением времени глупостей становилось всё больше. Однако у меня было ощущение, что эта глупость — только отвлекающая поверхностная пена, прикрывающая глубокое озеро спокойствия, тотчас возникавшее там, где появлялся Юджи. В любой из комнат, где он находился, присутствовало что-то неуловимо сладостное и умиротворяющее.

Чандрасекар довольно спокойно относился к происходящему в доме. Правда, изредка он выходил из себя, но при том нарастающем по спирали безумии я не могу придумать ни одной причины, почему бы это должно было быть по-другому. Юджи обычно кричал ему через комнату, что ему срочно понадобилось что-то из его комнаты наверху. Несмотря на свою забинтованную ногу, Чандрасекар, шаркая ногой по полу, тащился наверх. Часто к тому моменту, когда он возвращался, Юджи уже не нужна была та вещь, которую он требовал от Чандрасекара с такой настойчивостью всего лишь несколько минут назад. Затем следовало следующее оскорбление: «Это Лэндмарк Форум сделал его таким медленным! Он был очень шустрым парнем. А теперь посмотрите на него! »

В перерыве между поручениями Чандрасекар исчезал в офисе, находящемся за гостиной, пока Юджи снова не требовал у него сходить за чем-нибудь наверх.

— Он очень талантливый парень, но он такой ме-е-е-е-едленный!

Атмосфера комнаты менялась, когда Чандрасекар пел посвящённые Юджи полные сердечной мольбы песни. У него был талант певца. Когда он пел, в воздухе чувствовался дух настоящего древнего индийского поклонения. Его песни и переводы воскрешали в памяти историю его поисков, разочарований и борьбы с чёрной дырой абсолюта, предлагаемой Юджи. Он встретил Юджи, ещё будучи молодым, и теперь весь опыт своей жизни со всеми его устремлениями, преданностью, неудовлетворённостью и печалью он с огромным чувством проживал в этих песнях. Чандрасекар знал традиции индуизма, соблюдал их ежедневно и был преданным, поэтому его песни давали возможность посмотреть на слова Юджи с несколько иной перспективы и увидеть, насколько тотальным было отсутствие надежды: не разбирающим своих и наших, не дающим никому никакой гарантии на получение того, что было у Юджи.

Ты можешь стоять на голове, а можешь каяться, Ты можешь своей силой стирать горы в порошок, Ты можешь обладать всеми йогическими силами и сиддхами, Ты можешь быть очень богатым и иметь кучу денег, Ты можешь быть очень хитрым, ловким, коварным, Ты можешь знать все Веды и шастры, Ты можешь быть очень набожным, с открытым любящим сердцем, Ты можешь молить о милости, Но ничто из этого не поможет достичь тебе этого состояния, Даже одному из миллиарда не дано достичь этого состояния, Постоянно утверждая этот факт, говорит, что у тебя нет выхода, Юджи, истинный видящий, милый сердцу Чандрасекара.

«Как нам понять тебя? » — молил он в своих песнях. Ответ Юджи приходил тут же, и он не оставлял никакой надежды: «Просто забудьте об этом, у вас нет шанса! »

ГЛАВА 20

То, что «Бог» символизирует, уже и так содержится в человеке — вне человека нет силы — и она должна выразить себя по-своему.

В Бангалоре к нам снова присоединились Сидд и Кара, на этот раз с человеком, который когда-то познакомил их с Юджи. Смерть уже несколько раз подходила к Бабе очень близко, но, услышав о приезде Юджи в Индию, он приободрился и попросил взять его с собой в Бангалор. Для поддержки при ходьбе ему требовалась пара рук, и услышать его приближение можно было за полквартала. Он занял место рядом с Юджи, держал его руку, целовал и гладил её. Он часами воздавал хвалы Юджи и множеству других «прекрасных милых людей» (многие из которых были привлекательными молодыми девушками).

Хотя Юджи сам отказывался заниматься духовным бизнесом, он призывал некоторых идти по этой дороге, если видел, что у них есть к тому талант, и верил в него, как это было в случае с Бабой. Других он отговаривал от духовной практики, понимая, что для них это будет напрасной тратой их талантов. Похоже, для него не было разницы между духовным и каким-либо другим бизнесом: и то и другое давало средства к существованию, а поскольку его не интересовал ни один из видов бизнеса, то и мнения с точки зрения морали у него ни по одному из них не было.

Бхаскаррао был высоким худым индийцем, носившим белые одежды и шерстяную шапочку, натянутую на самые глаза в целях защиты от солнца. Он закидывал голову назад и смотрел на мир через кончик носа взглядом рассеянного профессора. Будучи немного моложе Юджи, он провёл годы своей юности рядом с Раманой Махарши. Кажется, они были давнишними приятелями. Юджи обычно звал его сесть рядом с собой на диван и просил почитать по руке. Бхаскаррао, речь которого представляла собой самое неразборчивое бормотание, которое мне когда-либо приходилось слышать, с шумом поднимался и, похихикивая, что-то радостно бубня, с видом притворного непонимания подходил к нему. Когда он аккуратно и нежно брал руку Юджи, единственное, что я смог разобрать, было: «Я не могу ничего сказать о руке, подобной этой, Юджи! Она содержит в себе всё, это произведение небесной красоты. Ты слишком необычен». «Ах-ха-ха-ха, — слегка протестуя, отвечал Юджи, — не пытайся умничать».

После этого Бхаскаррао, улыбаясь, оглядывал комнату.

Было интересно наблюдать за двумя друзьями. Бхаскаррао сидел, поглаживая руку Юджи с выражением тихого счастья на лице, изредка вставляя что-то невнятное в речь друга. Юджи продолжал говорить, оставив свою руку в руке Бхаскаррао. Иногда он выдёргивал её, чтобы сделать какой-то жест или куда-то указать, после чего рука возвращалась на место, и Бхаскаррао снова гладил мягкую кожу ладошки, наблюдая за комнатой из-под шапки. Пару раз Юджи поддразнил его по поводу курения и бормотания — двух безобидных грехов, оставшихся с ним в этом мире.

В конце первой недели мы поехали в ретритный центр за Бангалором, предназначенный для проведения семинаров по различным экологическим и социальным проблемам. Центр представлял собой единое строение, состоящее из современных деревянных конструкций и большого конференц-зала, напомнившего мне о школе Джидду Кришнамурти в Охае. Во время обеда Юджи представил нас — тех, кто приехал с Запада, — как «топовых людей» в своих областях: «Это — известная медсестра в главной больнице Цюриха, которая в данный момент является директором по связям с общественностью в центре Раджниша в Кёльне. Очень успешный бизнес! » Йогиня была известной балериной и великим йогом. Американец управлял знаменитым рестораном в Калифорнии. По словам Юджи, мы все были знаменитыми и успешными, хотя в иные времена он нисколько не стеснялся назвать нас неудачниками.

После обеда директор собрал нас всех в большом зале, коротко поделился целями и достижениями организации, а затем передал слово Юджи. Затаив дыхание, я в предвкушении ждал, как он будет реагировать на столь идеалистичные взгляды директора. Юджи был удивительно мягок и начал спокойным тоном хвалить его и его организацию за достигнутые успехи. Он говорил почти час и, постепенно набирая обороты, словно полноводная стремнина, устремился в итоге по привычным каналам, закончив выводом о том, что любая реформа или цель, являющаяся продуктом деятельности мозга, безнадёжна. «Революция — это переоценка прошлого. И ничего больше». Он постепенно превратил цели предприятия в маленькую аккуратную кучку бесполезных камней, после чего опять продолжил многословно хвалить директора за усилия, пока тот совсем не запутался. Не имея больше что сказать, директор только удивился вслух, как мы можем жить с такими негативными и депрессивными взглядами на жизнь. Было видно, что Юджи ему понравился, он не чувствовал себя оскорблённым, но он явно был потрясён.

Мы посмеялись с ним, затем Юджи взял вожжи правления в свои руки и устроил шоу, развлекая его в течение нескольких часов, вплоть до нашего отъезда. То, как он оживил всё вокруг и снял напряжение, заставив меня дурачиться, кого-то петь, кого-то плясать, подтверждало, что, если продолжать двигаться вместе с энергией жизни, такая вещь, как депрессия, невозможна.

Однажды в Бангалоре он повернулся ко мне и спросил: «Что ты скажешь, если кто-нибудь спросит тебя: «А ты знаешь Кришнамурти? Что он говорит? »

Вопрос был задан прямо в лоб, когда я сидел с ним рядом. В комнате повисло ожидание, все взгляды обратились ко мне. Он внимательно слушал, как в полной тишине я старался максимально просто объяснить, чем он мне интересен и как на меня действует его общество:

Юджи был природной силой, которая взывала к природной силе тех из нас, кто выбрал быть с ним. Так называемое я каждого из нас было навязанной коллекцией идей, сопротивляющихся феномену того, что мы все называли Юджи, — природной силе, к которой наше тело стремилось постоянно. Единственной естественной вещью, которую тело хотело делать, было то, что делал Юджи, и то, от чего мой так называемый ум отказывался так упорно.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 Следующая ⇒